Трудности с защитой докторской диссертации
Во Всесоюзном алюминиево-магниевом институте (ВАМИ), где я работал, как и во всех прикладных и академических научных институтах, при советской власти действовала одинаковая система оплаты труда и должностей научных сотрудников, которая, как говорили, была заимствована из Германии времен Веймарской республики.
По этой системе молодой специалист получал должность инженера с зарплатой 90 руб. в месяц. Через пару лет работы он мог быть переведен на должность младшего научного сотрудника с оплатой 100 руб. в месяц, а при достаточном опыте работы -стать руководителем группы с зарплатой в пределах 130-150 руб.
Решением Ученого совета можно было также получить звание младшего научного сотрудника. Это не влияло на зарплату, но давало научный стаж, который мог иметь значение при дальнейшей работе в должности старшего научного сотрудника.
При отсутствии научной степени старшие научные сотрудники получали зарплату до 160-180 руб, а заведующие лабораториями 220-250 руб. в месяц.
Зарплата сотрудников существенно возрастала при наличии ученой степени.
Для кандидатов наук при должности младшего научного сотрудника зарплата составляла 140- 180 рублей и зависела от научного стажа.
Для старшего научного сотрудника она составляла 250 руб. при научном стаже менее 5 лет, 280 руб. при стаже 5-10 лет и 300 руб. в месяц при стаже более 10 лет.
Заведующий лабораторией к.т.н. имел зарплату 400 руб.
При мерно на 10% ниже была зарплата в исследовательских институтах второй категории.
Но занять должности старшего научного сотрудника или заведующего лабораторией можно было по решению администрации, а потом требовалось пройти по конкурсу по решению Ученого совета на срок 4 года.
При наличии докторской степени старший научный сотрудник получал зарплату 400, а зав. лабораторией 500 руб. в месяц.
Если доктор наук имел пенсионный возраст и не желал работать ежедневно, то он мог по решению администрации занимать должность консультанта и заниматься подготовкой научный кадров при работе неполный рабочий день три дня в неделю и получать половину зарплаты старшего научного сотрудника 150 руб. плюс свою пенсию 140 руб. в месяц.
Для получения ученой степени кандидата технических наук требовалось подготовить диссертацию, где будет получено новое решение технической проблемы или изучены закономерности технологии, процессов и аппаратов с использованием в промышленности.
Работа должна быть защищена на Ученом совете института, а ученая степень утверждена Высшей аттестационной комиссией (ВАК) при Министерстве образования.
Для получения докторской степени необходимо было подготовить работу, содержащую новое решение крупной народно хозяйственной проблемы с крупным экономическим эффектом. Такие работы рассматривались на специализированных Ученых советах, и утверждались ВАК при «черном» рецензировании.
Эта система подготовки научных кадров в СССР была хорошо отлажена при многолетнем ее использовании.
Для выполнения кандидатской диссертации молодому специалисту требовалось провести исследования в течение порядка восьми-десяти лет целеустремленной работы, с учетом участия в работах на промышленных объектах.
После этого необходимо было дождаться от администрации решения о переводе на должность старшего научного сотрудника.
Обычно порядка 20-30% сотрудников лабораторий имели степень кандидата наук, из них более половины были старшими научными сотрудниками.
Получение ученой степени доктора наук требовало существенно более высокого уровня работы и многолетнего напряженного труда, но открывала реальные возможности значительного роста зарплаты и повышения положения сотрудника, в том числе занятия должности заведующего лабораторией.
Эти потенциальные возможности обычно вызывало негативную реакцию других научных сотрудников, что затрудняло защиту диссертации.
В результате постоянного проведения комплекса лабораторных исследований и промышленных испытаний, а также анализа и обобщения полученных результатов с публикацией порядка ста научных работ и значительного экономического эффекта на осваиваемом предприятии, мной к 1980 году был завершен цикл исследований для защиты докторской диссертации.
На это ушло 8 лет в работах по освоению крупного промышленного объекта с пребыванием в командировках по 6-8 месяцев в году на глиноземном заводе в Западной Сибири.
После этого еще два года ушло на относительное урегулирование результатов разработок внутри института при негативной реакции моего бывшего босса профессора Ходорова, которому были не понятны мои совершенствования методов расчета вращающихся печей.
Зав. отделом, мой приятель Витя Сизяков не мог открыто выступить против меня, но и не считал нужным отрегулировать возникшие разногласия.
Он перевел дело на рассмотрение комиссии из четырех специалистов, с включением в нее и основного оппонента профессора Ходорова, которая дожна была подготовить отзыв на диссертацию для рассмотрения на отраслевой секции совета.
С этой комиссией, два члены которой не разбирались в существе разногласий методического характера, я вынужден был встречаться в течение года и обсуждать имеющиеся вопросы.
К тому же Витя не скрывал, что хотел бы опередить меня в защите своей докторской диссертации, в которой рассматривались более мелкие проблемы, а я мог претендовать на более высокий уровень оценки, и, по его словам, создавал себе памятник.
Витя был администратором и его научный уровень не был высоким, что для него самого было очевидно. Научную часть его диссертации подготавливали в Университете по договорной тематике.
В его поведении сказывалось скрытая неприязнь администратора к моим научным претензиям.
За год до моей защиты умер Николай Еремин, быстро продвинувшийся до поста Ректора Горного института и сохранивший за собой заведывание кафедры легких металлов.
Его последним выступлением на Ученом совете был положительный отзыв на докторскую диссертацию Вити Сизякова.
После смерти Еремина мой «друг» Витя стал зав. кафедрой и членом Ученого совета Горного института, и мои трудности в ВАМИ с выходом на докторскую защиту прекратились. Я получил рекомендацию Совета ВАМИ для рассмотрения диссертации на Ученом Совете Горного института по металлургической тематике.
На этой стадии подготовки к организации защиты всегда требуется большая осторожность от диссертанта, чтобы не получить новых недоброжелателей.
Это я нарушил по весьма мелкому вопросу, так как не дал позитивный отзыв на статью моего прежнего товарища Володи Абрамова, который к этому времени работал зав. кафедрой в московском Институте стали и сплавов и был включен в состав членов ВАК.
В своей рецензии я всего лишь рекомендовал направить статью в другой технический журнал, где она будет подходить по своей тематике.
Но и этого было достаточно для его негативной реакции, так как он счел отсутствие моей положительной рецензии на его статью подрывом его высокого положения в редколлегии технического журнала, так как был вынужден снять ее с публикации.
Это мне стало известно уже после назначения даты защиты диссертации на Ученом совете Горного института осенью 1984 года.
Таким образом, от члена ВАК поступил отзыв на мою диссертацию, содержащий пару мелких замечаний непринципиального характера, но не содержащий ни положительной, ни отрицательной оценки работы в целом.
Это могло вызвать настороженное отношение при защите, хотя имеющиеся замечания были мелкими, и их можно было легко парировать.
Главный инженер ВАМИ рекомендовал мне отложить защиту и урегулировать возникшие негативы, но я уже столько времени потратил на маневры и ожидания, что не хотел с этим согласиться.
Защита на Ученом совете Горного института продолжалась очень долго, с 14 до 20 час.
В своем докладе по работе, продолжавшемся по принятым правилам сорок минут, я изложил существо работы и уделил внимание тем вопросам, которые имелись в отзыве Абрамова и наших разногласиях с Ходоровым по печной теплотехнике.
После этого ответил на вопросы, содержащиеся в отзывах на диссертацию и имеющиеся у присутствующих, где не возникло трудностей.
Затем по регламенту слово по оценке работы было предоставлено членам Ученого совета.
Обычно на Ученых советах председательствующему очень трудно обеспечить хоть какие-то выступления членов совета на защитах.
Все это достаточно скучная, длительная и утомительная процедура, обычно не вызывающая какого-либо интереса у членов Ученого совета.
Чаще всего один-два члена совета из соображений приличия и уважения к председателю были вынуждены выступить с оценкой работы.
Но в данном случае у членов совета было достаточно активное отношение к работе. Трудно сказать, что этому было причиной.
То ли достаточно неопределенная позиция члена ВАК.
Может быть, отзвуки скрытой борьбы, которые были очевидны из моего доклада при его внимательном восприятии, или то, что защищается бывший студент Горного института. Мне все это трудно оценить.
Но с высокой положительной оценкой друг за другом выступило не менее семи членов совета, что было крайней редкостью при докторских защитах.
После этого слово предоставили присутствующим.
Первым с негативным отзывом по вопросам печной теплотехники с очень длинной речью не менее 7-10 минут выступил профессор Ходоров. Но это касалось только небольшой части диссертации и его известные мне замечания я проанализировал в своем докладе.
За ним с негативным отзывом по одному частному вопросу выступил Леша Алексеев, который ранее работал в ВАМИ, а затем перешел на работу к Абрамову в СЗПИ и остался там после его перевода в Москву.
Далее мне было предоставлено заключительное слово.
Обычно в нем диссертант коротко благодарит участников работы и членов совета за оказанное внимание.
Вся дискуссия на защитах происходит с официальными оппонентами, где стороны могут обмениваться аргументами, при ответах на полученные отзывы на диссертацию, а также при ответах на вопросы членов совета и присутствующих, которые можгут продолжаться продолжительное время до выяснения правильности или ошибок диссертационной работы.
Процедурой не предусмотрена дискуссия после этого, а дается слово членам совета и присутствующим для выражения своего мнения по работе и ее общей оценке.
Мне надо было решить, давать ли подробный ответ на выступление Ходорова или ограничиться достаточно лаконичным ответом. На вопросы Ходорова я уже давал ответы ранее и можно было считать дискуссию с ним оконченной.
Время было уже очень позднее и все устали.
У меня было впечатление по выступлениям членов совета, что все им понятно.
Поэтому я не стал подробно отвечать Ходорову, отметив, что ответы на его известные мне замечания были подробно даны в моем докладе и ответах на его вопросы после доклада и нет необходимости их повторять.
Замечания Алексеева носили частный характер, и убедительно коротко ответить на них не составляло труда.
У меня при этом, как, вероятно, и у собравшихся, на основании выступления членов Ученого совета, было полное впечатление, что положительное решение уже предрешено.
Состоялось тайное голосование
Через несколько минут председательствующий, оглашая результаты, находился в недоумении. Дело в том, что, согласно процедуре, для положительного решения совета требуется согласие не менее двух третей от состава членов совета. Точнее, не менее 67 процентов от присутствующих 26 членов совета, то есть более 17 член, а положительно проголосовало именно 17, причем 7 воздержалось, а двое проголосовало против.
Для положительного решения не хватило одного голоса, точнее 0,33 голоса.
По этой проблеме возможного округления результатов голосования секретарь совета позвонила в ВАК для консультации, но ей сказали, что в таком случае решение является отрицательным, и переголосование не может проводиться.
Из своей неудачи я сделал вывод, что бороться надо всегда до конца, не поддаваясь складывающимся впечатлениям.
Следовало подробно отвечать на все замечания Ходорова, которые были мной хорошо проанализированы, так как члены совета обычно невнимательно слушают доклад диссертанта, а свободная дискуссия представляет для них основной интерес. Уклонившись от подробных ответов Ходорову, я получил много воздержавшихся голосов, так как не стал убеждать их в своей правоте – это была моя стратегическая ошибка.
После совета один из присутствующих сказал мне, что он сидел в зале в виде амфитеатра за Витей Сизяковым и видел, что он на Ученом совете проголосовал отрицательно.
Я это от него вполне мог ожидать,и не был удивлен. Витя проявил эмоциональную реакцию, но также не ожидал такого результат голосования. Б-г ему судья
Вероятно, я очень раздражал его большим количеством своих публикаций и научными амбициями, и он получил хорошую возможность в тайне это полностью компенсировать.
Моя жена и двое моих сыновей, которым тогда было по 16 лет, присутствовали на этой защите и я надеюсь, что у них осталось положительное впечатление о ходе зашиты диссертации, несмотря на отрицательный результат.
Несмотря на отрицательное решение, я не чувствовал ни отчаяния, ни других негативных эмоций, так как понимал, что большинство активных членов совета высоко оценили работу. И такое решение сложилось относительно случайно, так как воздержавшиеся члены совета не все понимали в разгоревшейся дискуссии, но они не имели оснований считать, что их решение определяет отрицательное решение совета в целом.
После этого нужно было собраться с силами, сделать необходимые изменения в диссертационной работе и снова выходить на защиту.
На это у меня ушло почти 4 года.
Под впечатлением одержанной «победы», Ходоров смог организовать мне существенные препятствия для получения положительного отзыва о работе в ВАМИ. Несмотря на то, что такой отзыв был уже получен ранее, перед проведенной защитой.
Содержание моих разработок рассматривали на нескольких заседаниях технологических и аппаратурных секций советов ВАМИ по глиноземной тематике, и даже два раза совершенно бредовые претензии на парткоме института, хотя этот орган не должен иметь отношения к рассмотрению технических вопросов.
После длительных размышлений, я решил полностью убрать из работы раздел о печной теплотехнике, который вызывал негативную реакцию Ходорова. Надо было уйти от дискуссии по теме, которую мало кто из членов совета мог профессионально понять. Для диссертации достаточно было упомянув об этих работах только в литературном обзоре.
Много времени на этот раз я уделил подготовке защиты диссертации.
При этом я провел ее обсуждение на специализированных кафедрах в Уральском политехническом институте, в Политехническом институте Санкт-Петербурга, в Казахском политехническом институте, на кафедре печей в Горном институте, и опубликовал около 15 статей в технических журналах.
Я также пару раз встречался с моим бывшим «другом» Володей Абрамовым, и мы сгладили его претензии.
Кроме того, он перестал быть членом ВАК, так как у него возник конфликт на возглавляемой им кафедре в учебном институте, где сотрудники обвинили его в авторитарных методах руководства и аморальном поведении при наличии свидетелей – студенток старших курсов и аспирантов. В результате чего он вынужден был уволиться из института, после чего его вывели из состава ВАК и редколлегии технического журнала. Он оставил научную деятельность, стал индивидуальным предпринимателем, и стал в частном порядке заниматься усовершенствованием аппаратуры для глиноземного производства.
До второй защиты я был вынужден поддерживать отношения с Витей Сизяковым , так как он был завкафедрой легких металлов, которая должна была рассмотреть мою диссертацию и рекомендовать ее к защите на Ученом совете по присуждению докторских степеней.
Моя защита состоялась в ноябре 1987 года и прошла, что называется, без сучка и задоринки.
В начале марта 1988 года я обратился к Вите, который уверял, что его периодически вызывают в ВАК, для того чтобы давать отзывы на диссертации в качестве «черного» оппонента.
У меня был к нему вопрос: не знает ли он, в каком положении находится моя работа в ВАК. В ответ он сказал, что диссертация лежит в большой папке работ на рассмотрение, и очередь до нее дойдет не скоро.
Через 2-3 дня после этого разговора я получил открытку из ВАК с сообщением о том, что принято решение о присуждении мне ученой степени доктора технических наук. И я могу получить диплом в ближайшее время.
Из этого случая мне стало ясно, что Витя, как это ему было свойственно, блефует, выставляя себя «черным» оппонентом ВАК для искусственного повышения своего престижа, тем более, что это нельзя проверить.
Аналогичным образом он блефовал на заводе.
Мы часто сидели с ним вдвоем в лаборатории, и он звонил кому-нибудь из наших сотрудников и в начале разговора сообщал, что находится у главного инженера комбината и обсуждает такую-то проблему.
Это было фикцией, но срабатывало для роста его престижа.
Удивительно, что он не считал такой прием ниже своего достоинства.
Но после этого довольно мелкого эпизода с ВАКом я потерял желание с ним общаться.
На этом, к моему сожалению, окончились наши с ним товарищеские отношения, продолжавшиеся почти 20 лет. Мы были знакомы семьями, и я хорошо знал его жену Таню и девочек Кать и Юлю.
С присуждением докторской степени меня поздравили мам, жена, дети и друзья.
Я не мог отметить это событие в моей жизни в рабочем коллективе, так как через два дня после получения открытки с извещением из ВАК скоропостижно у меня на руках от инсульта умерла моя дорогая мама.
Я очень рад, что до своей смерти она узнала о таком важном событии в жизни своего сына, достигшего профессорского уровня.
Она как будто дождалась этого радостного известия и могла теперь спокойно завершить путь своего земного существования. В церковь она никогда не ходила.
Я ей всемерно благодарен за терпение и выдержку, внимание и заботу в наших отношениях. Она была очень достойным человеком.
Только один раз она имела основание и намерение меня наказать, когда в десятом классе я поздно вернулся домой по уважительной причине, но не мог ее предупредить.
Я был ей очень благодарен, когда через год после нашей эвакуации в Сталинск она подарила мне любимого тигренка, сделанного своими руками, и сказала, что он вернулся ко мне из Ленинграда, он был такой же, как оставленный в блокаду.
В четвертом классе я не мог решить задачу по арифметике, и она для объяснений разложила передо мной кусочки сахара. Но я вошел в ступор и отказался что –либо понимать. Она не ткнула меня носом в стол, обозвав идиотом, а проявила терпение, после чего я все домашние задания делал самостоятельно.
Этот урок я запомнил на всю жизнь и не мог принять грубого отношения моей жены к выполнению уроков моих сыновей.
Я от нее унаследовал привычку никогда не наказывать физически и никак не обижать своих детей, старался не быть с ними грубым так же, как и она со мной.
Моей маме, конечно, не просто было прожить семь лет вместе с невесткой, но она очень терпимо к ней относилась, глотая обиды без каких-либо открытых конфликтов. Я ей мог в этом только сочувствовать.
Последний год перед смертью у нее проявился склероз, так как было несколько мелких инсультов из-за гипертонии, она не могла узнать по телефону свою близкую школьную подругу москвичку Веру Константиновну, с которой они были связаны всю жизнь.
Мне ее было безумно жалко.
Она обычно сидела на маленьком диване в своей комнате, я приходил, садился рядом, обнимал ее за плечи и спрашивал, как она себя чувствует. Она говорила только, что все у нее болит, но никогда сама не жаловалась.
В день смерти она вышла из ванной и села на табуретку около двери, а потом упала на пол.
Мы все были дома. Я подхватил ее на руки – она была такая легкая, отнес и положил на кровать в ее комнате. Она тяжело дышала, а потом дыхание прекратилось.
Мы ее похоронили на Южном кладбище, а год тому назад Сережа организовал ее перезахоронение на Смоленском кладбище, где была похоронена Тамара и оставлено место для меня.
На все это у меня ушло около 6 лет напряженной работы, при этом было подготовлено 5 вариантов диссертационной работы, на что уходило по половине моего полутора месячного отпуска ежегодно и я сокращал на этот срок возможность своего отдыха вместе с семьей, не говоря уже о нервном напряжении от разборок с организованной оппозицией.
Занимаясь докторской работой, я в течение всего этого периода мало внимания уделял своим родным маме, жене и детям, о чем приходится горько жалеть, но это было необходимо.
На этом моя докторская эпопея была закончена.
Я получил необходимый престиж, а также относительную свободу и независимость в работе.
Здесь будет уместно рассказать о моей маме, так как кроме меня это никто не может сделать, а память о ней должна сохраняться у моих детей и внуков.
Она родилась 14 января 1911 года в Бодайбо на золотых приисках в Сибири.
Бодайбо упоминается в одной из известных песен Высоцкого.
Мой дед работал инженером на приисках и был акционером компании.
Он ранее был отчислен из Томского университета за революционную деятельность. Для него это был второй брак. Моя бабушка охотилась в тайге и могла убить белку выстрелом в глаз, что было необходимо для сохранения шкурки для продажи.
Она умерла при переезде семьи на пароходе по Лене на руках моей мамы, которой тогда было около 6 лет.
Позже отец привез ее в Иркутск и оставил у тети для обучения в школе.
Отец оплачивал ее содержание у тети и она занималась с преподавательницей частным образом музыкой и немецким языком.
Эти уроки она запомнила на всю жизнь и привила мне интерес к иностранному языку в первых классах школы.
А на симфонические концерты в Филармонию она ходила до конца своей жизни.
Потом наступили голодные времена и тетя наливала суп в тарелки с одинаковым количество фрикаделек членам своей семьи.
У мамы стали исчезать золотые украшения и безделушки, оставленные отцом, на что она тете не жаловалась.
Дом тети был рядом с домом маминой подруги Веры Константиновны, с которой они поддерживали дружеские очень близкие отношения всю жизнь.
Когда моя мама была девочкой возраста 15 лет, и к ней стал приставать муж тети, она пожаловалась на это старшей сестре своей подруги Веры, с которой была в хороших отношениях и часто бывала у них в гостях.
Ее муж был ответственным советским работникоми они предложили ей переехать жить к ним в дом.
Через три года старшая сестра Веры умерла, девочки окончили школу и поехали в Ленинград поступать в институт.
К этому времени было принято положение, что в институты могут поступать дети рабочих и крестьян, а дети интеллигенции (мой дед был инженером) должны иметь рабочий стаж не менее трех лет.
Мама пошла работать на Слюдяную фабрику, потом вышла замуж за моего отца, который погиб на фронте в 1942 году, а мы с мамой и моей младшей сестрой были эвакуированы в Сталинск в Западную Сибирь. Моя сестра умерла в поезде при эвакуации и мама оставила на перроне ее тело.
Я ее никогда не спрашивал о сестре, так как при воспоминаниях она принималась плакать.
После окончания войны мама со мной вернулась в Ленинград и снова стала работать на Слюдяной фабрике в должности инженера-экономиста планового отдела, где проработала всю трудовую жизнь до пенсии.
Она постоянно была членом профкома фабрики, где была казначееем, имела много благодарностей по работе и пять хороших подруг, с которыми всегда отмечала дни рождения и праздники.
После рождения наших детей в 1968 году она вышла на пенсию и очень помогла нам с Тамарой в уходе за детьми. Это позволило моей жене закончить институт без академического отпуска.
Летом мои дети также проводили с моей мамой 1-2 месяца.
Она была очень достойным человеком, с чувством долга и ответственности.
И я навсегда сохранил к ней чувство благодарности за ее терпение и заботу о себе и моих детях.
13 сентября 2013 года