Свет! Может сон, может случайность? Закрываю глаза, вновь открываю. Свет спокойный, ровный наполняет меня, как наполняет прозрачный сосуд родниковая вода. Желанный свет надежды, жизни.
Я вышла из наркотического забытья легко, как и вошла в него. Хороший анестезиолог точно рассчитал схему. Нет тяжести, головокружения, лишь слёзы-росинки текут из глаз. Прекрасное явление – ЖИЗНЬ вернулась ко мне.
Встаю с каталки не без помощи медсестры, но иду, вижу, улыбаюсь сквозь слёзы, узнаю лица женщин в палате, ставших за 2-3 дня очень близкими. Они, как и я, борются с одноименным недугом. Замечаю радостное оживление вокруг меня. Говорят все разом, стараясь подбодрить, усаживают на койку. Дочь поддерживает спину, а медсестра эластичным бинтом ловко закрывает большой шов от грудины до самой подмышки, горький след от поражённой молочной железы.
Всё, нет очага, который мог бы вызвать вскипание болезни в других органах.Медицина шагнула далеко вперёд. Есть с чем сравнить. В начале 80-х годов перенесла две серьёзных операции. На мне юбочка с карманом, в которой помещён контейнер для сбора послеоперационных выделений через трубочку, выведенную из шва. Всё сухо, нет алых пятен крови, на ногах эластичные бинты и носочки, хорошие обезболивающие уколы, и кажется, что всё как прежде, нет панического состояния понимания своей инвалидности. Ведь органа, вскормившего дочь, теперь нет. Он давал всё необходимое для роста ребёнка. Дочка никогда не испытывала недостатка грудного молока.
Грудь, небольшая размером в девичестве, с рождением ребёнка наливалась материнским молоком до боли. Я затягивалась пелёнкой, а когда снимала её, молоко под напором рвалось наружу в несколько сильных струй. Дочка поспешно глотала молоко, быстро заполнявшее полость малюсенького рта. Вместе с молоком попадал и воздух. После кормления часто всё выливалось на пелёнку. Я горевала, плакала. Шутка ли? До следующего кормления моя крошка оставалась с пустым желудком. Но это продолжалось недолго. Опытные женщины, лежавшие со мной в палате, посоветовали поднимать моё сокровище вертикально после каждого кормления. И отрыгивался пустой воздух, а молоко оставалось ей для питания.
Во спасение собственной жизни пришлось пожертвовать органом, так близко и тепло связывающим мать с младенцем. Но, слава Богу, правнуку он не потребуется. Не я первая, не я последняя. Женщин в ортопедических бюстгальтерах много. Ничего не попишешь – болезнь века!
А вот и спаситель – молодой доктор, но уже имеющий заслуженный авторитет, звание кандидата медицинских наук… Наклоняется надо мной: «Как себя чувствуете?» Проклятая сухость во рту. Я только счастливо улыбаюсь. А он, заметив распустившийся конец бинта, завязывает его бантиком. «Поспите», - говорит и удаляется.
Не тут-то было, переполненная приливом радости жизни, говорю, и говорю, прося смочить губы, но не собираюсь молчать. Ведь я не в царстве Аида, а в палате, где 13 женщин, в открытые окна дует июльский жаркий воздух, солнце струит лучами, жизнь продолжается! И передать это чувство невозможно.
Больничные будни текут незаметно. Всё по распорядку: подъём, звонкий призыв работника пищеблока: « Девочки! Кушать!» И «девочки» заполняют столовую, принеся домашнюю ложку и бокал. Не обходится без курьёзов. Однажды, рядом сидящая женщина, приняв мой бокал с кофейным напитком за солонку, запустила пятерню пальцев в него, от горячего отдёрнула руку, и хохот за столом пробудил окончательно от утренней дрёмы. После завтрака обход врача, с 10 часов начало операций.
В операционной одновременно «колдуют» два хирурга. Узкие, почти как гладильные доски, операционные столы снабжены механизмами, которые поднимают их на нужную высоту, чуть наклоняют набок для удобства процесса операции. Молодые, быстрые медсёстры укладывают на них пациенток, туго завязывают на голове косынки узлом вверх, как у Солохи, подключают вены кисти руки к системе. Я успеваю насчитать три проникновения в них острых, но уверенных и точных. Перед лицом появляется белый экран из ткани. Финита? Нет, начало спасения жизни…
Прикрывается всё тело чем-то мягким, тёплым кроме места, где будет вестись сражение хирурга с болезнью, на живот кладётся что-то весомое. Только слышно: «Лена,быстрей", "Антон Владимирович знает?" Я думаю: работают так же, как в многосерийном фильме «Склифосовский». Когда смотрела его, не осознавала правды бешеного ритма хирургических приготовлений. Теперь всё пережила лично. Успеваю прошептать: «Господи, не оставь!», зная что христианский символ в носочке, со мной. А на нём обращение к Богу о помощи: «Спаси и сохрани».
Распятая, надёжно закреплённая смотрю вверх, вижу ещё не зажжённые софиты. Хочется посмотреть сверху на руки хирурга. Миг, один миг и меня нет! Легко, словно растворившись в воздухе, я исчезаю. Потом представляю, как всё происходило. Не дрогнувшей рукой скальпелем слева направо надрез, алая кровь… Точно, жёстко, там, где надо. Глаз хирурга тренирован, рука тверда. Даже не верится, что молодой человек, спокойный, с тихой речью, как мальчишка, бросающий в ординаторской дротики в цель, вроде игра, а на самом деле «оттачивание глаза», сделал массу таких операций. И на этом его миссия не заканчивается. Он продолжает бороться за жизнь пациента сильнейшими средствами под названием «Химия», индивидуально подбирая лечение каждому.
В палатах много больных, шепчущих молитвы к Господу, Божией Матери, уверена, и к нему , произнося имя Антон. Не зря. Он, как Бог, в его руках жизнь и женская красота. Его руки способны не только отлично удалить, но и вживить имплантант молочной железы.
Выписываюсь на 12 день. Для этого нужен сухой шов, отсутствие жидкости в контейнере. Дальнейшее лечение по месту жительства.
И вот я дома. Открываю ноутбук. Друзья по интернету в течение двух недель видели моё обращение к ним: «Ухожу, но очень надеюсь вернуться». И хоть впереди Химия, постоянное наблюдение у врача, с радостью пишу: « Здравствуйте, дорогие друзья. Жизнь продолжается. Я с вами!»