Музыкально-литературное эссе.
Валерии Демидовой, ученицы музыкальной школы №3.
А.Н. Вертинский - лебединая песня дворянской интеллигенции.
Романс пришёл в Россию из далёкой солнечной Испании. Даже в самом названии романс, мы ощущаем присутствие романской группы языков. Романсы когда-то исполняли идальго под балконами своих возлюбленных. Далее испанский романс стал частью пиринейкой театральной культуры, под гитару его исполняли со сцены в пьесах Лопе де Вега. Этот вид музыки стал настоящим народным искусством, звучавшим в фиестах и на карнавалах.
В Россию романс ворвался с началом Х1Х века и сразу завоевал огромную популярность среди имперской аристократии. Русский романс стал неотьемлимой частью дворянских салонов. Лучшие русские композиторы и поэты развивались в этом направлении. Сколько произведений А.С Пушкина, М.Ю Лермонтова, А.К. Толстого было положено на музыку выдающимися композиторами, такими как Глинка, Мусоргский, Римский-Корсаков...
Время шло, феодальные порядки рушились, дворянство переставало играть главенствующую роль в судьбе Росси. На авансцену истории выходила буржуазия, а также городской средний класс. Кто платит, тот и заказывает музыку. Капиталисты за частую не обладали высокой культурой, но за ними была сермяжная правда. Они хотели нового искусства, которое получило название- модерн. Как мы уже говорили, испанский романс был глубоко народен, и вот эта народность оказалась востребованной в начале ХХ века в самой России. Появляется новое направление в музыкальной культуре - городской романс, в котором соединились традиции салонного романса, народной песни и уголовного фольклора. Почва была удобрена и подготовлена, страна ждала появления эстрадной звезды, которая своим сиянием осветила бы всё это артистическое пространство. Такая звезда появилась. Ею стал Александр Николаевич Вертинский.
Будущий властитель дум и эмоций родился 21 марта 1889 года в Киеве, в обедневшей дворянской семье. Его отец, Николай Петрович Вертинский, помимо адвокатской практики, занимался еще и журналистикой – публиковал фельетоны под псевдонимом «Граф Нивер» в «Киевском слове». Брак между отцом Вертинского и его матерью, Евгенией Степановной Сколацкой, оформлен не был, поскольку первая жена Николая Петровича развода супругу не дала. Мальчика отец усыновил через 3 года после рождения. Однако случилась трагедия. Родная мать Евгения Степановна внезапно умерла. У Николая Петровича от тоски развилась скоротечная чахотка, и через 2 года он покинул этот мир. Маленький Саша воспитывался в семье тётки по материнской линии. Он вырос умным пытливым юношей. Природа не обделила его красотой и статным ростом. Его аристократические манеры генетически передались во всём: в фигуре, в жестах, в мимике. Одним поворотом головы он мог создать впечатление и настроение. Его предки не одно столетье говорили по-французски, поэтому Александру по наследству передалось грассирующее «Р». Прирождённо столичный человек, А. Н.Вертинский не мог найти себя в провинции. Поработав грузчиком, репортёром и ещё бог знает кем, он ринулся в Москву, тогдашний центр буржуазной культуры.
В самом начале десятых годов он открыл двери величайшего театра МХАТ и предстал перед знаменитым Станиславским. Однако выдающийся режиссёр, прослушав юношу, заявил коронную фразу: «Не верю! Не верю, что вы с такой ужасной дикцией сможете выступать на сцене». Слова прозвучали как ужасный приговор, да еще из уст великого мастера. Однако Александр Николаевич успел воспитать в себе бойцовские качества. Он решил выйти на сцену иначе, превратив собственные недостатки в достоинства. И вот уже в маленьком театре миниатюр гримёры покрывают его лицо толстым слоем пудры и обводят тушью глаза. В костюме несчастного Пьеро Вертинский впервые вышел на эстраду в 1913 году. Повсюду шло празднование трехсотлетия Дома Романовых, и под брызги шампанского артист запел:
В нашу комнату вы часто приходили,
Где нас двое - я и пёс Дуглас,
И кого-то из двоих любили,
Только я не знал кого из нас...
Искренность и лёгкий юмор певца мгновнно покорили публику. Всё новые и новые шансоньетки появлялись почти каждые день:
На солнечном пляже в июне,
В своих голубых пижамах,
Девчонка, звезда и шалунья, -
Она меня сводит с ума.
Под синий berceuse океана
На желто-лимонном песке,
Настойчиво, нежно и рьяно
Я ей напеваю в тоске:
"Мадам, уже песни пропеты!
Мне нечего больше сказать!
В такое волшебное лето
Не надо так долго терзать!
Я жду Вас, как сна голубого!
Я гибну в любовном огне!
Когда же Вы скажете слово,
Когда Вы придете ко мне?"
И взглядом играя лукаво,
Роняет она на ходу:
"Вас слишком испортила слава.
А впрочем... Вы ждите... Приду.."
Потом опустели террасы,
И с пляжа кабинки свезли.
И даже рыбачьи баркасы
В далекое море ушли.
А птицы так грустно и нежно
Прощались со мной на заре,-
И вот уж совсем безнадежно
Я ей говорил в октябре:
"Мадам, уже падают листья!
И осень в смертельном бреду.
Уже виноградные кисти
Желтеют в забытом саду.
Я жду Вас, как сна голубого,
Я гибну в осеннем огне,
Когда же Вы скажете слово,
Когда Вы придете ко мне?"
И взгляд, опуская устало,
Шепнула она, как в бреду:
"Я Вас слишком долго желала,
Я к Вам никогда не приду!"
А. Н. Вертинский отыскал свою тонкую индивидуальную струну, которая находила созвучие в душах зрителей. Певец стал под рояль рассказывать в форме городского романса о судьбе маленького человека, затерявшегося в жестоком и безбрежном мире, где человек человеку - волк:
Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы...
Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная
И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма...
Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.
Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой
И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.
На волне славы Вертинский оказался в центре богемной жизни Москвы. Он дружил с Блоком, Брюсовым, Белый, Гумилёвым, не раз бывал в знаменитой башне Вячеслава Иванова. Он написал не мало романсов на стихи поэтов Серебряного века.
Также как многие столичные артисты, он попал под удар бича современности – наркотиков, или как тогда говорили «марафета». Однажды он так нанюхался, что ему показалось, будто бронзовый Пушкин сошёл с пьедестала и погнался за ним. Дело закончилось лечением у психиатра. После этого Вертинский почувствовал в себе способности пророка. Перед самым началом первой мировой войны он спел одну из своих суровых исповедей:
В синем и далёком океане,
Где-то возле Огненной земли,
Плавают в сереневом тумане
Мертвые, седые корабли.
Их ведут слепые капитаны,
Где-то затонувшие давно.
Утром их немые кораваны
Тихо опускаются на дно.
Ждёт их океан в свои обьятья,
Волны их преветсвуют звеня,
Стршные их бессильные проклятья
К солнцу наступающего дня.
Кто эти безжалостные капитаны, уж не главы ли европейских правительств, готовые ввергнуть свои народы в пучину братоубийственной войны? Что такое солнце наступающего дня?- не послевоенный - ли мир без имперских амбиций, построенный на свободе и демократии?
1 августа 1914 года война действительно началась. А.Н. Вертинский записался добровольцем и несколько месяцев ездил медбратом в санитарном поезде. Он видел кровь, смерть, ужас. Раненые солдаты просили его петь, чтобы отвлечься от фронтовых будней, от грязи и тифа.
Ах, где же Вы, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?
Такой беспомощный, как дикий одуванчик,
Такой изысканный, изящный и простой,
Как пуст без Вас мой старый балаганчик,
Как бледен ваш Пьеро, как плачет он порой!
А вот ещё знаменитый печальный юмор Вертинского, обращенный к маленькому человеку, замученному жизненными обстоятельствами:
Я знаю, Джимми, - Вы б хотели быть пиратом,
Но в наше время это невозможно.
Вам хочется командовать фрегатом,
Носить ботфорты, плащ, кольцо с агатом,
Вам жизни хочется опасной и тревожной.
Вам хочется бродить по океанам
И грабить шхуны, бриги и фелуки,
Подставить грудь ветрам и ураганам,
Стать знаменитым "черным капитаном"
И на борту стоять, скрестивши гордо руки...
Но, к сожалению... Вы мальчик при буфете
На мирном пароходе "Гватемале".
На триста лет мы с Вами опоздали,
И сказок больше нет на этом скучном свете.
Вас обижает мэтр за допитый коктейль,
Бьет повар за пропавшие бисквиты.
Что эти мелочи, - когда мечты разбиты,
Когда в двенадцать лет уже в глазах печаль!
Я знаю, Джимми, если б были Вы пиратом,
Вы б их повесили однажды на рассвете
На первой мачте Вашего фрегата...
Но вот звонок, и Вас зовут куда-то...
Прощайте, Джимми,- сказок нет на свете!
А сказок уже действительно не осталось. События в России завертелись как в калейдоскопе: отречение Николая 11, шаткое положение правительства князя Львова, двоевластье и наконец Октябрьский переворот и красный террор.
Александр Николаевич ответил на всё это своей пронзительной песней « На смерть юнкеров»:
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой?
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.
Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам - под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразию,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.
Певец страдал от депрессии. Окружающая жизнь угнетала. Вокруг гуляла смерть. Погибали лучшие друзья:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
И когда Весенней Вестницей
Вы пойдете в синий край,
Сам Господь по белой лестнице
Поведет Вас в светлый рай.
Надо отметить, что эта песня посвящена трагической гибели знаменитой актрисы немого кино- Вере Холодной. В то время А.Н. Вертинский также несколько раз пробовал себя в роли актёра немого кино. Был даже некоторый успех у зрителей. Однако настроение общей подавленности в среде интелигенции проникало всё глубже в душу певца. Вертинский грустно шутил в 1818 году, что маску Пьеро пожалуй не стоит надевать, так как и без грима - одна тоска и боль:
Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.
Нас обманули, нас ложью опутали,
Нас заставляли любить...
Хитро и тонко, так тонко запутали,
Даже не дали забыть!
Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.
Выпили нас, как бокалы хрустальные
С светлым душистым вином.
Вот отчего мои песни печальные,
Вот отчего мы вдвоем.
Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.
Наши сердца, как перчатки, изношены,
Нам нужно много молчать!
Чьей-то жестокой рукою мы брошены
В эту большую кровать.
Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.
Ночью за Вертинским приехали чекисты и увезли на допрос. Следователь в кожанке без обиняков спросил певца, почему тот так сопереживает растрелянным белогвардейцам и всякой юнкерской сволочи? Александр Николаевич мужественно ответил охломону с маузером, что никто не может запретить ему кого-либо жалеть. На это чекист веско ответил - я вам могу запретить - даже дышать. Вертинский понял, что с Советской властью ему не по пути. А тут как раз велкий бас России Фёдор Иванович Шаляпин собрался на гастроли в Париж без обратного билета. Он - то и уговорил Вертинского немедленно уезжать вместе с ним. Из залитой кровью страны они выбирались на пароходе «Великий князь Александр Михайлович». Сначала был Константинополь, а потом Париж. В столице Франции Ф.И. Шаляпин подарил Вертинскому свой портрет с собственноручной надписью: « Великому сказителю земли русской, от великого странника».
С французских подмостков звучало:
Ваш черный карлик целовал Вам ножки,
Он с Вами был так ласков и так мил.
Все Ваши кольца, Ваши серьги, брошки
Он собирал и в сундуке хранил...
Но в страшный миг печали и тревоги
Ваш карлик вдруг поднялся и подрос
Теперь ему Вы целовали ноги,
А он ушел и сундучок унес...
Далее были Прага, Варшава, Лондон. В ресторане на Пикадилли звучала знаменитая песня о пороке:
Увы, на жизни склоне
Сердца все пресыщенней,
И это очень жаль...
У маленького Джонни -
Горячие ладони
И зубы, как миндаль.
У маленького Джонни
В улыбке, в жесте, в тоне
Так много острых чар...
И чтоб ни говорили
О баре "Пикадилли",
Но - это славный бар.
Но ад ли это? рай ли?
Сигары и коктейли,
И кокаин подчас...
Разносит Джонни кротко,
А денди и кокотки
С него не сводят глаз.
Но Джонни - он спокоен.
Никто не удостоен...
Невинен алый рот.
В зажженном им пожаре
На "Пикадилли" в баре
Он холоден, как лед.
Как хрупки льдины эти...
Однажды на рассвете,
Тоску ночей гоня,
От жажды умирая,
В потоке горностая
Туда вошла... она -
Бессонницей томима,
Усталая от грима.
О, возраст, полный грез...
О, жажда, ради Бога,
Любить еще немного
И целовать до слез.
Кто угадает сроки?
На табурет высокий
Присела у окна.
В почтительном поклоне
Пред ней склонился Джонни,
Он ей принес вина...
С тех пор прошли недели,
И ей уж надоели
И Джонни, и миндаль.
И выгнанный с позором,
Он нищим стал и вором,
И это очень жаль.
В послевоенном Берлине Александр Николаевич познакомился со знаменитой певицой и актрисой Марлен Дитрих. Немецкая дива не пропускала ни одного его концерта и сидела на первом ряду. В конце – концов, она попросила русского барда раскрыть тайну, как ему удаётся превратить песню в полноценный спектакль, с пробивающей зал кульминацией. Два таланта нашли друг друга и поплыли на пароходе покорять Америку. У Вертинского начались бесчисленные гастроли по крупнейшим городам США, а Марлен Дитрих он посвятил шутливую песенку:
Вас не трудно полюбить,
Нужно только храбрым быть,
Все сносить, не рваться в бой
И не плакать над судьбой,
Ой-ой-ой-ю!
Надо розы приносить
И всегда влюбленным быть,
Не грустить, не ревновать,
Улыбаться и вздыхать.
Надо Вас боготворить,
Ваши фильмы вслух хвалить
И смотреть по двадцать раз,
Как актер целует Вас,
Прижимая невзначай...
Гуд-бай!
В вынужденной эмиграции Вертинскому было тяжело жить оторванным от языковой среды. Некоторые знакомые потеряли себя, кто-то кончил жизнь самоубийством. Вертинского стали больше интересовать филосовские и психологические проблемы, например, взаимоотношение таланта и собственного эго, роль искусства в межличностных отношениях. Так родилась печальна песня:
Ваш любовник скрипач. Он седой и горбатый.
Он Вас дико ревнует, не любит и бьет...
Но, когда он играет концерт Сарасате,
Ваше сердце, как птица,- летит и поет.
Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать "зеро"...
Но, когда затоскуют его флажолеты,
Он - божественный принц, он - влюбленный Пьеро...
Когда эмигранты покидали Россию, то полагали, что Советская власть ненадолго, что это- наваждение быстро закончится. Однако шли годы, и ничего не менялось. Многие начинали понимать, что старый мир дворянских усадьб, душевных особнячков и прогулок симпатичных детей за ручку с боннами по Летнему саду, исчез навсегда:
Принесла случайная молва
Милые, ненужные слова...
Летний Сад, Фонтанка и Нева.
Вы, слова залетные, куда?
Тут шумят чужие города
И чужая плещется вода.
И чужая светится звезда.
Мы теперь чужие навсегда.
Певца русской интеллигенции стала грызть хандра и ностальгия, которые он топил в вине:
В вечерних ресторанах,
В парижских балаганах,
В дешевом электрическом раю
Всю ночь ломаю руки
От ярости и муки
И людям что-то жалобно пою.
Звенят, гудят джаз-баны
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты.
А я, кривой и пьяный,
Зову их в океаны
И сыплю им в шампанское цветы.
А.Н.Вертинский постоянно задумывался о прожитой жизни, ощущая за плечами тяжесть выстраданных лет:
В жизни всё обманно и капризно
Дни бегут - никто их не вернет,
Нынче праздник , завтра будет тризна
Незаметно старость подойдет ...
Эй друг гитара , что звучишь несмело
Еще не время плакать надо мой
Пусть жизнь прошла, все пролетело.
Осталась песня, песня в час ночной.
Русский шансонье не нашел себя ни в Европе, ни за океаном. Кто-то может удивиться, почему Вертинский покинул Америку, являвшуюся в то время центром экономической и культурной жизни всего мира. Певец прекрасно знал несколько иностранных языков, в совершенстве владел английским. Однако он продолжал мыслить по-русски и сохранил в себе славянские музыкально-поэтические традиции. Ему был чужд ломаный ритм джаза и чиканность англо-саксонских рифм. А Америку 20-30 годов захлёстывал негритянский спиричуэлс, всюду по ушам бил дикселенд и долбили там-тамами джаз банды. Русский шансонье не смог, подобно писателю В.Набокову, влиться в англиканскую культуру. Пытался он найти себя и в Голливуде, но там требовались гангстеры для вестернов. Артист с аристократическими дворянскими манерами пришёлся не ко двору. Даже его друг, великий Чарли Чаплин ничего не мог с этим поделать. Он признавал в Вертинском великого пластического артиста и мима, но ролей для него подыскать не мог. Вертинский пролетел как яркий метеор над США, не оставив в их культуре практически никакого следа. Его поклонниками остались лишь белоэмигранты, нашедшие приют за океаном. Он ничего не дал Америке, но Америка дала русскому шансонье, возможно, самое главное - победу над временем. Король городского романса записался в лучших студиях, и на свет появилось множество патефонных пластинок с прекрасным качеством звучания. Вертинский пел под рояль, под оркестр, под гитарные и балалаечные ансамбли. Пластинки сохранили его волшебный молодой голос, его артистизм и духовность. Всё это называется атмосферой. Коллекционеры хранят до сих пор записи русских романсов: « Я встретил вас», « Хризантемы», а также зажигательные шлягеры « Очи чёрные», «Дорогой длинною» в исполнении А.Вертинского. Оставил он на пластинках много и собственных песен:
Ах, сегодня весна Боттичелли!
Вы во власти весеннего бриза,
Вас баюкает в мягкой качели
Голубая Испано-Суиза.
Вы - царица экрана и моды,
Вы пушисты, светлы и нахальны,
Ваши платья - надменно-печальны,
Ваши жесты смелы от природы.
Вам противны красивые морды,
От которых тошнит на экране,
И для Вас все лакеи и лорды
Перепутались в кинотумане.
Идеал Ваших грез - Квазимодо.
А пока его нет. Вы - весталка.
Как обидно, и больно, и жалко -
Полюбить неживого урода!
Измельчал современный мужчина,
Стал таким заурядным и пресным,
А герой фабрикуется в кино,
И рецепты Вам точно известны.
Лучше всех был Раджа из Кашмира,
Что прислал золотых парадизов,
Только он в санаторьях Каира
Умирает от Ваших капризов...
И мне жаль, что на тысячи метров
И любви, и восторгов, и страсти,
Не найдется у Вас сантиметра
Настоящего, личного счастья.
Но сегодня Весна беспечальна,
Как и все Ваши кинокапризы.
И летит напряженно и дальне
Голубая Испано-Суиза!
Русская эмиграция уставала от безденежья и неустроенности. Многие стремились поселиться на территориях, которые когда-то принадлежали Российской империи, а теперь стали независимыми странами. Кто уезжал в Финляндию, кто в Прибалтику кто в Польшу. Многие отправились в бывшую Желтороссию, когда-то аннексированную Россией часть Манчжурии. Туда и отправился Вертинский:
Над розовым морем вставала луна,
Во льду зеленела бутылка вина...
И томно кружились влюбленные пары
Под жалобный рокот гавайской гитары.
Послушай, о как это было давно -
Такое же море и то же вино.
Мне кажется, будто и музыка та же.
Послушай, послушай, мне кажется даже...
Нет, Вы ошибаетесь, друг дорогой,
Мы жили тогда на планете другой.
И слишком устали, и слишком мы стары,
И для этого вальса, и для этой гитары...
В тридцатые годы Вертинский покинул Запад и очутился в Шанхае - последнем бастионе белой эмиграции. По китайским улочкам ходили семёновские и унгерновские офицеры при полном параде с блистящими шашками и с золотыми георгиевскими крестами на груди. Белая кость, голубая кровь были всюду напоказ. Офицерство приняло шансонье с восторгом. Концерты шли с аншлагом. Вертинскому иногда приходилось давать несколько концертов в день. Он часто ездил на гастроли в Нанкин и Пекин. В это время бард познакомился с грузинской красавицей Лидией Владимировной Циргвавой, которая была его моложе на тридцать лет. Возник бурный роман, завершившийся свадьбой. Жена родила ему двух прелестных дочек Марианну и Анастасию:
У меня завелись ангелята,
Завелись среди белого дня.
Все, над чем я смеялся когда-то,
Все теперь восхищает меня!
Жил я шумно и весело - каюсь,
Но жена все к рукам прибрала,
Совершенно со мной не считаясь,
Мне двух дочек она родила.
Я был против. Начнутся пеленки...
Для чего свою жизнь осложнять?
Но залезли мне в сердце девчонки,
Как котята в чужую кровать!
Семейное счастье Вертинского было омрачено внешними обстоятельствами. В Европе началась страшная война, Гитлер захватывал одну страну за другой. Совсем рядом японская Квантунская армия громила континентальный Китай. Среди белого офицерства произошёл раскол. Одни считали, что нужно поддеживать Гитлера и японского императора, в случае их вторжения в Россию. Они говорили - Советский Союз является врагом всего русского. Меньшая часть офицеров была категорически не согласна с таким заявлением. Они готовы были воевать за Россию, даже если та превратилась в СССР. Вертинский поддержал эту группу патриотов. В его адрес посыпались угрозы и обвинения в пособничестве коммунистам. Стало не до песен. Накопленные средства быстро кончались, барду приходилось петь иногда в ресторане просто за еду, да ещё опасаться получить пулю от монархистов. А тут ещё семья с двумя детьми. После нападения Германии на СССР Вертинский окончательно для себя решил - нужно возвращаться на Родину, чтобы хоть чем-нибудь помочь ей в трудный час. Он стал писать песни совершенно другого содержания, а также неоднократно обращался в Советское посольство с просьбой выдачи въездной визы для себя и семьи. Шансонье отмечал победы Советских войск под Москвой и Сталинградом как семейные праздники:
По снежным дорогам России,
Как стаи голодных волков,
Бредут вереницы немые
Плененных германских полков.
Не видно средь них командиров.
Навеки замкнуты их рты.
И жалко сквозь клочья мундиров
Железные блещут кресты.
Бредут сквозь донские станицы
Под дьявольский посвист пурги
И прячут угрюмые лица
От русского взгляда враги.
И холод, и жгучие раны
Терзают усталую рать,
И кличут в бреду капитанов,
И маршала просят позвать.
Но смерть в генеральском мундире,
Как маршал пред бывшим полком,
Плывет перед ними в эфире
На белом коне боевом.
И мстительный ветер Отчизны
Заносит в серебряный прах
Останки покойных дивизий,
Усопших в российских снегах.
И сквозь погребальную мессу,
Под вьюги тоскующий вой,
Рождается новая песня
Над нашей Великой Страной
В 1943 году Вертинскому разрешили вернуться в СССР. Ему предстоял долгий путь на поезде через Дальний Восток, Сибирь, Урал... Бард сидел вместе с семьёй в своём купе и ошеломлённо глядел в окно на бескрайние просторы Родины. Он повторял - не могу поверить, неужели я дома. Поезд прибыл на Московский вокзал. Вертинский с семьёй вышел на перрон, носильщики вынесли его дорожный чемодон с наклейками из Нью-Йорка, Парижа, Лондона, Брюсселя, Стокгольма… Семья на мгновение замешкалась, и чемодан пропал. Вертинский сказал - вот теперь я верю, что приехал домой.
Певца приняли на самом высоком уровне. Сталин ожидал открытия второго фронта и делал вид, что СССР открытая страна. Он намеривался использывать популярность Вертинского в Западном мире, а также его авторитет среди эмигрантов. Был брошен клич- все возвращайтесь, простим! В состоянии эйфории Александр Николаевич написал такие строки:
Чуть седой, как серебряный тополь,
Он стоит, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь?
Сколько стоил ему Сталинград?
И в седые, холодные ночи,
Когда фронт заметала пурга,
Его ясные, яркие очи,
До конца разглядели врага.
Хозяин Кремля оценил искренность певца и разрешил выступать не только на фронте перед бойцами, но и гастролировать по стране. Вертинский пел даже в Самаре – в клубе Дзержинского и в Филармонии. Советские люди устали от войны, голода, страданий, а шансонье показывал им диковинный мир, похожий на сказку:
В бананово - лимонном Сингапуре, в бури,
Когда поет и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван...
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда у Вас на сердце тишина,
Вы, брови темно-синие нахмурив,
Тоскуете одна.
И нежно вспоминая
Иное небо мая,
Слова мои, и ласки, и меня,
Вы плачете, Иветта,
Что наша песня спета,
А сердце не согрето
Без любви огня.
И, сладко замирая от криков попугая,
Как дикая магнолия в цвету,
Вы плачете, Иветта,
Что песня недопета,
Что это
Лето
Где-то
Унеслось в мечту!
В опаловом и лунном Сингапуре, в бури,
Когда под ветром ломится банан,
Вы грезите всю ночь на желтой шкуре,
Под вопли обезьян.
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия тропической лазури,
Вы любите меня.
Вертинского стали приглашать на Мосфильм, где он с успехом играл белогвардейцев и дворян. Его умение создавать атмосферу вызывало восхищение режиссёров и зрителей. Но вот кончилась война. Бывшие союзники перессорились. СССР отделился от мира железным занавесом. Вертинский, с его экзотикой и аристократическим лоском, стал не нужен.
Шансонье пригласили в министерство культуры и поставили вопрос о репертуаре. О чём это вы поёте, товарищ Вертинский, что это за «лиловый негр»?
Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда ушел Ваш китайчонок Ли?..
Вы, кажется, потом любили португальца,
А может быть, с малайцем Вы ушли.
В последний раз я видел Вас так близко.
В пролеты улиц Вас умчал авто.
И снится мне - в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подает манто.
Прослушав песню, цензор удивлённо поднял брови - Вертинский, вы понимаете, о чём поёте? У советской женщины должен быть только один муж, и ни каких иностранцев. А отдыхать они должны не в притонах, на это есть пролетарские клубы. Наши женщины телом не торгуют. Советская власть дала ей возможность зарабатывать честным трудом: швеёй-мотористкой, многостаночницей, колхозницей в поле... Пишите о наших женщинах. А вот вроде бы, Вертинский, у вас есть песня о матросах?
Матросы мне пели про остров,
Где растет голубой тюльпан.
Он большим отличается ростом,
Он огромный и злой великан.
А я пил горькое пиво,
Улыбаясь глубиной души...
Так редко поют красиво
В нашей земной глуши.
Прослушав эту песню, цензор покраснел от злости и ударил кулаком по столу - да вы с ума сошли, Вертиский! Наши матросы защищают рубежи Родины от империалистических агрессоров. Как же вам дали Сталинскую премию и госквартиру на Тверской? Барду запретили петь большинство песен, разрешив выступать только в сельских клубах Дальнего Востока и Крайнего Севера. Певец почувствовал себя эмигрантом в собственной стране. Он горестно изливал душу в таком романсе:
Я прожил жизнь в скитаниях без сроку.
Но и теперь еще сквозь грохот дней
Я слышу глас, я слышу глас пророка:
"Восстань! Исполнись волею моей!"
И я встаю. Бреду, слепой от вьюги,
Дрожу в просторах Родины моей.
Еще пытаясь в творческой потуге
Уже не жечь, а греть сердца людей.
Но заметают звонкие метели
Мои следы, ведущие в мечту,
И гибнут песни, не достигнув цели.
Как птицы замерзая на лету.
Россия, Родина, страна родная!
Ужели мне навеки суждено
В твоих снегах брести изнемогая.
Бросая в снег ненужное зерно?
Ну что ж... Прими мой бедный дар, Отчизна!
Но, раскрывая щедрую ладонь,
Я знаю, что в мартенах коммунизма
Все переплавит в сталь святой огонь.
21 мая 1957 года великого руссого шансонье не стало. Он умер в гостинице «Астория». Его смерть советский народ не заметил. Страна готовилась покорять космос и перегонять Америку по удоям молока. Так оборвалась лебединая песня серебряного века и дворянской интеллигенции. Но Вертинский, сам того не зная, посеял на плодородную почву благодатные семена. Его дело продолжили другие барды. Не будь Вертинского, страна не получила бы В. Высоцкого и А. Галича. Да и вообще могли ли появиться барды 70-х годов без возвращения Вертинского на Родину? Главное достижение певца в том, что он своим творчеством создал связь времён, соединил Х1Х и ХХ века в культурном единстве России. Его прощальный ужин ещё не закончен:
Сегодня томная луна,
Как пленная царевна,
Грустна, задумчива, бледна
И безнадежно влюблена.
Сегодня музыка больна,
Едва звучит напевно.
Она капризна и нежна,
И холодна, и гневна.
Сегодня наш последний день
В приморском ресторане,
Упала на террасу тень,
Зажглись огни в тумане...
Отлив лениво ткет по дну
Узоры пенных кружев.
Мы пригласили тишину
На наш прощальный ужин.
Благодарю Вас, милый друг,
За тайные свиданья,
За незабвенные слова
И пылкие признанья.
Они, как яркие огни,
Горят в моем ненастье.
За эти золотые дни
Украденного счастья.
Благодарю Вас за любовь,
Похожую на муки,
За то, что Вы мне дали вновь
Изведать боль разлуки.
За упоительную власть
Пленительного тела,
За ту божественную страсть,
Что в нас обоих пела.
Я подымаю свой бокал
За неизбежность смены,
За Ваши новые пути
И новые измены.
Я не завидую тому,
Кто Вас там ждет, тоскуя...
За возвращение к нему
Бокал свой молча пью я!
Я знаю. Я совсем не тот,
Кто Вам для счастья нужен.
А он - иной... Но пусть он ждет,
Пока мы кончим ужин!
Музыкально-литературное эссе.
Валерии Демидовой, ученицы музыкальной школы №3.
А.Н. Вертинский - лебединая песня дворянской интеллигенции.
Романс пришёл в Россию из далёкой солнечной Испании. Даже в самом названии романс, мы ощущаем присутствие романской группы языков. Романсы когда-то исполняли идальго под балконами своих возлюбленных. Далее испанский романс стал частью пиринейкой театральной культуры, под гитару его исполняли со сцены в пьесах Лопе де Вега. Этот вид музыки стал настоящим народным искусством, звучавшим в фиестах и на карнавалах.
В Россию романс ворвался с началом Х1Х века и сразу завоевал огромную популярность среди имперской аристократии. Русский романс стал неотьемлимой частью дворянских салонов. Лучшие русские композиторы и поэты развивались в этом направлении. Сколько произведений А.С Пушкина, М.Ю Лермонтова, А.К. Толстого было положено на музыку выдающимися композиторами, такими как Глинка, Мусоргский, Римский-Корсаков...
Время шло, феодальные порядки рушились, дворянство переставало играть главенствующую роль в судьбе Росси. На авансцену истории выходила буржуазия, а также городской средний класс. Кто платит, тот и заказывает музыку. Капиталисты за частую не обладали высокой культурой, но за ними была сермяжная правда. Они хотели нового искусства, которое получило название- модерн. Как мы уже говорили, испанский романс был глубоко народен, и вот эта народность оказалась востребованной в начале ХХ века в самой России. Появляется новое направление в музыкальной культуре - городской романс, в котором соединились традиции салонного романса, народной песни и уголовного фольклора. Почва была удобрена и подготовлена, страна ждала появления эстрадной звезды, которая своим сиянием осветила бы всё это артистическое пространство. Такая звезда появилась. Ею стал Александр Николаевич Вертинский.
Будущий властитель дум и эмоций родился 21 марта 1889 года в Киеве, в обедневшей дворянской семье. Его отец, Николай Петрович Вертинский, помимо адвокатской практики, занимался еще и журналистикой – публиковал фельетоны под псевдонимом «Граф Нивер» в «Киевском слове». Брак между отцом Вертинского и его матерью, Евгенией Степановной Сколацкой, оформлен не был, поскольку первая жена Николая Петровича развода супругу не дала. Мальчика отец усыновил через 3 года после рождения. Однако случилась трагедия. Родная мать Евгения Степановна внезапно умерла. У Николая Петровича от тоски развилась скоротечная чахотка, и через 2 года он покинул этот мир. Маленький Саша воспитывался в семье тётки по материнской линии. Он вырос умным пытливым юношей. Природа не обделила его красотой и статным ростом. Его аристократические манеры генетически передались во всём: в фигуре, в жестах, в мимике. Одним поворотом головы он мог создать впечатление и настроение. Его предки не одно столетье говорили по-французски, поэтому Александру по наследству передалось грассирующее «Р». Прирождённо столичный человек, А. Н.Вертинский не мог найти себя в провинции. Поработав грузчиком, репортёром и ещё бог знает кем, он ринулся в Москву, тогдашний центр буржуазной культуры.
В самом начале десятых годов он открыл двери величайшего театра МХАТ и предстал перед знаменитым Станиславским. Однако выдающийся режиссёр, прослушав юношу, заявил коронную фразу: «Не верю! Не верю, что вы с такой ужасной дикцией сможете выступать на сцене». Слова прозвучали как ужасный приговор, да еще из уст великого мастера. Однако Александр Николаевич успел воспитать в себе бойцовские качества. Он решил выйти на сцену иначе, превратив собственные недостатки в достоинства. И вот уже в маленьком театре миниатюр гримёры покрывают его лицо толстым слоем пудры и обводят тушью глаза. В костюме несчастного Пьеро Вертинский впервые вышел на эстраду в 1913 году. Повсюду шло празднование трехсотлетия Дома Романовых, и под брызги шампанского артист запел:
В нашу комнату вы часто приходили,
Где нас двое - я и пёс Дуглас,
И кого-то из двоих любили,
Только я не знал кого из нас...
Искренность и лёгкий юмор певца мгновнно покорили публику. Всё новые и новые шансоньетки появлялись почти каждые день:
На солнечном пляже в июне,
В своих голубых пижамах,
Девчонка, звезда и шалунья, -
Она меня сводит с ума.
Под синий berceuse океана
На желто-лимонном песке,
Настойчиво, нежно и рьяно
Я ей напеваю в тоске:
"Мадам, уже песни пропеты!
Мне нечего больше сказать!
В такое волшебное лето
Не надо так долго терзать!
Я жду Вас, как сна голубого!
Я гибну в любовном огне!
Когда же Вы скажете слово,
Когда Вы придете ко мне?"
И взглядом играя лукаво,
Роняет она на ходу:
"Вас слишком испортила слава.
А впрочем... Вы ждите... Приду.."
Потом опустели террасы,
И с пляжа кабинки свезли.
И даже рыбачьи баркасы
В далекое море ушли.
А птицы так грустно и нежно
Прощались со мной на заре,-
И вот уж совсем безнадежно
Я ей говорил в октябре:
"Мадам, уже падают листья!
И осень в смертельном бреду.
Уже виноградные кисти
Желтеют в забытом саду.
Я жду Вас, как сна голубого,
Я гибну в осеннем огне,
Когда же Вы скажете слово,
Когда Вы придете ко мне?"
И взгляд, опуская устало,
Шепнула она, как в бреду:
"Я Вас слишком долго желала,
Я к Вам никогда не приду!"
А. Н. Вертинский отыскал свою тонкую индивидуальную струну, которая находила созвучие в душах зрителей. Певец стал под рояль рассказывать в форме городского романса о судьбе маленького человека, затерявшегося в жестоком и безбрежном мире, где человек человеку - волк:
Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы...
Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная
И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма...
Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.
Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой
И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.
На волне славы Вертинский оказался в центре богемной жизни Москвы. Он дружил с Блоком, Брюсовым, Белый, Гумилёвым, не раз бывал в знаменитой башне Вячеслава Иванова. Он написал не мало романсов на стихи поэтов Серебряного века.
Также как многие столичные артисты, он попал под удар бича современности – наркотиков, или как тогда говорили «марафета». Однажды он так нанюхался, что ему показалось, будто бронзовый Пушкин сошёл с пьедестала и погнался за ним. Дело закончилось лечением у психиатра. После этого Вертинский почувствовал в себе способности пророка. Перед самым началом первой мировой войны он спел одну из своих суровых исповедей:
В синем и далёком океане,
Где-то возле Огненной земли,
Плавают в сереневом тумане
Мертвые, седые корабли.
Их ведут слепые капитаны,
Где-то затонувшие давно.
Утром их немые кораваны
Тихо опускаются на дно.
Ждёт их океан в свои обьятья,
Волны их преветсвуют звеня,
Стршные их бессильные проклятья
К солнцу наступающего дня.
Кто эти безжалостные капитаны, уж не главы ли европейских правительств, готовые ввергнуть свои народы в пучину братоубийственной войны? Что такое солнце наступающего дня?- не послевоенный - ли мир без имперских амбиций, построенный на свободе и демократии?
1 августа 1914 года война действительно началась. А.Н. Вертинский записался добровольцем и несколько месяцев ездил медбратом в санитарном поезде. Он видел кровь, смерть, ужас. Раненые солдаты просили его петь, чтобы отвлечься от фронтовых будней, от грязи и тифа.
Ах, где же Вы, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?
Такой беспомощный, как дикий одуванчик,
Такой изысканный, изящный и простой,
Как пуст без Вас мой старый балаганчик,
Как бледен ваш Пьеро, как плачет он порой!
А вот ещё знаменитый печальный юмор Вертинского, обращенный к маленькому человеку, замученному жизненными обстоятельствами:
Я знаю, Джимми, - Вы б хотели быть пиратом,
Но в наше время это невозможно.
Вам хочется командовать фрегатом,
Носить ботфорты, плащ, кольцо с агатом,
Вам жизни хочется опасной и тревожной.
Вам хочется бродить по океанам
И грабить шхуны, бриги и фелуки,
Подставить грудь ветрам и ураганам,
Стать знаменитым "черным капитаном"
И на борту стоять, скрестивши гордо руки...
Но, к сожалению... Вы мальчик при буфете
На мирном пароходе "Гватемале".
На триста лет мы с Вами опоздали,
И сказок больше нет на этом скучном свете.
Вас обижает мэтр за допитый коктейль,
Бьет повар за пропавшие бисквиты.
Что эти мелочи, - когда мечты разбиты,
Когда в двенадцать лет уже в глазах печаль!
Я знаю, Джимми, если б были Вы пиратом,
Вы б их повесили однажды на рассвете
На первой мачте Вашего фрегата...
Но вот звонок, и Вас зовут куда-то...
Прощайте, Джимми,- сказок нет на свете!
А сказок уже действительно не осталось. События в России завертелись как в калейдоскопе: отречение Николая 11, шаткое положение правительства князя Львова, двоевластье и наконец Октябрьский переворот и красный террор.
Александр Николаевич ответил на всё это своей пронзительной песней « На смерть юнкеров»:
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой?
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.
Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам - под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразию,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.
Певец страдал от депрессии. Окружающая жизнь угнетала. Вокруг гуляла смерть. Погибали лучшие друзья:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
И когда Весенней Вестницей
Вы пойдете в синий край,
Сам Господь по белой лестнице
Поведет Вас в светлый рай.
Надо отметить, что эта песня посвящена трагической гибели знаменитой актрисы немого кино- Вере Холодной. В то время А.Н. Вертинский также несколько раз пробовал себя в роли актёра немого кино. Был даже некоторый успех у зрителей. Однако настроение общей подавленности в среде интелигенции проникало всё глубже в душу певца. Вертинский грустно шутил в 1818 году, что маску Пьеро пожалуй не стоит надевать, так как и без грима - одна тоска и боль:
Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.
Нас обманули, нас ложью опутали,
Нас заставляли любить...
Хитро и тонко, так тонко запутали,
Даже не дали забыть!
Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.
Выпили нас, как бокалы хрустальные
С светлым душистым вином.
Вот отчего мои песни печальные,
Вот отчего мы вдвоем.
Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.
Наши сердца, как перчатки, изношены,
Нам нужно много молчать!
Чьей-то жестокой рукою мы брошены
В эту большую кровать.
Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.
Ночью за Вертинским приехали чекисты и увезли на допрос. Следователь в кожанке без обиняков спросил певца, почему тот так сопереживает растрелянным белогвардейцам и всякой юнкерской сволочи? Александр Николаевич мужественно ответил охломону с маузером, что никто не может запретить ему кого-либо жалеть. На это чекист веско ответил - я вам могу запретить - даже дышать. Вертинский понял, что с Советской властью ему не по пути. А тут как раз велкий бас России Фёдор Иванович Шаляпин собрался на гастроли в Париж без обратного билета. Он - то и уговорил Вертинского немедленно уезжать вместе с ним. Из залитой кровью страны они выбирались на пароходе «Великий князь Александр Михайлович». Сначала был Константинополь, а потом Париж. В столице Франции Ф.И. Шаляпин подарил Вертинскому свой портрет с собственноручной надписью: « Великому сказителю земли русской, от великого странника».
С французских подмостков звучало:
Ваш черный карлик целовал Вам ножки,
Он с Вами был так ласков и так мил.
Все Ваши кольца, Ваши серьги, брошки
Он собирал и в сундуке хранил...
Но в страшный миг печали и тревоги
Ваш карлик вдруг поднялся и подрос
Теперь ему Вы целовали ноги,
А он ушел и сундучок унес...
Далее были Прага, Варшава, Лондон. В ресторане на Пикадилли звучала знаменитая песня о пороке:
Увы, на жизни склоне
Сердца все пресыщенней,
И это очень жаль...
У маленького Джонни -
Горячие ладони
И зубы, как миндаль.
У маленького Джонни
В улыбке, в жесте, в тоне
Так много острых чар...
И чтоб ни говорили
О баре "Пикадилли",
Но - это славный бар.
Но ад ли это? рай ли?
Сигары и коктейли,
И кокаин подчас...
Разносит Джонни кротко,
А денди и кокотки
С него не сводят глаз.
Но Джонни - он спокоен.
Никто не удостоен...
Невинен алый рот.
В зажженном им пожаре
На "Пикадилли" в баре
Он холоден, как лед.
Как хрупки льдины эти...
Однажды на рассвете,
Тоску ночей гоня,
От жажды умирая,
В потоке горностая
Туда вошла... она -
Бессонницей томима,
Усталая от грима.
О, возраст, полный грез...
О, жажда, ради Бога,
Любить еще немного
И целовать до слез.
Кто угадает сроки?
На табурет высокий
Присела у окна.
В почтительном поклоне
Пред ней склонился Джонни,
Он ей принес вина...
С тех пор прошли недели,
И ей уж надоели
И Джонни, и миндаль.
И выгнанный с позором,
Он нищим стал и вором,
И это очень жаль.
В послевоенном Берлине Александр Николаевич познакомился со знаменитой певицой и актрисой Марлен Дитрих. Немецкая дива не пропускала ни одного его концерта и сидела на первом ряду. В конце – концов, она попросила русского барда раскрыть тайну, как ему удаётся превратить песню в полноценный спектакль, с пробивающей зал кульминацией. Два таланта нашли друг друга и поплыли на пароходе покорять Америку. У Вертинского начались бесчисленные гастроли по крупнейшим городам США, а Марлен Дитрих он посвятил шутливую песенку:
Вас не трудно полюбить,
Нужно только храбрым быть,
Все сносить, не рваться в бой
И не плакать над судьбой,
Ой-ой-ой-ю!
Надо розы приносить
И всегда влюбленным быть,
Не грустить, не ревновать,
Улыбаться и вздыхать.
Надо Вас боготворить,
Ваши фильмы вслух хвалить
И смотреть по двадцать раз,
Как актер целует Вас,
Прижимая невзначай...
Гуд-бай!
В вынужденной эмиграции Вертинскому было тяжело жить оторванным от языковой среды. Некоторые знакомые потеряли себя, кто-то кончил жизнь самоубийством. Вертинского стали больше интересовать филосовские и психологические проблемы, например, взаимоотношение таланта и собственного эго, роль искусства в межличностных отношениях. Так родилась печальна песня:
Ваш любовник скрипач. Он седой и горбатый.
Он Вас дико ревнует, не любит и бьет...
Но, когда он играет концерт Сарасате,
Ваше сердце, как птица,- летит и поет.
Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать "зеро"...
Но, когда затоскуют его флажолеты,
Он - божественный принц, он - влюбленный Пьеро...
Когда эмигранты покидали Россию, то полагали, что Советская власть ненадолго, что это- наваждение быстро закончится. Однако шли годы, и ничего не менялось. Многие начинали понимать, что старый мир дворянских усадьб, душевных особнячков и прогулок симпатичных детей за ручку с боннами по Летнему саду, исчез навсегда:
Принесла случайная молва
Милые, ненужные слова...
Летний Сад, Фонтанка и Нева.
Вы, слова залетные, куда?
Тут шумят чужие города
И чужая плещется вода.
И чужая светится звезда.
Мы теперь чужие навсегда.
Певца русской интеллигенции стала грызть хандра и ностальгия, которые он топил в вине:
В вечерних ресторанах,
В парижских балаганах,
В дешевом электрическом раю
Всю ночь ломаю руки
От ярости и муки
И людям что-то жалобно пою.
Звенят, гудят джаз-баны
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты.
А я, кривой и пьяный,
Зову их в океаны
И сыплю им в шампанское цветы.
А.Н.Вертинский постоянно задумывался о прожитой жизни, ощущая за плечами тяжесть выстраданных лет:
В жизни всё обманно и капризно
Дни бегут - никто их не вернет,
Нынче праздник , завтра будет тризна
Незаметно старость подойдет ...
Эй друг гитара , что звучишь несмело
Еще не время плакать надо мой
Пусть жизнь прошла, все пролетело.
Осталась песня, песня в час ночной.
Русский шансонье не нашел себя ни в Европе, ни за океаном. Кто-то может удивиться, почему Вертинский покинул Америку, являвшуюся в то время центром экономической и культурной жизни всего мира. Певец прекрасно знал несколько иностранных языков, в совершенстве владел английским. Однако он продолжал мыслить по-русски и сохранил в себе славянские музыкально-поэтические традиции. Ему был чужд ломаный ритм джаза и чиканность англо-саксонских рифм. А Америку 20-30 годов захлёстывал негритянский спиричуэлс, всюду по ушам бил дикселенд и долбили там-тамами джаз банды. Русский шансонье не смог, подобно писателю В.Набокову, влиться в англиканскую культуру. Пытался он найти себя и в Голливуде, но там требовались гангстеры для вестернов. Артист с аристократическими дворянскими манерами пришёлся не ко двору. Даже его друг, великий Чарли Чаплин ничего не мог с этим поделать. Он признавал в Вертинском великого пластического артиста и мима, но ролей для него подыскать не мог. Вертинский пролетел как яркий метеор над США, не оставив в их культуре практически никакого следа. Его поклонниками остались лишь белоэмигранты, нашедшие приют за океаном. Он ничего не дал Америке, но Америка дала русскому шансонье, возможно, самое главное - победу над временем. Король городского романса записался в лучших студиях, и на свет появилось множество патефонных пластинок с прекрасным качеством звучания. Вертинский пел под рояль, под оркестр, под гитарные и балалаечные ансамбли. Пластинки сохранили его волшебный молодой голос, его артистизм и духовность. Всё это называется атмосферой. Коллекционеры хранят до сих пор записи русских романсов: « Я встретил вас», « Хризантемы», а также зажигательные шлягеры « Очи чёрные», «Дорогой длинною» в исполнении А.Вертинского. Оставил он на пластинках много и собственных песен:
Ах, сегодня весна Боттичелли!
Вы во власти весеннего бриза,
Вас баюкает в мягкой качели
Голубая Испано-Суиза.
Вы - царица экрана и моды,
Вы пушисты, светлы и нахальны,
Ваши платья - надменно-печальны,
Ваши жесты смелы от природы.
Вам противны красивые морды,
От которых тошнит на экране,
И для Вас все лакеи и лорды
Перепутались в кинотумане.
Идеал Ваших грез - Квазимодо.
А пока его нет. Вы - весталка.
Как обидно, и больно, и жалко -
Полюбить неживого урода!
Измельчал современный мужчина,
Стал таким заурядным и пресным,
А герой фабрикуется в кино,
И рецепты Вам точно известны.
Лучше всех был Раджа из Кашмира,
Что прислал золотых парадизов,
Только он в санаторьях Каира
Умирает от Ваших капризов...
И мне жаль, что на тысячи метров
И любви, и восторгов, и страсти,
Не найдется у Вас сантиметра
Настоящего, личного счастья.
Но сегодня Весна беспечальна,
Как и все Ваши кинокапризы.
И летит напряженно и дальне
Голубая Испано-Суиза!
Русская эмиграция уставала от безденежья и неустроенности. Многие стремились поселиться на территориях, которые когда-то принадлежали Российской империи, а теперь стали независимыми странами. Кто уезжал в Финляндию, кто в Прибалтику кто в Польшу. Многие отправились в бывшую Желтороссию, когда-то аннексированную Россией часть Манчжурии. Туда и отправился Вертинский:
Над розовым морем вставала луна,
Во льду зеленела бутылка вина...
И томно кружились влюбленные пары
Под жалобный рокот гавайской гитары.
Послушай, о как это было давно -
Такое же море и то же вино.
Мне кажется, будто и музыка та же.
Послушай, послушай, мне кажется даже...
Нет, Вы ошибаетесь, друг дорогой,
Мы жили тогда на планете другой.
И слишком устали, и слишком мы стары,
И для этого вальса, и для этой гитары...
В тридцатые годы Вертинский покинул Запад и очутился в Шанхае - последнем бастионе белой эмиграции. По китайским улочкам ходили семёновские и унгерновские офицеры при полном параде с блистящими шашками и с золотыми георгиевскими крестами на груди. Белая кость, голубая кровь были всюду напоказ. Офицерство приняло шансонье с восторгом. Концерты шли с аншлагом. Вертинскому иногда приходилось давать несколько концертов в день. Он часто ездил на гастроли в Нанкин и Пекин. В это время бард познакомился с грузинской красавицей Лидией Владимировной Циргвавой, которая была его моложе на тридцать лет. Возник бурный роман, завершившийся свадьбой. Жена родила ему двух прелестных дочек Марианну и Анастасию:
У меня завелись ангелята,
Завелись среди белого дня.
Все, над чем я смеялся когда-то,
Все теперь восхищает меня!
Жил я шумно и весело - каюсь,
Но жена все к рукам прибрала,
Совершенно со мной не считаясь,
Мне двух дочек она родила.
Я был против. Начнутся пеленки...
Для чего свою жизнь осложнять?
Но залезли мне в сердце девчонки,
Как котята в чужую кровать!
Семейное счастье Вертинского было омрачено внешними обстоятельствами. В Европе началась страшная война, Гитлер захватывал одну страну за другой. Совсем рядом японская Квантунская армия громила континентальный Китай. Среди белого офицерства произошёл раскол. Одни считали, что нужно поддеживать Гитлера и японского императора, в случае их вторжения в Россию. Они говорили - Советский Союз является врагом всего русского. Меньшая часть офицеров была категорически не согласна с таким заявлением. Они готовы были воевать за Россию, даже если та превратилась в СССР. Вертинский поддержал эту группу патриотов. В его адрес посыпались угрозы и обвинения в пособничестве коммунистам. Стало не до песен. Накопленные средства быстро кончались, барду приходилось петь иногда в ресторане просто за еду, да ещё опасаться получить пулю от монархистов. А тут ещё семья с двумя детьми. После нападения Германии на СССР Вертинский окончательно для себя решил - нужно возвращаться на Родину, чтобы хоть чем-нибудь помочь ей в трудный час. Он стал писать песни совершенно другого содержания, а также неоднократно обращался в Советское посольство с просьбой выдачи въездной визы для себя и семьи. Шансонье отмечал победы Советских войск под Москвой и Сталинградом как семейные праздники:
По снежным дорогам России,
Как стаи голодных волков,
Бредут вереницы немые
Плененных германских полков.
Не видно средь них командиров.
Навеки замкнуты их рты.
И жалко сквозь клочья мундиров
Железные блещут кресты.
Бредут сквозь донские станицы
Под дьявольский посвист пурги
И прячут угрюмые лица
От русского взгляда враги.
И холод, и жгучие раны
Терзают усталую рать,
И кличут в бреду капитанов,
И маршала просят позвать.
Но смерть в генеральском мундире,
Как маршал пред бывшим полком,
Плывет перед ними в эфире
На белом коне боевом.
И мстительный ветер Отчизны
Заносит в серебряный прах
Останки покойных дивизий,
Усопших в российских снегах.
И сквозь погребальную мессу,
Под вьюги тоскующий вой,
Рождается новая песня
Над нашей Великой Страной
В 1943 году Вертинскому разрешили вернуться в СССР. Ему предстоял долгий путь на поезде через Дальний Восток, Сибирь, Урал... Бард сидел вместе с семьёй в своём купе и ошеломлённо глядел в окно на бескрайние просторы Родины. Он повторял - не могу поверить, неужели я дома. Поезд прибыл на Московский вокзал. Вертинский с семьёй вышел на перрон, носильщики вынесли его дорожный чемодон с наклейками из Нью-Йорка, Парижа, Лондона, Брюсселя, Стокгольма… Семья на мгновение замешкалась, и чемодан пропал. Вертинский сказал - вот теперь я верю, что приехал домой.
Певца приняли на самом высоком уровне. Сталин ожидал открытия второго фронта и делал вид, что СССР открытая страна. Он намеривался использывать популярность Вертинского в Западном мире, а также его авторитет среди эмигрантов. Был брошен клич- все возвращайтесь, простим! В состоянии эйфории Александр Николаевич написал такие строки:
Чуть седой, как серебряный тополь,
Он стоит, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь?
Сколько стоил ему Сталинград?
И в седые, холодные ночи,
Когда фронт заметала пурга,
Его ясные, яркие очи,
До конца разглядели врага.
Хозяин Кремля оценил искренность певца и разрешил выступать не только на фронте перед бойцами, но и гастролировать по стране. Вертинский пел даже в Самаре – в клубе Дзержинского и в Филармонии. Советские люди устали от войны, голода, страданий, а шансонье показывал им диковинный мир, похожий на сказку:
В бананово - лимонном Сингапуре, в бури,
Когда поет и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван...
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда у Вас на сердце тишина,
Вы, брови темно-синие нахмурив,
Тоскуете одна.
И нежно вспоминая
Иное небо мая,
Слова мои, и ласки, и меня,
Вы плачете, Иветта,
Что наша песня спета,
А сердце не согрето
Без любви огня.
И, сладко замирая от криков попугая,
Как дикая магнолия в цвету,
Вы плачете, Иветта,
Что песня недопета,
Что это
Лето
Где-то
Унеслось в мечту!
В опаловом и лунном Сингапуре, в бури,
Когда под ветром ломится банан,
Вы грезите всю ночь на желтой шкуре,
Под вопли обезьян.
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия тропической лазури,
Вы любите меня.
Вертинского стали приглашать на Мосфильм, где он с успехом играл белогвардейцев и дворян. Его умение создавать атмосферу вызывало восхищение режиссёров и зрителей. Но вот кончилась война. Бывшие союзники перессорились. СССР отделился от мира железным занавесом. Вертинский, с его экзотикой и аристократическим лоском, стал не нужен.
Шансонье пригласили в министерство культуры и поставили вопрос о репертуаре. О чём это вы поёте, товарищ Вертинский, что это за «лиловый негр»?
Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда ушел Ваш китайчонок Ли?..
Вы, кажется, потом любили португальца,
А может быть, с малайцем Вы ушли.
В последний раз я видел Вас так близко.
В пролеты улиц Вас умчал авто.
И снится мне - в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подает манто.
Прослушав песню, цензор удивлённо поднял брови - Вертинский, вы понимаете, о чём поёте? У советской женщины должен быть только один муж, и ни каких иностранцев. А отдыхать они должны не в притонах, на это есть пролетарские клубы. Наши женщины телом не торгуют. Советская власть дала ей возможность зарабатывать честным трудом: швеёй-мотористкой, многостаночницей, колхозницей в поле... Пишите о наших женщинах. А вот вроде бы, Вертинский, у вас есть песня о матросах?
Матросы мне пели про остров,
Где растет голубой тюльпан.
Он большим отличается ростом,
Он огромный и злой великан.
А я пил горькое пиво,
Улыбаясь глубиной души...
Так редко поют красиво
В нашей земной глуши.
Прослушав эту песню, цензор покраснел от злости и ударил кулаком по столу - да вы с ума сошли, Вертиский! Наши матросы защищают рубежи Родины от империалистических агрессоров. Как же вам дали Сталинскую премию и госквартиру на Тверской? Барду запретили петь большинство песен, разрешив выступать только в сельских клубах Дальнего Востока и Крайнего Севера. Певец почувствовал себя эмигрантом в собственной стране. Он горестно изливал душу в таком романсе:
Я прожил жизнь в скитаниях без сроку.
Но и теперь еще сквозь грохот дней
Я слышу глас, я слышу глас пророка:
"Восстань! Исполнись волею моей!"
И я встаю. Бреду, слепой от вьюги,
Дрожу в просторах Родины моей.
Еще пытаясь в творческой потуге
Уже не жечь, а греть сердца людей.
Но заметают звонкие метели
Мои следы, ведущие в мечту,
И гибнут песни, не достигнув цели.
Как птицы замерзая на лету.
Россия, Родина, страна родная!
Ужели мне навеки суждено
В твоих снегах брести изнемогая.
Бросая в снег ненужное зерно?
Ну что ж... Прими мой бедный дар, Отчизна!
Но, раскрывая щедрую ладонь,
Я знаю, что в мартенах коммунизма
Все переплавит в сталь святой огонь.
21 мая 1957 года великого руссого шансонье не стало. Он умер в гостинице «Астория». Его смерть советский народ не заметил. Страна готовилась покорять космос и перегонять Америку по удоям молока. Так оборвалась лебединая песня серебряного века и дворянской интеллигенции. Но Вертинский, сам того не зная, посеял на плодородную почву благодатные семена. Его дело продолжили другие барды. Не будь Вертинского, страна не получила бы В. Высоцкого и А. Галича. Да и вообще могли ли появиться барды 70-х годов без возвращения Вертинского на Родину? Главное достижение певца в том, что он своим творчеством создал связь времён, соединил Х1Х и ХХ века в культурном единстве России. Его прощальный ужин ещё не закончен:
Сегодня томная луна,
Как пленная царевна,
Грустна, задумчива, бледна
И безнадежно влюблена.
Сегодня музыка больна,
Едва звучит напевно.
Она капризна и нежна,
И холодна, и гневна.
Сегодня наш последний день
В приморском ресторане,
Упала на террасу тень,
Зажглись огни в тумане...
Отлив лениво ткет по дну
Узоры пенных кружев.
Мы пригласили тишину
На наш прощальный ужин.
Благодарю Вас, милый друг,
За тайные свиданья,
За незабвенные слова
И пылкие признанья.
Они, как яркие огни,
Горят в моем ненастье.
За эти золотые дни
Украденного счастья.
Благодарю Вас за любовь,
Похожую на муки,
За то, что Вы мне дали вновь
Изведать боль разлуки.
За упоительную власть
Пленительного тела,
За ту божественную страсть,
Что в нас обоих пела.
Я подымаю свой бокал
За неизбежность смены,
За Ваши новые пути
И новые измены.
Я не завидую тому,
Кто Вас там ждет, тоскуя...
За возвращение к нему
Бокал свой молча пью я!
Я знаю. Я совсем не тот,
Кто Вам для счастья нужен.
А он - иной... Но пусть он ждет,
Пока мы кончим ужин!