На развалинах дома доброе семя не всходит, но чертополох буйно и быстро разрастается. И доброе семя, будучи занесено ветром, не приживется средь зарослей трав диких, но сильных, приспособленных сражаться за безбедное существование. Подобное и в человеческом обществе постоянно происходит. Особенно тогда, когда общество отрекается от Бога, или когда показное благочестие достигает таких размеров, что стыдно становится внимать ему.
Вспоминается мне…
Боже, как приятно идти по не мощенной камнем проселочной дороге босиком. Ноги, освободившись от плена обуви, мягко опускаются в пыль, подошвы чувствуют тепло и податливость земли. И торопиться не надо. Жизнь размеренная, определяемая укладом жизни. Мы, горожане, приехали в отпуск. Городок небольшой с названием Кролевец. Название городов в России, как правило, связано с названием рек или водоемов, на берегу которых они обосновались. Местные жители название городка связывают с посещением его во времена былые польским королем. Каким королем, они не знают, но полагают, что название происходит от слова «круль» – король. Городок уютный, утопающий в зелени садов и огородов.
И хотя он, находится на пути от Киева к Москве, и это сказывается на ценах, они, эти цены, здесь по сравнению с ценами других городов невысокие, особенно на те продукты, которые долгому хранению не подлежат. Полное отборной крупной клубники ведро стоит всего 5 рублей. А какая она сочная и сладкая.
Станционное здание Кролевца, однотипное со всеми же-лезнодорожными вокзалами Московско-Киевской железной дороги, ресторана в нем нет, есть небольшой буфет, крохотное помещение которого всегда полно мужчин, приходящих сюда попить свежего пивка. Непонятно, как непонятно и многое другое на землях восточных славян. Ну, скажем, зачем буфет при станции, если пассажирские поезда здесь останавливаются всего на минуту-две, а скорые вообще проскакивают мимо, не задерживаясь? Ответ один: в других торгующих точках городка пива днем с огнем не найти. Остальные изделия кулинарии буфета конкурировать со старушками, сидящими на перроне, не могли. Снедь, приготовленная в домашних условиях: раз-варистая картошечка с укропом, зеленым лучком и хрустящим соленым огурчиком, запах которого был обворожителен, уже не говоря о домашних курочках, золотистых, приготовленных в печи… А вишни, помытые, обсушенные и помещенные в кулечки. Когда подходил пассажирский поезд, старушки со всех ног бросались к вагонам. Из дверей протягивались руки с деньгами, а снедь направлялась в противоположном направлении. Поезд уходил, и старушки направлялись к облюбованным им местам на перроне. Милиция их не трогала, поскольку не было указаний на этот счет, а налоговой службы с налоговой милицией вообще не существовало. Райфинотдел управлялся со всеми, кто был обязан пополнять государственную казну. А впрочем, о чем говорить, тогда все принадлежало народу, а народ принадлежал власти. О втором положении власть никогда не забывала, какого бы цвета мантией оно не прикрыва-лось. Народ в свою очередь хорошо знал, что законов, защищающих его права, нет. Есть только видимость их. Поэтому, когда речь заходила о законах, обреченно вздыхая, говорили, пожимая плечами и разводя руки: «Закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло». Или, уже обращаясь непосредстве6нно к членам суда: «Граждане судьи, судите меня не по закону, а по совести!» Придет время, когда, обращаясь к судье, будут говорить: «Ваша честь!..».
Зная, при этом, что чести у судьи не хватит, чтобы при-крыть небольшую прореху в полнейшем беззаконии его действий.
Есть мантия и головной убор,
Но ощущение, чего-то не хватает,
Меж прокурором адвокатом спор,
Как сахар, справедливость тает.
Здесь доказательствам цена
Всегда одна – сомнение.
И мысль преследует одна,
Печаль, как наваждение.
Время такое пришло неожиданно. Я вновь оказался в славном городе Кролевец. Боже, как он успел изменить свой облик!
Есть населенные пункты и города, к которым душою тя-нешься и с которыми всегда жаль расставаться. Я всегда с чувством трепетного ожидания приближался к Кролевцу, ехал ли я на поезде, или сидел за рулем собственного автомобиля. Я привык каждый год проводить половину своего отпуска в этом небольшом украинском городке, язык которого был густо помешан с русским. Жители не обращали внимания, на каком языке бы тут не говорили, но почему-то плохо воспринимали западно-украинский диалект. Приближение к Кролевцу уже определялось изменением характера местности, она становилась все более холмистой, хотя высота холмов была не слишком велика, а главное увеличивались площади, занятые деревьями. Все чаще и чаще встречались рощицы и рощи, а вблизи Кролевца начинались густые леса. Сюда по выходным дням на электричке приезжало много людей с корзинами и лукошками в поисках грибов. Без грибов отсюда никто не уезжал. Сам Кролевец утопал в зелени фруктовых садов. Особенно много было яблонь. Земля под деревьями была усыпана яблоками. Правда, местные заготовители принимали яблоки на переработку в сок, но нужно было хозяину яблок найти транспорт для того, чтобы отвезти яблоки, да еще иметь достаточно много времени, чтобы выстоять в очереди на сдачу. Прибыль была не велика, за килограмм платили по 5 копеек, по пятнадцать – за яблоки, снятые с дерева руками, без изъянов во внешнем виде их. Городок был чистым, улицы ухоженными, с тротуарами вдоль деревянных заборов, чередующихся с деревянными аккуратными домиками. Над тротуаром свисали ветви деревьев с яблоками, грушами и вишнями. Жизнь в городе была размеренной, напоминающей сельскую, хотя были здесь и металлзавод, позднее ставший выпускать запорную арматуру, продукция которого стала востребованной во всем Союзе. Бронзовые вентили всех видов и размеров расходились, не за-леживаясь. Была тут и фабрика художественного ткачества, рушники, скатерти, дорожки и многое другое красивое добротное и недорогое. Был и колхозный рынок, богатый не только продуктами, но и дефицитными товарами, которые и в Москве в магазинах не залеживались.
Теперь всего этого в Кролевце не было. Куда-то исчезли не только товары, но и прилавки, за которым когда-то стояли продавцы. Зеленью торговали с пола, выложив ее на обрывок старых времен газеты. Магазины стояли с заколоченными досками дверями и окнами… И понял я, что пришло разорение, по величине своей не уступающее тому, что оставляет после себя разрушительная война, с одним отличием – не копошились люди, лица их были апатичными.
Появились и те, кого прежде не было: люмпены, или как их у нас стали называть – «бомжи». И я понял, почему так презрительно отзывался Ленин, говоря о люмпенах. Люди эти потеряли не только крышу над головой, они утратили свойственную человеку социальную сущность. Форма тела человеческая, психология – обычного животного. И, самое страшное, что происходило с этими людьми, это то, что они утрачивали желание вернуться в прежнее состояние, такая жизнь их устраивала. Это – не нищие, которые, став бедными, стыдились того, что с ними произошло, хотя вины их в происходящем не было.
Ну, как тут быть,
Коль нет пути иного?
Отнять и разделить –
Вот вся его основа!
Физическим трудом
Богатств не наживешь –
Нищ, беден дом,
В нем – дыры сплошь!
В нем злыдни – господа,
Детей голодных куча,
Туманны дни всегда,
А праздник – редкий случай!
Но продолжим о рынке. Рынок начинал просыпаться, как только из предрассветной серости стали выделяться очертания предметов и темно-серые фигуры людей и животных. Правда, домашних животных было совсем немного. Зато крыс развелось великое множество. Они совершенно свободно передвигались, почему-то двигаясь гуськом. Я, думаю, что поступали они так, не из желания подражать этому виду пернатых. Хорошо была видна царящая среди крыс иерархия. Самая крупная крыса возглавляла свой отряд, даже не наблюдая за построением. На рынке крыс было тоже предостаточно, но с появлением людей, действовали они крайне осмотрительно, что говорило о неплохой сообразительности этих животных. С восходом солнца рынок гудел, как потревоженный пчелиный улей. Торговля шла вовсю. Товар был местного происхождения, поэтому разнообразием не отличался. Молоко, мясо, огородина всякая, да товары примитивного ремесленничества. Были среди торговцев и такие, которые приносили на рынок неходовой товар: предметы домашнего быта, так хорошо и так долго послужившие своему хозяину, что без жалости смотреть на них было невозможно. Гребешок из панциря черепахи или столовая вилка из мельхиора, в которых отсутствовали зубья, фарфоровый чайник с отколотым носиком, статуэтка с танцующими пастушком и пастушкой без лиц, стопка дореволюционного журнала «Нива», да жалкие предметы рукоделия. Сама одежда на этих торговцах свидетельствовала о том, что явились они на рынок из конца девятнадцатого столетия. Похоже, не только от вещей из исходил крепкий запах нафталина. Покидали они человеческий улей, когда шумный рынок прекращал свою работу. С сожалением на лице, устав от долгого сидения на одном месте, они собирали свой жалкий скарб, с трудом разгибали спины свои и медленно возвращались домой. Среди постоянных обитателей рынка была внушительных размеров прослойка тех, кто приходил сюда в надежде поживиться плодом рук других. Они не были единой объединенной массой, но все обладали высочайшей ловкостью рук. Одних называли ворами, других мошенниками.
Есть категория людей,
Которые с рождения
(Как ни учи и, как не бей),
Крадут без рассуждения.
И развивают ловкость рук,
Движенья ловки скоры,
Не долго длится курс наук –
И называют вором.
На «деле» взяли и – тюрьма!
(Не делай брат ошибки!),
Потом затянет жизнь сама –
Пойдут стеной отсидки.
Чем больше их, тем выше честь…
И все же ждет – хана
За гробом жуликов не счесть –
Хоронят пахана!
Если первая часть высококвалифицированных воров существует только за счет своего «таланта», то вторая часть – мошенники требует наличия легковерных людей. Недостатка в таких людях никогда не было. И не потому, что в их характере превалирует подсознательное любопытство, которое требует насыщения, предлагаемое мошенником, а желание быстро, не прикладывая особенных усилий, обогатиться. Стремление у обеих сторон одинаковое, а вот пути осуществления – разные. Мошенник мало чем рискует, поскольку все заранее продумано, а вот его жертва действует импульсивно, сиюминутно, без плана. Ей не хватает на этот момент разума, чтобы понять, что он добровольно лезет в сети, узелки которой и не очень-то спрятаны. В стороне от торговых рядов стоит группа глазеющих на работу морской свинки, вытаскивающей из коробки с плотно уложенными бумажными пакетиками. Пытаюсь понять, как может взрослый человек верить тем предсказаниям, которые написаны корявым почерком на кусочке бумаги. Предсказания примитивны, как по форме, так и по содержанию. Умей свинка говорить, она бы посмеялась над теми, кто окружал гадающего на судьбу свою... Чуть подальше толпа зевак была значительно большей, здесь шла игра на деньги. Виды игр были различными, элементарно простыми, но задуманными так, что ведущий игру мог проиграть ее только тогда, когда сам этого хотел.
Если бы я мог предвидеть будущее, то понял бы еще тогда, как развивается техника овладения имуществом, когда законы становятся призрачными, не подлежащими исполнению. Не стану забегать вперед…
Одно следует сказать, что со времен царя Хаммурапи, опубликовавшего свод законов, приказавшего их высечь на камне стелы, никакие суровые меры не могли искоренить этого явления. Ограничить воровство можно было, для этого отрубали кисть руки вора. Но тот успевал передать свое мастерство своим потомкам. Не исключено, что стремление к воровству передается на генетическом уровне...
Только следует сказать, что воровство редко делала вора богатым, тем более счастливым; чаще его, неисправимого, лишали жизни, повесив на пеньковой веревке.
Только вор большой, поддерживаемый властью может воровать в таких масштабах, что если собрать всех воров за несколько столетий, то и тогда величина, украденная ими, будет слишком малой выглядеть в сравнении с тем, что позволил украсть один «со товарищи».