Первая секунда после пробуждения – это мгновение счастья. Оперативка еще не загружена, память только начинает перелистывать актуальные на сегодняшний день события, а сны ласково обволакивают тело и душу. Ловишь сквозь ресницы солнечный свет – и улыбаешься. А потом вспоминаешь, с чем тебе сегодня предстоит встретиться. Список дел на сегодня – жить. Принимая жизнь такой, какая она есть. Делая то, что нужно сделать. Все просто.
Даже странно, насколько все иначе в благополучной жизни. В благополучном распорядке дня обязательно скрыто два-три десятка досадных страшных проблем, одно воспоминание о которых способно испортить вкус утреннего кофе.
Я… Просыпаясь, вдруг ощущаю это «я», как огромную кошку. Что-то такое теплое, живое, большое, иррациональное. Как оно действует, откуда что-то умеет – полнейшая загадка.
Отголоском последнего сна перед глазами возникает график трехмерной системы координат. Икс, игрек, зет. В середине – нолик. Кто-то пририсовал нолику глазки, носик, ротик. И нолик косится на оси – ой, что это тут у меня? Выстраиваются какие-то графики и поверхности – опа, а я, оказывается, такое умею! Я еще и так могу, и так, и эдак.
Впрочем, какое это имеет значение…
Новое утро – новый день. Сегодня солнце, под ним бегут резные быстрые облака, мир вокруг зыбок и переменчив. Боря набирает номер Ростиславы Борисовны. Врач отвечает, что они с Юлей на МРТ, поэтому придется немного подождать.
Ходим туда-сюда у двери, вышагивая воль бордюра. Боря бормочет:
- На МРТ… На МРТ… - вздыхает и констатирует:
- Значит, по крайней мере, жива, - расставляет свои длинные ручищи в стороны и радостно смотрит на облака, - Уже хорошо! Отличные новости!
Ростислава Борисовна выходит к нам минут через десять – и улыбается. Сегодня должен приехать профессор, его выдернули из отпуска на один день, чтобы он дал консультацию по поводу Юли. Если мы подождем еще немного, то, возможно, нам удастся побеседовать с самим профессором.
…Мы переодеваемся в халаты и входим внутрь. Нас встречает целый консилиум. Здесь и заместитель главврача, и заведующий отделением, и профессор, и Ростислава Борисовна. Она сидит, сложив ручки, как школьница – и смотрит на профессора с восхищенным уважением. Профессор, неожиданно для меня, вовсе не убеленный сединами мудрый старец, а молодой и симпатичный мужчина, ему не больше сорока лет. Нас приглашают сесть, и заместитель главврача, улыбаясь, говорит волшебную фразу:
- Ну что ж… Мы, как говорится, исполнены оптимизма…
МРТ показало отсутствие панкреанекроза. Некроза – нет! Травма – есть, воспаление, ушиб, отеки, возможные осложнения на легкие, куча ужасов… Но некроз – это смерть клеток. Смерть – необратима. Ее нельзя вылечить, нельзя повернуть вспять. Можно только отменить такой диагноз, как ошибочный.
- Все больное, но – живое, - популярно поясняет Ростислава Борисовна.
А профессор добавляет:
- Процессы некроза обычно в таких случаях запускаются быстро, и если уж не запустились, то есть все шансы, что в дальнейшем все будет только лучше.
Другие врачи подробно рассказывают о лекарствах, о возможных, но решаемых осложнениях, о температуре, об анализах крови.
- У вас есть еще вопросы? – обращаются они к нам.
- Да нет, мы полагаемся на вас, мы же все равно в этом ничего не понимаем, - отвечает Боря. Врачи сдержанно улыбаются и кивают. А он добавляет:
- Вот вопрос… Когда можно будет немножко выдохнуть?
- Через недельку, - говорит профессор.
- Вот переведут вас в хирургию, тогда и выдохнете, и вдохнете, - улыбается зав. реанимации. Он немножко прихрамывает, вызывая стойкие ассоциации с Хаусом. Только лицо у него добрее.
Ростислава Борисовна провожает нас, неприкрыто радуясь.
- Как все-таки приятно работать с профессором! – признается она, - Посмотрел – и сразу раз-раз, оказалось, что трубки почти все можно убрать, тут так, там эдак… Он же спец по хирургии именно, а я как раз сомневалась… Но теперь все понятно!
Мы опять куда-то едем, идем, шагаем. Я не слишком вникаю, куда – это Боря предложил погулять. Местность вокруг постоянно меняется, мимо проносятся люди в обычном для Москвы бешеном ритме. Будто мы зрители, а остальных поставили на ускоренную прокрутку. Я говорю:
- У меня так мироощущение поменялось!
- Как?
- Появилось четкое ощущение жизни, как чего-то очень временного. И к людям отношение изменилось. Я стала больше их уважать, всех. Раз уж они зачем-то живут – значит, у каждого есть какой-то свой смысл.
Боря улыбается и молчит.
А я думаю о том, что особенно изменилось мое отношение к врачам. Дело ведь не только в том, что они лечат нашего ребенка, за последнюю неделю я постоянно вижу, как они спасают кого-то еще. Я всю жизнь жила спокойно, почти не сталкиваясь с чужой болью, горем, болезнями. А у них работа такая, в режиме нон-стоп. Вот у кого-то работа – комп и чашка кофе, и клац-клац ногтями по клавишам. Кто-то втулки вытачивает. А реаниматологи стоят на границе жизни и смерти и вытаскивают, вытаскивают оттуда… А приезжают все новые и новые, и никогда люди не перестанут болеть и умирать. У кого-то уровень профессионализма – это грамотно составить график отпусков, а у кого-то – провести сложную операцию, зашивая живое, возвращая в линии реальности почти утерянное будущее. И сколько же всего нужно знать и уметь, чтобы выполнять такую работу. И какую нужно иметь нервную систему, чтобы делать это изо дня в день.
Тут же в мою голову привычно начинает лезть ахинея – мозг пытается выстроить оценочную структуру и суетно задается вопросом, на какую ступень можно поставить врачей в иерархии высших существ? Где-то на уровне святых? Или ангелов? Или посерединке?
Я старательно пресекаю производство глупых мыслей. Перед нами возвышается храм. Удивительно тихое местечко для Москвы. Зеленый дворик, у порога церкви – бак со святой водой. На баке – краник. Из краника вода тихо капает в белый эмалированный таз. Рядом сонно жмурятся два очень ленивых кота и шурхает крыльями стая голубей. Умиротворяюще…
Потом мы долго идем вдоль речки, а я тихонько напеваю мантру здоровья.
- Странная у тебя реакция на посещение православного храма, - сдержанно комментирует Боря.
- Да какая разница, - почти безмятежно отзываюсь я, - Бог един… Это провайдеры разные.
- Я думаю иначе, - возражает он.
Боря – человек обстоятельный. В церковной лавке он купил какую-то книжку – «чтобы ознакомиться с матчастью».
- Я думаю, что православие – это совершенно определенное духовное пространство, отличное даже от католицизма, - делится он, - А мы все крещеные, значит, хотим мы этого или не хотим, верим или не верим, а законы этого мира и на нас распространяются.
- Инициация? – хмыкаю я.
Есть такая версия, что умение верить – это главная сила человеческой души. Физическое тело можно укреплять, занимаясь спортом. Интеллект тоже можно как-то развивать, читая книги, решая сложные задачи. А душа крепнет, обучаясь верить. Сколько умозрительных копий было сломано на вопросе – почему никто не может заставить гору сойти с места, если для этого достаточно веры, размером с горчичное зерно.
Я вспоминаю эту задачку, смотрю по сторонам – и удивляюсь: интересно, а зачем кому-либо вообще могло бы понадобиться гонять гору с места на место? Какие последствия были бы у этого действия? Может быть, вместе с Верой приходит и осознание причин и следствий, а вместе с этим появляется и бережное отношение к окружающему миру? В самом деле, заставить мир пережить катаклизм просто ради нелепого доказательства – разве это не глупость в духе разборок «на слабо»?
Я устала непрерывно быть сильной. Наверное, моя вера в миллион раз меньше горчичного зерна, если я не могу толком разобраться даже в том, во что же именно я верю. Но я точно верю в своего ребенка. И еще, когда мы сегодня были в храме, я опять обращалась к Богородице. На этот раз я даже ни о чем не просила – я благодарила. Мне показалось, что уже пора и «спасибо» сказать.
А гора – ну что гора. Она у каждого своя.
http://proza.ru/2013/09/22/129