(1743—1816)
Гаврила Романович Державин — первый в истории русский поэт, ещё при жизни завоевавший всемирную славу. Именно он стал зачинателем Великой русской литературы и открыл её Европе. В СССР об этом старались не упоминать, поскольку славу поэту принесло его выдающееся духовное произведение — ода «Бог». Можно без сомнения говорить и о том, что творчество Державина является одной из колоссальнейших вершин в мировой духовной поэзии.
Гаврила Романович Державин родился 3 июля (14 июля по новому стилю) 1743 года в деревне Кармачи* Казанской губернии в небогатой дворянской семье. Отец его, Роман Николаевич Державин, был офицером в малых чинах, хотя поступил в армию рядовым ещё при Петре I. Женился он на своей дальней родственнице и соседке по имению бездетной вдове Фёкле Андреевне Гориной (в девичестве Козловой).
* За право считаться родиной поэта спорят также соседнее сельцо Сокуры и Казань.
Гаврила был первенцем, он появился на свет недоношенным. Спасали его от гибели варварским дедовским способом: обмазывали ржаным тестом, клали в тёплую печь и так держали несколько дней, пока ребёнок не стал крепким.
Когда Гаврюше был год, в небе появилась огромная яркая комета. Взрослые ужаснулись. Неожиданно малютка ткнул пальчиком в пролетающий шар и сказал своё первое слово:
— Бог!
В семилетнем возрасте Гаврилу определили в пансион «сосланного на каторжные работы» немца Розе. Хотя немец был полный невежда, за четыре года, проведённые в его пансионате, мальчик выучился грамоте и немецкому языку.
В 1754 году умер полковник в отставке Роман Николаевич Державин. Вдова с тремя детьми осталась в большой бедности. У неё не нашлось даже 15 рублей, чтобы заплатить долги покойного. Более того, воспользовавшись беспомощностью осиротевшей семьи, соседи отняли у них часть принадлежавших Державиным земель. Тщетно простаивала Фёкла Андреевна вместе с малолетними сыновьями в передних у приказных, добиваясь справедливости. Всё оказалось безрезультатным. С этого времени Державина стало отличать обострённое чувство справедливости, особенно в отношении слабых.
И всё-таки матери удалось определить своих сыновей в только что открывшуюся в Казани гимназию. Гаврила проявил столь великие способности в учёбе, что директор гимназии М.И. Верёвкин*, будучи в Петербурге с докладом у графа Ивана Ивановича Шувалова, фаворита императрицы Елизаветы Петровны, счёл возможным рассказать о нём, и граф сразу приказал записать недоросля кондуктором** Инженерного корпуса.
* Михаил Иванович Верёвкин (1732—1795) — писатель и переводчик, поддерживался императрицей Екатериной II.
** Кондукторы на правах юнкеров готовились к офицерскому званию в Инженерных войсках.
Вопреки приказу Шувалова и тайно от него Гаврилу записали рядовым в гвардейский Преображенский полк и в 1762 году его потребовали в Петербург к месту службы. Об армейских годах поэт впоследствии написал: «В сей-то академии нужд и терпения научился я и образовал себя».
Через три месяца после начала его службы в Петербурге произошёл государственный переворот — был свергнут и убит император Пётр III, на престол взошла императрица Екатерина II. Преображенцы принимали в этом деле самое активное участие.
Десять лет оставался Гаврила Романович в солдатах. Чего только не довелось ему пережить в эти годы. Однажды он чуть не замёрз, стоя в жестокую стужу и метель на карауле в поле позади дворца. В другой раз, посланный ночью с приказом, попал в огромные снежные сугробы на Пресне и едва не был растерзан собаками.
Но каждую ночь перед сном он обязательно читал книги и писал «стихи без всяких правил». По просьбе солдатских жён Державин сочинял для них письма в деревню, стараясь писать их как можно проще — на «крестьянский вкус».
Нищего дворянина долгое время обходили по службе. Только в 1772 году он добился производства в унтер-офицеры и перебрался жить в дворянскую казарму. Но у этой медали оказалась оборотная сторона. Новые товарищи по дворянской казарме постепенно вовлекли поэта в круг весьма рассеянного существования, и Державин пристрастился к карточной игре. В конце концов, против него было возбуждено уголовное дело, тянувшееся, по судейским нравам того времени, в течение целых двенадцати лет и так ни чем и не кончившееся.
В 1773 году Гаврила Романович впервые опубликовал свои произведения. В журнале «Старина и новизна» был напечатан его стихотворный перевод с немецкого «Ироида Вивлиды к Кавну».
В том же году началось восстание Емельяна Пугачёва. Убеждённый монархист Державин добился прикомандирования его к главнокомандующему правительственными войсками генералу Бибикову*. Все три года, пока восстание не было подавлено окончательно, Гаврила Романович находился в войсках. Дважды он чуть не попал в плен к Пугачёву.
* Александр Илларионович Бибиков (1729—1774) — русский государственный и военный деятель, генерал-аншеф.
Боевая обстановка мало способствовала занятиям поэзией. Однако, как только Державину представилась малейшая возможность, он снова обратился к творчеству. В 1774 году в перерыве между военными действиями, поэт написал четыре оды и позднее опубликовал их отдельной книгой.
Прямолинейный характер Гаврилы Романовича вызывал сильное недовольство у высшего начальства. Неожиданно он был отправлен в отставку. Державин не хотел этого, протестовал, но вынужден был смириться. Оказавшись на статской службе, поэт начал искать могущественного покровителя. Таковым стал влиятельнейший вельможа екатери-нинского царствования, генерал-прокурор князь А.А. Вяземский*. С его помощью поэт получил доходную должность в Сенате, но очень скоро пришёл к убеждению, что «нельзя там ему ужиться, где не любят правды».
* Александр Александрович Вяземский (1727—1793) — князь, видный государственный деятель, доверенное лицо Екатерины II. Впоследствии злейший враг Державина; в 1793 году из-за очередного конфликта с поэтом старика хватил апоплексический удар.
В 1778 году Гаврила Романович женился на восемнадцатилетней Екатерине Яковлевне Бастидон (1760—1794) — Пленире, как он стал называть её в своих стихах.
Примерно тогда же Державин вошёл в дружеский кружок талантливых литераторов. Особенно он сблизился с Н.А. Львовым* и В.В. Капнистом**. Позднее их дружба была закреплена родственными отношениями — Капнист, Львов и Державин (вторым браком) женились на трёх сёстрах Дьяковых.
* Николай Александрович Львов (1751—1803/04) — русский архитектор, художник, поэт-сентименталист, музыкант. Член Российской академии наук.
** Василий Васильевич Капнист (1758—1823) — русский драматург и поэт.
В 1780 году Державин впервые обратился к духовной поэзии. Им был переложен 81-ый псалом, который впоследствии стал называться одой «Властителям и судьям». Некоторые литературоведы определяют её одой «поистине громовой силы».
А в 1782 году появилась знаменитая ода «Фелица», которая была обращена к императрице. Екатерина II пришла в восторг от этого произведения и в благодарность назначила Державина губернатором Олонецким* (с 1784 года), а затем Тамбовским (с 1785 по 1788 год).
* Олонецкая губерния — земли по реке Онеге, вокруг Петрозаводска, Каргополя и др.
Во время пребывания в Олонецкой губернии Гаврила Романович создал своё величайшее произведение — оду «Бог». Слова о месте и предназначении человека в этом мире: «Я — царь, я — раб, я — червь, я — Бог» потрясли всю Европу! Ода была сразу переведена на большинство европейских языков и стала выдающимся событием мировой литературы конца XVIII века.
Но вернемся к губернатору Державину. Во вверенных ему губерниях Гаврила Романович развернул кипучую деятельность, в частности, в Тамбове он открыл театр, народный дом, сиротский приют, школу в собственном доме, пытался бороться с бюрократией, отстаивать справедливость. В конце концов, это смутило петербургские власти, и Державина отозвали. Екатерина II посчитала, что безопаснее держать его при себе, строго приказав поэту «никакими делами не заниматься».
Около двух с половиной лет, по его словам, поэт «шатался по площади, проживая в Петербурге без всякого дела». И вот в конце 1791 года он получил новое назначение — Державин стал личным секретарем Екатерины II по жалобам. В деле защиты справедливости поэт не знал сомнений. Это не всегда нравилось императрице: ведь она была самодержицей и с законом порой мало считалась.
Как-то раз секретарь и повелительница так сильно заспорили, что Державин даже накричал на императрицу, а когда она попыталась уйти, схватил ее за мантилью. Екатерина закричала, прибежал другой ее секретарь.
— Василий Степанович*! — велела самодержица. — Побудь здесь, а то этот господин много даёт воли своим рукам.
* Василий Степанович Попов (1745—1822) — фаворит Г.А. Потёмкина и Екатерины II, секретарь императрицы с 1786 до 1792 года.
Не тогда ли Гаврила Романович сказал свои знаменитые слова:
— В России законы читают только законодатели, а исполняют только умалишённые.
В конце концов, Екатерина II не выдержала и понизила строптивца «вверх» — в сентябре 1793 года поэт был назначен сенатором, затем президентом коммерц-коллегии.
После смерти Екатерины II в 1796 году Державин продолжил «браниться с царями». Павел I назначил его правителем своего Совета, но вскоре «за непристойный ответ» «прогнал» обратно в Сенат. Через некоторое время Гаврила Романович снова сумел завоевать расположение Павла похвальной одой и к концу его царствования получил ряд высоких назначений. Александр I, с образованием в 1802 году министерств, поручил Державину пост министра юстиции. Но поэт недолго удержался в министерском кресле. Во время очередного доклада Державина царь гневно прервал его словами:
— Ты меня всегда хочешь учить, я самодержавный государь и так хочу.
В другой раз на вопрос Гаврилы Романовича, чем он провинился перед царём, тот саркастически ответил:
— Ты очень ревностно служишь.
В 1809 году Державин был окончательно «уволен от всех дел».
Личная жизнь поэта складывалась трудно, но счастливо, большей частью по при-чине его личной оригинальности.
Державин стал богат и вальяжен, купил большой дом на Фонтанке. Там в 1793 году умерла его любимая жена, Екатерина Яковлевна. Вскоре поэт женился на ее подруге, двадцатилетней красавице Дарье Дьяковой. Она была строга к супругу, не раз поругивала его за резкость суждений и поступков.
Не имея собственных детей, Державины воспитали пятерых племянников — детей умерших супругов Львовых. В их доме всегда было шумно, весело и много народу. Близкие недоумевали: как же поэт ухитрялся отыскивать время для творчества?
Державин был и слыл необыкновенным жизнелюбом. Любовью к жизни, к плотским удовольствиям буквально пышут его стихи. Уйдя в отставку, Гаврила Романович жил или в Петербурге, или в своём имении в Званке. Он любил привечать литературную молодёжь. Известно, что поэт приветствовал первые опыты Александра Сергеевича Пушкина, поддерживал он и других ставших впоследствии известными русских литераторов.
Державин стал свидетелем нашествия Наполеона и изгнания французов из России…
Гаврила Романович Державин умер 8 июля (20-го по новому стилю) 1816 года в селе Званки Новгородской губернии. В час его смерти на аспидной доске, которую поэт обычно использовал в качестве черновика, были найдены такие строки:
Река времён в своём стремленье
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы.
Поэт похоронен в церкви Преображения Варлаамо-Хутынского женского монастыря, расположенного на правом берегу реки Волхов в 10 километрах от Великого Новгорода.
Фелица
(ода)
Богоподобная царевна
Киргиз-Кайсацкия орды!
Которой мудрость несравненна
Открыла верные следы
Царевичу младому Хлору
Взойти на ту высоку гору,
Где роза без шипов растёт,
Где добродетель обитает, —
Она мой дух и ум пленяет,
Подай найти её совет.
Подай, Фелица! наставленье:
Как пышно и правдиво жить,
Как укрощать страстей волненье
И счастливым на свете быть?
Меня твой голос возбуждает,
Меня твой сын препровождает;
Но им последовать я слаб.
Мятясь житейской суетою,
Сегодня властвую собою,
А завтра прихотям я раб.
Мурзам твоим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим столом;
Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь;
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра до утра.
Не слишком любишь маскарады,
А в клоб не ступишь и ногой;
Храня обычаи, обряды,
Не донкишотствуешь собой;
Коня парнасска не седлаешь,
К духам — в собранье не въезжаешь,
Не ходишь с трона на восток;
Но кротости ходя стезею,
Благотворящею душою,
Полезных дней проводишь ток.
А я, проспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью;
Преобращая в праздник будни,
Кружу в химерах мысль мою:
То плен от персов похищаю,
То стрелы к туркам обращаю;
То, возмечтав, что я султан,
Вселенну устрашаю взглядом;
То вдруг, прельщаяся нарядом,
Скачу к портному по кафтан.
Или в пиру я пребогатом,
Где праздник для меня дают,
Где блещет стол сребром и златом,
Где тысячи различных блюд;
Там славный окорок вестфальской,
Там звенья рыбы астраханской,
Там плов и пироги стоят,
Шампанским вафли запиваю;
И всё на свете забываю
Средь вин, сластей и аромат.
Или средь рощицы прекрасной
В беседке, где фонтан шумит,
При звоне арфы сладкогласной,
Где ветерок едва дышит,
Где всё мне роскошь представляет,
К утехам мысли уловляет,
Томит и оживляет кровь;
На бархатном диване лежа,
Младой девицы чувства нежа,
Вливаю в сердце ей любовь.
Или великолепным цугом
В карете английской, златой,
С собакой, шутом или другом
Или с красавицей какой
Я под качелями гуляю;
В шинки пить меду заезжаю;
Или, как то наскучит мне,
По склонности моей к премене,
Имея шапку набекрене,
Лечу на резвом бегуне.
Или музыкой и певцами,
Органом и волынкой вдруг,
Или кулачными бойцами
И пляской веселю мой дух;
Или, о всех делах заботу
Оставя, езжу на охоту
И забавляюсь лаем псов;
Или над невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И греблей удалых гребцов.
Иль, сидя дома, я прокажу,
Играя в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой;
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю,
Полкана и Бову читаю;
За библией, зевая, сплю.
Таков, Фелица, я развратен!
Но на меня весь свет похож.
Кто сколько мудростью ни знатен,
Но всякий человек есть ложь.
Не ходим света мы путями,
Бежим разврата за мечтами.
Между лентяем и брюзгой,
Между тщеславья и пороком
Нашел кто разве ненароком
Путь добродетели прямой.
Нашел, — но льзя ль не заблуждаться
Нам, слабым смертным, в сем пути,
Где сам рассудок спотыкаться
И должен вслед страстям идти;
Где нам ученые невежды,
Как мгла у путников, тмят вежды?
Везде соблазн и лесть живет,
Пашей всех роскошь угнетает. —
Где ж добродетель обитает?
Где роза без шипов растет?
Тебе единой лишь пристойно,
Царевна! свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия согласье
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.
Так кормщик, через понт плывущий,
Ловя под парус ветр ревущий,
Умеет судном управлять.
Едина ты лишь не обидишь,
Не оскорбляешь никого,
Дурачествы сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного;
Проступки снисхожденьем правишь,
Как волк овец, людей не давишь,
Ты знаешь прямо цену их.
Царей они подвластны воле, —
Но Богу правосудну боле,
Живущему в законах их.
Ты здраво о заслугах мыслишь,
Достойным воздаешь ты честь,
Пророком ты того не числишь,
Кто только рифмы может плесть,
А что сия ума забава
Калифов добрых честь и слава.
Снисходишь ты на лирный лад;
Поэзия тебе любезна,
Приятна, сладостна, полезна,
Как летом вкусный лимонад.
Слух идет о твоих поступках,
Что ты нимало не горда;
Любезна и в делах и в шутках,
Приятна в дружбе и тверда;
Что ты в напастях равнодушна,
А в славе так великодушна,
Что отреклась и мудрой стыть.
Еще же говорят неложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить.
Неслыханное также дело,
Достойное тебя! одной,
Что будто ты народу смело
О всем, и въявь и под рукой,
И знать и мыслить позволяешь
И о себе не запрещаешь
И быль и небыль говорить;
Что будто самым крокодилам,
Твоих всех милостей зоилам
Всегда склоняешься простить.
Стремятся слез приятных реки
Из глубины души моей.
О! коль счастливы человеки
Там должны быть судьбой своей,
Где ангел кроткий, ангел мирный,
Сокрытый в светлости порфирной,
С небес ниспослан скиптр носить!
Там можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить.
Там с именем Фелицы можно
В строке описку поскоблить,
Или портрет неосторожно
Ее на землю уронить,
Там свадеб шутовских не парят,
В ледовых банях их не жарят,
Не щелкают в усы вельмож;
Князья наседками не клохчут,
Любимцы въявь им не хохочут
И сажей не марают рож.
Ты ведаешь, Фелица! Правы
И человеков и царей;
Когда ты просвещаешь нравы,
Ты не дурачишь так людей;
В твои от дел отдохновеньи
Ты пишешь в сказках поученьи,
И Хлору в азбуке твердишь:
«Не делай ничего худого,
И самого сатира злого
Лжецом презренным сотворишь».
Стыдишься слыть ты тем великой,
Чтоб страшной, нелюбимой быть;
Медведице прилично дикой
Животных рвать и кровь их пить.
Без крайнего в горячке бедства
Тому ланцетов нужны ль средства,
Без них кто обойтися мог?
И славно ль быть тому тираном,
Великим в зверстве Тамерланом,
Кто благостью велик, как Бог?
Фелицы слава, слава Бога,
Которой брани усмирил;
Который сира и убога
Покрыл, одел и накормил;
Который оком лучезарным
Шутам, трусам, неблагодарным
И праведным свой свет дарит;
Равно всех смертных просвещает,
Больных покоит, исцеляет,
Добро лишь для добра творит.
Который даровал свободу
В чужие области скакать,
Позволил своему народу
Сребра и золота искать;
Который воду разрешает,
И лес рубить не запрещает;
Велит и ткать, и прясть, и шить;
Развязывая ум и руки,
Велит любить торги, науки
И счастье дома находить;
Которого закон, десница
Дают и милости и суд. —
Вещай, премудрая Фелица!
Где отличен от честных плут?
Где старость по миру не бродит?
Заслуга хлеб себе находит?
Где месть не гонит никого?
Где совесть с правдой обитают?
Где добродетели сияют?
У трона разве твоего!
Но где твой трон сияет в мире?
Где, ветвь небесная, цветешь?
В Багдаде, Смирне, Кашемире?
Послушай, где ты ни живешь, —
Хвалы мои тебе приметя,
Не мни, чтоб шапки иль бешметя
За них я от тебя желал.
Почувствовать добра приятство
Такое есть души богатство,
Какого Крез не собирал.
Прошу великого пророка,
Да праха ног твоих коснусь,
Да слов твоих сладчайша тока
И лицезренья наслаждусь!
Небесные прошу я силы,
Да, их простря сафирны крылы,
Невидимо тебя хранят
От всех болезней, зол и скуки;
Да дел твоих в потомстве звуки,
Как в небе звезды, возблестят.
1782
Бог
(ода)
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени предвечный,
Без лиц, в Трех Лицах Божества!
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет
Хотя и мог бы ум высокий, —
Тебе числа и меры нет!
Не могут духи просвещенны,
От света Твоего рожденны,
Исследовать судеб Твоих:
Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,
В Твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.
Хаоса бытность довременну
Из бездн Ты вечности воззвал,
А вечность, прежде век рожденну,
В Себе Самом Ты основал:
Себя Собою составляя,
Собою из Себя сияя,
Ты Свет, откуда свет истек.
Создавый всё единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!
Ты цепь существ в Себе вмещаешь,
Ее содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от Тебя родятся;
Как в мразный, ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под Тобой.
Светил возженных миллионы
В неизмеримости текут,
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют.
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры —
Перед Тобой — как нощь пред днем.
Как капля, в море опущенна,
Вся твердь перед Тобой сия.
Но что мной зримая вселенна?
И что перед Тобою я?
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, — и то,
Когда дерзну сравнить с Тобою,
Лишь будет точкою одною:
А я перед Тобой — ничто.
Ничто! — Но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне Себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Ничто! — Но жизнь я ощущаю,
Несытым некаким летаю
Всегда пареньем в высоты;
Тебя душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает:
Я есмь — конечно, есть и Ты!
Ты есть! — природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет,
Ты есть — и я уж не ничто!
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты духов небесных
И цепь существ связал всех мной.
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь — я раб — я червь — я бог!
Но, будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? — безвестен;
А сам собой я быть не мог.
Твое созданье я, Создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ Податель,
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! — в бессмертие Твое.
Неизъяснимый, Непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертать Твоей;
Но если славословить должно,
То слабым смертным невозможно
Тебя ничем иным почтить,
Как им к Тебе лишь возвышаться,
В безмерной разности теряться
И благодарны слезы лить.
1784