Господи, как болит зуб! А сегодня воскресение. Может быть потихоньку пройдёт, я по-тельцовски терпелива.
Но боль усиливается к ночи, уснуть даже не надеюсь. Болит нижний передний зуб. Внимательно осматриваю его и не вижу ни кариеса, ни камня, а он настойчиво нервом сверлит всю голову. Перебираю в уме свои знания в области стоматологии. Ну, конечно, причина – яблоки. Нынче яблочный год. Дачи у всех усыпаны этими плодами. Сорта разные, хочется попробовать все. Вот и допробовалась! В народе эту боль называют оскоминой. Кислота разъедает эмаль на зубах, и нерв открывается раздражителям.
В понедельник большая проблема достать талончик к врачу. Это сейчас можно податься в частную поликлинику, а тогда, в восьмидесятые годы, их не было. Дождавшись утра, всем известным способом звоню, набирая номер регистратуры беспрестанно, пока он не освобождается. И меня записывают к зубному терапевту.
В кабинете три кресла. И три врача, занимаясь с пациентами, ведут оживлённую беседу, часто отворачиваясь от больных. Сострадания к ним, судя по их поведению, нет и намёка. Мой стоматолог, привычно равнодушно взглянув на зуб, который донимает меня (другие зубы ей глубоко безразличны), сразу включает в работу бормашину. Я недоумеваю: зачем его сверлить, ведь он целенький? Сверлят обычно под пломбу.
Градом из глаз катятся слёзы, но я терпеливо молчу, стараюсь сохранять спокойствие. Это почему-то раздражает врача:
- Что Вы тут плачете? Какая капризная пациентка!
- Да ведь слёзы льются непроизвольно от боли, но я Вас ни в чём не обвиняю, не оскорбляю. Пожалуйста, лечите без замечаний, - отвечаю я.
Дело сделано, зуб рассверлен, я подпрыгиваю от прикосновения инструмента к нерву. Врач пытается проникнуть в зубной канал. Видимо, больнее не будет, если она решила вытянуть нерв, не обезболив его. Ну, нет моих сил! Однако терплю… В канал, долго пытаясь, проникнуть она не смогла.
Снова жужжит бормашина. Бац! Ещё одно отверстие, новая попытка вырвать нерв. Опять неудача!
- У Вас плохие каналы! – в сердцах почти выкрикивает стоматолог.
Я молчу, хотя стоило бы её упрекнуть, что не сделан рентгеновский снимок зуба.
Она выходит, возвращается с хирургом и, указывая на мой зуб, утвердительно говорит:
- Этот зуб подлежит удалению…
Ну да, солидарный с ней, тот, не глядя, кивает головой. Обращаясь ко мне, произносит:
- Пойдёмте со мной.
Я волоку ноги, сквозь слёзы ничего не вижу, но догадываюсь, что в кабинете напротив, придётся расстаться с зубом. Быстро, не дав мне опомниться, впрыскивают в десну новокаин, что непозволительно без пробы на его переносимость. Практически через десять секунд вырывают зуб. Хирурга вижу, как в тумане. Он, зажав клещами зуб, водит им перед моим носом:
- Видите, какой он был у вас? Женщина, видите, какой он?
Какое « видите»?! Зелёные, красные круги перед глазами, боль, кровь… Громом небесным брошенный во что-то металлическое мой зуб.
Большой, вылезающий изо рта, наполняющийся кровью ватный тампон вместо зуба, непослушные ноги и абсолютное безразличие ко всему. Бреду к брату, живущему недалеко от поликлиники. Неудача – дома никого. Сажусь на крыльцо и плачу громко от обиды, что так нелепо потеряла зуб. Потом мне говорили, что есть препарат с фтором, который втирают в зубную эмаль для её восстановления.
Успокоившись от пережитого, стала искать путь к протезированию. Ой, какие большие очереди были тогда! Но как же без переднего зуба библиотекарю и лектору? Выход единственный – иду к зубопротезисту, который официально работает тренером по биатлону, а знания, полученные в шестидесятые годы в медучилище, применяет для дополнительного заработка.
Трёхкомнатная квартира. Большая комната с грязным паласом, креслами, затёртыми садящимися в них пациентами. Под потолком с угла на угол – зелёная лиана, видимо, ни разу не окроплённая водой. Две двери. Одна, стеклянная, в спальню, где всегда «красуется» неубранная кровать.
Дантист выходит из кухни в нательной майке, открывает третью, узенькую дверь в кладовку. Такое помещение называют «темнушкой». В ней теснота, крошево стоматологического материала, пыль. Бормашинка с ремённой передачей, как старинная прялка, раскачивающаяся во время работы, вызывая животный страх, что прямо во рту при обтачивании зубов вылетит из неё на большой скорости бор и разорвёт всю полость. Руки дантиста пахнут тройным одеколоном.
- Откройте рот, - говорит он и лезет пятернёй в него, хотя всё на виду.
Самое страшное – обтачивание зубов допотопной машиной. Самое противное – изготовление слепка. Материал, которым наполняется рот до самого горла, душит, вызывает рвотные позывы. Застывший слепок буквально выдирается из непослушного рта. Хочется поскорее прополоскать рот, освободить его от остатков материала, но нечем. Дантист открывает ящик письменного стола, на котором стоит бормашина и в который упираются мои колени.
- Плюйте, - говорит он. Стало быть, в ящик – сборник осколков и плевков всех пациентов. Гадко до ужаса!
Но, слава богу, подготовка позади. Из чего же сделать зуб и две коронки? Из золота, которого у меня нет. Снимаю обручальное кольцо. Он, мастер на все руки, пережигает его где-то, как-то, поднимая пробу золота до червонного.
Наконец-то, протез и коронки готовы. Всё в той же « темнушке» они вставляются в нижнюю челюсть, но садиться, как положено, не хотят, стоят выше живых соседних зубов, отчего образуется огромный прикус. Дантиста это не смущает. Он берёт обыкновенный карандаш, суёт его между моими челюстями и просит надавить на него зубами. В коронках верхняя часть золота деформируется, но зато можно сомкнуть челюсти.
Теперь я зубастая, теперь можно смело открывать рот, сверкнув вульгарными фиксами.
Берегу их уже много лет. Не потому что они золотые, а потому что не хочу больше даже цивилизованного вмешательства в мой рот. А яблоки ем только сладкие. Не дай бог оскомина!