Замок графа Анжуйского вблизи столичного города Ле-Мана утопает в зелени деревьев. А чуть подальше видны сады, виноградники и хлебные нивы.
Сверкает на солнце излучина Мэна. Рябь на реке кажется серебряной чешуей огромной змеи. Широка река и глубока. Под дыханием ветра в зарослях тальника и рогоза пробегают зеленые волны. Плоты и ладьи бороздят речную поверхность. Воды реки заполняют и глубокий ров, окружающий темно-серые каменные стены замка. Башни с узкими окнами-бойницами созданы для того, чтобы острые стрелы неслись из них. И так удивительно для глаз, и так приятно для ушей, когда светятся они мирным неярким светам, а несутся из них звуки музыкальных инструментов.
Сочинения на историческую тему напоминают мне примерочную, где одежду толстяка пытаются приспособить под тощего субъекта, и наоборот! Этим в настоящее время вовсю занимаются на Украине, не замечая того, что создаваемое и нелепо по виду и безобразно по форме. Правда, и в прошлом не утруждали себя поисками деталей доказательств. Стоило ли осуждать менестреля под звуки лютни воспевающего подвиги рыцаря Зигфрида, если само существование этого персонаж можно поставить под сомнение? Тем более, менестрель и не скрывал, что исполняет отрывок из «Песни о нибелунгах».
Приятен и мелодичен голос трубадура Мишеля, живущего при дворе нормандского герцога Роберта и воспевающего подвиги графа Роланда, участника похода Карла Великого и погибшего в 778 году в Ронсевальском ущелье, когда франки по глупости своей забрались туда и попали в засаду. Только, описывая мужество франков, трубадур почему-то называет противников слуг Карла Великого маврами. На самом деле сражались с франками баски. Да-да, те самые баски, которые и сегодня не дают испанцам спокойно и мирно жить! Но едва ли язык повернется, чтобы обвинять трубадура в исторических неточностях, если исполняемое им произведение так и называлась – «Песнь о Роланде».
Хотелось бы каждому верить в торжество правды! Только вера и поддерживает человека в час испытаний.
Слушает герцог Нормандский менестреля, осушает кубок за кубком вино, а в душе злоба растет. Как получилось, что не он, старший сын Вильгельма Завоевателя, правит Англией, а тот, кто прав ни на нее, ни на Нормандию не имел. Пока Роберт Нормандский сражался с турками, его опередил самый младший из братьев. Долгая дорога из Палестины задержала в пути Роберта. Да, он обладал правом занять освободившийся престол. Мало того, его поддержали и значительное количество баронов... Но не дремал младший Генрих. В поисках сторонников, которые могли бы поддержать его претензии на престол, Генрих выпустил коронационную Хартию Привилегий, в которой обещал не посягать на права церкви, соблюдать права наследования, взимать четко фиксированные налоги. Позднее этот документ получит название – «Хартия вольностей Генриха Первого». Он использовал то, что нынче называют политическим подкупом избирателей. И английские ба-роны клюнули на приманку, тем более что за период правления Вильгельма II они устали от несправедливостей, творимых королем. Генрих, чтобы укрепить свои позиции среди танов (феодалов) англосаксонского происхождения, женился на Матильде, шотландской принцессе англосаксонского королевского рода.
Когда Роберт Нормандский вернулся в Англию, его младший брат уже правил государством под именем английского короля Генриха I. Поняв, что он проиграл, Роберт отказался от своих прав на английский престол, удовольствовавшись частью земель Генриха в Нормандии и ежегодной выплачиваемой компенсацией.
Но если как военачальник Роберт славился, то в вопросах правления он оказался неважным правителем. За несколько лет правления ему удалось ввергнуть Нормандию в такой хаос, что многие из его подданных бежали в Англию и уговаривали Генриха навести порядок в пределах отцовского удела. Нужен был предлог, который мог бы снять папскую защиту крестоносца. И предлог сам собой пришел. Против Роберта восстал барон Роберт Беллем. Пламя войны заполыхало.
Долго сомневался Генрих, но, заручившись поддержкой баронов и соседей, в 1106 году он встретил армию Роберта на юго-западе Нормандии, разбил ее и захватил брата в плен. До самой смерти Роберт проведет в заключении, сначала в подвалах Ле-Мана, а потом в Англии.
Пустота Безлюдье. Одиночество. Мир каменной ячейки за тяжелой дубовой, железом окованной дверью. Он ловит дуновение свежего ветра, запрокинувшись, видит далекий отблеск синевы. Вот в ней исчезнет край белого облака, в каземате потемнело. Голова устала, он опускает ее и упирается подбородком в серый шершавый камень.
Кажется, что если время сковано стенами камня, то оно замедляет свое движением, медленнее и томительно течет. И ведь как быстро оно неслось там, на просторе полей и каменистой пустыни.
Вера не может помочь, попавшему в объятия непостижимой подлости и изощренной пытки одиночеством! Тишина ночная, тишина солнечного летнего дня, как и вой зимней бури, только подчеркивающей сводящую с ума тишину.
Трудно тишине стереть с памяти красок бушующей за стенами темницы жизни. Вот поросшие тростником и осокой берега реки, там резвятся веселые рыбешки. А над ними парят зимородки, желающие полакомиться рыбкой. А радостный хоровод насекомых.
Тюремная жизнь – нищая бесцветная, беспощадная. Одинокому узнику не ободрить себя, не выстроить систему защиты от одиночества. Мал и пустынен мир каменного мешка. Одиночество, тоска и одиночество! Пустота и безлюдье. А где-то, снаружи, вне стен, неистово и жадно бушует радость жизни. Носятся стрижи и ласточки. Мелькнет на какое-то мгновение черно-белая ласточка в просвете узкого окна каменного мешка и тут же, как краткий миг, исчезает. Только мысленно представляет себе узник, как ликуя и пьянея от высоты, переворачивается в синеве ласточка. Белая грудка птицы вспыхнет в невидимом еще луче солнца. Видит взор узника бесконечные изгибы переходов спуск, и подьем многочисленных ступеней замшелых переходов. Сырые, пропахшие кровью подвалы. Здесь часто лежали тела убитых и брошенных на земляной пол еще живых людей. Подвалы за такое количество лет впитали в себя крики умирающих и страдающих, пропахли запахом крови. И глубокие подвалы замка Ле Ман не являются исключением. Томятся в них многие, о которых там, на верху, где жизнь бушует, и не вспоминают, которые, сойдя с ума, не помнят своего прошлого.
Да есть селенья, города,
А связи слабые меж ними.
Владели ими господа,
Известны сварами своими.
Набеги частые разбой,
Хотя клянутся своей честью,
Кичатся гордостью своей,
Хотя в поход идут все вместе.
Ну, что поделать, коль любовь
Сердцами воинов владеет,
Кипит, клокочет в жилах кровь
И взор мужчины пламенеет.
Ну, как избранницу найти?
Бродить приходится по миру,
Хотя неведомы пути,
И назначаются турниры
Чтоб свою удаль показать,
Всю рыцарскую прыть.
Чтоб сердце дам завоевать?
Что делать, как тут быть?..
Любили рыцари сражаться,
Но не хотели умирать.
Бронею стали укрываться,
Не силой, подлостью все взять!
А разве каменные мешки для долгого хранения в них живых человеческих тел в Англии мягче французских? Все то же… Пустота. Безлюдье. Одиночество. Мир каменной ячейки за тяжелой дубовой, железом окованной дверью. Он ловит дуновение свежего ветра, запрокинувшись, видит далекий отблеск синевы. Вот в ней исчезнет край белого облака, в каземате потемнело. Голова устала, он опускает ее и упирается подбородком в серый шершавый камень.
Кажется, что если время сковано стенами камня, то оно замедляет свое движением, медленнее и томительно течет. И ведь как быстро оно неслось там, на просторе полей и каменистой пустыни.
Граф Анжуйский – ленник французской короны и он же – король Англии, суверенный господин великого европейского государства