Когда он вошёл, не видя перед собою как будто ничего, и неуклюже, как деревянный, сел в углу на топчан, я первым делом подумал, что какая-то беда приключилась с Клюковкой, его кобылой, -- старенькая лошадка, но копыта о-го-го, растут так быстро, что подпиливать их да переставлять подковы мне приходилось дважды в месяц. В её подковах я даже делал на две гвоздевых дырки меньше – чтобы можно было быстрее переобуть старинушку и отпустить с миром.
Сняв с крючка утирку, я промокнул лоб и повернулся:
- Добрый вечер, Томми.
Он сидел, опустив голову, соединив ладони и зажав кисти между коленями. Потом поднял глаза – и вновь поспешно опустил.
- Герб, я только что убил человека, - быстро-быстро и тихо-тихо сообщил он.
Это было что-то новенькое для меня: когда полгода назад из Робин-ривер выловили утопленника, Томми похоронил его на свои деньги и рыдал над ним, как над родным батькой. Теперешнее его заявление показало, что я знал его куда хуже, чем думал до сих пор.
- Ты пришёл, чтобы я помог тебе закопать его втайне от деревенских? – уточнил я у этого скорбного изваяния.
- Нет, не то… Вся деревня уже знает. Все там были. И покойник сейчас там, с ними, в логе за Редстонскими оврагами. Лежит, они его стерегут…
Я вышел к колодцу, приподнял крышку и достал кувшинчик молока да завёрнутые в кожу хлеб да кусок вяленины – обед, который Нэтти всегда оставляла для меня там, в холодке: в кузне любая еда портилась в момент. Вернувшись, я дал Томми молока (хотя следовало бы чего-нибудь покрепче, но в такой духоте «покрепче» могло оказаться последним для него. с его-то сердцем) и спросил:
- Так какого дьявола тебе тогда от меня надо?
Томми сидел с жирными молочными усами на верхней губе – сухонький ребёнок пятидесяти шести лет – и хлопал глазками, маленькими и растерянными.
- Герб, ты только не расстраивайся… Понимаешь… Хотя нет. Ты не смейся только,.. тот, кого я там убил - это ты.
Через две минуты я окончательно отсмеялся; он подвывал мне дробным старческим смехом, постанывая и держась рукою за бок.
- Как это ты смог меня убить?
Томми пожал худенькими плечиками. Затем сказал:
- Колодезным веретеном, - он в жизни бы не смог поднять колодезного веретена.
Я вывел его из кузни (жар плохо действовал на его мозги), и мы разделили обед пополам. Он ел ничуть не меньше своей кобылы.
- За что? – поинтересовался я, дорезая говядину и поглядывая на клонящееся к закату солнышко.
- Что. Герб?
- За что ты меня убил?
- Ну… Ты колдун. Ты огнепоклонник. Ты кузнец. Из-за тебя у нас третий год неурожай. И вся Грет Грет Трабл порешила тебя убить.
- Ну.
- Жребий избавить деревню от колдуна пал на меня.
- И – ?
- И… Ты не обижайся, Герб. Так было надо. Я забил тебя насмерть колодезным веретеном, а потом сбросил в лог. Сегодня вечером мы будем тебя сжигать. приходи посмотреть. То-то будет веселья: литания под открытым небом, все в надвинутых на глаза клобуках, пастор Джойс будет читать нараспев… А потом праздник, прыжки через костёр, жареный ягнёнок, домашнее пиво…
Так.
- Ведь у нас неурожай три года. Откуда пиво?
- У Винклзов сохранилось. Два бочонка. Ещё с тех лет.
- Ты здоров, Томми?
- Спасибо твоей Нэтти, после её вяленины чувствую себя как нельзя лучше.
- Если ты меня убил, с кем же ты сейчас разговариваешь?
- С тобой. С кем же ещё? Тут кроме нас с тобою, Герб, никого нет.
- Если ты меня убил. то я мёртвый. Как ты можешь со мной говорить?
Томми посмотрел на меня с удивлением и жалостью, как на умалишённого.
- Там, где я тебя убил, -- там ты лежишь мёртвый. А здесь ты живой. Вот я с тобой и говорю.
- И верно, проще простого. Прямо от сердца отлегло, - выговорил я.
- Так ты придёшь вечером?
- Зачем вечером? Сейчас пойдём. Посмотрим, что там за мертвяк, которого вы все считаете мною. Пока вы не привязали его к столбу и не спалили.
- Да почему ты мне не веришь? Я же говорю: это ты.
Я залил пламя в кузне, выгреб угли и оставил печь открытой – пусть подышит. Затем помылся до пояса (Томми поливал мне спину из ведра), надел рубаху, и мы двинулись через всю деревню к Рэдстонским оврагам.
Солнце, хоть и сползло вниз, но пекло беспощадно, дорога сильно пылила, да ещё следом увязалась Бетт, дочка сержанта Хэтчера. Она вертелась под ногами и с нескрываемым любопытством смотрела на меня.
- Мистер Блэкуотер! А, мистер Блекуотер! А это правда, что вас наконец убили?
- Иди к папочке, крошка, - отмахнулся я.
- Правда, Бетт, истинная правда, - улыбнулся девочке Томми. – Там, за оврагами, лежит его тело. После заката его сожгут, и пастор Джойс запечатает его прах навсегда.
- И у нас в Грет Грет Трабл снова будут хорошие урожаи? Снова будет много яблок, пшеницы и кукурузы? И я буду делать себе кукурузные усы?
- Да, во-от такие! – Томми показал, какие усы сделает себе Бетт из кукурузных волосков.
Довольная, девчушка убежала домой. Я слышал, как она кричала:
- Мама! Скоро у меня будут вот такие усы!
Томми добродушно смеялся. Мне же эта дребедень начала действовать на нервы.
- Что ты рёжешь, Томми, что ты рёжешь, как сивый мерин! Я же умер!
- Зато подумай, сколько радости ты доставил людям своей смертью!
- Ну, премного благодарен. Не знал, что у нас в деревне, чтобы доставить всем радость, нужно записаться в покойники.
- Брось ты, Герберт. Я тебя, конечно, понимаю… Но и ты пойми: своей смертью ты даришь людям надежду – на новый добрый урожай, на новые времена, что добрее старых… Ты очень благородно умер. всю жизнь ты был хорошим работником, не бранился, когда я приводил к тебе то и дело мою кобылку с разболтавшимися подковами… И даже смертью ты принёс пользу людям. Поэтому, хоть ты и колдун, я тебе за всё очень благодарен.
- А если я не колдун?
- Деревенским уже всё равно. Они уже связали надежду на урожай с твоей смертью.
- А я?
- А тебе осталось примириться с тем, что ты мертвец.
- А если я не хочу?
- Господи боже мой! Как это «не хочу»?! Неужели ты не понимаешь, что так надо?
- Допустим, там, в логе, остывает тело кого-то, похожего на меня. Но это не я, не я, не я!
- Никогда не видел тебя в таком состоянии, Герб. Ты обычно такой невозмутимый.
- Но ведь и ситуация не совсем обычная.
- Наверное, ты прав, - задумчиво кивнул Томми, шаркая по пыльной дороге. – Но всё же за оврагами лежишь именно ты.
- С какой стати?
- Тебя опознали. Все приметы: и шрам от аппендицита, и нос раздвоенный… Помнишь, тебе его Генри Хэтчер ножиком зацепил за амбарами, когда вы мальчишками были? И родимое пятно у локтя – да тебя сама Нэтти опознала. Хэтчер составил протокол, доктор Свифт определила причину смерти…
- Какую же?
- Естественно, не настоящую. Ты хочешь, чтобы меня посадили?
- А чего бы тебе желалось после убийства? Чтобы тебя медалью наградили? Что там эта Свифт написала в заключении?
- Мол, упал в лог по пьяной лавочке. Проломы головы, перелом шеи… Неприятная смерть, - он покачал головой. – Ужасно неприятная смерть.
Некоторое время мы шли молча. Что ж, если официально я покойник, да и всей деревне этого хотелось, то отчего бы и не признать себя мертвяком, в конце-то концов. Ну, с меня-то не убудет от этого.
- Ладно, - сказал я. – Раз всем этого так охота, ладно. Я умер. Ради урожая.
- Вот и славненько, - обрадовался Томми. – Больше ничего и не надо. Только вот я очень боялся, что ты так и не согласишься.
- Чего уж там…
Мы брели к оврагам по весёлой рощице, оставив деревню за спиной, и толковали о всяких приятных пустяках.
- А моя-то, моя! – захлёбывался смехом Томми, вспоминая про внучку. – Смотрю, что-то притихла. Гляжу – в тетрадке пишет. Смотрю – выводит: «У меня есть друг. Его зовут Бобби. Мы с ним часто дружим…»
- Здорово, - соглашался я.
У оврагов и правда собралась почти вся Грет Грет Трабл. Мы то и дело останавливались, приветствуя то одного, то другого, то третью, но наконец протиснулись на поросший боярышником край лога. Там, внизу, на зелени и чёрных валунах, белело пятно рубашки – кто-то и верно лежал под затравеневшим обрывом.
Я стал осторожно спускаться вниз, хватаясь руками за поросль, чтобы не покатиться и не составить тому несчастливцу компанию. Томми спускался со мной.
И верно. Лежащий был вылитый я. И одет так же. Приметы, рост, даже кольцо на пальце – как мои. Он был недвижен и, судя по запредельному повороту шеи, несомненно мёртв, но даже в мёртвом в нём было что-то наше, кузнецкое, величественное и мощное. Я глянул вверх. Вся деревня стояла над логом и выжидающе смотрела на меня.
Я подошёл к телу и приподнял его. Разгладил морщины на лбу, оглядел величавую маску смерти на лице. Как это всё-таки прекрасно, не правда ли? – умереть за свою деревню, за свой край, за новый добрый урожай, за новые времена, что добрее старых... Я ощутил нечто похожее на блаженство и ещё раз глянул вверх. Грет Грет Трабл смотрела на меня. Я нашёл лица учителей, сержанта, пастора Джойса, деревенского дурачка Ливилла… Да, сегодня я – их герой.
Я помахал им рукой. И сотня рук взметнулась вверх в ответ на мой жест.
Томми только-только спустился и тяжело дышал. Он тоже помахал, но не вверх и не в мою сторону, а куда-то ещё, не знаю, куда и кому.
Я наклонился к лицу покойника. И тут мне в голову пришла любопытная мысль.
- Послушай, Томми, - начал я, не отрывая взгляда от этого удивительно спокойного и как будто своего лица. – Если меня убили здесь, а не там, в кузне, и потому там я был жив, значит, здесь, в логе, я…
Тело в моих руках дрогнуло, полегчало, затем превратилось в дымку и вдруг совсем исчезло. Сверху раздались встревоженные крики: «Колдун! Колдун!»
Я удивлённо всмотрелся в свои руки, только что поддерживавшие голову моего тела… того моего тела – и повторил:
- Значит, здесь я…
- …Мёртв, - закончил за меня голос Томми.
И когда я повернулся в его сторону, мне в висок ударилось тяжёлое колодезное веретено.