Ты ругаешь меня, сын, за то, что я сегодня впустила нищего погреться в подъезд. Ты смотришь на меня совсем не по детски, и я понимаю, что наше время сказок с тобой отныне принадлежит прошлому. Ты перерос меня, обогнал, как обгоняют чересчур тихоходную конную повозку скоростные современные автомобили. Не будет уже больше сладкоежка Карлсон считаться безобидным забиякой, отныне и ему в твоих фантазиях отводится место фальшивой игрушки – ребенка, так и не перенявшего взрослый стиль поведения. Еще много лет пройдет пока ты не узнаешь, что тот мир, детский, наивный, глупый, смешной и был настоящим. Мир в котором правит бескорыстная фея любовь. Мир, в котором пускают нищих погреться домой, кормят их похлебкой и согревают теплом. Мне очень жаль что ты так быстро вырос, сын. А ты смотришь на меня не по детски и я стыдливо прячу от тебя глаза ребенка, которого я так и не переросла в своем сердце.
Я думала о тебе, мой мальчик, когда шлепала по городскому парку босыми ногами, жмурилась от удовольствия каждый раз как только чувствовала на коже брызги капель от поднявшейся в воздух шаловливой осенней грязной воды, которую я сама же и поднимала ввысь, со всей силы ударяя ступнями о воду. Я думала о тебе, но брезгливо взял меня за грязные плечи и развернул к себе совсем другой человек.
-Алена, здравствуй!!!
-Здравствуйте, Евгений Михайлович.
-Ты как то странно, мне показалось, выглядишь.
Он посмотрел на мои грязные ноги и выразительно перевел взгляд на сланцы в левой руке, которые я, к своей чести, даже не попыталась спрятать.
-Так и есть.
-Тебе плохо?
-Нет, мне хорошо. Я просто проверяю новую методику очищения мыслей через грязную лужу.
-Как то тут не все понятно, но ты, наверное, знаешь что делать. А то, что люди на тебя подозрительно смотрят, это ничего?
-Тот, перед кем было бы стыдно здесь не ходит.
-Что-то ты меня забыла, давно на тренинги не приходишь. Заглядывай. С завтрашнего дня проводим очень интересный курс по семейным отношениям. Рекомендую.
И, немного интимно, подмаргивая как давней знакомой дальше:
-Я вижу тебе это нужно. А то ты в следующий раз с желтыми цветами пойдешь по лужам.
-Маргарита после своей символичной прогулки должна была удавиться, если Вы текст дословно помните. Навряд ли в моем случае это возможно. А насчет тренинга, скажите, Евгений Михайлович, Вы сами женаты?
Опять подмаргивая:
-Я в активных поисках.
-А раньше женаты были? Сколько максимально с женщиной одной жили?
-Как на духу тебе признаюсь. Женат был четыре раза, но больше чем год не выдерживал.
-Евгений Михайлович, я замужем за одним мужчиной с восемнадцати лет. Приходите вечером, проведу лично для Вас бесплатный тренинг. Рекомендую.
-Как бы тебе, лапочка, сказать…
-Яйца курицу не учат?
-Ну зачем ты так? Приходи завтра.
Никогда я не приду на ваши заумные тренинги, Евгений Михайлович. Никогда
Ведь нам в шестнадцать лет любимой нужен только взгляд –
Он как монетка чистая, блестит
А вместо той монетки три засаленных рубля
Нас не устроят к двадцати пяти.
Романы и измены, как в непонятном сне.
Пятак наш неразменный замызгали в конец.
Сквозь тьму несоответствий так трудно уловить
Страшнейшее из бедствий – инфляцию любви.
Ах, бедная моя, многострадальная любовь,
Ты нам, неблагодарным веришь зря.
С годами может каждое из наших нежных слов
Привычкой стать и цену потерять.[1]
Ну что ж, вперёд, читатель, за мной. Я покажу тебе что можно сделать из настоящей, верной, вечной любви.
***
Наверное, все среднеазиатские города похожи друг на друга. После нескольких дней пути я, наконец, настолько запуталась в однообразии их узких запараллеленных улиц на каждом изгибе которых в обязательном порядке чумазые загорелые пацанята с видом заправских торгашей продавали арбузы, что в конце-концов бессильно опустившись на переднее сидение автомобиля даже и думать перестала запоминать дорогу - это было бесполезно.
Безумная сорокоградусная жара растекалась по воздуху сладким завораживающим дурманящим эфиром, сонно действуя на людей и животных. Через полностью опущенное боковое стекло я лениво наблюдала вялопроползающие мимо одушевлённые и неодушевлённые предметы, у меня не было абсолютно никакого желания выходить на улицу.
Огромное аморфное тело, растёкшееся по водительскому сидению тяжело дышащее и периодически засыпающее за рулём, было моим давним другом – Олежкой. После того, как мы в третий раз слетели на обочину, буквально силком я заставила его остановиться и мы пошли в близлежащий бар просто для того, чтобы освежиться.
***
Вода в туалетном умывальнике была ледяная и я долго плескалась, засовывая под обжигающую студёную струю лицо и руки, с трудом удерживаясь от того, чтобы не засунуть в раковину всю голову. Только подошедшая не вовремя техничка со шваброй, подозрительно покосившаяся на мои мокрые локти, удержала меня от подобного шага. Пыхтя и отфыркиваясь, стряхивая на ходу руки, явно не желая их вытирать, чтобы подольше сохранить блестящие на коже прозрачные капельки жидкости, минут через двадцать после начала процедуры я наконец-то вышла в зал обычного придорожного кафе.
Помещение было чересчур уж ярко размалёвано для заведений подобного класса цветным азиатским орнаментом, с часто негармонирующими друг с другом, нелепо подобранными яркими красками. Посетителей было немного, но, тем не менее, сразу найти Олега мне не удалось. Только присмотревшись внимательно после того, как глаза привыкли к полумраку затемнённого помещения, я заметила его в обществе двух девиц явно недвусмысленного поведения в вольготных позах расположивших свои полуприкрытые тела на двух соседних с моим прятелем кожаных креслах. А говорят в средней Азии женщины скромнее, а мужчины сдержаннее!
Мысленно смакуя те шуточки, которые позже буду отпускать в его адрес, я уселась за столик напротив и заказала себе кофе. Причём, по сравнению с Олегом, моя персона отнюдь не пользовалась такой же популярностью, кофе принесли мерзкий и не сразу.
Примерно через полчаса вдоволь наговорившись с подсевшим ко мне бомжеватым бродягой, я стала искать пути к отступлению. Надоедливый пьянчужка без конца извинялся за свой давно уже потерявший интеллигентность вид, от которого осталось только что обмахрившиеся на кончиках остатки галстука в придачу к выцветшему пиджаку, с пришитыми разными нитками пуговицами, сильно помятого. Не понять то ли от грязи то ли от безнадёжного житья материя была затаскана настолько, что различить цвет некогда презентабильной одежёнки было просто невозможно. «Дядька, пошёл бы ты, убогий похмелился.» Одна только радость что из-за него меня было совершенно не видно, поскольку вот уже несколько раз я ловила тревожный взгляд Олега, направленный в сторону уборной. Мне не хотелось покидать своего неожиданного укрытия, потому что за соседним столиком события разворачивались интересные.
Чёрная смугленькая девочка, с явно азиатскими чертами лица, тоненькая, казавшаяся такой незащищённой рядом с моим сто килограммовым приятелем почти прижималась к нему всем своим детским тельцем. Воздушной миниатюрной ручонкой она нежно поглаживала грубую руку и перебирала время от времени его мощные мясистые пальцы, на которых уже не было обручального кольца. Почему-то это особенно больно кольнуло меня.
Он, по прежнему, как и всё время последних суматошных месяцев смотрел прямо перед собой в никуда, но взгляд его попадая на собеседницу заметно теплел, несколько раз он даже улыбнулся. Девочка что-то говорила, возбуждённо жестикулируя, артистично по женственному, и в то же время несколько по девичьи угловато.
Вторая мадам, очевидно намного старше по возрасту со скучающим видом сидела напротив увлёкшейся разговором парочки, томно развалившись в пружинистом кресле, закинув нога на ногу, бессовестно обнажая все прелести просто выпирающие из под узкой мини-юбки так нелепо натянутой на полное рыхлое тело. Глядя на неё, меня просто передёрнуло. Только не это!
Тем временем, видя что им не слишком то заинтересованы, мой несостоявшийся пьяный кавалер решил привлечь к себе внимание весьма неожиданным способом, он просто взял и запел на всё помещение зычным плохо поставленным голосом что-то из приблатнённо лагерного жаргона. Естественно, все сразу же обратили на нас внимание. Пора было уходить, тем более что кофе просто не лез в меня.
Я молча подошла к столику напротив. Вульгарная дама как ни в чём ни бывало подвинулась, обнажая из-под себя свободное кресло до той поры не замеченное мной. Её глаза равнодушно разглядывали мой не чересчур кручёный простенький дорожный спортивный костюм. После поверхностного осмотра, вероятно, решив что я не представляю из себя ничего интересного, дамочка просто продырявила стену за моей спиной глядя сквозь возникшую на её пути преграду как сквозь пустое место. Я села, мне было интересно наблюдать за этим типажом неизвестной мне досели человеческой породы. Через несколько минут мы все вчетвером уже вполне спокойно общались.
Девчонки оказались что надо. Олег был на высоте. С замиранием сердца я слушала его остроумные выкладки из всевозможных жизненных историй, и одно меня только тревожило, а не сошёл ли он с ума? Все анекдоты были на тему супружеских измен.
Неожиданные посиделки закончились очень резко и некрасиво. Олег просто вышел из-за стола и заявил что мы уезжаем, тем самым дав понять что продолжение банкета не будет. Я поймала на себе взгляд молоденькой девчушки и была уверена что он выражал облегчение и сочувствие одновременно. Мы обе видели как ему плохо. Перед тем, как выбежать на улицу, на ходу застёгивая сумочку, я ещё успела протянуть девчонке плитку шоколада и поймать её прощальный взгляд:
--Спасибо тебе.
С недоумением она проводила меня до двери, но шоколадке обрадовалась как маленькая. «Храни тебя, господь», но это было уже мысленно. Она не поняла за что я ее благодарила. Не рассказывать же ей, то, что вот уже несколько месяцев я получаю от Олега в ответ на робкие попытки общения только лишь скупые разговорные реплики с такой огромной долей сарказма и злости, что остается только удивляться как он не захлебнулся до сих пор в собственной желчи.
***
Лишь только мы сели в машину, меня прорвало:
--Олег, давай снимем тебе самую красивую шлюшку в этом проклятом городе. Давай поедем в сауну к твоему лысому чёрту Кольке и устроим там беспредел. Давай заберёмся на лошадях к озеру, куда в прошлый раз не дошли, помнишь. Олег, сделай что-нибудь, ну пожалуйста, не молчи только. Ведь ты же просто не выдержишь и всё равно сорвёшься в конце-концов...
Он ответил мне совершенно спокойным и уравновешенным тоном:
--Алёна, я прожил с этой женщиной тридцать два года и ни разу, ты понимаешь, ни разу ей не изменил. Ты можешь представить себе что для меня всё это значит? Какая может быть шлюшка? Сиди молчи лучше.
Я уткнулась носом в окошко, делая вид что мне досадно, на самом деле просто беря тайм-аут. За окном уныло проплывал пригородный пейзаж: по обе стороны дороги тянулись бесконечные поля с мелькавшими тут и там беспорядочно расположенными лесочками, изредка попадались стада, ещё реже люди.
Как всё-таки скоро и бестолково пролетело лето, ведь ещё совсем недавно я многое бы отдала только за то, чтобы почувствовать запах скошенного сена, и вот сейчас с подозрительным ненормальным безразличием мы оба молча смотрели на дорогу и думали, по всей видимости, одно и то же.
--Ты вчера с ней говорила?
--Да.
--Что она тебе сказала?
--Яйца курицу не учат.
--Всё ясно. Так, в какой бардель поедем?
Машина резко заскрежетала тормозами и весь обратный путь я, вцепившись в кресло обеими руками, молча молила бога не дать перейти дорогу любой неповоротливой живности встречавшейся в этих полях. Нужно было брать напрокат «Жигули», они так быстро не передвигаются.
***
Под утро никакие красоты предрассветного пейзажа меня не интересовали абсолютно. После того, как мы где-то потеряли ключ от дома, я, пытаясь не разбудить соседских собак, лезла через бетонный забор огромного загородного особняка, на чём свет стоит ругая неприступность железобетонной конструкции. В конце-концов ободранная поцарапанная но довольная, я провела своего спутника во внутренние зарешеченные снаружи хоромы. Кое-как переставляя ноги и путаясь в развязанных шнурках в то время когда я вела его к месту последней на сегодня дислокации, он пытался со мной разговаривать, неестественно насмешливо растягивая слова и делая между ними долгие паузы.
Свежий букет крупных огородных городских ромашек, выдержав все испытания прошедшей ночи, выглядел несколько потрёпанным, когда он небрежно бросил его на диван поверх ворохом разбросанной одежды. Это были её любимые цветы, их мы купили на углу, забрав оптом всю охапку у слегка ошарашенной нашим пьяным видом уличной торговки.
Укрывая одеялом своего неугомонного товарища, а позже убирая на всякий случай с прохода все предметы которые могли бы попасться ему на пути во время возможного похода в ванную, задёргивая шторы и выдёргивая из розетки непослушный телефонный шнур, я всё ещё пыталась отбиться от его вопросов, хотя разговор уже мало напоминал осмысленный диалог.
--Ты говоришь уважение. Алёна, ведь это же…как кошка которая начала гадить... Ведь ты же не станешь держать у себя кошку, которая гадит у тебя в квартире.
--Вздор, стану если не часто и не в ванную.
--В-в-врёшь, я хорошо тебя знаю.
Дальше разговор продолжался примерно в том же духе, доставляя кучу неприятных моментов нам обоим и абсолютно не принося никому облегчения. Наконец, свернувшись калачиком и положив под голову ладошку к ладошке обе руки, Олег в последний раз за сегодняшнее утро открыл глаза и, прищурившись на яркую полоску света пробивавшуюся из под не до конца задёрнутых мною штор, неожиданно задал очередной нелепый вопрос:
--Алёнка, неужели я такой плохой?
Подоткнув сползающее вниз одеяло под ноги, я ласково погладила его по голове как маленького мальчика и успокоила:
--Ты хороший, Олежка, спи.
***
Наш маленький, нестойкий экипаж
Мы разбиваем бездною сомнений.
И каждый неудавшийся вираж
Лишь повод для взаимных обвинений.
С упорством, непонятным нам самим,
Не ощущая боли, как в угаре
Мы бьём того, кто более любим,
И любим, лишь когда больней ударим.
К чему нам столько боли и обид,
Ведь создал бог по паре каждой твари.
Любили так, что плакали навзрыд,
А любим так, что хочется ударить.
Я верю, экипаж непобедим,
Коль верен бортмеханик капитану.
Я выгрести попробую один
И вёсла ни за что бросать не стану… [2]
Когда то они любили друг друга. Он, высокий стройный шатен, она – кругленькая пампушка – хохотушка, сдобная как булочка, смешливая и простая. Когда-то она ждала его из армии, она писала ему письма. Он отвечал. Но сохранились только его письма потому что, мужчины, по всей видимости, менее сентиментальны. Их было великое множество, солдатских конвертиков, перетянутых алой тесемкой, как попало сваленных сейчас в мешках на чердаке. Я видела их и даже, к стыду своему, читала. Моя близкая подруга в старшем классе влюбилась в парня, который ушел в армию. Она взяла обязательство каждый день писать ему письма. Писали мы вдвоем – по очереди. День – она, день – я. Если совсем честно, то писали письма мы втроем. Третий был Олег. Потому что приближались выпускные экзамены, сконцентрироваться на письмах получалось все меньше и меньше. Тогда мы залазили на чердак, вытаскивали из середки какой нибудь конверт и просто переписывали содержимое, формируя новое письмо. Бравый военный парень, кстати, отвечавший особенно азартно исключительно на Олежкины письма, был в восторге от того, как его собеседница тонко разбирается в чувствах солдата, а на самом деле он и подумать не мог, что переписывается с тремя разными людьми, один из которых усатый волосатый пузатый мужик, угрюмо смотрящий на меня сейчас от того, что вместо пива я предложила ему только кефир.
Непонятное бурканье в животе у Олега переросло в хрюканье когда он узнал про то, что я собираюсь предпринять в дальнейшем.
-Делай что хочешь, но на обратном пути купи мне пива.
Дорога до ее дома была короткой. Даже, я бы сказала, чересчур короткой. Я не успела собраться с мыслями прежде чем моя рука уже тянулась к маленькой симпатичной кнопочке замка на деревянной ободранной калитке. Я помню. Я все хорошо помню в этом доме: от кустов роз, росших у ограды испокон веков, до каждой собаки, охранявшей сад. Одна, кстати, у них была особо противная потому что кусала всех без предупреждения. Сейчас же ко мне под ноги выкатился, скорее, белый мохнатый шарик, чем пес. Хозяйка вслед не вышла, калитка была открыта. Тем лучше, - подумала я.
Письма нашлись почти сразу. Вот они – по прежнему перетянутые разноцветными завязочками – веревками, когда то бережно уложенные и взлелеянные глубоким чувством, теперь изрядно потрепанные нелепые и покинутые. Мне не требовалось много времени для того, чтобы незамеченной выбраться из дома и прийти назад. Олег страдал по всем законам драматургии.
-Я не стану этого делать, слышишь…
-Олег, ты пива хочешь?
-!!!
-Тогда пиши.
-Давай так вышлем, зачем что-либо писать. Армия – не так уж и плоха, я тебе скажу по сравнению с семейной жизнью.
-Конверт подпиши своей рукой, я на почту отнесу.
-Думаешь, сработает?
-Будь спокоен.
-Слушай, уйди. Убери себя от меня, НЕНАВИЖУ всех особ женского пола. Измена у вас в крови, порочное племя. Вурдалаки. Кровопивцы.
И дальше в таком же роде.
Письма мы слали каждый день по старому адресу. Олег покорно относил их на почту. Сначала рассортировывали конвертики согласно хронологии, потом отчаялись собирать по кусочкам прошлое. Он стал уносить новенькие запечатанные уже не сургучом, а клеем пакетики, чтобы кидать в почтовый ящик всем скопом по нескольку штук.
Через два дня пришел первый ответ. Был он непонятного для меня содержания, поскольку касался сюжета письма. Мой давнишний и единственный друг, Олежка, скрипя душой и сердцем, искренне негодуя на свою прежнюю слабость, принялся читать свои же собственные письма от чего приходил сначала в состояние полного уныния, потом странным образом перевоплощался в прежнего ушастого озорного парня и с азартом смаковал подробности очередных увольнительных, рассказывая мне подробности, которыми навряд ли делился со своей женой.
К концу недели армию я возненавидела точно так же, как Олег женщин. Но странным образом, сам он заметно изменился, стал спокойным и деятельным. Однажды я застала его за написанием нового абзаца к письму, чуть позже заметила, что он переписывает письма на чистовую. С противоположной стороны, очевидно, интерес был проявлен по силе эмоционального воздействия примерно такой же. Письма от нее всегда приносил Олег. Только однажды я заметила на пороге Олегова сына – Дмитрия. Послания были такие длинные, что я начинала засыпать где-то на середине прочтения, один раз к письмам прилагались котлеты.
-Я сегодня в увольнительную иду.
-Слушай, это у Вас игра такая, вам просто скучно было, поэтому поругались? Ты мне нервы своими бравыми роскознями об армии трепешь больше, чем жене. Олег, иди мирись уже. У меня отпуск послезавтра закончится – я уеду.
-Все будет хорошо, девочка, я хочу чтобы ты поверила в то, что все может быть хорошо. Ну, не так как у нас, понимаешь. Ты как добрый сказочник поверила в сказку и меня заставила на минуту поверить. Но жизнь – это не сказка. Это гораздо хуже, скажу тебе. Не переживай за меня. Я иду на свидание. Мы решили вместе спрыгнуть с парашюта.
-!!! ? Парашют одеть не забудь.
-Кстати, мысль. Можно и не надевать...
Я видела блестки в его глазах и думала, что конфликт, практически, исчерпан. Через неделю, когда я уехала, они помирились. По крайней мере, так следовало из писем Олега, всегда мельком затрагивающих семейные отношения, зато охотно распространявшегося целый год после этого лета по поводу службы в армии в своих длинных пространных сумбурно написанных письмах.
На следующее лето я стояла у калитки дома, в котором долгие годы всегда была желанным гостем. Белый шарик – пудель визжа выкатился мне под ноги игриво подтявкивая не характерным для такой маленькой собачки басом. Хозяйка, появившаяся на пороге была несколько удивлена мне. Ее взгляд был чужой настолько, что я невольно опустила руку с ее плеча, после того, как мы торопливо расцеловались. Олег здесь больше не жил. Не было примирения, не было парашюта, не было радости прошедшего лета, не было ее ответов на его письма!!! Он сам их себе писал. А потом читал их мне при свечах. Были только котлеты, которые долговязый сын Олега принес со своего выпускного вечера, чтобы отметить это событие. Была пустота. Пустота. Пугающая, гремящая, визжащая как непутевая собака у меня под ногами, пустота в ее глазах.
***
Вечером мы пошли с Олегом гулять в парк. Мы всегда любили с ним дождь. Наверное, мы настолько разные, что кроме дождя у нас нет ничего общего. Поток с неба тек шикарный: серые тучи вместе со мной грозно изливали потоки брани Олегу на голову за то, что он потерял ключ от дома в одной особо протяженной лужи и теперь мы на четвереньках ползали с ним по асфальту явно при этом уже не пытаясь ничего найти, а просто получая удовольствие от процесса. Мы кидали друг в друга мелкие камешки, вымытые дождем, скапливающиеся в канавках, пускали в плаванье тонкие надломленные ветром прутики, упавшие с деревьев. Мы были счастливы вдвоем. Потому что связывала нас только дружба. И никакой любви.
-Ненавижу это слово, сладостно бурчал Олег себе под нос, доставая из кармана пластырь чтобы забинтовать покарябанную в кровь руку.
Мы похожи были на сумасшедших, ну и что с того? Прохожих в такое позднее время не бывает в этой заброшенной старой неуютной части парка. Да и что бы поменяло их появление? Какое дело человеку, умеющему писать письма самому себе до тех, кто их не читает? Та, перед которой было бы стыдно здесь не пройдет.
Примечания:
1-2. В работе использованы тексты Алексея Иващенко и Георгия Васильева.