Ветер завывал, словно брошенный подругой кот. Чужда была
улица, хоть и не наступила еще ночь, даже не стемнело еще, и
фонари не зажглись, в общем-то, светлым светло было от
полуденного солнца. Но осень уже шуршала под ногами редких
прохожих двумя сухими пыльно-желтыми листами, потерянными
деревом тополь в борьбе с ветром-листокрадом.
Ему вспомнилась старосовковая пропаганда ненасилия,
встреченная им однажды на страницах газет, мысли
третиклассника после похода всем классом в оставленный
немцами при отступлении ботанический сад.
Не надо собирать осенних листьев,
Гуляя в одиноком парке,
Желаний ваших сокровенных не исполнит,
Упавшая кленовая звезда.
Она, как трупное пятно на лете,
Красивый признак смерти неизбежной.
Засушенные пальцы мертвых
Вам счастье вряд ли принесут.
Но было не найти даже двух соответствий между своим
теперешним состоянием и своими-чужими воспоминаниями,
застывшими в навсегда заданном ритме. И, все равно, ему
нравилось присваивать себе чужие воспоминания, чьи-то
заветные моменты. Вот, к примеру, в прошлый понедельник, ему
удалось завладеть воспоминанием одного мальчика про то, как
опасно переходить дорогу не по пешеходному переходу и как
глупо так нелепо умереть. Несколько дней воспоминание
оставалось невостребованным, и он завладел им.
И теперь Грым Грымович, а именно так звали нашего нового
героя, возвращался к себе, как сказал бы один ныне забытый
поэт:
Он шел домой
Ориентируясь по птицам,
Перемещающимся с севера на юг
Согласно памяти своей и звездам,
Блуждающим бесцельно.
Грым Грымович шел домой принять душ, надеть свежее белье и
сесть читать одну занимательную книгу, которую на время
отдолжил у соседа, как вдруг неожиданно встретил по дороге
одного престранного субъекта, коротко отрекомендовавшегося:
"Грым Грымович", видимо, своего отца.
Здесь следует объяснит сразу несколько обстоятельств личной
жизни Грым Грымовича-младшего. Мать его, думается, была
достаточно экзальтированной особой, чтобы зачать своего
ребенка как-нибудь без посторонней помощи и самой выбрать
младенцу и имя, и отчество. Так же, обеспечив ребенку
совершенно счастливую жизнь, она избавила маленького от
переживаний послеутробного периода, отчего все его
воспоминания приобрели характер заимствованный. Так решила
она, в тот момент, когда он тихонечко рассуждал по-своему:
"Я, Грым Грымович, мог бы, наверное, питаться собственными
воспоминаниями, как маковой росой, если бы не душевная рана,
нанесенная мне, Грыму Грымовичу, еще в розовом детстве,
враждебными мне обстоятельствами, лишившими меня сна и
смерти."
Отец его оказался сухоньким и при смерти человеком. Он
пытался выпросить у прохожих себе на продление жизни и
нечаянно встретил сына. Грым Грымович-младший с первого
взгляда оценил всю свою сыновью непохожесть и
неповторимость. Он решил, что мать была права, скрывая от
него факт отцовства, потому что любые размышления на этот
счет были бы настолько несовершенны, столь далеки от истины,
что сегодняшним белым днем он узнал бы в этом незнакомом
человеке своего отца.
И он подумал о другом, он увидел, как крошечная девочка по
имени Полина, его, Грым Грымовича, дочь, тихонечко сопит в
своей кроватке, раскинув руки, одеяло на полу, и снит себе
индийского слона, влюбленного в египетского бога. (Ни есть,
ни спать не может слон, не может видеть сон за сном, в
которых бог в него влюблен, так славно-сладко спящий бог и
не индийский, слава Богу.)
Она проснется и сразу потянет ручонки к новой игрушке,
меховому Ганеше, подаренному бывшим отцом на память - играть
со снами, нанизывать их как бисер, воспоминание к
воспоминанию, она еще не научилась. Можно с легким сердцем
похитить ее-не-ее сон взамен радужного шарика, влетящего в
окно ее комнаты завтра.
Как вы уже заметили, все, что происходило с Грым Грымовичем,
совершалось в его голове. К примеру, прожив с одной
женщиной, матерью Полины, кстати, несколько лет, он внезапно
понял, что пропадают зря, сходят на нет, обессмысливаются
понемногу две величайшие тайны, две черные дыры, два очень
хороших человека, наконец, и не принес себя в жертву.
Предпочел вернуться к себе и, не приняв душ, не надев
свежего исподнего да так и не раскрыв книгу одного другого
человека, лег спать.