Из сборника "Воспоминания. о.Наргин (Зёюк-Зиря)"
... Кому-то ещё «с гражданки» повезло призваться в Первую Военную Школу Радиомехаников Специалистов Связи, что в дни моей молодости находилась меж отрогов Кавказских гор и моря Каспийского, некогда Хвалынского. Казармы школы, учебные классы, общаги офицерского состава и сверхсрочников, военторг, клуб, штаб и кунги малого радиополигона располагались на Шаховской косе, уходящей серо-золотистой знойной лентой дороги в Персиду - царство сказочной Шахерезады Ирана.
О той школе знал весь Бакинский Округ, имевший своей задачей беречь как зеницу ока нефтяной рай нашей любимой Родины – СССР...
Узнал о 1-й ВШРСС и я, куда был отправлен на обучение радиотелеграфному
делу. В третью роту, сформированную из призывников «гражданских», внедрили и наш взвод, присланных из воинских частей. Я и мой «безвинный коллега» Валерка Лишневский, попали в этот взвод не первыми. Нас окружили «теплом и заботой» прибывшие чуть раньше и стали интересоваться:
- А вас в этот ад за что черти притянули?
Я отвечал:
- Меня - за «непослушание отцов-командиров», а Валерку - за то, что организм его не принимает солдатскую пищу. Чтобы не было смертельного случая в полку, вот от него и избавились... Говорят, что тут керзухой солдатской не пичкают, а на десерт рахат-лукум курсантский выдают!..
Вперёд пролез здоровенный в объёмах груди парень с железной фиксой в зубах, растянул рот до ушей и баском изрёк:
- Птицу вижу по полёту, - и протянул мне ручище:
- Володька Непомнящий из Одессы-мамы.
Я ему в ответ:
- Мишка Федькин-Мотькин из Ростова-папы. И, как я вижу, – ты сизоклёкий.
Все затаили дыхание в ожидании развязки первых минут знакомства, не предвещавших ничего хорошего для непосвящённых. Но тут встретились фанаты, и вокруг, словно чудные птицы понеслись с голубятен в голубую высь:
-Когда я на крыло подымал свою птицу, - хвалился Володька, - на рейде Одессы на клотики матросня подымала вымпел: «Вижу!». У меня - Николаевская птица. Один к одному спарованы. А у тебя, наверно, одни псюгари?
Володька взглядом голубятника оглядел меня. Да разве мог стерпеть я такое оскорбление - «псюгари»?!
- Так твои николаевские бокачи тупоносые выше пароходного клотика и не подымались. Разве это птица?! Когда я открывал косяк и моя птица занимала колку, и, видя, как я поднял руку - срывалась с места, как со старта, делала круг над родной голубятней, и набирая высоту, уходила в небо, к солнцу!.. И видеть её уже никто не мог! И только когда я ставил начищенный до золотого блеска красной меди таз с водою, только тогда в нём шевелились крохотными алмазиками птицы солнца – МОИ ГОЛУБИ. А ты:
- Клотики, пароходики, видим. Херовина какая-то, а не птица» - подзадоривал я голубятника из Одессы-мамы. - У меня птица Азовская, от самого Ивана Комара. Его все голубятники «Сизым» знают, а ты не просто сизоклёкий, а ещё и с вилкой в хвосте.
Володьку чуть кондрашка не хватила. И он попёр на меня, как котовцы на Бутырлиновку во время Гражданской войны:
- Я тебе, сучара Ростовская, за оскорбление моей птицы пасть порву!
- А я за твою птицу и банку кукурузы не дам! Если бы ты того и попросил, как Шкиля - голубятник выпрашивал у меня хоть одну голубочку с голубком!
В воздухе запахло керосином. Драка зачиналась нешуточная. Само собой скучковались земляки Непомнящего и Федькина-Мотькина, готовые нарушить уставные требования Вооружённых сил. Но тут не кавказская женщина с белым платком встала меж задериковатыми парнями, а Роман Хекилаев из Кисловодска:
- Пацаны, а не лучше ли нам по сто грамм мировой принять?! Я тут припас на всякий пожарный случай пузырь чачи, - с этими словами он полез рукой в матрац и извлёк оттуда бутылку азербайджанского зелья из агдамского винограда. Наливая в стаканчики для бритья «мировую», пахнущую солнцем влагу, он говорил самый лучший тост меж нами:
- Пацаны! Где бы мы не были, выпьем за священное братство по оружию! И кто нарушит эту клятву, пусть кара постигнет того!
Наша школа была не только кузницей специалистов, но и школой нашего мужества. Всё в ней, разумеется, шло по Воинскому Уставу, но ... ещё ни одному человеку на земле не удалось жить вне быта. Какой бы он не был: гражданский, армейский, флотский, тюремный и любой другой. Как и в нашей школе. Каких только хохмических случаев не происходило! С каждым. И, если бы это не происходило лично со мной, я бы был самым разнесчастным существом на планете Земля! Но происходило, к счастью, и со мной много случаев, как и этот...
Как-то наша рота заступила в наряд по школе. Всё чин-чинарём: пост у знамени школы, караул по всем охраняемым объектам, кухонный наряд, а мне выпало дежурить на КПП. Надо сказать, что Азербайджан - солнечный и жаркий в определённое время, а в ноябре - декабре по ночам колотун там из тела твоего не вылазит, а всё колотит, колотит и колотит, то поддых, то по темечку, с момента заступления в наряд и до его славного окончания. В мои обязанности дежурного на КПП входило опускать цепочку и подымать её после пропуска автомобиля. Совсем не сложно для ума и не очень утомительно. И всё бы ничего, но жутко холодно в шенелишке курсантской торчать на насквозь пронизывающем ветру с моря. Кажется, что все кишки смёрзлись от такого удовольствия солнечной республики, каковой она мне представлялась до службы. В родном Ростове-на-Дону я так никогда не мёрз, честное слово, дорогие товарищи и подруги, как в солнечном Азербайджане.
Ночка выдалась звёздная, холодная и ты в ней, как частичка вселенной - воин Советской армии, курсант третьей роты, двенадцатого отделения, выполняющий в наряде ответственнейшую задачу командования. Разве это не вызывает горделивого чувства в молодом сердце? У меня вызывало! И я, заступивший на дежурство во второй половине ночи, пользуясь ночным затишьем всех движений через КПП, зашёл в будку дежурного, залез в огромный овчинный тулуп, замотался, как куколка-шелкопряд в него, и вскоре услышал тёплые токи в своём организме, поморгал глазками под умиротворяющей идилией ночи, да и задремал, как бывало в детстве возле печки – крепко-крепко...
... И что вы думаете?! Мне снилась девушка такая чудная, такая милая, вокруг цветы... Казалось, будто бы она усталая склонила голову ко мне на грудь. И эту девушку с глазами карими, с глазами жгучими я так любил! И когда, «мне сердце ранили мечты обманные и жгли лучистые её глаза...», я услышал настойчивый сигнал автомобиля... Лупнув глазами, я к своему ужасу увидел сверкающий в утренних лучах солнца легковой автомобиль, а в нём, блестящего золотым шитьём шинели, генерала... С перепугу я даже не разобрал - то-ли Генерал-майор, то-ли Генерал Армии, то-ли Маршал или сам Министр Вооружённых Сил всей нашей многомиллионной Армии. Я тут же опустил цепочку без всякой мысли, кроме испуганной. Авто вкатилось на территорию школы и остановилось. Открылась дверца и из неё показалось лицо того самого «не-то Генерала, не-то Министра». Он поманил меня к себе пальцем. Не смея раздумывать ни секунды, я, путаясь в тулупе, бросился к нему.
- Кто ты? - грозно , как мне показалось, спросил не-то генера, не-то министр у меня. Я не растерялся, и чётко, по Уставу, представился:
- Дежурный по КПП курсант третей роты Михаил Федькин-Мотькин, - при этом я приложил руку к головному убору, то есть шапке, на которой был нахлобучен воротник тулупа, а рукава чуть ли не доставали до земли. Генерал посмотрел с большим вниманием на меня, затем своей тростью ткнул меня в район пупка и сказа:
- Жопа ты, а не дежурный и поехал дальше, к штабу.
Навстречу ему галопировал дежурный по школе капитан Кононенко, наш ротный, у которого от вида такого раннего визитёра не то, что лицо стало краснее красного, а вся голова стала краснее мака и с шапкой набекрень. Комроты о чём-то рапортовал генералу, но я не разумел уже ничего... Мне казалось , что жизнь моя висит на волоске и вот-вот оборвётся...
Как только Генерал зашёл в штаб в сопровождении вышедшего начальника школы, ротный рванул ко мне и, подлетев, спросил:
- Что он тебе сказал?
- Кто ты ? - спросил он, - отвечаю я.
- А ты как ему ответил? - пытает меня дальше ротный.
- Курсант третьей роты Федькин-Мотькин! Дежурный по КПП.
- А он? – продолжил пытку ротный.
- Молодец! - сказал и поехал, - не моргнув глазом, сбрехал я.
- Я тебя в это же воскресенье в увольнение отпущу за такую отличную службу,- сказал ротный и довольный пошлёпал к штабу.
Генерал, видимо, вспоминая себя ещё молодым новобранцем, никому ни слова не сказал о нашей с ним встрече. И решив с начальником школы свои вопросы, подкатил обратно к КПП. Я с трепетом опустил цепочку, вытянулся в струнку и, отдавая честь, увидел тёплую, как у бати, улыбку. Он вновь поманил меня пальцем к себе, протянул пачку дорогих сигарет и сказал:
- ПокурИте, сынки. Я вам верю, как и Родина-мать, - и поехал.
Я в то время ещё не курил. Но дорогой для меня подарок спрятал и никому о нём не сказал. Все удивились, что мне командир роты лично выписал увольнительную в воскресенье. Я помчался в Баку, в родную часть. Где и встретился с товарищами по призыву, которых считал своими братьями. С Сашей Квитко мы были друзьями ещё на «гражданке», знали друг о друге всё и даже больше. Радости было!.. Конечно же, по этому случаю мы в тайне ото всех выпили, ну как без этого!.. И когда я пришёл, в обход всяких патрулей через горы, в школу, к вечеру, то на радостях растрепался в отделении о том, за как и за что получил увольнение. Все хохотали, а на утро кто-то донёс командиру роты. Тот вызвал меня в кабинет. Грому было!!! Грозился отправить в дисбат в Марнеули:
- Там из тебя дурь выбьют! - гремел комроты.
И тут я достал пачку сигарет и протянул ротному. У него глаза на лоб полезли:
- Как ты смеешь, щенок?! - заорал он, - откуда такие дорогие сигареты.
- Это мне Генерал- лейтенант подарил, когда уезжал и сказал:
- Покурите, сынки. Я вам верю, как и Родина-Мать.
Теперь, товарищ капитан, хоть высшую меру приму за то, что Вас обманул.
Ротный долго-долго ничего не говорил, глядя на меня, а потом сказал:
- Иди, сынок, служи РОДИНЕ...