В этот день работу кончали на пятнадцать минут раньше, поэтому с утра уже в институте царило оживление. Радовались короткому дню – раз. Тому, что впереди суббота и воскресенье, – два. При таком настроении день проходил незаметно.
Здороваясь, каждый из сотрудников старался сказать коллеге что-либо приятное или оказать мелкую услугу: в сущности, это не требует напряжения, а дает многое - положительные эмоции на весь день.
Первой пришла в сектор Анна Морина. Дверь ей открыла Тамара, институтская уборщица – женщина молодая, с неудачно сложившейся жизнью. Все ее жалели, потому что была она мать-одиночка. Приходила раньше всех – убрать помещение, и теперь пошла к Ане на пятиминутку: передохнуть, поговорить о том о сем.
- Хочешь кофе? – протянула она Ане чашку.
- Спасибо, Томик, ты сегодня краси-и-ивая! – сразу заметила Аня, что у Тамары накрашены ресницы и ярко нарисованный румянец.
У Тамары было два полюса относительно внешности: или она встречала их невзрачная, серая – все равно ей было, как она выглядит! Или чересчур яркая от грима, с прической, пахнущей парикмахерской, и тогда было ясно, что у Тамары свидание. Все в институте желали ей добра, выражая свою расположенность и симпатию, потому что женщина она была веселая, услужливая и добрая. Искренне радовалась чужим успехам, и тому, что хоть малым могла поделиться – сахаром к чаю, печеньем или дешевым растворимым кофе.
Жизнь ее была как открытая книга – каждый мог полистать в ней страницы. Но нравилось Ане, что была она «не баба»: хотя и рассказывала про свои личные дела всем, кто интересовался, но не млея, без придыхания и поисков сочувствия, а напротив – лаконично, резко и даже с юмором.
- Ну, как, отвела в сад? – спросила она Аню о дочери. Выслушала внимательно – пока пили кофе – как трудно Ане все успевать по дому, совсем не остается для себя времени.
- А ты сдай в пятидневку, мороки меньше. Присмотрят – будь спокойна! – посоветовала Тамара.
К детям она относилась доброжелательно, но считала: занимать они должны столько места в жизни взрослых, сколько требуется, чтоб остались живы. Аня понимала, что все это не от эгоизма и черствости, а от суровой и одинокой Тамариной жизни.
И все же одному завидовала она: Тамара жила просто – «как солнце, как маятник, как календарь». Не боялась тяжелой и грязной работы. Переживала лишь такие несчастья, как болезнь сына Васьки или отсутствие денег. Зато радовалась и ста граммам мармелада, и новому, кем-то «в хвост и гриву» заношенному платью из комиссионки, и приветливому, обращенному к ней слову.
Не успели они договорить, как вошли двое: Жанна Минских и Вера Лескова - переводчики.
- Должна вам сказать, дамы, - поздоровавшись, сообщила Жанна, - что в книжном магазине предлагается Вертинский.
Так она всегда говорила: пафосно, академично, чопорно. Не от пижонства и показухи, как думала Аня, когда только пришла в институт – переводчицей. У Жанны это было органично. Говорить проще она когда-то не хотела, а теперь уже не умела. Все к этому привыкли и считали индивидуальной Жанниной особенностью. Уважали ее за то, что наизусть помнила она высказывания Руссо. Вольтера, Сократа, хотя изучала их давно, еще в университете. И сейчас любила читать сложных для восприятия авторов: Шопенгауэра, Канта, из писателей – Кафку, позднего Катаева. Вообще, у нее были явные склонности к философии. С философской точки зрения она и оценивала все события, даже бытовые, малые. Умела рассматривать их с двух полярных точек зрения:
- С одной стороны, это полезно, - рассуждала она, если принимала участие в споре, - с другой стороны..., - педантично и занудно перечисляла, почему вредно.
Общаться с Жанной было сложно: придаточные предложения ее требовали много времени, а перебить нетактично. Да и Жанна в таких случаях обижалась. Но, как ни странно, порой просыпался в ней и юмор. Вспомнила Аня один случай: раздался звонок, и она сняла трубку.
- Это Брест, Брест! На линии Брест. Что нам ответите?
Аня растерянно вертела в руках трубку. Рядом оказалась Жанна.
- Что передать Бресту? – спросила у нее.
- Чтоб задержали врага! – невозмутимо ответила Жанна.
А с Верой было легко и просто. Она все понимала без слов. В университете ее тоже считали человеком интеллигентным, мягким. Умела выслушивать всех, не перебивая, и не обижалась - никогда и ни на кого. И внешность олицетворяла это: правильные, тонкие черты лица, ничего яркого. Миловидная, чуткая, о таких говорят: «сто лет знаю!» И в одежде предпочитала пастельные краски. Ни на чем категорично не настаивала, только советовала, и то, если об этом просили, - мягко и тактично.
Аня улыбнулась ей: всегда она рада Вериному приходу. Когда ее нет - отпуск или за свой счет - день кажется долгим и назойливо тоскливым.
За дверью они услышали голос начальницы, Инги Платоновны. Она никогда не опаздывала, а если собиралась это сделать, – по уважительной, разумеется, причине – ставила в известность весь институт.
Видимо, кто-то остановил ее в холле, и она не могла войти в сектор: что-то там обсуждали. Когда вошла, поняли – что именно: на Инге Платоновне было новое замшевое пальто.
- Ну-у-у-у! – ахнули все вместо приветствия.
Инга Платоновна медленно повернулась вокруг своей оси – все равно ей пришлось бы сделать это минутой позже. Великовато и сидит «не очень», как выяснилось потом, отметил каждый. Но вслух, в общем-то и не кривя душой, пальто хвалили: что ни говори, а настоящая замша! Где такую купишь?
- Теперь вы – истинная дама! – высоко подняв подбородок и удлинив шею, произнесла Жанна. – Могу я примерить шубку с вашего плеча? – возвратила она подбородок и шею на место.
- Да-да, пожалуйста, - согласилась Инга Платоновна, снимая пальто осторожно, бережно, словно оно стеклянное.
- Неплохо, - подтвердили все, хотя на Элле оно смотрелось совсем уж плохо: стоит ли огорчать человека, не покупать же его собралась, можно и полукавить.
Инга Платоновна снова надела пальто, и разговор пошел по другому руслу: какую приобрести к нему шляпку?
Появились сотрудники из других секторов, а потом и из библиотеки.
- У кого тут обновка? – на ходу спрашивала возглавляющая шествие заведующая библиотекой Римма Карповна. С ней все поддерживали особо дружеские отношения, потому что от нее зависело, кому дать «Новый мир» или «Иностранную литературу» в первую очередь.
Инге Платоновне снова пришлось рассказывать, как она купила пальто «с рук», как чуть не разодрали его по швам, и почему ей сказочно повезло... Пальто хвалили. Опять сошлись на том, что, конечно, нужна к нему другая шляпка – возможно из велюра. А может из чего-то другого, более оригинального.
- Ой, позвонить забыла! – спохватилась Инга Платоновна, дав окружающим понять, что смотр затянулся: чего доброго заглянет начальство и сделает вывод, что ее новое пальто, стало быть, лично она, Инга Платоновна, отвлекает сотрудников от работы.
Своим местом она дорожила, держалась за него судорожно, словно потеряй его, окажется на улице. К тому же, она стояла первоочередной на государственную квартиру от работы: жила она, коренная москвичка, с дочерью и мужем в коммуналке, хотя и в центре Москвы.
Тем не менее, бояться ей было нечего. Инга Платоновна была бесценный работник: никто не умел быстрее нее найти нужную карточку в картотеке, которую она знала наизусть, разбуди ее днем или ночью! К делу относилась чрезвычайно серьезно. Никто не мог упрекнуть ее в халатности или безалаберности.
Однако работа ее была такого характера, что оставляла много незанятого времени. Но и его Инга Платоновна умела заполнить так, что не противоречило оно «исполнению служебных обязанностей». Она не вязала, не шила, не читала художественную литературу на служебном месте. Форма устной беседы – другое дело. Беседы она поощряла. Не обязательно говорить на узко профессиональные темы: понимание явлений, происходящих в мире, способствует пониманию явлений в рамках профессии – считала она. Если интересная беседа подходила к концу в ее секторе, она с удовольствием развивала эту же тему в другом секторе, или поддерживала иную, которая была там начата.
Вера уже начала писать. Аня разложила словари, готовила бумагу. Сейчас они будут делать то, за что им платят зарплату. Привычная работа, она делает ее изо дня в день: переводит на русский язык то, что напечатано в зарубежных бюллетенях: новые законы и постановления в развитие, так это называется. Никаких особых усилий не требуется: термины одни и те же, попадется новый – лезь в словарь. Вот и вся суета.
Аня исписала четыре страницы. Хотела начать новый параграф, но передумала – положила ручку, вздохнула: «четыре, пять, десять страниц...и так всю жизнь».
Неужели всю жизнь?
- Благодарите судьбу, девочки! – говорила им как-то Инга Платоновна. – Работа не пыльная – раз. Не тяжелая – два. Зарплата сносная – три. Коллектив хороший – четыре....
Коллектив - в самом деле, хороший, согласилась Аня. Бесконфликтное общество будущего: и настроение не испортят, и деньгами поделятся, и фрукты, если заболеешь, принесут. Посмотрела на Жанну и Веру. «В высшей степени порядочные люди», как называла их Инга Платоновна, рылись в словарях.
- Будь это в Америке, милочки мои, - развивала тогда свою мысль Инга Платоновна, - подавали бы мне каждый час справку, сколько перевели знаков. Я посмотрела бы, и.., - саркастически улыбнулась она, - сказала: «Морина, что вы делали в предыдущий час – у вас ноль знаков? Очень сожалею, но.., - бездушно глядя на Аню в упор, как это бы делал, по ее мнению, шеф из осуждаемой во всех СМИ Америке, палила, - Придется нам с вами расстаться! Нужен более результативный сотрудник!»
Может и лучше – по той системе, думала Аня. Посмотрела на огромные деревянные часы, что висели вверху, напротив: одиннадцать! Потом – в окно.
Остановилась черная «волга». Но что-то случилось с дверцей: никак не могли выйти новобрачные. Волги прибывали сюда каждые полчаса – за стеной был ЗАГС. Выгружали в длинных белых платьях невест, черных женихов, ярко одетых сопровождающих.
Поначалу прилипали к окну всем сектором. Теперь редко: если уж совсем необычное кто-то заметит: новый фасон платья, невесту в положении или скандал у двери загса – и такое бывало.
Аня вспомнила, как она выходила замуж. Не свадьба, а так себе – обычный вечер по случаю встречи близких друзей. С разговорами о политике, литературе. С вином «Твиши» и бутылкой «Столичной». Опоздай кто на первый тост, и не понял бы, что здесь свадьба. Не было на ней белого платья: она и ее друзья презирали условности. Белое до полу платье не гарантирует счастливой семейной жизни – считали они. Громкая пышная свадьба и разлады потом – ненужный контраст.
А сейчас – надела бы она белое платье?
Да-да, надела! Какая разница, что будет потом? Его надевают не для гарантии, а чтобы был в жизни этот яркий, праздничный день – День белого платья!
Дверь открылась, и жених помог невесте выйти. Она прошла вперед и остановилась у окна. Сквозь чистое стекло Аня видела ее пепельные, падающие из-под фаты волосы, прямой, чуть широковатый нос, и глаза – серые, миндалевидные, чуть косящие. Только это ее не портило, а напротив – придавало лицу особую прелесть и неповторимость, притягивало так, что не хотелось отвести взгляд.
И все же странная была эта невеста. Не могла понять Катя, какие у нее были глаза – безучастные к происходящему или печальные? Не было в них отчаяния. И все же было что-то, что изумляло и беспокоило: ровная, не кричащая, застрявшая на одной ноте грусть, будто ей все равно, что происходит сейчас. Обычно невесты веселые или взволнованные. Где была эта, в каких мирах и облаках витала, почему не вписалась в происходящее?
Подошел жених, тронул ее за руку: пора! Она не вздрогнула, не возразила, побрела за ним по его сигналу, машинально и послушно.
Ане стало не по себе. И что ей эта чужая жизнь? Зачем о ней думать, корила она себя. И все же тревожила и не отпускала ее мысль о невесте. Нет, это не ссора с женихом, не обида – размышляла Аня – в глазах у нее не временное, а ровное, постоянное, давящее каждую секунду... Что это могло быть, что?
- Ну, как? – обернулись все к Наде, которая только что пришла из поликлиники: опоздание было оговорено по телефону.
Надя клеила и регистрировала карточки – зарабатывала для института стаж. Худая, инфантильная девочка. «Мешок с костями» - называла ее Инга Платоновна. Была она единственной дочерью высокооплачиваемых, работающих на культурном фронте родителей. Мама звонила ей каждые два часа, спрашивала – съела ли Надя то, что положено: она давала ей с собой на работу пронумерованные пакеты – бутерброды, фрукты в строго определенной последовательности, для поправления слабого Надиного здоровья.
Надя кормила ими институтскую кошку, уговаривала Тамару взять у нее фрукты: маме надо показать пустую сумку.
- Рецепты всякие! – махнув небрежно рукой, ответила Надя. – Гулять на воздухе, правильно питаться...
- Не маши рукой! – одернула ее Инга Платоновна. – Смотри, какая ты синюшная! Будь я твоя мать, померла бы с горя...
- Скажите тоже..., - смущенно улыбнулась Надя, хотя быть в центре внимания ей нравилось. Все относились к ней, как к ребенку, уделяя много внимания.
Так она и выглядела в свои девятнадцать лет – рослой, худенькой пятнадцатилетней девочкой. Однообразие надоедало ей. После пяти-десяти карточек уходила прогуляться по секторам. Возвращаясь, докладывала – кто ушел, кто пришел, кто чем занят. Читала она приключенческую литературу: «Дети капитана Гранта», «Таинственный остров» и все такое прочее. Про все непонятное в жизни, тут же спрашивала:
- Аня, а почему толстая Римма Карповна из библиотеки – такая злая?
- Она не злая, Надя. Просто она – больной человек, очень нервная. Только кажется, что злая. И Надя кивала: мол, все поняла.
Теперь Инга Платоновна учила Надю «жить»: что следует и чего не следует делать в ее возрасте. Аня и Вера переглянулись: это на полчаса, и вышли покурить.
Внизу, в полуподвальном помещении, у них был свой уголок. Там стоял ободранный, пыльный диван из дерматина. Было полутемно и тихо.
- Не мо-гууу! – тихо сказала Аня, когда они сели.
- Может погуляешь? – в Вериных глазах было сострадание: ничем не могла она помочь Ане. Но всех она, как никто, понимала. - Не хватает бурь?
- Да нет – дел. Мы же тут как на конвейере, - вздохнула Аня
- Терпения у тебя маловато. Да, приходится иногда делать то, что скучно, нудно. Противно даже, - поморщилась она. – Но жизнь, она … - не из одних приятностей.
- Я не приятностей хочу, а работы творческой, когда не замечаешь времени. Вон в гражданском и уголовном - старшие научные не замечают времени. Что-то пишут там научное, до хрипоты спорят. Им интересно это – понимаешь?
- Понимаю, - кивнула Вера.
Но сейчас Аня ей не поверила: слишком много у Веры терпения – в этом все дело. К тому же, тихая, спокойная работа ей очень даже нравится. Это ее стихия. Из бурной – журналистики – она как раз сбежала, хотя кончила как раз именно этот факультет. Просто там был не Верин стиль жизни. Да и, кроме того: писать про то, с чем не согласен внутренне, ей было противно. Вера с уважением и даже придыханием относилась к таким личностям как Лукас Стромас и Аарон Стимис – оба были из сектора уголовного права. Они тайно приносили в институт «самиздат», давая читать только определенному кругу лиц, - кому доверяли. Вера и Аня входили в число таких «избранных» - круг лояльных «антисоветчиков».
- Ну, хорошо, твои любимые Стромас и Стимис занимаются делом: мотаются в Литву, привозят нам «острое чтение». А мы – что? Жуем траву? Читаем, шепчемся, обсуждаем – и все? – спросила с волнением Аня.
- А тебе не терпится на Красную площадь выйти? – с иронией ответила Вера.
- Да нет, не смогла бы я как когда-то Наташа Горбаневская. Для этого столько мужества надо! И - какого мужества!
- Ну, что Наташи касается, знаешь ли, - с грудным ребенком под ментов выйти – это, по-моему, - эпатаж, а не мужество! – возразила Вера. - Рисковать можно собой, а не ребенком. Случайно ведь «под раздачу» не попала. Могла и в тюрьме оказаться. Ладно, она. А бедный ребенок - при чем? Не случайно же у Достоевского есть о «слезе ребенка».
- Ну, а может, она была уверена, что с ребенком не заберут?
- Да, ждите! Какая - при нашей власти - может быть уверенность? – неожиданно резко возразила Вера. – Да и не глупая же она. Не думаю, что надеялась на это.Да и потом ей показали, кто здесь власть - шизофреничкой сделали. Счастье, что в Париж эмигрировала.
- Хорошо, а остальные? У нас же теперь много диссидентов стало.
- Да, герои, конечно. Останутся в нашей истории. Меньшинство, желающее разбудить большинство.
- Неа, крепко спим – не разбудят. А кого разбудили, так это - до уровня кухни, где мы, такие герои (!), общаемся. Да так возбужденно общаемся, с пафосом «громим» власть! На кухне же не опасно!
- Да, до Пушкинской площади и Красной мы не доросли! - согласилась Вера.
У всех опасения – за семью, своих близких. Да и не готовы мы к заточению.
- Зато поговорить всегда готовы, хоть часами, - съязвила Аня.
- Да, увы, - так…, - развела руки Вера.
- Неужели эта власть - навсегда? – не ожидая ответа, вздохнула Аня.
- Сплетничаете, дамы? – прогремело над их головой. Это Жанна спускалась к ним по лестнице.
- Постыдный факт, - продолжала она, сдувая с дивана пыль и усаживаясь удобнее, - не успеешь отойти, как о тебе сплетничают!
- А что такое сплетни? – нехотя и вяло спросила Вера.
- Если отвлечься от интерпретации Даля и взять бытовое значение слова, то характеризует его весьма важный фактор: говорят о человеке в отсутствие человека.
- Если вы лишите меня возможности анализировать ваши действия и характеры, как мне познавать мир и мыслить? – парировала Вера, входя в этюд: «диванная тема» была предложена.
- Делайте это в присутствии.
- Хлопотно и накладно, - ответила Аня, а Вера добавила:
- Ты, Жанна, начнешь первой. Скажешь Инге Платоновне, когда она наденет свое пальто, что сидит оно на ней безобразно.
- Ну, дамы, на такой подвиг я не способна! – засмеялась Элла: представила наверно такой кадр. – И потом это не соответствует истине.
- А что такое истина? – провоцировала Жанну Вера.
Это чтобы поддержать разговор, не обижать Жанну – понимала Аня: настроение у Веры было другое, и мысли в другую сторону.
- Истина – это то, что соответствует действительности. С одной стороны, пальто хорошее, потому что сшито из настоящей замши. С другой стороны, не элегантное, потому что сшито по плохому лекалу, ну, а в целом...
- Истина состоит из частей, - подвела итог Вера. – Какую часть говорит надо, а какую – нет?
- По обстоятельствам, - ответила Жанна, - изложить часть истины – не значит сказать ложь.
- И кому какую часть сказать, тоже следует подумать! – вздохнула Аня.
- Вера, к телефону! – крикнули сверху.
- Опять? – спросила Аня, когда Вера положила трубку.
Вера кивнула и, сев на свое рабочее место, повторила привычный этюд: сделала вид, что плачет.
На сей раз извещали, что к ней выехала семья далеких родственников, с юга, - всего лишь на недельку. Купить кой-чего, показать их дочке музеи московские. Всякое такое.
- Васюки - центр цивилизации! – продекламировала Жанна. Это тоже входило в этюд.
Все Вере сочувствовали: постоянно, нескончаемой чередой к Вере ехали родственники и знакомые родственников: со стороны ее родителей, со стороны родителей мужа, а также их друзья и знакомые. Поздно теперь сожалеть Вериной маме, что когда-то с гордостью оповестили всех, что дочка закончила вуз в Москве и работает там. А отказывать - как Вера, так и ее муж, добродушный и отзывчивый Сергей - не умели. Терпели.
Аня хорошо знала их семью, дружила с ними давно, Есть такие люди, которые не умеют сказать «Нет!», или хитро отказать кому-то, напридумав кучу фантазий. А точнее - вранья. Да запросто придумать можно: едем в командировку – извините! Достали путевку или уже поселились другие гости – мало ли что можно сочинить при желании! А этих - совесть, видите ли, терзает... Сочувствовала Вере и Сергею Аня.
В такие «гостевые дни» квартира Веры превращалась в гостиницу, визиты друзей или к друзьям отменялись, с работы Вера носила продукты в двух сумках. А потом стояла у плиты, слушая неспешные рассказы о жизни в провинции. Все, конечно, на что-то жаловались, и Вера им сочувствовала.
- Послушай, - сказала Жанна, - а не могла бы ты им напомнить, разумеется, в тактичной форме, что у тебя есть и личная жизнь?
- Если у людей нет совести.., - подключилась к разговору и Инга Платоновна, - вот у меня прошлым летом...
- А у нас! – давилась смехом Надя, желая тоже что-то рассказать.
- Не перебивай, Надя! – строго одернула ее Инга Платоновна, - Кормила их, здоровенных мужиков, три дня!!! А они... хоть бы какую шоколадочку ребенку подарили! – показала мизинцем, какой величины шоколадка могла бы скрасить дело.
- Бесполезно вас учить, Вера! – продолжала она, переключившись на Веру. – Но все ж будьте пожестче. Всех Вы ютите, жалеете, всех прощаете... С таким подходом никогда и никого ничему хорошему не научите! – подвела итог она. И начала пояснять – почему.
Сто раз слышала все это Аня: о четкости позиций, об отсутствии у Веры категоричности и сопротивления... «Мысли в развитие» - так это у них называется.
А что если выключить звук? Аня кладет в уши вату, плотно-плотно. Получается даже забавно!
Взволнованная, с румянцем на щеках Инга Платоновна что-то горячо доказывает Вере. Слов не разобрать, только вибрирующий – вверх-вниз –слышен звук. Вера сидит неподвижно, словно застыла телом, только вращает карандаш пальцем. Смотрит в одну точку на краю Аниного стола. Вид у нее, как всегда, в этом кадре: «Что делать, если я такая?» Жанна ерзает на стуле с азартным блеском в глазах: ах, как хочется ей перебить и вклиниться! Точно: она вскакивает и подходит к Инге Платоновне, что-то говорит ей – с замедленной, четкой артикуляцией, после чего Инга Платоновна начинает нервно жестикулировать, все быстрее и быстрее закрывается-открывается ее рот. Теперь они говорят в унисон. Но вдруг, обернувшись к двери, замирают обе: стоп-кадр!
Потом все снова начинают двигаться. Жанна идет на свое место. Инга Платоновна подходит к картотеке. В одной руке держит карточки, другую протягивает для приветствия.
А – посетитель! Это вошел Самуил Давидович Финштейн – низкого роста, лысый мужчина, кандидат наук. Со своей обычной маской приторности и подобострастия на лице. Он льстиво улыбается всем женщинам по очереди, чуть склонившись в знак уважения. Обходит всех, и каждой кладет на стол конфету «Мишка на севере». Инге Платоновне – пару конфет, Аню и вовсе обходит – улыбкой и конфетой. У них с Аней давняя вражда, противостояние. С тех пор как на свой день рождения он пришел в уголовный сектор с целым подносом потрясающе вкусного наполеона, приготовленного его третьей по счету, теперь уже молодой женой, из провинции. Прежние были ровесницами. Хотел закрепить дружбу с этим сектором. Сам он был из гражданского сектора. И вот, Аня отъела половину его подноса с наполеоном. Прогнать ее от подноса при всех он не мог, излучая доброжелательность и любовь к сотрудникам. Но когда отвернулся, Аня увидела искаженное дикой злобой и ненавистью его физию.
- Такая голодная, да? – сказал он ей тихо-тихо, у окна, чтоб не слышали.
- Будете кусаться – весь съем! – ответила Аня.
Эту историю все знали, часто смеясь, вспоминали в том секторе. И нарочно заранее приглашали сладкоежку Аню, если знали, что придет с приношениями Финштейн. Не любили его все сектора. За жадность, подхалимство и доносы на тех, кто приносил «самиздат». Вести про доносы просочились от начальства к сотрудникам, потому что и начальство было заражено бациллой «антисоветчины», но в силу своего статуса не могло позволять себе вольности: здесь не кухня. А о доносчиках всегда им через кого-то сообщали.
Инга Платоновна направляется к другому шкафу – искать Финштейну нужные материалы. Остальные, раздев догола «мишек» и положив в рот, приступают к исполнению своих обязанностей.
Аня вытаскивает из ушей вату: пантомима кончилась.
«Восьмая, десятая, одиннадцатая страница...»
Почему они здесь сидят?
Вот Инга Платоновна, например. На службу идет с удовольствием: здесь она отвлекается от домашних дел, накапливает информацию о мире, заготавливает темы для домашних бесед с мужем. Работу свою считает приятной и в общем-то достойной ее не молодых, но и не пожилых еще лет. Здесь она чувствует себя полезной, нужной. Вправе сказать вечером мужу- инженеру: «Я тоже устала!»
Или Жанна. Не то чтобы о такой службе она мечтала, но ее вполне устраивает: «работа не пыльная», есть, с кем отвести душу, пообщаться интеллектуально: «вокруг умные, образованные люди, Надя не в счет» - как говорит Инга Платоновна. Жанну хлебом не корми, но без дискуссий она умрет. Вчера она навязала им разговор о декабристах.
Сама же сочиняла вопрос-тему и навязала ответ: не потому ли декабристам было легко рисковать своим положением в обществе, состоянием, если все это они не заработали тяжким трудом, а получили даром – от рождения, в наследство? Не тяжелее ли тем, кто добывает материальные блага и статус в обществе собственным тяжким трудом?
Спорили долго, пока не пришли к тому, с чего надо было начать, - декабристы рисковали жизнью.
Или тема феминизма. По ней спорили долго и остро. Но больше о литературе.
- Можно закурить? – попросила разрешения Вера: в секторе берегли и лелеяли свежий воздух.
- Давайте уж, нарушим разочек правило! – позволила Инга Платоновна и тоже взяла в руку сигарету.
- Вчера я прочитала, наконец, Вознесенского, - задумчиво, собираясь с мыслями, сказала Жанна.
- Вы меня простите, - приложила руку к груди Инге Платоновна, - но это же черт знает что: «лед, лед, лед, лед!», - процитировала она, на одной ноте, с тупым выражением лица. – Как вы считаете, Вера?
К Вериным суждениям она относилась особо почтительно, несмотря на большую разницу лет: исходят они от человека столь интеллигентного, для кого и возраст не в счет, не помеха. Аргументы ее принимала во внимание. Часто возвращалась к ним и после нескольких дней, если пришло на ум опровержение. Иногда соглашалась на «ничью»: мол, по этому вопросу может быть две точки зрения. Но все понимали: так она «сдает позиции».
Вот и сейчас Вере было неловко – навязывать свое мнение: почти всегда его принимали за окончательное и безоговорочное.
- Мне кажется.., - медлила она: искала тон? – любой поэт имеет право на поиск. Мы не можем игнорировать и осуждать этот его этап, хотя поэма и кажется данью формализму.
- Истину глаголите! – сказала Жанна, затянувшись взятой у Веры сигаретой. Покурить в компании она сильно любила, но никогда не покупала сигарет сама, - экономила, и с ее скупостью все смирились.
- Он ищет средства, для выражения сегодняшних настроений и мыслей. В пути, если хотите., - продолжала Вера, - Помните как по-разному писала Марина Цветаева о Пушкине в двадцать и сорок лет? – все кивнули, хотя едва ли помнили. – У каждого свой путь. Пастернак в конце жизни писал проще...
- Вера, но ведь вы не станете утверждать, что абсолютно все произведения писателя или поэта равноценны? – защищала свои позиции Инга Платоновна.
- Не стану! – мигом улыбнулась ей Вера.
- Насколько я понимаю, дамы, - поддержала Веру и подвела итог прениям Жанна, - Вера предлагает не осуждать поэта, а понять, что происходит с ним... С одной стороны, в поэме действительно присутствуют элементы формализма, с другой стороны, это закономерный путь движения, развития...
Аня поморщилась, как от зубной боли: все это уже было – и Вознесенский, и Анна Ахматова, и Пастернак, и Кон, и Кант... И проблемы генетики, и воспитание детей, и эмансипация женщин.
Все тысячу раз говорено-переговорено!
Каждый знает, кто и что о том-то думает, что скажет сейчас, что через минуту...
Тогда, в университете, они тоже говорили много. Но это понятно – они готовили себя к деятельности. Думали: впереди будет жизнь напряженная, насыщенная делами. Это они будут менять общество, будить «спящих».: всем хотелось свободы. Даже кружки «антисоветчиков» были в университете. Кого вычислили – отчислили, да еще и в Москве работать запретили. Такое случилось с ее подругой по семинару: вышла замуж за руководителя кружка – и семья оказалась на юге, в провинциальном городе.
Она ходила тогда в Консерваторию, Зал Чайковского. А теперь... зачем она пойдет туда? Слушать Бетховена, Моцарта и мучиться от мысли, что живет не так? Куда бежать после Бетховена? – в магазин, к плите или на стул – переживать внутренние порывы? Нелепость! С этим можно выброситься из окна. Остаться здесь?
Перевернула страницу и стала писать:
«Жил-был пруд. Рыбы в нем водились умные и добрые. И жизнь у них была спокойная и счастливая. Никакие злодейства там не происходили, потому что не поощрялись. Каждый ел то, что ему природой предписано, и ничего лишнего. А кроме того: все обитатели пруда были образованные – читать умели и пересказывать прочитанное. Получали на пруд водные газеты и журналы – так что знали они, что существуют реки, моря и океаны. И что там происходит, тоже знали. Все события между собой обсуждали: каждый мог высказать свою точку зрения, свое мнение по событиям, происходящим в океане. А что такое океан, знали все, даже самые маленькие: « Океан – это большой пруд, без конца и начала. И на нем бывают волны, величиной с пруд» - говорили они».
Аня посмотрела на деревянные часы: половина второго! Так и будет она сидеть здесь, отсчитывая минуты? Долгая-долгая, нестерпимо нудная жизнь...
«А взрослые добавляли, - продолжала писать она, - Океан – это большой пруд, где нет деревянных часов. Жители его и понятия не имеют о времени. И потому жизнь у них короткая-прекороткая. Не успевают они и поговорить о ней, как она кончается».
- Девочки, обедать пора! – ударила в гонг, крышкой о чайник, Инга Платоновна. Все зашевелились, повеселели. Жанна отложила в сторону словари, сладко потянулась.
- Можно, я вместо обеда, поеду... в одно место – неожиданно вдруг, с едва скрываемой тайной в глазах, спросила Надя.
Инга Платоновна посмотрела на нее удивленно: что за секреты! Потом кивнула.
Пайщики достали кошельки, в общую кассу на угол стола положили оговоренную сумму. Они покупали в магазине продукты и обедали здесь – для экономии средств, только доктора наук и некоторые кандидаты наук ходили в ресторан или кафе напротив.
- Накормят там – непонятно чем, а денег оставишь – ползарплаты! – ворчала им вослед Инга Платоновна: надо же ей было как-то оправдать свою экономию.
Оделись, Вера взяла пару сумок, и они вышли. У двери к ним присоединилась Юлиана, мэнээс из уголовного сектора, первая юмористка в институте.
На улице старались задержаться подольше: начальство не одобряло повторные выходы. Тогда надо было пробираться незаметно, прижавшись вплотную к левой стене, проявляя чудеса гибкости: на правую выходило окно заместителя директора, Бельчинского. Конечно, у него не наблюдательный пункт, но «береженого Бог бережет»! – любила повторять Инга Платоновна.
Когда стояли у «зебры», чтобы перейти на ту сторону Кутузовского проспекта, Юлиана начала свой экспромт – как же без этого?
- Аня, карман держи крепче! – тут тебе не твоя деревня, а столица, понимаешь? Свиснут в два счета – и нету мани! – громко говорит она, держа Аню за рукав.
Вся толпа, ждущая зеленый свет, оборачивалась к Ане, оглядывая ее со всех сторон - с любопытством и смешками.
- Аня, а там впереди фонарик, видишь? Это светофор называется. Загорится зеленый – переходи, поняла? – продолжала она, и все в толпе еще пристальнее оглядывали Аню и уже громко прыскали от смеха. Сотрудники только улыбались: они привыкли к экспромтам Юлианы, им нравилось даже наблюдать реакцию людей в толпе.
- Ладно, хватит! – сказала вдруг Аня, чтобы погасить вдохновение Юлианы, но та еще больше вошла в азарт.
- Чего хватит, чего хватит? – ответила она. – Колбасы, что ли? Так у нас ее навалом, Аня, это не ваша деревня, Затыкино! Привыкай! – все вокруг громко захихикали, потом пошли на зеленый свет.
- Прелестная погода! – обрадовалась холодному осеннему солнцу Жанна.
Шли не спеша, растягивая удовольствие. После долгого сидения идти легко и приятно. Подождали, пока откроется после перерыва магазин, и разошлись по отделам. Вера стояла в очереди за мясом. Когда подошел ее черед, все хорошие куски разобрали, выбрать было не из чего. Она мялась-жалась под неодобрительный гул очереди, не зная, что делать.
- Народный контроль! – раздался вдруг громкий и повелительный голос Юлианы у прилавка, она могла перевоплощаться в кого угодно. – А ну мигом достать куски из-под прилавка! – стукнула кулаком по стеклянной витрине, продавец обалдело вытаращил глаза, оторопел, но тут же согнулся и полез доставать спрятанное мясо.
«Контроль» в лице Юлианы, обозрев обогащенное пространство прилавка, удалился, погрозив продавцу пальцем.
Да, талант - нехилый, - с восторгом оценила личность Юлианы Аня. Она часто приходила к Жанне в сектор. Между ними установилась даже взаимная симпатия. И в том секторе Аня считалась «своей». Ходила туда чаще даже, чем Вера.
Общее меню составить трудно. Если была очередь Жанны или Ани, они покупали, не думая, - по первому побуждению. Жанна купила однажды на всех всего четыре помидора. Они только появились тогда, даже на хлеб в общей кассе денег не осталось.
- И это все-е-е? – с убийственной интонацией спросила Инга Платоновна, глядя на Эллу, как смотрят на умственно неполноценных близких родственников. Но как-то вышли они тогда из положения: кое-что осталось у Али, да и из соседнего сектора поделились продовольствием.
Над меню только Вера морочила себе голову, и как-то умудрялась все учитывать: Жанна не ест жирное – врачи запретили, Инга Платоновна мучное – худеет, Аня обожает сладкое. К чаю тоже подходила дифференцированно: Ане покупала пирожное, Инге Платоновне сухарики, Жанне булку, себе яблоко.
После набора продуктов к обеду, закупали продукты для дома.
- Девки противные! – встретила их, изображая капризную девочку, Инга Платоновна. – Заморили голодом...
Посуду и продукты тут же понесли в кладовую комнату – там обедали все сектора, в порядке живой очереди. Кипит вода на плите в чайнике, тепло, никто не мешает!
Вера нарезала хлеб, слепила бутерброды, разложила их в центре стола. К еде приступали одновременно. Каждый выбирал бутерброд самый маленький, с колбаской потоньше. Кабачковую икру брали ложками из общей банки, клали на тарелку. Каждый старался соорудить кучку поменьше.
Аппетита у Ани не было. Еле дожевала один бутерброд, второй брать не стала.
- Ну, пожалуйста, Аня, и этот малюсенький – за маму, за папу. Так вас кормили в детстве? – уговаривала Инга Платоновна. Аня была тоненькой, худенькой. Отказываться неловко, да Инга Платоновна и обидится, и Аня заставила себя насильно прожевать второй.
Появилась Римма Карповна с грудой пакетов. Увидев занятый пока стол, извинилась, пожелала всем приятного аппетита, и сказала, что они, библиотечные, конечно же, подождут.
Заглянула с кульком своим Инна Осиповна, тоже ждала помещение. Обедала она одна, персонально – не сумела влиться в коллектив.
Когда она вышла, все, не сговариваясь, рассмеялись.
- Убогое существо, - пожалела ее Инга Платоновна, потом что-то вспомнила, оживилась: - Прошу вас, Аня, изобразите...
Отказываться бесполезно. Аня встала и сделала вид, что кокетливо смотрит в зеркало на стене, похлопывая себя по щекам – осторожно, бережно, медленно. Так в точности Инна Осиповна, не подозревая, что ее видят, делала на работе массаж. Лет ей эдак.... короче, пенсионерка. Потом Аня вздрагивает, оборачивается и застывает с круглыми глазами: Инна Осиповна поняла, что ее застали врасплох.
Все дружно смеялись, Жанна даже закашлялась, а Инга Платоновна достала носовой платок – вытереть слезы.
Над Инной Осиповной вообще все и всегда почти тайком потешались. Вечно она все путала: приносила не те книги, что просили доктора, подшивала не те бюллетени, и не туда, куда надо. Но держалась при этом как незаменимый работник – в высшей степени невозмутимо. Хотя вся она была какая-то нелепая: маленького роста, без намека на фигуру, неуклюжая, полная. Ярко красила губы и щеки – но не там, где это естественно: а почти у самих ушей; взбивала в клубящиеся облака прическу – молодилась.
Новые «проделки» Инны Осиповны передавались как главный анекдот дня, разрежали атмосферу и тучи, поднимали настроение сотрудников, снимая усталость дня.
- Кому мыть чашки? – лениво и расслабленно спросила Жанна.
Вера хотела взять посуду, но Инга Платоновна не позволила: ее очередь.
После обеда курили в секторе. Обычай этот был оговорен, как примыкающий к обеду.
- У меня сюрприз! – сказала Вера и достала из сумки сигареты «Филипп Моррис», положив на стол для общего пользования.
Все с удовольствием закурили. Настроение было благодушное, приятное.
- Прекрасный фильм! – вернулась ко вчерашнему разговору Жанна. – А Олег Ефремов – ах, ах! – помните, когда они поют?
Инга Платоновна кивнула и протяжно, грустно, вполголоса запела: «Гори-гори, моя звезда...». Голос у нее был приятный.
Вошла Надя – бледная, чем-то подавленная, «озабоченная» - как любили говорить в секторе. Бросила на свой стол сумку и шапку. Хотела снять пальто, но не могла расстегнуть под воротником пуговицу. Дернула со всей силы петлю, и она порвалась.
-Лихо! – сказала Жанна.
- Что с тобой, Надя? – прервала романс Инга Платоновна.
Надя молча повесила пальто и вышла. Никто не знал, что и думать, как трактовать это.
- Хочет пристыдить нас, - выдвинула версию Инга Платоновна, - Ой-ой, мне уже стыдно! Давайте поработаем. Ни у кого нет интеллектуального кризиса?
Все достали таблицы. Образец принесла сотрудница из другого сектора. Методом математического анализа каждый вычислял свои дни кризиса: интеллектуальный, душевный и сексуальный.
Оказалось, что кризис только у Ани – душевно-моральный.
- То-то я смотрю на вас: какая-то вы, Аня, сегодня не такая – замкнутая и мрачная, - озабоченно и сочувственно окутала ее пристальным взглядом Инга Платоновна.
- Ну, кто будет оспаривать точность вычислений таблицы? – сказала она, глядя на других обитателей комнаты, - в такие дни я говорю мужу: «Не подходи ко мне – у меня кризис!»
«Двенадцатая, пятнадцатая, шестнадцатая страница...» - принялась снова за перевод Аня.
Вот Вера, например. Что значит для нее «океан»?
Прибежала вчера Римма Карповна, нагнулась к Вере, сует ей шоколад, второпях рассказывая:
- Ездила вчера с мужем на банкет, Верочка. Представляете – ка-а-ак там были дамы одеты??! - ударение сделала на «как». – Я даже неловко себя чувствовала: что это дамы так пристально меня разглядывают? Чулки, думаю, порвала – да нет, в порядке. Посмотрела украдкой в зеркало – да вроде, тоже все в порядке. Потом уже, когда выпили, одна дама меня так напрямик и спрашивает: кто мне шил платье? И другая сказала – «Удивительно красивое у вас платье!»
-Скоро деньги с вас брать буду! – засмеялась Вера.
Это она всем придумывала фасоны, стиль – современный и «на фигуру» чтобы. Все там было по Вериному вкусу – композиция, цвет, детали...
- На вашем месте, Вера, давно бы я стала миллионером! – говорила ей Инга Платоновна и подсчитывала, сколько можно взять за дизайн и хорошее лекало (выкройку).
Вера слушала ее молча, а потом начинала свою сказку:
- Эх, была бы я Диор, а вы – мои манекенщицы... или клиентки...
Сколько бы я вам моделей напридумала!
- Ну, ты у нас признанный супер-модельер! – воскликнула Жанна.
-Да, шить я не люблю, а придумывать, создавать модели – кайф! – мечтательно произнесла Вера, погрузившись в свои фантазии...
Вчетвером рассматривали Верин цветной альбом – ах, чего там только не было! Все модели года, собранные из разных журналов – в основном, привозных, заграничных. Иногда привозил их Ангелина Красаткина, жена дипломата в Европе, работавшая в институте. Одета она была всегда изысканно, роскошно, по европейской моде, но не броско. «Обратите внимание на строчку – в восхищении говорила Вера, - чувствуете разницу?» Да, все было на ней «брендовое», по фигуре. Стройная такая березка-брюнетка, с неизменной мимикой доброжелательности и американской улыбкой. Но все понимали: это была «маска», на все случаи жизни: правило для дипломатов и членов их семьи. Какой она была на самом деле – никто не знал. Только однажды увидела Аня ее лицо страдательно-озабоченное. Это когда изысканно и вежливо, сто раз извиняясь, попросила она Аню отойти с ней в сторонку и переговорить наедине.
- Простите, пожалуйста! Простите! – приложила она руки к груди. - Извините, что я вас отвлекла. У меня не было иного выхода.., - начала она свои дипломатические «штучки».
- Чем-то могу помочь? – прервала ее извинения Аня.
- Да! – облегченно вздохнула та. – Дело в том, что муж ежегодно, после отпуска, должен проходить обследование в поликлинике МИДа. И у него поднимается давление до 140, когда входит в кабинет врача…Это нервы, понимаете, - нервы! А врачи МИДа этого не понимают. Но с этим его не допустят к работе, просто уволят! – на лбу у нее появились морщинки, а рот напоминал подкову вниз. - Им нужны очень здоровые сотрудники. Не хотят понимать, что это у него нервы, не болезнь, а просто нервы…
- Так чем я могу изменить ситуацию? – удивилась Аня.
- Простите, простите, я… слышала, слышала, что у вас есть знакомый, доктор. Очень надежный человек и хороший специалист, мне так сказали.
- Да, есть, - кивнула Аня.
Видимо, от кого-то из сотрудников , кому Аня таскала рецепты, та узнала, что у Ани есть доктор-невропатолог в друзьях, у которого богатая частная практика. Скрываемая, разумеется. Официально он работал в клинике им. Семашко.
- Нельзя ли с ним встретиться? – спросила она, изобразив на лице сдержанную мольбу. - То есть моему мужу, с вашим доктором? Мы хорошо заплатим! Вы понимаете, как это важно?! Нужно, чтобы он выписал ему транквилизатор, сильный, - например, валиум или седуксен. В нашей поликлинике он просить об этом не может, понимаете?
- Понимаю, и дураку понятно.
Аня написала ей на бумажке телефон ее приятеля-доктора, и та, откланявшись и многократно поблагодарив, удалилась счастливая в свой сектор. Вскоре они уехали в свою Европу.
- А вообще-то знаете, чего бы я хотела? – вздохнула Вера загадочно.
- Чего, чего? – в унисон, от жгучего любопытства, разом прокричали все.
- Вот представьте. Я - обыкновенная молодая женщина, самая обыкновенная, и вдруг...
- Что «вдруг»? – нетерпеливо поинтересовалась Жанна.
- Ну, получаю телеграмму, от... фирмы Диор или Шанель. Приезжайте срочно - просят меня, билет туда и обратно оплачен. Я собираюсь и еду.
- И что? – как дети, погрузились все в Верину сказку.
- А то... Мне и в точности по мне и для меня шьют много-много всяких там одежек с аксессуарами, на все случаи жизни. А потом, - еще более загадочно, с придыханьем произнесла Вера, - потом меня везут на Лазурный берег отдохнуть, загореть слегка, и я...
- Что я? – опять спросила Элла.
- И я появляюсь здесь, - вся нарядная, модная, слегка пахнущая французскими духами, и вы... да вы... вы все меня - не узнаете! – закончила она.
- Туалеты снимем, отмоем, и узнаем! – сказала громко и задиристо Юлиана, внезапно появившись у двери сектора.
Юмор у нее был сражающий наповал, все грохнули залпом смеха.
- Испортила сказку! – изобразив на лице нежную обиду, произнесла Вера.
- Зато счас обрадую! – сказала Юлиана. – Напротив, в универмаге появились французские духи! Кто в доле?
- Какие? – спросила Аня, фанатка духов.
- Мадам Роша.
Все задумались: хотелось бы другую фирму, конечно, но... что завезли, то завезли, - и на том спасибо.
- Итак, сколько вас? - спросила Юлиана.
- Четыре души, - ответила Жанна, зная, что отказов не бывает.
- И у нас трое, - сказала Юлиана, - готовьте дензнаки! Иду за товаром. Флаконы пробных у всех в наличии? Если нет, у нас запасных два.
Все поковырялись в ящиках, не хватало одного.
Флакон в пол-унции стоил треть зарплаты, потому покупали его вскладчину на пять-шесть-восемь человек, как когда. Потом разливали по пробиркам –крошечным пузырькам от пробных духов, которые покупали «с рук». Приходила одна дама, по имени Полина, никто ее не знал, но консьержка пропускала. Раскрывала перед ними огромную коробку, где в каждой ячейке был крошечный флакончик с французскими духами. Там были представлены почти все фирмы. Глаза бегали по ячейкам – поначалу никто не знал, кому какие больше понравятся. Но постепенно все определились со вкусами. И пузырьков таких у каждого осталось от духов несколько. Один на всякий пожарный каждый хранил на работе, в письменном столе.
Деньги сдали Юлиане.
- Я мигом.- сказала она, убегая.
Когда Юлиана вернулась, все в немом ожидании сидели за Вериным столом, с пузырьками, расставленными кружочком. Ждали разлива.
Юлиана торжественно водрузила в центре флакон и достала пипетку.
- Дышите неглубоко, по Бутейко, на меня не надо! – сказала она, глядя на замерших в ожидании страждущих. – Страсти по Роша! – улыбнулась она.
Сидели, не сводя с пипетки глаз: капля в один флакончик, капля в другой, третий, - и так по кругу, пока не опустеет «тара-оригинал». Такая была процедура.
Но какое это было священнодействие! Глаза у пайщиков вращались по часовой стрелке, следя за пипеткой, и затем на свой флакончик – сколько же это будет на одного обладателя. Считали даже капли – интересно. Если капель не хватало пройтись по последнему кругу, то кому выпадало счастье получить лишние, – тот и получал их. Комната пропиталась «Мадам Роша», а это значит - на сутки. Наконец, процедура закончилась, все закрыли пробочкой свои флакончики, и облегченно вздохнули.
- Наживаются торговцы. Во Франции они дешевле. Даже сравнивать смешно! – возмутилась Жанна.
- Спасибо, что привезли! – сказала Вера.
Аня пошла расслабиться к «уголовникам» - там всегда весело. Их словно подбирали в одну упряжку – остроумные, с вечными шуточками, анекдотами на «перекусе».
- Давай, Аня, - выбирай с сервелатом бутерброды, а то расхватают вмиг. Щас налью чаю, - сказала Юлиана. К Ане она относилась покровительственно и особо дружелюбно, симпатизировала ей.
- Нет, женщин мы пропустим вперед, - сказал Стромас, галантно подавая Ане бутерброд с салфеткой.
Вошла Жанна. На еду у нее был просто нюх: ни в одном секторе такие моменты она не пропускала.
- О, не ждали! Какой сюрприз! – присел в реверансе Андрей Собашников. – Вовремя подоспели, Жанна, а то бы крошки собирать пришлось.
Про Жанну в институте ходил стишок: «Где обедал воробей? В уголовном у друзей». Скупость ее была всем известна и никому непонятна: отец ребенка платил большие алименты, навещал их часто, а порой и жил у них, пока не рассорятся: в браке они не состояли. Он был хорошо известен в среде ученых-юристов, и относились к нему коллеги с уважением, несмотря на некоторые странности. А у кого их нет? В общем, Жанна никак не бедствовала. А с этим ее недостатком все смирились.
Жанна взяла бутерброд с сервелатом и попросила разрешения взять еще один – для «киски», так она называла свою дочку. - Она без ума от них, - сказала она, как бы извиняясь, - хотя и вредно, никто не спорит!
- Угощайся, никто не спорит. И для Киски заверни, вот салфетка, - сказала Юлиана.
И Жанна тут же завернула в нее бутерброд. Мужчинам остались бутерброды – с любительской колбасой и сыром. Поболтали за чаем и разошлись. Когда вышла Жанна, Юлиана сунула Ане свежий номер «ХТС» (Хроники текущих событий). С ним Аня и вернулась к себе. Спрятала «ХТС» в сумку и окунулась в работу. Потом сообщила Вере, что через день-другой передаст ей. Та кивнула.
Вот люди, которые занимаются по-настоящему делом – наукой, думала Катя. Отсиживание часов им неведомо! Пусть и посещение у них не каждодневное, но ведь не только отдыхают они с анекдотами и шутками, а еще и великое дело делают – распространяют «самиздат». И страха-то нет! Вон у Стимиса только недавно был дома обыск - искали этот самый «самиздат». И не нашли – какое счастье!
- Вы не представляете – на самом видном месте лежал «самиздат этот, а они не нашли, под настольной лампой! – со смехом сообщил он в секторе на следующий день.
Но никто не поддержал его смехом, все беспокоились и переживали за него: дело это было опасное.
- Ход такой ловкий? – спросила Юлиана.
- Да, я подумал, что видное место – самое безопасное. Так и оказалось! – засмеялся он, своей доброй, слегка смущенной улыбкой.
- На сей раз! – с намеком сказала Юлиана.
Это было в то чаепитие. Но, слава Богу, что и до Стромаса пока вплотную не добрались, и до Стимиса – сурово чтобы! И хорошо, что Стромас сейчас из института уволился: провокаторов стало в институте многовато.
И даже «открытые» были, слабо замаскированные.
Недавно в сектор Инги Платоновны пришла юрист на полставки, Ольга Парьенко – крупная женщина, с мужскими чертами лица. Подозрительно и уж слишком часто заводила она разговоры о политике. Выспрашивала даже сотрудников шепотом – нет ли чего, почитать «про это»: мол, не выносит она эту власть, подкиньте что-нибудь эдакое. В секторе молчали, как партизаны: «стреляные воробьи» уже были, голыми руками не возьмешь.
- Да мы-то что? Политикой не интересуемся, - отвечала за всех Вера.
Предупредила о ней «уголовников». «Улова» не было, и вскоре та уволилась.
А однажды Аня подкараулила Стимиса у лестницы вниз, остановила его и, запинаясь- смущаясь, спросила:
- А можно я буду Вам помогать? Хоть немного! – попросила она.
Он помолчал с минуту, потом ответил:
- Нет, Аня! Ни в коем случае! У тебя дочка «от горшка – два вершка», побереги ее. Наши дела – опасная штука, понимаешь? Даже слишком опасная! – сказал категорично и резко.
- Но я…
- Никаких «я» - категорически нет! – похлопал покровительственно по плечу и помчался. – Прости, опаздываю, - бросил ей вслед.
В гражданском секторе тоже по духу почти все были «антисоветчики», но подчеркнуто лояльные. Даже «самиздат» в руки брать боялись, тем более - распространять. Даже среди «своих» - боялись. Хотя порой и высказывались про власть «скользко» и вкрадчиво. Больше – метафорами, намеками: «наши гениальные вожди», «говори, что хочешь, но знай меру». Особенно заведующий, Илья Гергольц - высокий, статный мужчина, почти красавец, рано защитивший докторскую. Он был резок, остроумен и крайне осторожен в высказываниях. «Уголовники» с ними почти не общались, и «гражданские» варились «в собственном соку». Спорили на научные темы, считая своего зава гением. Да он был и не особенно против. Но при этом очень корректен и замкнут.
Инга Платоновна тоже на дом не брала ничего «опасного». Страх был сильнее любопытства. Вот поговорить, как и «гражданские»: так, намеками, жалобами на несправедливость - это да! А коснуться листочков, чреватых статьями УК, – упаси Боже! Это же атака на «систему». Так и жили: кто рисковал, кто ждал, что когда-то «что-то да будет»…- усилиями диссидентов и примкнувших к ним более или менее активных граждан. Но большинство – понимала Катя – это послушное стадо! Они приспособилось, смирилось: не умирают с голоду, одеты, обуты - и на том спасибо. А многие даже и вступают в партию для карьеры – она у нас одна! – или получают удостоверения «ударников коммунистического труда». И даже путевки в санаторий, - в общем, жить вполне можно! Тихая, милая заводь, не так, как в иных местах, - гадюшники.
- А схожу-ка я библиотеку… Посмотрю новые поступления, - сказала Инга Платоновна и вышла.
Понятное дело – предлог, понимали все. Так и сказала бы – устала, нудно уже досиживать день… Но начальнице такое не положено, хотя жили вроде бы здесь без вранья.
Аня посмотрела на деревянные часы: пять вечера. Хотела заняться переводом, но не шло как-то. И открыла тетрадку:
« И вот однажды, маленький карасик сказал взрослым:
- Я хочу жить в океане!
- Глупый, - ответил ему старый и мудрый карп, - жизнь у тебя будет короткая-прекороткая. Не успеешь и поговорить о ней, как она кончится!
- А зачем говорить о ней? – удивился карасик. – Я увижу настоящих китов, дельфинов и океанские лайнеры...
- К сожалению, это невозможно! – ответил он. – Для этого надо родиться в океане»
Аня положила ручку и закрыла лицо руками. Что значит для нее «океан»?
- Дитя мое, вы больны? – услышала она голос вскоре вернувшейся Инги Платоновны.
- Да, голова что-то...
- Погуляйте, у вас нездоровый вид, - сказала Инга Платоновна, - хотите анальгин?
Катя взяла таблетку и вышла в холл. Бросила ее в урну: голова не болела.
Прошла по коридору – десять шагов, дальше идти некуда! Спустилась вниз
Кто-то сидел на их диване, сжавшись в комочек. Аня подошла ближе.
- Надя???
Она сидела, опустив голову на колени, спрятав лицо в ладони. Узкая, длинная спина ее ритмично вздрагивала.
- Что случилось? Ты... плачешь? – нагнулась к ней Аня.
- Ничего... ничего, - всхлипывала Надя. Торчали ее худые, острые коленки.
- Ну, поплачь, поплачь – станет легче! – Аня села с ней рядом, обняла за плечи.
Они молчали.
Когда Надя подняла голову, Аня увидела опухшее от слез ее лицо.
- Мне... страшно сказать... и стыдно... не говори никому! – всхлипывала Аля, теперь уже громче: может потому, что теперь уже было кому слушать, вспомнила Аня про повадки детей.
- Я...понимаешь, понимаешь… люблю одного человека.., - еле разобрала Аня ее слова.
- О, Господи! – опустились у Ани руки: «Надя, такой ребенок!»
Прижала ее к себе.
- Ничему я не могу научить тебя, Надя, - разволновалась она, - не могу отменить твою любовь, и никто не сможет. Посмотри на меня! – развела она Алины ладони и приблизила к себе ее лицо. – Вот я, например, - никого не люблю. Думаешь, от этого я счастливее?
- Не знаю, - ответила Надя почти шепотом.
- Только на твои слезы! Зато у меня нет того, что есть у тебя. Ведь радовалась же ты, когда бежала к нему на свидание?
- Да, - горестно кивнула Надя, - но он... он… не любит меня.
- Я тебе завидую, Наденька! Тебя еще столько раз будут любить и не любить. Ты будешь и страдать, и радоваться – так всегда бывает в юности. Да и не только в юности. Но ты поймешь, как это хорошо, только потом. Когда будешь такая старая, как я...
- Ты не старая, ты - молодая, - улыбнулась сквозь слезы Надя, - только никому не говори, ладно?
- Не скажу! Иди умойся.
Аня проводила ее до умывальника и пошла в сектор.
- Ну, помог анальгин? – спросила Инга Платоновна.
- А то как же! Спасибо.
Жанна и Вера тоже посмотрели на нее: правду она сказала или часть правды?
Вошла Тамара, покуривая «Беломор», под мышкой несла коробку из-под обуви.
- Где взять денег? – поставила она коробку на край Вериного стола. – Купила туфли, все до копейки истратила. Нечем завтра кормить парня.
Жанна раскрыла коробку. Там были французские туфли – с толстым каблуком и рантом.
- То, что надо - фантастика! – сказала она, не скрывая восхищения, повертев туфли в руках.
- У меня немного осталось, - сказала Вера, доставая портмоне.
- И у меня тоже есть немного, - откликнулась Аня, протягивая Тамаре деньги.
Крупных купюр ни у кого не было: до зарплаты оставалось два дня.
- Ох, Тамара, чем только отдавать будете? – неодобрительно покачала головой Инга Платоновна.
Достала коробку из-под сигарет «Филипп Моррис» - там хранилась у нее «черная касса». Хотела открыть, но передумала:
- Пишите заявление, - сказала она, - «Прошу оказать материальную помощь...
Тамара мигом заполнила лист, и Инга Платоновна побежала его подписывать.
- Черт возьми, что за жизнь! – вздохнула Тамара, докуривая «Беломор», - Только и думаешь - про деньги. Опять паразит мой приехал, - сообщила она и убежала.
Когда приезжал из командировки ее кавалер Жора, Тамаре и вовсе не хватало денег: Жора у нее столовался, не признавал ужина без пол-литры.
- Может прогонишь его? – робко спросила однажды Вера.
Тамара посмотрела на нее с недоумением: неужели и Вера чего-то не понимает? У самой-то муж есть, и зарплата у него не хилая.
- А где я другого возьму? – ответила Тамара, со свойственной ей прямотой.
Ничего нельзя отменить, думала Аня. Ни Жору – придет другой Жора, точно такой же, из ее, Тамариного круга общения. Ни Тамару, какая она есть! Невозможно представить ее с половой тряпкой в руках, говорящей, как Жанна: « Не полагала, что ты способна на дурной поступок!» Тамара выразит это одним словом – ярким и выразительным, хотя и нецензурным. Может и лучше жить просто: подумала – сделала, сказала – пережила. Никто не знает, что лучше и что хуже. Каждому – свое.
« Восемнадцатая, девятнадцатая, двадцатая страница»
Кто-то тронул ее за плечо. Вера?
- Выйдем? – попросила она.
Они спустились вниз и сели на диван.
- Когда еду домой, - это мое любимое время, - помолчав, тихо сказала Вера.
Аня понимала: Веру ни на минуту не оставляли одну. Спрячься она в подводной пещере – и там бы ее разыскали. К ней все набивались в приятели.
Одним нравился ее безупречный вкус, другим манера слушать. Слушала Вера удивительно: терпеливо, не перебивая, глаза в глаза. Каждый приходил к ней со своей жизнью, просил покопаться в ней, Проанализировать те или иные события. И Вера никому не могла отказать, хотя давно уже была не в силах обслуживать эту растущую по численности армию.
- Вера, и завтра будет то же самое: кабачковая икра, Вознесенский или Виктория Токарева, Трифонов, чье-нибудь пальто или туфли, «Гори, гори, моя звезда…» и двадцатая страница перевода, - тупо глядя в пол, сказала Аня.
- Куда вы от меня скрылись, дамы? – это Жанна спускалась по лестнице.
- Предвкушаю завтрашний день! – сказала она, сдувая с дивана пыль и усаживаясь поудобнее. – Вера, может, приедешь ко мне на дачу? – нагнулась к ней, заискивающе глядя в глаза. – Киску отвезла к тете, никто нас перебивать не будет.
Катя вспомнила, как они ездили туда прошлой зимой. Тонущие в сугробах улочки с высокими соснами. Ни одного прохожего на все заснеженное пространство. Там, на краю света, Жаннина дача – со скрипучими половицами и почерневшими окнами. Еле разыскали ее с Верой. В маленькой комнате, у газовой плиты, с зажженными четырьмя конфорками, ждала их Жанна. На ней мамин серый пуховый платок, рисующий слегка полные, покатые плечи.
- Чай готов, дамы, прошу к столу! – подвинула им коробку пирожных в наборе.
А может что посущественнее? – открыла несколько консервов сразу.
И улетучивалась куда-то замеченная за нею скупость по мелочам. Жанна никогда не жаловалась на свое одиночество. Только очень радовалась, когда в понедельник видела Веру и Аню на работе, словно это были не два дня без общения, а долгая-долгая разлука...
- Спасибо, не могу, Жаник: у меня же полный терем-теремок! - извиняясь, ответила Вера.
Прошла, гремя ведрами, Тамара.
- Все в порядке, девочки! Заходите на кофе, - крикнула на ходу.
Когда вернулись, в секторе была одна Надя – перебирала карточки. Лицо у нее было грустное и усталое.
- Нездоровится? – в унисон спросили ее Вера и Жанна.
- Нет, устала... просто, - пытаясь изобразить улыбку, ответила Надя. Но улыбка получилась вымученная и жалкая, - завтра пойду на два сеанса в кино.
- Очень рекомендую – «Гори, гори, моя звезда» - посоветовала тут же Жанна.
Надя покорно кивнула.
Ничего нельзя отменить-изменить, - вернулась к свои мыслям Аня. Надину любовь тоже. Может это к лучшему? Страдающий человек видит и понимает больше. Пусть сначала на одну только книгу, на одну только мысль, на одного человека. Потом их будет все больше и больше...
Сегодня Надя родилась.
Аня посмотрела на деревянные часы – шесть вечера.
Вошла Инга Платоновна - возбужденная, радостная.
«Тители-мители» – забарабанила пальцами по столу: «Завтра устрою себе разгрузочный день, по рецепту из польского журнала...»
- Может изволите поделиться секретом? – с интересом спросила Жанна, лишний вес ее тоже беспокоил.
- Очень просто! – с удовольствием принялась пояснять Инга Платоновна, - только что перевели ей свежий номер журнала с рецептом.
- Дочь и мужа отправляю на весь день к теще. Встаю – выпиваю сок и ем яблоко, принимаю душ. Лежу и читаю – какая блажь! – потянулась она от удовольствия. И снова: встаю, выпиваю сок, ем яблоко. Ложусь и читаю...
Почему-то Ане стало ее жалко. Сколько бы она ни ела этих яблок, сколько бы ни пила соку, - уже не скрыть возраст. Никому от этого не уйти! Сейчас у Инги Платоновны была уже та пора, когда надо выдерживать конкуренцию в битве за возбудимого на женщин мужа. И нелегко ей, наверное, выдерживать конкуренцию? Правда, выглядит она еще молодо, да и в привлекательности ей не откажешь. Но сколько же это усилий: массажи, маски, диета. Ах, эта вечная женская боязнь – не состариться...
«Так грустно стало карасику, что никогда не сможет он жить в океане. Так грустно, что захотелось ему умереть. И вот однажды увидел он сон. Приснилось ему, что сломал он деревянные часы, и пруд их тут же превратился в океан. И наконец-то, увидел он настоящих китов, дельфинов и океанские лайнеры...
- Теперь я знаю, что делать! – сказал он, проснувшись.
Отыскал на дне пруда маленькую железку и стал пилить ею деревянные часы. Пилил днем и ночью. Все посмеивались над ним, но никто не мешал ему: все равно ничего не сможет он сделать с ними. Так и умер он – в трудах своих, не замечая времени, стремясь к своей мечте.
А часы остались. Ну как мог повредить им маленький карасик? И взрослые говорили потом своим детям, показывая на часах глубокую канавку, оставшуюся от карасика:
- Вот видите, жизнь у него была короткая-прекороткая! Не успел он и поговорить о ней, Как она кончилась. И только старый мудрый карась возразил:
- Значит, он жил в океане, потому что не боялся смерти, и ему некогда было думать о ней.
- Но ведь он так и не увидел настоящих китов, дельфинов, океанские лайнеры.., - возразил старый карп.
- Так и должно быть, - ответил ему мудрый карась, - Он верил, что увидит их и был счастлив. Он не знал только одно: увидеть – это умереть!»
- Девочки, займемся косметикой! – громко и весело воскликнула Инга Платоновна, - Четверть седьмого. Уходим на пятнадцать минут раньше, забыли?
Аня посмотрела на деревянные часы в секторе – да, полседьмого!
Инга Платоновна отодвинула в сторону карточки, сложила стопкой папки, похлопала со всех сторон, чтобы они легли ровно.
- Осталось полчаса, - подтвердила Надя, доставая из пакета яблоко.
- Вполне достаточно, чтобы из сотрудника сделаться женщиной! – сказала Жанна, убирая в шкаф словари и стопку бумаги.
- Ну-ка зеркальце, скажи и всю правду доложи! – кокетливо разглядывала себя в круглое зеркальце с ручкой Инга Платоновна. На обратной стороне его возвышался монумент Рабочего и колхозницы.
Инга Платоновна достала румяна и губную помаду...
Аня тоже достала губную помаду, и пудреницу. Посмотрела в зеркало. Галлюцинации, что ли?... Зажмурила глаза, подождала несколько секунд и снова посмотрела. Что это?
Глаза у нее такие же, как у той невесты, сегодня. Нет, не разрез глаз, не форма, а ...выражение. То же самое выражение, чувство в глазах. Говорят же, что глаза – зеркало души. Тогда – что творится с ее душой?
Мистика, подумала Аня и спрятала зеркальце в сумку.
Все в порядке? – спросила ее Жанна, осторожно поворачивая к ней свою голову: только что она сделала свежий начес: волосы у нее были не густые. Теперь она выглядела не повзрослевшим Гаврошем, а импозантной и величественной брюнеткой, с ярко-красными губами.
Все были уже «в форме», как перед банкетом на Новый год, который ежегодно устраивал им директор ВНИИ. Даже НАдя накрасила перламутровой помадой губы, распустила падающие до плеч волосы – хорошенькая девочка-француженка: одевали ее родители во все модное, заграничное, в основном из Франции, куда ездил в командировки ее отец.
Все надели пальто и сели на свои места. Готовые, застегнутые, готовые в дорогу сумки – стояли на столе.
- «До конца тайма...» - вспомнила Аня слова обозревателя и произнесла их вслух.
- Инга Платоновна, выстрел! – подсказала Вера, и все рассмеялись. Помнили карикатуру в одном журнале. Там сотрудники отдела сидят в таких же, как они, позах – приготовились к старту.
У двери стоит начальник отдела и держит пистолет дулом вверх.
- «Еще четыре... еще три... еще две минуты» - процитировала помнившая подпись под той карикатурой Инга Платоновна.
- Ба-ба-ах! – скомандовала Жанна, поднимая глаза от ручных часов, сверяя их с часами деревянными.
Все мгновенно встали. Вежливо пропуская друг друга вперед, вышли из сектора. В холле, у журнала «прихода-ухода», уже выстроилась очередь: видимо остальные сотрудники вышли до «выстрела».
Расписавшиеся шумно и весело прощались с «очередными», желали им хорошего настроения, приятного отдыха. Впереди – выходные дни.
Аня поставила свою подпись и тоже пошла «на выход». Наконец-то, дверь!
Толкнула ее всей силой – она не поддавалась. Огромная, железная. Но сзади навалились Жанна с Верой, и дверь открылась.
- Всего хорошего, девочки! – попрощалась с ними Аня, и они помахали рукой – мол, «взаимно»
Сразу же оглушил Аню шум улицы. Как из барокамеры попала в цветной мир: голоса, шорохи, шум машин, скрежет тормозов – все смешалось.
Аня постояла несколько секунд, привыкая к шуму. Глубоко вдохнула в себя морозный воздух и медленно пошла к метро.
Улыбаясь, смотрела на огни реклам, спешащих прохожих. Рассматривала их лица.
Когда-то это уже было... дежавю.
А-а-а, в детстве: она отстала от матери и потерялась в толпе. Хотела зареветь, но передумала. И побрела куда-то, куда глаза глядят...
Ей казалось, что ее не видит никто: она – маленький, легкий шарик – на широком, без конца и края, асфальте. А она видит все. Ничего нельзя было понять: что, откуда и почему, но как хорошо ей было и радостно: все вокруг – цветное, яркое, все живое...
И сейчас что-то похожее... Аня останавливалась у витрин, трогала пальцами железную ограду: какая она – шершавая?
Не было у нее – ни имени, ни семьи, ни дома...
Утром, в понедельник, Катя опоздала на работу. Войдя в вестибюль, сразу же повернула в отдел кадров. Заведующая, седоволосая дама пенсионного возраста, с неизменно застывшей маской строгости и недоброжелательности, подняла голову с немым вопросом.
- Вот! – сказала Аня, положив перед ней лист бумаги с заявлением.
- По собственному желанию.., - вслух прочитала та, - увольняетесь?
- Так точно! – отчеканила Аня.
Даму, явно связанную с гэбэ, сотрудники не любили
- Хорошо, подпишу у директора, - не выражая никаких эмоций, ответила она.
После этого Аня пошла в сектор – отрабатывать пару недель.
- Как? – ахнули все по очереди, хотя и по-разному, узнав эту новость.
- Приятель пригласил меня в газету – спецкором по письмам, - отрапортовала Аня.
- Бог мой, наши газеты – это гадость неслыханная, грязь, в конце концов! – возмутилась Жанна.
- Согласна! – ответила Аня. – Но там есть маленький зазор: можно помочь тем, кого обидела власть, – выгнали с работы, оскорбили детей или родителей в школе, издевались над кем-то. Да мало ли таких случаев, где защитить человека все-таки можно?
- Теория «малых дел»? – прокомментировала Вера сдержанно. – Что ж, в наше время и это – благо! – вздохнула она.
- Сражаться с чиновниками – бесполезно! – вынесла свой вердикт Инга Платоновна. – Напрасно уходите, Аня, жалеть будете! – ей тоже не хотелось ухода «благонадежной сотрудницы».
- Ну, есть места, где это полезно и даже успех возможен, - возразила Аня.
Она знала, что ей придется отбивать атаки. Во всяком случае, «малые дела» куда полезнее словоблудия о «плохой власти»! – думала она.
- Ты правильно поступаешь, - сказала ей, с некоторой грустью Вера.
Аня понимала: только Вера глубоко и искренне сожалеет о ее уходе.
Через минуту-другую все приступили к работе: «понедельник – день тяжелый!»