Харчевня "ТРИ МЕРТВЕЦА". Рассказ геолога.
(печатается с сокращениями)
Александр Квиток
Проснулся в два часа ночи – на улице хлопнула дверца машины. Потом машина отъехала и стало тихо. Полежал немного, соображая, зачем же я проснулся? Вспомнилась одна история из жизни моего друга Алексея Силкина, история – крайне неприятная и драматичная. А, пожалуй, даже трагичная…Неужели для того и проснулся, чтобы вспоминать неприятные истории?
Зачем он рассказал мне об этом, я до сих пор не пойму? Прошло с тех пор более сорока лет, и я не знаю, где сейчас Алексей и жив ли он вообще. Говорили, что он уехал куда-то на Север или на Дальний Восток. Тогда я пообещал ему, что всё «это» останется между нами. А сейчас у меня возникло желание записать эту историю, пока ещё память хранит события «той ночи».
Кто и кому может предъявить обвинения на основании моего рассказа? Я всегда могу сослаться на художественный вымысел, на придуманного героя, на авторское право свободно выражать свои суждения, если конкретно не называются какие-то фамилии, какие-то даты и географические названия. Попробуй тут разберись, где правда, а где вымысел?
И вот, наконец-то, до меня дошло – совпало время! Та драма разыгралась летней ночью после полуночи, от ноля до двух часов. И проснулся я в это же время – в два часа ночи от звука хлопнувшей дверцы, а в это время, более сорока лет назад, тогда ещё молодой Алексей сбрасывал под откос, в пропылённые заросли, троих недобрых мужичков, ещё час назад бывших живыми. Но будет лучше, если я расскажу всё по порядку.
***
К назначенному месту сбора я пришёл на полтора часа раньше. Маршрут в тот день мне достался несложный, обнажений горных пород встречалось мало, а потому «чесали» мы по профилю с моим сопровождающим быстро. Мне оставалось только записывать в полевой книжке «активность», и рядом со словом «задерновано» ставить состав обломков, если оные попадались под ногами.
Мы вышли на поляну. Я присел на сваленное дерево, лежащее выше дороги, и стал приводить в порядок свои дневные записи.
Минут через пятнадцать подошёл Алексей Силкин со своим рабочим и тоже присел на поверженный ствол дерева рядом со мной. Наши рабочие, воспользовались паузой, отошли в лес поискать грибов. Алексей разрешил им идти, но предупредил, чтобы далеко в лес не заходили.
Мы остались вдвоём на поляне. Ждали мы здесь машину, а также ждали третью маршрутную пару. Этого геолога можно было прождать долго, ибо он часто задерживался в маршрутах. Всегда он находил что-то необычайно интересное, отчего по ходу маршрута и случались задержки.
Мы спокойно воспринимали его поисковый фанатизм, а вот шофера вахтовых машин, которые приезжали за нами, те нервничали и грозились немедленно «уехать и никого не ждать, так как время вышло и рабочий день закончился».
Алексей был лет на пять-шесть старше меня. То есть, когда я заканчивал школу, то он уже закончил институт. Друзьями мы не считались, да и круг интересов у нас был разный у каждого, в вот после «того» разговора, мы как-то сблизились с ним. Уж не знаю почему, но он многое мне рассказывал из своей жизни. Особенно, когда заходил ко мне с бутылкой коньяка (всем напиткам он предпочитал коньяк), и мы подолгу сидели у меня в общаге за неторопливой беседой. Мне кажется, что он ценил во мне внимательного слушателя.
Сначала разговор зашёл о диком случае, произошедшем в соседнем посёлке на днях. Пьяный лесоруб убил топором тёщу, потом жену, потом два дня отстреливался от милиции, прибывшей за ним. А на третий день застрелился, используя последний патрон. И всё это время в доме с ним находились двое малых детей, отчего милиция и не решалась идти на штурм домовладения. Перепуганных и голодных детей нашли потом под кроватью, где они схоронились по приказу отца.
Интересно вот что: садился человек за стол, пил, закусывал, веселился и не думал ни о чём плохом, а вот как всё закончилось. Ведь и пили-то, скорее всего, как у нас принято, «за здоровье», «за дружбу», за всё хорошее», «за праздник». А в результате большая печаль и тройные похороны, а двое детей остались сиротами.
Такую, примерно, мысль я высказал по этому тяжёлому случаю. Алексей внимательно посмотрел на меня, потом достал сигарету, закурил. Я тоже закурил за компанию.
– Кто знает, что с нами будет завтра?..Или сегодня вечером?..Или через полчаса? – спросил Алексей, задумчиво глядя на дальние горы. – Жизнь преподносит такие неожиданные повороты…Потом удивляешься – как же это получилось? Неужели это я сделал? Как же я смог?
– Это бывает, – поддакнул я, а потом, неожиданно для самого себя добавил: – Тем и интересна наша жизнь.
– Да уж, бывает так интересно… – хмыкнул иронически Алексей, – хоть роман пиши…Или трагедию в духе Шекспира…
Помолчали минут несколько. Алексей выбросил окурок, затоптал его сапогом.
– У людей принято считать, что убить человека, особенно первый раз, это очень сложно, тяжело и болезненно для психики убившего. Так говорят и в книгах пишут. Будто бы переживает человек, места себе не находит и плохо спит, и ищет повода побывать на месте преступления. Как будто бы его туда тянет… – медленно, отчётливо разделяя слова, сказал Алексей. И ещё добавил после недолгой паузы: – Не знаю…Это, видимо, не у всех так. Бывает и по-другому.
– Бывает, но редко, – высказал я, как мне показалось, неопределённую, но мудрую мысль.
Алексей повернулся ко мне, долго смотрел, как бы прицениваясь. Потом начал неторопливый свой рассказ:
– Случилось у меня так, что за одну минуту я убил сразу трёх человек…А за десять минут до этого я пребывал в отличном расположении духа, в здравом уме и в почти трезвой памяти…
– Ух ты! Да как же это? – вырвалось у меня.
– Сам удивляюсь…Что было, то было…И тем не менее, живу я спокойно, сплю нормально, душевных терзаний никаких не испытываю, – сказал Алексей ну совсем уж спокойно, потом добавил: – Наверное, я не такой, как все…Толстокожий, что ли?..И тех ребят мне не было жаль – ни тогда, ни сейчас…И я ни о чём не сожалею.
– А ты бы мог рассказать? – робко поинтересовался я.
– Конечно… Я уже начал, как ты заметил…Только прошу тебя, пусть это останется между нами, – он ещё раз внимательно взглянул на меня.
– Само собой, Лёша. Само собой… – твёрдо пообещал я.
И он продолжил свой рассказ…
***
Все уехали в отгулы на четыре дня, а мне выпало дежурить в отряде. Начальник отряда завёл такой распорядок: работаем десять дней, потом на четыре дня – в отгулы. В таком режиме мы работали весь полевой сезон – с апреля по октябрь включительно. Этот распорядок не относился к буровым бригадам – они бурили круглосуточно, в три смены. И потому в посёлке всегда оставались люди, и для них работала столовая.
Четыре дня безделья – это всё-таки многовато. Весь день я читал, но перед обедом всё же часок позагорал у ручья, да легонько поплескался в мелководной ямке ручья, где глубина всего лишь по колено.
Вечером, после ужина, задержался в столовой, разговорившись с молодой смазливой буфетчицей. По всему чувствовалось, что ей тоже здесь скучновато, в опустевшем посёлке, и я намекнул ей, что вдвоём скучать будет не так уж скучно. Пригласил её к себе в гости, и купил, на всякий случай, граммов двести шоколадных конфет. Ей сказал, что это будет к чаю, если она придёт. Женщина поломалась для пущей важности, сказала, что, может быть, и придёт. Но я знал, что придёт. А куда же она денется?
Она пришла, когда уже стемнело. Наш сборно-щитовой домик стоял в нижней части посёлка, вблизи ручья. Там же стоял ещё один домик побольше – бильярдная, но все его называли клубом, хотя, кроме бильярдного стола в нём больше ничего не было. Разумеется, в бильярд я с ней играть не собирался, а потому мы сразу же приступили к чаепитию. От коньяка она вначале отказалась, зато чай с конфетами уминала охотно. Я выпил немного коньячку, закусил конфетой. Напиваться я не собирался, а решил эту бутылочку растянуть на всю ночь. Буфетчицу я предупредил, что, если конфеты съедим быстро, то придётся ей сбегать в буфет за шоколадом.
Затем я начал склонять её к прелюбодеянию, если выражаться изящным слогом. Но здесь Раиса стала так упорно мне отказывать, что я даже возмутился.
– А зачем же ты пришла? – задал я резонный вопрос.
– Ну, как зачем?..Посидеть, попить чаю, поговорить…Ты же меня на чай пригласил, не так ли? – последовал не менее резонный ответ.
– Верно. О чём же говорить будем, милая ты моя Рая? – я уже понял, что надо включать весь свой арсенал обольщения. Просто так, с налёту, женщина не всегда отдаётся. Хотя, она пришла для этого самого, чтобы отдаться. Но надо было всё красиво обставить, и она вправе была ожидать от интеллигентного геолога интеллигентного совращения. И я добавил побольше ласковых слов, и заметил, что это ей очень нравится. Видимо, ей уже изрядно поднадоели вульгарные манеры сельских ухажёров. И ещё я задал свой коварный, безотказно действующий, вопрос:
– Рая, ты веришь в любовь с первого взгляда?
Здесь ключевое слово, и это так понятно, – «любовь». Сколько я себя помню, это слово в любом контексте действует на женщин любого возраста, как «охмуряющий» бальзам.
Раиса даже зарделась от удовольствия, как школьница.
– Конечно же, верю! – поспешно сказала она. – Это же так романтично!
– Вот и давай по этому поводу коньячку выпьем. За любовь, так сказать! – я уже предчувствовал, что она не откажется.
И она не отказалась. Выпили, а дальше разговор пошёл веселее, и вскоре я смог убедить её в том, что, если мужчина и женщина говорят о любви, то, в конечном счёте, они должны перевести этот разговор в практическую плоскость.
– В какую такую плоскость? – Рая ещё пыталась затягивать сопротивление и сохранять статус недотроги.
– В практическую плоскость…В кровать… – и я пошёл к двери, где у нас был выключатель.
– Зачем ты свет выключил? – с деланным возмущением воскликнула она.
– Угадай… – и я крепко притянул её к себе за талию. Женщина должна почувствовать мужскую силу не только в процессе, но и «до». Тогда она понимает, что сопротивление бесполезно, и надо сдаваться на милость победителя. Или отдаваться в полное владение и стать секс-рабыней на всю ночь.
***
И так хорошо у нас с ней пошло, что лучше и некуда. Я чувствовал в себе много силы и намеревался не давать ей спать до утра. Спать нам и в самом деле не довелось, нам просто не дали. А пришлось до утра делать весьма тяжёлую и неблагодарную работу.
Ночь утех прервалась самым неожиданным и наглым образом. После полуночи я выскочил из домика по малой нужде – так уж приспичило. Время я знал из радиоприёмника «Спидола», который у меня всегда был включён ночью. Пропели гимн страны и потом стали передавать арии из опер. А тут уж назревала жестокая драма, и наши с Райкой утехи можно было считать всего лишь прелюдией.
Выскочил я налегке, в одних трусах. Да и зачем одеваться, если всего лишь на минутку. Ночи в горах даже летом бывают очень прохладные, и я эту прохладу потом очень прочувствовал.
Первое, что я увидел, это открытую дверь в бильярдной и троих игроков у стола. Я узнал их – это были рабочие из бригады канавщиков. И оттого, что я их узнал, мне стало тревожно. Никак не вязался этот полуночный бильярд с логикой и со здравым смыслом: тут и днём-то редко кто играет в бильярд, в основном, это наша забава – геологов из нашего домика. А эти друзья припёрлись в полночь играть в бильярд. Тоже мне, фанаты бильярдного стола. И почему-то они не уехали в отгулы. Я видел их днём, как они слонялись по опустевшему посёлку.
Это была мрачная троица. Работали они здесь около месяца, работали так себе. На вид ребята крепкие, а трудились неохотно и слабовато. Общался я с ними немного, когда приходил документировать их канавы. Неприятно было само по себе общение с ними – колючие настороженные взгляды, блатной жаргон, обилие наколок на всех частях тела – всё это указывало на их не совсем пролетарское происхождение и определённый стаж лагерных сидельцев.
Вернувшись из-за домика, я обнаружил, что все трое уже стоят у входа в моё жилище, где меня ждала моя женщина, пришедшая ко мне для того, для чего и приходят женщины к мужчинам по ночам, а мужчины – к женщинам. И я уже догадался, зачем они пришли, но всё же попытался смягчить ситуацию.
– Добрый вечер, ребята. Чего это вам не спится в ночь глухую? – бодро поинтересовался я.
– Привет, командир. А мы к тебе в гости…Принимай гостей, – негромко процедил сквозь зубы их вожак, коренастый седоватый мужичок.
– У меня уже есть гости. А вас я не приглашал, – я уже понял, что миром здесь не разрешится, и ещё резче добавил: – Валите отсюда, да побыстрей.
И я попытался войти в домик, но на пути заслоном встали двое.
– Ты не понял, командир. Раз мы пришли в гости, то нас надо принимать, – теперь уже с угрозой сказал вожак. – Ты побаловался с бабой, теперь наша очередь. Всё – по-честному… – добавил он. И один из его друзей угодливо хихикнул и поддакнул:
– Да, геолог. Всё по-честному.
Похоже, им это слово «по-честному» и то, что они собирались делать, казалось верхом их воровской справедливости. И третий, самый молодой из них, тоже высказался в таком же духе:
– Делиться надо со своими…
– Да какие вы мне «свои»? Уходите сейчас же, а то шум подниму, – запинаясь, неуверенно проговорил я.
И они уловили мою слабость и, чтобы сильнее напугать, один из них вытащил нож, тускло блеснувший в темноте, и поводил им у меня перед лицом. Прошипел:
– Только вякни…И тебя порешим, и бабу тоже…
Я отступил на несколько шагов назад. Вожак и ещё один («валет» при «короле») вошли в дом, закрыли дверь. Третий, который с ножичком, остался у входа. Он успокоился, спрятал нож, а потом с некоторыми нотками миролюбия, попытался успокоить и меня:
– Не обижайся, командир. И тебе, и нам – всем достанется…Всё будет по-честному.
А я стоял перед ним в трусах, что добавляло унижения в моё положение, и била меня нервная дрожь. Меня они напугали, теперь они возьмут «мою женщину» и будут мучить её до утра. А я? Что я могу сделать? Кого идти будить и звать на помощь? Людей – раз-два и обчёлся, да и в какие домики стучаться? И как всё объяснять сонным людям? И не факт, что кто-то вообще придёт мне на помощь. Пока буду бегать и звать на помощь, они здесь с Райкой такое сотворят…До меня дошло, что нельзя им отдавать «мою женщину»! И уже шевельнулась мысль – надо что-то делать. И я буду делать! Не знаю пока что, не знаю как, но я сделаю!
В домике зажёгся свет. Я обошёл домик сбоку и заглянул в окно – там поверх занавески оставалась узкая полоса. Вожак и его кореш сидели за столом и пили «мой коньяк», закусывая конфетами. «Король» и «валет» не могли пропустить дармовую выпивку. Раиса, уже одетая (и когда только успела!), сидела на раскладушке, испуганно забившись в угол. Вид напуганной, «моей женщины», и наглые притязания «блататы» на «мой коньяк» решительно изменили всё. Теперь я знал, что я буду делать, теперь я был уверен, что всё у меня получится.
Нервная дрожь вдруг разом утихомирилась. Я услышал скрежет своих собственных зубов. До этого я не знал, что такое «скрежет зубов». Теперь узнал и услышал, как скрипят зубы.
Подошёл тот, что охранял вход в домик, тоже заглянул в окно. Коротко хохотнул, потом по-дружески так сказал:
– Слышь, кент…А мы тебя вот так видели, когда ты её привёл. Ну и долго же ты её фаловал!
Я смотрел на его осклабившееся лицо, совсем не злое, и понял, что смотрю на «без пяти минут покойника».
– Скажи им, чтоб коньяку нам оставили, – почти по-дружески сказал я ему. Тот вошёл в домик, через минуту вышел, успокоил:
– Оставят и нам…А баба с испугу стала заикаться, – и он опять хихикнул. Ему было весело. Видимо, они его держали за «шестёрку», как самого молодого. «Ну, что ж, – подумал я, – придётся начинать с «шестёрок».
В домике, между тем, погасили свет. Послышались приглушённые крики сопротивляющейся женщины, и я решил – пора! Попросил «шестёрку»:
– Слышь, кент…Вынеси мне хотя бы штормовку, у двери висит. Замёрз я…
– Счас вынесу, – и он вошёл в домик.
***
Далее я действовал, как автомат, запрограммированный на самый короткий и эффективный способ достижения цели – минимум движений, максимум силы и скорости. Всё пролетело так стремительно, как в полёте! Как во сне! И как будто это не я был, а кто-то другой, и на него я смотрел, как зритель. Не верилось мне, что этот боец – это я и есть. Откуда у меня такая решимость и такое хладнокровие?
Этот тяжёлый овальный камень лежал у меня под ногами. Мне оставалось только нагнуться и поднять его. Как хорошо он лёг в руку! Вооружённый человек – это уже другой человек. Он готов к действию. Я ощутил в себе этот дух готовности и моральное право на такие решительные действия.
И как только «шестёрка» вышел и закрыл дверь, я впечатал ему с короткого замаха тяжёлым голышём прямо в лоб. Он замычал, сделал шаг в мою сторону, и рухнул ничком в гальку, насыпанную у дома. Я успел отскочить, прислушался. Поверженный лежал молча, а из домика доносились сдавленные женские крики и грубые ругательства вожака. Открылась дверь и высунулся «валет».
– Ну, чо вы тут… – только и успел сказать он.
Его я ударил в лоб таким же манером, а он, как будто, специально подставился – так удобно было его бить. Или я сам выбрал удобную позицию, как растущий в мастерстве боец. Захрипел он и стал падать на меня. Подхватил я его и уложил рядом с молодым.
– Всё – по-честному, ребята! Как договаривались… – это я уже говорил, ворвавшись в домик.
Несколько резвых шагов, и вот я вижу: на моей раскладушке вожак блатной шайки раскладывает мою женщину. Он уже снял брюки и пытался поудобнее пристроиться. Женщина не давалась, изворачивалась, а тот матерился и рычал:
– Убью, с-сука…Мать твою…
В темноте смутно белела его голая задница. Мелькнула мысль: «Этот незагорелый зад – хороший ориентир для прицеливания». И я сильно саданул его выше задницы, в позвоночник. Он вскрикнул, зарычал вообще по-звериному, выгнулся дугой, потом скатился с раскладушки.
Райка с визгом выскочила из-под него и метнулась в дальний угол домика. И сидела там на другой раскладушке, всхлипывая. А вожак пытался встать, и он уже встал на четвереньки, но со стоном опять завалился на пол. Снова стал подниматься, и поднялся всё-таки на колени. Сильный был мужик, волевой. И хрипел, и рычал, и только два слова издавал, повторяясь, как заведённый:
– Убью, с-с-сука…Убью, с-с-сука…
Не понимал он, что уже тикали последние секунды его жизни на этом свете. Сила уходила из него, и власти уже не было ни над кем, а он всё по привычке грозился и матерился. И так удобно он подставился под мою правую руку с камнем, повернув голову, что я сразу же ударил его в висок. Ударил сильно и уже как-то привычно. Профессионально, что ли? Опыт приобрёл…Спешите, ребята. Принимаю заказы на устранение нежелательных личностей. Только один день…Оптом – дешевле…
Боже мой, зачем же мне всё это?
Вожак мягко и бесшумно улёгся на пол, слегка закатившись под раскладушку. Всё – по-честному, ребята! Всё – по-честному…
Стало тихо. Только в дальнем углу домика всхлипывала моя женщина, спасённая мною от надругательства. А из «Спидолы» звучал голос Муслима Магомаева. Он пел песню «Лучший город земли». Не плачь, Рая! Насильники повержены. С божьей помощью мы их одолели.
Я подошёл к ней, попытался погладить её по плечу. Она отшатнулась.
– Всё позади, Рая. Всё кончилось, – говорил я ей, но она не слышала меня. Набрал стакан воды, подал ей. Расплескивая воду и стуча зубами о кромку стакана, она с жадностью выпила воду.
- Ещё? – спросил я. Она промолчала, а я принёс ей ещё стакан воды. После второго стакана она почти успокоилась.
– У тебя кровь!..Ты весь в крови! – воскликнула она вдруг, вскочив с кровати.
И как она в темноте заметила кровь? Я всмотрелся в себя, подойдя к окну, из которого падал свет от дальнего фонаря. На руках и на правом плече у меня действительно темнели пятна крови. Я потрогал их – кровь ещё не высохла, а потому ощущалась под пальцами липкой и влажной.
– Это кровь наших врагов, – я вновь подошёл к Раисе. Она промолчала. А я только сейчас заметил, что она совсем голая, а я в трусах. Это – несерьёзно, надо бы одеться.
– Давай, Рая, будем одеваться. Я схожу к ручью, помоюсь, а ты одевайся, – сказал я ей.
Но она не пустила меня.
– Я боюсь…этих…Останься, пока я оденусь, – она вцепилась в мою руку, испачканную кровью. Теперь и у неё руки в крови.
– Ладно, давай поищем твою одежду, – сказал я ей. Это оказалось трудным делом – найти одежду, разбросанную по всей комнате, а свет включать нельзя. Одну деталь женской одежды я вытащил из-под вожака. Это же он, в порыве животной страсти, срывал с бедной женщины одежду. В общем, поймал хлопец кайф…Хищника подбили в прыжке.
Раиса, между тем, оделась. Я вывел её из домика и проводил немного по тропинке. Дальше мне идти было нельзя, там, у мостика через овражек стоял столб с фонарём. В моём виде вылезать под освещение не стоило.
– Завтра увидимся. Иди, Рая…А я пойду, займусь уборкой, – я поцеловал её в шею чуть выше ключицы, это ей нравилось. Но сейчас она отстранилась и строго сказала:
– Не надо.
И решительно направилась к мостику. Я окликнул её:
– Подожди…Никому ни слова об этом. Ничего не было. Мы ничего не видели и ничего не слышали.
– Знаю…Сама знаю, не маленькая… – сердито ответила она и ушла.
Ладно, пойду отмываться. Нельзя в таком перепачканном виде лезть с поцелуями. Ни к кому. Да и шастать по посёлку среди ночи в трусах и с кровью на руках тоже выглядело неэстетично.
***
К домику я спустился бодро и даже с лёгким чувством крыльев за спиной – что-то я сделал очень нужное, крайне необходимое, такое, что сродни подвигу на войне. Увидел два трупа перед входом в домик – оба лежали мордами вниз, а левая рука «валета» покоилась на спине «шестёрки», словно в предсмертных братских объятиях.
Никто меня не грыз изнутри – ни совесть, ни память, ни моральный кодекс строителя коммунизма. Удивлялся, сам на себя глядя. Голова работала чётко и ясно, и я уже знал, что мне надо делать в первую очередь, и что делать во вторую и в третью очередь, а чего вообще не надо делать.
Смыть кровь и немедленно! Захватив мыло и полотенце, я спустился к ручью Вода, конечно, была холодной, да и ночная прохлада чувствовалась в воздухе. Но мне совсем не было зябко, словно я вообще чукча какой-то, привычный к холоду, или пещерный человек.
Вернулся в домик. Из «Спидолы» звучала классическая музыка. Заслушался, было, да спохватился – время идёт, трупы лежат, а я сижу музыкой наслаждаюсь. До рассвета надо схоронить мертвецов, чтобы кто-то не увидел с верхних домиков. Бывает же так, что выходят ночью по малой или другой нужде, а внизу у ручья наблюдаются какие-то подозрительные передвижения. Кто? Кого? Куда? Почему ночью? Дня не хватило, что ли?..Ненужные вопросы.
Первым я решил выносить вожака. Не нравилось мне, что он валялся в домике возле моей раскладушки и занимал много места – я даже споткнулся об него разок. Оделся я, обул резиновые сапоги – к месту погребения предстояло идти по ручью. Завернул вожака в одеяло, завязал верёвкой, получился продолговатый тюк.
Тяжёлый оказался мужичок! Да и я не слабак. Взвалил я его на плечи и, согнувшись в три погибели, понёс на кладбище. Идти надо было по ручью вверх метров двести. Здесь я ходил неоднократно и видел приличную, хоть и заросшую, яму-выворот. Когда-то упало дерево, упало с вывороченными корнями, а в том месте, где оно стояло, получилась яма. И такие ямы бывают очень даже большие и глубокие. Туда я и отнёс первого мертвеца. Развязал верёвки, забрал одеяло, а его пнул ногой, и он скатился вниз, в пыльный бурьян. Выше по склону здесь проходила дорога на участок, и пыль с дороги опускалась на бурьян изо дня в день. Поднакопилось. И сейчас запах пыли с влажным ночным оттенком ощущался в воздухе.
Таким же образом перенёс «валета» и «шестёрку». Закидал яму сверху ветками и бурьяном, а надо бы камнями и землёй завалить. Отложил это «на потом». Несподручно ночью братские могилы засыпать.
Шёл к домику после последнего покойника и заметил: у меня дрожали и подгибались ноги. Да и руки тоже выдавали мелкую дрожь, а временами даже схватывались судорогой. Особенно правая, ударная…
Включил свет в домике. Первое, что бросилось в глаза, – недопитый коньяк в бутылке. «Король» с «валетом» сдержали слово. Оставили «шестёрке» и мне граммов сто на двоих. Ну, «шестёрке» коньяк уже ни к чему, а я, пожалуй, выпью. Ладно, ребята. Пусть вам яма будет пухом. Не знаю, как вы жили, а вот умерли вы поганой смертью. Как бешеные псы, как хищные звери, как поганые людишки. Поганым людям – поганая смерть. И я выпил коньяк, выпил с удовольствием, смакуя каждый глоток. Не очень-то я любил этот напиток, а тут вдруг прочувствовал в нём оригинальный вкус.
Потом включил электрочайник, заварил себе хороший цейлонский чай и, опять же, с удовольствием выпил пару стаканов чаю. Вышел во двор, т.е. из домика, присел на чурбак у входа, закурил. Небо уже голубело на востоке, потом стало красноватым. Развиднелось изрядно.
А я всё сидел у домика. Спать не хотелось. Ничего не хотелось. И мысли в голове блуждали какие-то путанные, несвязные, быстро сменяющиеся, хотя лейтмотив звучал ясно: ночью произошло нечто страшное, а я не понимал этой «страшности». Всё, что случилось, казалось закономерным: они сами напросились на такой жестокий ответ. Думали, что напугали меня, что я в штаны наложил от страху, и расслабились. Нельзя, ребята, расслабляться, когда идёте «на дело». И ещё – нельзя человека унижать до беспредела. Отчаявшийся человек может такое выдать!..Что я и сделал. От отчаяния.
Ладно, спите спокойно, дорогие товарищи, будьте здоровы. Пусть земля вам будет пухом…Хотя, им уже всё равно, где лежать – на пуховой перине или в сырой яме.
Небо уже заметно посветлело, до голубизны, а на дальнем склоне солнце осветило заросшие лесом вершины гор. В природе всё шло своим чередом: ночь закончилась, и начинался новый день.
Боже мой, какая же длинная была эта ночь! Как насыщена событиями! Вначале – любовное свидание, потом разбойное нападение, далее – скоротечная схватка и в итоге – три трупа. Потом тягостные долгие похороны. Какие-то ненормальные похороны! Обычно несколько человек хоронят одного, а я один хоронил троих – без гробов, без катафалка, без музыки, без траурных речей. Но всё же, последние напутственные слова я им сказал: «Всё было по-честному, ребята…Как вы и хотели…».
Ну и тяжкая же это работа – таскать покойников на себе. И на помощь некого позвать. Да и нельзя. Надо сохранить тайну вкладов, т.е., простите, тайну захоронений. Тому гарантия – моё одиночное похоронное бюро. Сам завалил – сам похоронил. И всё бесплатно, за счёт предприятия. Не забыть бы ещё яму камнями забросать.
Я встал и пошёл в домик. У порога на полу валялось скомканное одеяло. Я поднял его, осмотрел. Ещё есть работа – на одеяле были пятна крови, и его требовалось простирнуть. Пошёл к ручью и долго турзучил одеяло в холодной воде. Не выжимая, повесил сушиться на ветках сухого сваленного дерева недалеко от домика.
У входа в домик увидел бурые пятна на песчано-галечном грунте. Три раза сходил к ручью и смыл тремя вёдрами воды. Пятна исчезли, ушли в песок.
И ещё в домике на полу пришлось смыть несколько пятен крови. Говорят, что преступники заметают следы своего преступления. Я же смывал следы кровавой ночной драмы, и с преступлением всё мною содеянное в моём сознании никак ни ассоциировалось.
С уборкой как будто бы я управился. Теперь и поспать можно. Как ни странно, а заснул я сразу же, согревшись в спальном мешке. И спал крепко, без видений и сновидений.
***
Проснулся оттого, что ещё во сне почувствовал себя изрядно голодным. Солнце стояло в зените. Пошёл к ручью умыться и увидел своё синее одеяло, высыхающее на ветках сухого дерева. Вспомнилась прошедшая ночь – вся развёрнутая картина жестокой драмы от завязки конфликта до кровавой развязки с последующей переноской тяжёлых тюков. Укоров совести во мне по-прежнему не прозвучало. Мораль сей басни такова – а пусть не лезут! Захотели ребята поиметь удовольствие и влезли на чужую территорию. Влезли нагло, беспардонно для того, чтобы отнять у другого и поиметь кайф за счёт другого. Естественный отбор – сильный отбирает у слабого. Ну и что же? Поимели удовольствие? Увы! Естественный отбор на сей раз не состоялся. Слабый оказался сильнее, чем думали сильные. Если они вообще думали…
В столовой было пустынно. Буфетчица Рая пребывала на своём месте. Я спросил:
– Ну, как жизнь, Рая?
Она в ответ только вымученно улыбнулась и безнадёжно махнула рукой. Вид у неё был печальный и какой-то отсутствующий. Я не стал больше лезть к ней со своим остроумием и оставил её в покое. Обедал я с удовольствием. Поймал на себе удивлённый взгляд Раисы – её, видимо, озадачил мой хороший аппетит и бодрое настроение. Ну что ж, если кому-то очень хочется посыпать голову пеплом, одевшись во вретище, то и бог вам в помощь. А я не собираюсь кого-то оплакивать. Не чувствую я к тому никаких побуждений. Наверное, я – толстокожий…Ну, уж простите. Какой есть…
И ещё я подумал о том, что, если бы я не сделал в ту ночь того, что я решительно сделал, то мучился бы совестью всю оставшуюся жизнь. И это были бы для меня такие горькие воспоминания, что хуже некуда. Если бы я так и не решился ринуться на защиту моей женщины, а так бы и топтался испуганно всю ночь у домика, в то время, как эта похотливая блатата услаждала свою плоть, то я бы перестал себя уважать. Навсегда. А жить с таким чувством – это что же за жизнь?!
Спустившись вниз, к своему домику, я взял журнал «Юность» и попытался читать. Чтение не шло. Некое неисполненное обязательство довлело надо мной. Вспомнил: меня ждёт не дождётся незасыпанная яма в лесу. Эту работу никто за меня не сделает, надо идти.
Камни из ручья таскать было слишком долго и тяжело. Я пошёл другим путём: завалил яму ветками валежника, бурьяном и большими листьями лопухов, обильно произрастающими у ручья. Засыпал доверху, но осталось на душе чувство неудовлетворённости от не совсем качественной работы.
Но и по окончании работы по засыпке усыпальницы чтение журнала не пошло. Не мог я сосредоточиться и войти в сюжет интересной повести Аксёнова «Апельсины из Марокко». Читать – читал, а содержания не понимал.
Тогда я пошёл в камералку и там проработал до поздней ночи, приводя в порядок свои полевые книжки и геологические карты. Моя работа мне всегда нравилась, а потому, включившись в работу, я полностью мог отвлечься от всех других забот и беспокойств.
Перед сном я долго читал «Юность», так и заснул с журналом в руках. В эту ночь мне снились обычные сны – невнятные, несуразные, нелогичные и нестрашные. Я даже классно пел во сне какую-то песню, но проснувшись утром, понял, что это пел не я, а популярный певец. Песня доносилась из радиоприёмника, который у меня работал потихоньку всю ночь. Я гордился (во сне!) оттого, что у меня так здорово получается с пением. А в жизни, конечно же, у меня с голосом было не очень, и петь прилюдно я стеснялся, хотя иногда очень хотелось петь. Как шутили друзья детства, с таким голосом можно только сидеть в туалете и кричать: «Занято!».
А на третий день вечером пришла ко мне Рая. Сама пришла, без приглашения. И мы с ней провели хорошую ночь – спокойную и, в то же время, бурную. Тема с безвременно усопшими вообще не упоминалась у нас. Как будто их и не было в посёлке никогда. Мы просто восполнили утраченные возможности той ночи, когда нам так гнусно помешали те недобрые молодцы. Пришла она и в следующий вечер, и мы с ней провели ещё одну незабываемую ночь. А что делать молодым и здоровым, когда имеются взаимные симпатии, когда такое сильное притяжение сильного пола к слабому и наоборот. Его же невозможно остановить. Ничем…
Мою мужскую неутомимость сильно поднимало смутное первобытное ощущение победителя в борьбе за самку: я выиграл это сражение и завоевал, точнее - отстоял, свою женщину в неравном бою. Пришлось вспомнить обычаи наших древних пращуров и стать гладиатором поневоле. И это в двадцатом веке!
В понедельник утром приехала вахтовка с «отгульщиками». И началась интенсивная рабочая десятидневка, заполненная производственными заботами. И не было времени вспоминать прошлое и, тем более, не было времени для каких-то сожалений о нём.
В следующие отгулы я уехал на четыре дня в курортный городок на Кавминводах и там неплохо отдохнул. Вернувшись в полевой посёлок, обнаружил некоторые перемены: за буфетной стойкой стояла другая женщина, постарше и не такая красивая, но, в общем, тоже ничего.
Оказывается, Райка уволилась и сюда больше не приедет. Канавщики из той же станицы, где она жила, рассказывали, что она опять сошлась со своим бывшим мужем, и теперь ей противопоказано общество свободных и голодных мужиков, коих всегда полно в геологических партиях.
Вернулись мы однажды вечером из маршрутов, а нам сообщили новость: приезжала милиция из района, допрашивали всех, кто пребывал днём в посёлке. Нас пообещали допросить завтра с утра, а потому начальник отряда велел всем, не охваченным допросами, остаться завтра в полевом лагере.
Постепенно прояснились подробности: какой-то охотник с собакой шёл по ручью и наткнулся на яму с растерзанными трупами. Охотник, конечно же, прошёл бы мимо и ничего бы не заметил, да собака учуяла и вывела его к этой яме своим тревожным лаем. Один труп, самый истерзанный и частично сожранный, лежал около ямы, остальные, тоже обглоданные, лежали в яме. Местные мужички, хорошо знающие лес и повадки его обитателей, в один голос утверждали, что это дело лап и клыков медведя. Любому другому зверю не под силу вытащить из ямы тяжёлое тело мёртвого человека. Видимо, приходили на пиршество и шакалы, но они имели доступ к телам только тогда, когда медведь уходил.
Жили мы себе спокойно и не знали, что вблизи посёлка, совсем рядом, в трактире «Три мертвеца», пирует хищное зверьё.
…Трупы увезли в морг, в райцентр, а из поселковых разговоров выяснилось, что эта троица мертвяков и есть те, пропавшие месяц назад, канавщики. Стали припоминать, что эти ребята не уезжали в отгулы, всегда оставались в отряде, ни с кем особенно не общались – только в пределах рабочей необходимости. Их знали только по именам и фамилиям, а на все попытки узнать их поближе они отвечали неохотно и уходили от разговоров.
На другой день приехали два сотрудника милиции, устроились у нас в камералке, разложили на столе свои бумаги и начали нас вызывать по одному. Вопросы всем задавали однотипные: когда последний раз видели этих людей?; общались ли с ними?; не появлялись ли в лагере подозрительные незнакомцы?; не ссорился ли кто-нибудь из обитателей посёлка с этими работягами? Из этих допросов они, скорее всего, установили, что эти мужики не вернулись в отряд после отгулов примерно месяц назад. Их видели, что они ехали в «вахтовке» со всеми, а машина та везла людей в отгулы. Они сошли на базе партии и далее их уже никто из отрядных работников не видел.
Тогда для следствия возникает вопрос: как они оказались опять в отряде, да ещё в яме, в виде истерзанных трупов? Ведь они уехали в отгулы.
То, что их видели на базе партии, не имеет уже значения – там слишком много народу живёт и перемещается туда-сюда для того, чтобы этих троих кто-то мог запомнить. А потому, используя метод дедукции, мы можем довольно точно, с вероятностью 99%, восстановить дальнейшие телодвижения этой троицы. Вопрос: зачем они ездили на базу партии? И второй: почему вернулись опять в отряд? Отвечаю с вероятностью, оговоренной выше: они ехали гульнуть-отдохнуть. На базе партии есть клуб (показывают кино), есть магазин, есть столовая, есть женщины. Взяли «бухла», весело поужинали в столовке, потом кино посмотрели в клубе, потом…стало им тоскливо. Баб подходящих не нашлось (здесь всё больше люди семейные), друзей и знакомых на базе у них нет, ночевать негде. Всё, приехали…
А в полдвенадцатого ночи наверх идёт «вахтовка» с буровиками. На ней они и доехали до Центрального участка, а там два километра по дороге пешком – и вот он, отряд. Здесь есть, где жить, есть столовка, есть бабы (даже две), с которыми, если повезёт, можно договориться. Кроме Райки, в столовой работала посудомойкой ещё одна женщина. Вот так они вернулись в отряд. Ночью их никто не видел, а днём их видели обе женщины и я. Они и нацелились на Райку, и ждали только вечера, а я влез в их расклад, как крайне нежелательный элемент. Конечно же, они видели, как она спустилась от верхних домиков вниз и вошла в мой домик. Они последовали туда же…якобы в бильярд поиграть. Когда я с Райкой вёл красивые разговоры, они уже обложили нас, подсматривали в окно и ждали подходящего момента.
Дождались…
Ответ на вопрос: «Почему они не ездили в отгулы?» – мы получили через неделю, когда милиция установила личности погибших. В самом-то деле, должны же у них быть в наличии дом, семья, родные, место жительства? Да, всё это у них имелось. Но, в том-то и дело, что по своему месту жительства (в одной из станиц Краснодарского края) они числились в розыске по поводу ограбления магазина и убийства сторожа. А сюда в горы они забрались, чтобы отсидеться вдали от родных мест, где их знает каждая собака и каждый милиционер.
Отсидеться не получилось. На подвиги потянуло…
А ведь так были уверены, что геолога-интеллигента запугают, всего лишь показав ему ножик.
Сколько таких безмозглых фраеров погибло от самоуверенности, от жадности и плотоядности, от тупой уверенности в своей силе.
У милиции сложилось таким образом: одно дело, о тройном убийстве, завели, а другое дело (в Краснодарском крае) закрыли по причине смерти подозреваемых. Там они втроём одного старика завалили, а здесь их троих один отчаюга завалил. Вот такая арифметика! Обратная пропорция…Впрочем, милиция вряд ли дошла до такой арифметики. Они могли и на медведя всё списать. Такие случаи отмечались в районе, когда сильный хищный зверь нападал на людей.
***
«Вахтовка» давно уже стояла на дороге, и шофёр, по привычке, грозился уехать и не ждать никого. Поисковый фанат задерживался в маршруте уже на час. Мы сидели с Алексеем молча, курили. Его рассказ впечатлил меня. И запомнился. Ничего тогда я не сказал ему. Я просто молчал, ибо не знал, что сказать.
Покурили…
И я всё-таки сказал своё неопределённое:
– Да-а-а…Вот оно как бывает…
Алексей молчал, и я тоже умолк. Может быть, и вправду посидеть нам да помолчать…
Наконец-то появился запоздалый маршрутчик со своим сопровождающим. Шофёр раздражённо накинулся на них с упрёками, но его никто не слушал. Привыкли…
– Ну что, Санёк, пошли. Надо ехать… – сказал Алексей, поднимаясь.
– Пошли, – ответил я. – Давно уж пора…
04.09.2011