В магазине - очередь. Впереди - чистенькая согбенная бабулечка. Светлая такая. В сморщенной ладошке - двадцать три рублика.
- Милая, мне б хлебушка, а пятьдесят копеечек не хватает, что ж делать-то и не знаю, - сокрушалась старушка.
- Ну-у я не зна-а-аю, - равнодушно протянула пышная розовощёкая продавщица.
- Да ладно, я добавлю! - вызвался молодой человек из очереди, тряся пятисотенной купюрой над бритой головой.
- Мать, погоди, может тебе на колбасу добавить? А что? Нет, я не издеваюсь. Я серьёзно, - встрял в разговор красноносый приземистый мужик, - мне-то чё, мне главное, чтобы на чикушку хватило. А закуска, она это… градус крадёт… И мужик, пожав плечами, протянул к бабульке огромную мозолистую ладонь, на которой покоился смятый, перепачканный мазутом, полтинник.
По очереди будто пролетело какое-то дуновение. Люди протягивали старушке кто десять рублей, кто пять, а кто и пятьдесят.
Старушка вышла из магазина с увесистым пакетом. Чего там только не было: и хлебушек, и молочко, и двести граммов колбасы, и прянички, и конфеты...
Женщина растроганно вытирала глаза уголком чистого носового платочка и бормотала, обращаясь непонятно к кому:
- А я уж думала встать где-нибудь с протянутой рукой, да всё осмелиться не могла. Спасибо, Господь, помог. А соседка-то моя, Петровна, стояла на улице, просила, так со слезами и вернулась. Мафиозой, говорит, тётка какая-то обозвала. Что, говорит, работаешь? На пятый особняк собираешь? Ох, а я до пенсии не дожила бы, ей Богу! Спасибо, божьи люди, живые души!
А божьи люди уже думали о своих проблемах, спешили по делам, к ужину, телевизору, сварливым жёнам и тревожным снам…