(Из цикла «Слобода Кизияр: плебейские рассказы»)
Рабочий день кончился, но в кабинете председателя сельсовета сидели четыре начальствующие персоны. Это были: сам хозяин кабинета председатель Голодовыч, управляющий отделением совхоза Спичак, секретарь партийной ячейки Жабко и НачВУС Шкребко. Для тех, кто не в курсе: НачВУС – это начальник военно-учётного сектора, попросту говоря, военком.
Названные персоны муссировали весьма интересный, на их взгляд, вопрос. А именно: располагает ли современная наука сведениями о том, сколько молекул H2S должно содержаться в одном кубометре воздуха, чтобы среднестатистический советский гражданин мог ощутить специфический запах этого вещества. H2S – химическая формула сероводорода, или клоачного газа, как его вполне официально называли в старину.
Конечно, по изначальному замыслу мужчины собрались не затем, чтобы поговорить о сероводороде, а затем, чтобы сообразить на четверых, что в пересчёте на водку должно было составить как минимум две полулитровые бутылки. Но не успела правящая верхушка осуществить этот свой изначальный замысел, как в дверь «просунула морду» водовозка Грунька Буряк. Она пришла в сельсовет, чтобы поймать управляющего, который ей срочно понадобился по очень важному делу и которого она вот уже битый час ищет, а найти не может.
К счастью, только что в магазине вездесущая Поля Дурочка сказала ей, что управляющий сидит у председателя, так что его и ловить не надо. Вот Грунька и примчалась. Секретарши не было – уже ушла. И вообще, сельсовет был пуст и гулок. Подойдя на цыпочках (а вдруг что-нибудь подслушает) к председательской двери, она прильнула к ней ухом, а потом без стука приоткрыла.
Её виноватый взор скользнул по начальникам. Те, как подсолнечные шляпки к солнцу, все разом повернулись на скрип дверных петель, давно не мазаных тавотом. Не успев ещё ничего сказать, Грунька как-то так странно поморщилась, что её нос задвигался в разные стороны. Начальники спросили, почему она крутит носом, будто специально пришла сюда что-то вынюхивать. Та ответила, что просто учуяла запах спёрднутого воздуха, потому и сморщилась. «А шо, хиба низя?» – недоуменно парировала водовозка. Она так и сказала: спёрднутого. Потому что всю жизнь считала, что это правильно. Сказала, таким образом, без всяких задних мыслей.
Мужчины переглянулись, но не нашлись, что ответить незваной водовозке. «Чего тебе?» – наконец спросил Голодовыч, причём спросил очень строго. Грунька, адресуя свой ответ отнюдь не ему, а тому, кого искала, то есть управляющему Спичаку, доложила, что кобылу Машку, на которой она возит воду, обдуло; что живот у неё как барабан; и что она не знает как с ней быть. «Не йисть ничо. И на двор не ходить. Как ото учирась пошла, так доси й не ходила. Наче б то ей хтось пыд фост заглушку поставил. Може, трубку надо встромить у задний проход, шоб тово... ну, опщим, пробить… хоч трошки... Чи щё шо-то такое исьделать… Бо жалко конячку – пропадёть», – увещевала Грунька, так некстати свалившаяся на голову тёплой компании.
Управляющий попросил не беспокоить его по пустякам, тем более что это, мол, не его парафия. Он разъяснил, что по таким вопросам следует обращаться к ветеринарному фельдшеру Воробьёву. «Та знаю, шо к Воробьёву, – я ж не про то… Я про то, шо ходила вже до вашого Воробьёва, и не раз ходила. – Грунька сделала безнадёжный жест. – А шо толку! Он же ж не просынаеться. Фтарые сутки пьёть и спить, спить и пьёть... Дажить ночию пьёть. А закусувать не закусуваить. Маруська мине усё рассказала, жинка его. Входины* отмечаить».
Критиковать Воробьёва Спичак не стал – во-первых, непедагогично, а во-вторых, входины есть входины – причина уважительная, и справлять их надо, это – святое. Почесав затылок, управляющий, кажется, нашёл выход из положения: «Ну, тогда ступай до деда Остолопа, он тоже ветеринар. Правда, сильно старый, ещё в панских конюшнях работал, и лет тридцать как уже на пенсии, но ещё дебёлый. Будет артачиться, постарайся как-нибудь уболтать его, скажи, что я послал. Крикни ему на ухо, да посильней, а то он плохо слышит. Объясни, что, мол, так и так, личная просьба самого Петра Петровича Спичака. И что Пётр Петрович в долгу не останется».
Грунька направилась убалтывать девяностолетнего Остолопа, а мужчины стали усиленно думать, отчего может вонять в кабинете. Скажи Грунька как положено: спёртого воздуха, а не спёрднутого, – глядишь, они бы и не обратили на это внимания, а просто бы открыли форточку да проветрили помещение. Но та сказала, как сказала, чем и навела их на мысль о клоачном газе – H2S . Шкребко даже школьную прибаутку процитировал: «Побежала коза в лес, испуская H2S».
Стали принюхиваться. Да, действительно чем-то подванивает, но не таким, чтоб уж очень. Тем не менее, Голодовыч приказал всем тщательно осмотреть подмётки и каблуки – может, занесли извне какую-то гадость? Подмётки и каблуки оказались чистыми. Обследовали шкаф, каждый нюхнул оттуда воздуха – ничего особенного. Выдвинули ящики стола – там лежали разные бумаги – в папках и без папок. А ещё – пустые стаканы и две заветные бутылочки, пока что не распечатанные. Они приветливо клацнули дружка о дружку. «Джентльменский набор», – улыбнулся Жабко.
Короче, нигде ничего такого, что могло портить воздух, не обнаружили. А потом махнули рукой и искренне посожалели, что столько драгоценного времени убили на всю эту ерунду. И пришли к общему выводу: «Кому воняет – пусть отнюхает свою долю, да и дело с концом!» Закрыв на ключ дверь – ту самую, скрипучую – принялись за то, ради чего, собственно, и собрались.
Тем не менее, когда выпили и когда немного «вставило» в мозги, вернулись к прерванному разговору – насчёт концентрации молекул H2S в воздухе. Но и на этот раз не до чего не договорились – не хватило специальных знаний. В конечном итоге решили при случае проконсультироваться по данному вопросу с Катериной Романовной Нудьгой, учительницей химии – учёный человек как-никак, пусть подскажет, что к чему.
Конечно же, с Катериной Романовной никто не консультировался. Да и кому это надо! – решили единогласно все четверо. Лишний раз на язык класть, тем более бабский. Буквально на следующий день всё было забыто. И никому уже ничего не воняло. Но, как говорится, не будем торопиться с выводами: забытьё длилось не так уж и долго, а точнее сказать, совсем недолго.
Где-то через недельку по селу пополз слух, что в кабинете председателя сельсовета, когда бы туда ни вошёл, вечно воняет человеческими фекалиями. Правда, не очень свежими, но всё же... Слух дошёл до самого Голодовыча. Он аж позеленел от злости: как, мол, так! Советская власть – и человеческие фекалии! Понятия абсолютно несопоставимые. Несопоставимые и несовместимые! Вы, вообще-то, соображаете, о чём говорите?
Председатель воспринял слух как личное оскорбление. И даже более того: как расшатывание устоев государственности. Догадаться откуда растут ноги нелицеприятного разговора труда не составило – Грунька Буряк, кто ж ещё… Разнесла, зараза, всему свету по секрету.
Голодовыч вызвал её на ковёр. Для приличия вначале спросил, как кобылка Машка – не подохла ли? Грунька сразу заподозрила подвох. Она поняла, что вызвана отнюдь не ради кобылки. И, тем не менее, ответила вполне выдержанно: «Та ничо… А було дуже пагано. Спасибо, дядько Остолоп допомогнули: в той же день Машка сходила по чижолой, а щас вопще хорошо».
А потом Голодовыч, отбросив дипломатические уловки, всыпал Груньке чертей без всяких обиняков. Всыпал, как умел. А умел он это делать так, что некоторых доводил до предынфарктного состояния. В довершение назвал её вековухой (старой девой).
Грунька бы всё простила Голодовычу, но только не «вековуху» – уж слишком больное место он задел. И она решила нанести контрудар – выпалила ему прямо в глаза, как из пушки: «А ты – х*й с ушками! От хто ты есть! Понятно тебе чи не? Если не понятно, можу пахтарить щё раз».
Честно говоря, в художественном воображении Груньке было не отказать: длинную шею Голодовыча венчала абсолютно лысая головёнка – типа набалдашника. Головёнка была слегка вытянута по вертикали и чуть сплющена в передне-заднем направлении. И вот на этом своеобразном набалдашнике, у самого перехода его в шею, держались два малюсеньких ушка – как два миниатюрных пельменчика – словно бы в шутку кем-то приклеенные, да так по забывчивости и не отодранные.
Голодовыч рассвирепел. У него возникло страстное желание причинить Груньке ещё бОльшую душевную травму: «Да откуда тебе – несчастной – знать про х*й, если ты его в глаза не видела, разве что у нашего ишака Ёськи». Но дальше этого возгласа, брошенного в сердцах, Голодовыч не пошёл – понял, что должность председателя сельсовета обязывает держать язык за зубами, тем более если учесть имя товарища Сталина, портрет которого висит прямо вот, за спиной.
Ах, и зачем было упоминать кличку ишака! – расстроился Голодовыч. И тут же решил загладить промашку, видоизменить тематику разговора, сказать что-нибудь официально-поучительное. Или патриотическое, как и подобает просветителю масс, каковым он фактически является. Короче, вознамерился отмыться от грязи, в которую основательно влип в связи с Ёськой. И вообще... Иными словами, остаться на высоте.
Но ничего официально-поучительного и патриотического на ум не приходило. Как назло. Только и смог выдавить из себя, превозмогая нервную одышку: «Гражданка Буряк, что вы позволяете себе тут, не выходите за рамки! Люди рекорды на полях ставят, а вы...» А дальше уже говорить не мог – дыхание перекрыла злоба. Он уже не рад был, что связался с ней. Ещё жаба хватит, – испугался он. Рукой и туловищем Голодовыч сделал телодвижение, типа ступайте, мол, вон из моего кабинета, очистите помещение, закройте дверь с той стороны!
Естественен вопрос: как могла Грунька позволить себе нанести главе советской власти – пусть и в масштабах села! – такое жуткое оскорбление? Ответ прост: Грунька на иерархической лестнице того общества, в котором жила, занимала самую нижнюю ступеньку – ниже, как говорится, размещалась разве что только дорожная пыль. И что мог ей сделать Голодовыч! Убить? На хвост соли насыпать? Оскорбить? – когда она и так была уже оскорблена дальше некуда. Или в тюрьму заточить? – раскрыв карты и дав тем самым прекрасный повод к повальному зубоскальству, типа: «Гля, гля – х*й с ушками идёт! Слушай, как точно подмечено! А? Действительно похож, ничего не скажешь... Прям две капли воды. Недаром разошёлся он тогда на Груньку, как холодный самувар (самовар). Правда – она всегда глаза колет».
Ничего он не мог ей сделать. Это понимала она, это понимал и он. Поэтому, вильнув отсутствующим задом, Грунька хлопнула дверью и вышла победительницей.
-----------------------------------
*Входины – новоселье (укр.)
Продолжение http://www.proza.ru/2013/10/02/1632