Должен и сын кадетом стать

Должен и сын кадетом стать. рассказ

Александра Шахмагонова

ДОЛЖЕН И СЫН КАДЕТОМ СТАТЬ…

                Рассказ
      
        Жаркий полдень. На небе ни облачка. На пляже лежать невозможно, и Ксюша с четырёхлетним сынишкой Андрейкой укрылась от палящего солнца в кафе, расположенном в тенистом скверике. Трепетал на ветру огромный зонт над столиком. Шумел прибой за широкой золотистой полоской пляжа. Сизая дымка скрывала горизонт.
        На фоне этого марева кувыркался в небе маленький самолётик. На самом деле он, наверное, был не маленьким, но издалека казался игрушечным.
        В кафе ворвалась с шумом и гамом компания молодых людей и расположилась за соседним столиком. Ксюша недовольно покосилась на компанию, но недовольство сразу исчезло, потому что это были молодые симпатичные ребята, примерно её сверстники или чуточку постарше, все аккуратно подстриженные, опрятно одетые. Что-то знакомое было в них – вот такие же друзья у её брата, окончившего Тверское суворовское военное и Московское высшее общевойсковое командное училища, таким был и её Костя…
       Андрейка, наблюдавший за самолетиком, оставил это занятие и обратил всё внимание на ребят, расположившихся через столик от них. Ксюша чувствовала, что сынишку тянет мужская компания, чувствовала, что ему не хватает именно такого общения. Такое общение может дать только отец. Но Костя, который был его отцом и которого Андрейка никогда не видел, погиб где-то в горах Кавказа, сражённый в жестоком бою с бандитами.
        Сынишка с любопытством смотрел на молодых людей, и в глазах его читалась неизъяснимая, недетская грусть. Ксюша попробовала отвлечь его, напомнила о кувыркавшемся в небе самолетике. Ребёнка отвлечь легко. Посмотрев в небо, он громко сказал:
        – Играет, как маленький… Как бы в воду не упал.
        Самолётик описывал виражи. Андрейка неожиданно вскочил со стула и стал носиться по кафе, делая круги, словно подражая самолётику. Он жужжал, рычал, норовя пробегать как можно ближе к компании, чтобы привлечь к себе внимание. Неожиданно он оступился и наверняка бы упал, если б его буквально не поймал на лету один из молодых людей, продемонстрировав при этом удивительную реакцию.
        – Осторожнее, – сказал молодой человек, держа на руках Андрейку и направляясь к столику Ксюши. – Ну и сорванец у вас, – сказал он, обращаясь к ней. ¬– Быть ему лётчиком.
        – Десантником, – поправил кто-то из сидевших за столом.
        – А мой папа был десантником, – заявил Андрейка.
        – Почему был? – спросил молодой человек, всё ещё державший Андрейку на руках.
        – Погиб он, – буркнула Ксюша, приподнимаясь навстречу и протягивая руки, чтобы взять сынишку.
        – Извините, – сказал молодой человек, передавая мальчишку в руки матери и внимательно глядя то на неё, то на Андрейку.
        Компания за столом притихла. Теперь всё внимание было обращено на Ксюшу. И вдруг до её слуха донеслась произнесённая кем-то фраза:
        – Смотри, как пацан на Костика нашего похож.
        – Похож! – ответил другой и тут же прибавил. – Но ведь Костик-то даже женат не был.               
        Ксюша встрепенулась, посмотрела своими грустными карими глазами на молодого человека, который всё ещё оставался возле её столика, и тихо спросила:
        – А что случилось с вашим другом?
        – Погиб в горячей точке, – ответил молодой человек.
        – А как его фамилия? – снова спросила Ксюша.
        – Максимов… Лейтенант Константин Максимов.
        – Выпускник Рязанского десантного?! – не то спрашивая, не то утверждая, воскликнула Ксюша, и вся компания, с шумом отодвинув стулья, окружила её.
        Только теперь Ксюша заметила, что у одного из ребят рука в чёрной перчатке. У другого – шрам на шее, который он старается прикрыть поднятым воротничком рубашки.    
        – Ну, дела, – проговорил паренёк, машинально поправляя на руке чёрную перчатку. – А мы и не знали, что Костик женился…
       – Он не успел, – выдавила из себя Ксюша. – Мы встретились здесь, в Геленджике. Он был в своём первом отпуске, после которого…
       – После которого мы попали туда, – прибавил молодой человек со шрамом, вкладывая особую интонацию в слово «туда» и не желая, видимо, уточнять, что имеет в виду горячую точку.
        – Закончили об этом, – остановил дальнейшее обсуждение проблемы молодой человек, избавивший Андрейку от падения на пол и теперь полагавший себя знакомым, более близким. – Факт на лицо… Вылитый Костик, – заявил он, снова забирая Андрейку на руки: – Прошу к нашему столу, – обратился он к Ксюше, протягивая свободную руку, чтобы помочь ей встать.
        Ксюша оперлась на руку. Она была в каком-то отрешённом состоянии. Молодой человек усадил её рядом с собою на уже принесённый товарищем стул и предложил:
        – Давайте знакомиться. Меня зовут Стас, а это, – указал на молодого человека со шрамом: – Иван.
        – Алексей, – назвался молодой человек с рукой в чёрной перчатке.
        – Василий, – сказал четвёртый.
        – Вот, собрались вместе отдохнуть на море перед новой командировкой «туда», – пояснил Стас.
        – Только мне уж путь с ними заказан, – с грустью вставил Алексей, кивком головы указав на чёрную перчатку.
        – Ты уже своё слово там сказал, – заявил Стас. – Ты свой долг исполнил.
        Ксюша стала, наконец, возвращаться в реальность.
        – Ксения, – назвалась она и тут же молвила, скорее утверждая, нежели спрашивая: – Вы дружили с Костей!? Вы учились с ним вместе.
        – Мы прошли вместе Тверское суворовское и Рязанское десантное. Мы и «там» были вместе, – сказал Стас с тяжёлым вздохом.
        Он явно верховодил в компании и явно стремился уделить Ксюше внимание большее, чем другие. Андрейку он так и не отпускал от себя, усадив на колени. И тот даже не стремился вырваться из рук, чтобы озоровать так, как недавно озоровал, будучи с мамой.
        Ветерок с моря подул сильнее. Дымка вдали потемнела и стала медленно превращаться в тучу. Самолётик исчез, прекратив свои акробатические упражнения, казавшиеся столь забавными издали. Отдалённые раскаты грома создавали тревожную обстановку. Они словно создавали особый фон. Они словно изображали отдалённую канонаду. Впрочем, Ксюша не ведала, что такое артиллерийская канонада – к большому счастью, не ведала. А вот ребята, которые сейчас окружали её, не только слышали, но и испытали на себе вражеский огонь, причём огонь коварный и подлый – по большей части из-за угла и в спину. Таков был нынешний враг…   
        – Как погиб Костя? – тихо, с дрожью в голосе, спросила Ксюша.
        – Зачем вам это знать? – проговорил Алексей, поправляя здоровой рукой перчатку.
        – Костя – моя первая и единственная любовь в жизни, – также тяжело и тихо проговорила Ксюша. – Я хочу о нём знать всё, ведь у меня, – она не договорила, потому что голос дрогнул, и кивком головы указала на Андрейку.
        Вдали громыхало всё отчётливее, всё тревожнее. Ветерок свежел, и море шумно отзывалось на перемену погоды. Геленджикская бухта скрадывала его волнение, но вдали, там, где виднелись на выходе из бухты песчаные клинья, врезающиеся в море, уже кипели пенные светло-серые буруны.
        Ксюша долго смотрела вдаль, справляясь с комком, подступившим к горлу. В душе у неё всё волновалось, как эти буруны, и наполнялось тревогой, как и вся атмосфера вокруг. Что тревожило её? Что пугало? Быть может то, что она хотела сейчас услышать. И одновременно услышать боялась.
        Мягкий голос Стаса прозвучал успокоительно:
        – Конечно, конечно. Вы, конечно, должны знать.
        – Это тяжело, – не сдавался Алексей.
        Повисла тишина, нарушаемая лишь канонадой грома. Ксюша молчала, словно решая, повторить ли свою просьбу.
        – Да, это тяжело, – наконец, молвила она тихо. – Но, тем не менее, я хочу, что бы мне всё рассказали. Быть может, я когда-то решусь рассказать это Андрейке. Наши дети должны знать, чего стоил мир, завоёванный для них.
        – Да, необычно звучит, – сказал Стас. – Мир, завоёванный среди мира. Впрочем, мира скорее кажущегося. Мира – очень зыбкого.
        Алексей взял здоровой рукой графинчик, стоявший на столе, попросил:
        – Василёк, организуй чистую рюмочку, – и, подумав, пояснил Ксюше, оказавшейся столь неожиданно в компании в общем-то незнакомых молодых людей: – Вы не думайте, мы не любители этого дела. Просто хотели по пятьдесят граммов за встречу, а теперь и сам Бог велел. За тех, кого уже нет с нами. За Костика…
       Собственно, Ксюшу это уточнение и не удивило. Она знала многих друзей и однокашников своего брата, но не знала таких, которые бы тяготели к зелёному змию.
        – Мне только капельку, – сказала она. – Я совсем не пью, тем более коньяк.
        Ей налили самую малость, и Стас сказал, вставая и поднимая рюмку левой рукой, поскольку в правой он по-прежнему держал притихшего Андрейку:
        – За нашего дорогого друга лейтенанта Константина Максимова и за всех тех, кто отдал жизнь за Отечество.
        Загремели отодвигаемые стулья. Все выпили молча, не чокаясь. Выпили в звенящей тишине. Даже отдалённые раскаты грома притихли на минуту.
А потому громовыми раскатами прозвучали слова Алексея:
        – Удар нам нанесли, как и обычно «там» коварно, из-за угла. Мы сопровождали колонну с продовольствием для местных жителей. Вспыхнул бой – сильный бой. Мою боевую машину подбили. Костя вытащил меня из неё, как мне потом сказали, почти бездыханного. Кровь хлестала. Чуть-чуть и ничто бы уже не спасло. Я не помню, ничего не помню. Был без сознания. Только вспышка – и провал. Мне рассказали они, – кивком указал он на своих товарищей. – Костя тащил меня на себе, ползком к своей машине…
       Ксюша слегка стиснула зубы, поднесла к глазам платочек. Но Алексей замолчал и отвернулся. Продолжил Стас:
        – Когда Костик передавал Алексея ребятам, чтобы укрыли его в десантном отделении, в боевую машину попала граната, выпущенная из гранатомёта. Алексею оторвало руку по локоть, а Костю сразило наповал.
        – Я живу только благодаря ему, – проговорил Алексей с надрывом. – А ему ведь тоже хотелось жить, тем более растить сына.
        – Костя даже не знал о том, что будет сын. Андрейка родился после того, как стало известно, что, – Ксюша не договорила и отвернулась, чтобы скрыть слезы, выступившие на глазах.    
        – Я говорил, что не надо рассказывать, – со вздохом произнёс Алексей. – Только душу растравили.
        – Нет, нет, надо… Теперь я знаю, – сказала Ксюша. – Я не сомневалась, что он погиб как герой, но теперь знаю.
        – Он награжден орденом, – поспешил сообщить Стас и прибавил: – Посмертно награждён.
        – Я даже не знаю, где похоронен Костя, – с грустью сказала Ксюша, – Когда он перестал писать, я попросила брата навести справки. Брат у меня военный журналист. Он и принёс страшную весть. Хотела я найти родителей Кости. Это уже потом, когда появился Андрейка. Но что я могла сказать им? Представляете, является какая-то девица и заявляет, что у неё родился Костин сын, а их внук. Какая могла быть реакция?
        – Это вы зря, – возразил Алексей. – Родители у Костика очень хорошие. Я бывал у него в гостях. Есть в Московской области небольшой городок со странным названием Рошаль. До революции он Крестовым Бродом звался. А потом вот дали имя неведомого никому в городе красного разбойника.
        – Костя мне рассказывал, – отозвалась Ксюша.               
        – Впрочем, это к делу не относится. Родители хорошие. Надо бы вам у них побывать. Им то какая радость.
        – Не знаю, – молвила Ксюша. – Я подумаю.
        – Ну, вот что, друзья, – сказал Стас. – Утомили мы Ксюшу. Да и дождь собирается, а здесь от дождя не укрыться. Я предлагаю перед уходом ещё один тост, – и когда разлили остатки коньяка, продолжил: – Давайте за то, что бы вырос Андрейка таким, каким был его отец. Он ведь славным был, наш Костик.
        Стас хотел ещё что-то сказать, голос его дрогнул, и он молча пригубил рюмку.
        Грохотало всё отчётливее, свинцовая туча закрывала уже значительную часть небесного свода.
        – Я провожу Ксюшу, – сказал Стас, и товарищи не возражали, понимая, что ему хочется поговорить с нею о чём-то наедине.
        – Не стоит беспокоиться, – попыталась возразить Ксюша, но Стас был неумолим.
        – Нет, нет, гроза надвигается, а вы с малышом, – твёрдо сказал он. – Доведу  вас до дома, и тогда буду спокойным.
        Дом, где гостила у бабушки Ксюша, был недалеко, и всё же до дождя они не успели.
        Оглушительный треск над головами известил о начале грозы, сопровождаемой ливнем.
        Укрывая обеими руками Андрейку, Стас уже за калиткой палисадника передал его Ксюше.
        – Заходите в дом, – предложила она, стараясь перекричать грозовые раскаты. – Ведь до нитки промокли.
        – Не размокну, не сахарный, – весело отозвался Стас. – Или не десантник я?! Счастливо вам… Берегите своего замечательного малыша. Я побежал.
        Стас скрылся за стеною ливня. Бабушка вышла навстречу, укрываясь прозрачным дождевиком. Она набросила его на Ксюшу и взяла за ручку Андрейку.
        – Быстро в дом, – сказала она. – Нужно сменить промокшую одежду.
        Но Ксюша осталась на веранде и долго стояла, всматриваясь вдаль, словно надеясь на то, что вернётся этот добрый, замечательный молодой человек. Но бушевала гроза, и непроницаемой оставалась стена ливня, скрывшая его из глаз.
        Ксюша присела в кресло на веранде, не замечая промокшей до нитки одежды. Ветер стих, потоки воды падали почти отвесно, и на веранде было тепло. Гроза не спугнула летний зной, укрывшийся от дождя в недоступных для ливневых потоков местах.
        «Боже мой! Как же давно всё это было. Как давно. А ведь ужасно, просто ужасно. Я ведь стала забывать Костю. А вот сегодня всё высветилось так, словно рассталась с ним вчера».

                *   *   *

        …То лето выдалось дождливым. Дни стояли пасмурные, хмурые. Позади были вступительные экзамены в медицинский институт, и вот настал тот решающий час, когда надо было идти в приёмную комиссию, чтобы узнать результаты двухнедельных битв за право стать студенткой. Собственно, она чувствовала: битвы выдержаны. Однако, это, против ожидания, не вызывало особенной радости.
        В то утро Ксюша в задумчивости стояла у подоконника, с грустью смотрела на плачущие оконные стёкла. Вспоминались выпускные экзамены и получение аттестата, выпускной бал и прощание с друзьями.               
        «Разлетелись птички из школьного гнезда», – думала Ксюша, и на память приходили прощальные аккорды выпускного вальса, написанного одноклассником на её стихи.

                Для нас звучит последний звонок,
                Прощаемся мы со школой,
                Но помним, как на её порог
                Ступили стайкой весёлой…

       Одноклассник играл на рояле, Ксюша пела, а все танцевали. Потом она читала свои стихи, посвящённые выпуску:

                Что же нам шепчет вальс выпускной,
                В жизнь отворяя для нас окно?
                Шепчет: «На детство ты оглянись
                И с беззаботным детством простись!»…
      
        И многие девчонки плакали, потому что прощаться приходилось и с детством, и с друзьями:

                Что же нам шепчет вальс выпускной?
                «Время закончилось детских снов.
                Но, выбирая свой в жизни путь,
                Ты о друзьях своих не позабудь!».

        Все прочили Ксюше литературную стезю, но она выбрала, правда, не без настояний матери, медицину и с первого раза поступила в институт. Когда они с мамой нашли в списке зачисленных в институт уже не абитуриентов, а студентов её – Ксению Терехову, мама радостно сказала:
        – Теперь можем со спокойной совестью брать билеты.
        – Ура! Едем к бабушке! – воскликнула Ксюша.
        Они тут же позвонили папе и попросили достать билеты как можно быстрее. В Москве уже делать было нечего, а в Подмосковье купанья в тот год не было. Как зарядил дождик с конца июня, так почти и не прекращался.
        И вот до отъезда осталось менее суток. Какие-то неясные предчувствия тревожили Ксюшу. Она вступала в новую, неизведанную взрослую жизнь, по существу оставаясь ребёнком, и эта жизнь пугала её. Что ожидало её этим летом, точнее, в конце этого сложного, насыщенного экзаменами лета. Да, она успешно сдала и выпускные, и вступительные экзамены, но ей казалось, что это ещё не всё, что ещё ждут её впереди испытания. Ждут иные экзамены, которые теперь придётся сдавать каждый год, каждый месяц, каждый день – экзамены на право быть человеком в понятном и непонятном значении этого слова. Сердечко замирало от мыслей о том, сколько всего таит взрослая жизнь.
        Выехали они с мамой утренним поездом. Папа стоял на перроне, скрываясь под большим чёрным зонтиком, которым пользоваться не любил, но без которого тем летом обойтись было нельзя.
        – Ну, вот, наконец, начались у меня каникулы, – сказала Ксюша, удобно устраиваясь на своём диване.
        Папа взял им билеты в спальный вагон, ибо других не признавал и как в них можно ездить, представлял себе слабо.
        Поезд отправился от Казанского вокзала. Скоро промелькнули Выхино, Люберцы. Ксюша как всегда припала к окну, чтобы не пропустить станцию Красково, куда частенько ездила с родителями к родственникам, когда ещё у папы не было машины.
        Здесь она шествовала за ручку с мамой, будучи ещё маленьким клопиком, здесь бегала наперегонки со старшим братиком, оставляя позади родителей, когда подросла. Красково промелькнуло, тускло блеснув лужами на платформе. И всё-таки беззаботной и радостной обещала быть эта поездка перед первым шагом во взрослую жизнь, перед первыми испытаниями.
        – Бедненький папа, – сказала Ксюша. – Почему мы его не уговорили поехать с нами?
        – Он найдёт, чем заняться, – нервозно отозвалась мать.
        – Опять ты за своё, – заметила Ксюша и снова уставилась в окно. – Слушаешь всяких бабок-аллок, да бабок-людок – патологических сплетниц.
        В дверь постучали, и через минуту на столе уже стоял завтрак, столь обильный, что его хватило бы и на обед, а, может быть, и на ужин.
        Ксюше есть не хотелось, но, с другой стороны, еда помогала убить время, которое тянулось очень медленно, наверное, потому, что хотелось быстрее попасть к бабушке, ведь не была она у неё уже года два.
        «Как там боевой пёс Тишка? Как кошечка Шаня? – думала Ксюша. – И вообще, как всё там? Друзья детства, наверное, уж выросли и разлетелись, кто куда?».
        Мама раскрыла какой-то бульварный роман какой-то очередной Дурыниной и равнодушно, без всяких эмоций пробегала глазами по строчкам – романы были все одинаковы и, наверное, вполне можно было прочитать через несколько лет уже читанный ранее, даже не заметив этого. Ксюша не любила читать эту дребедень, которая лишь отнимала время. В школе у неё была очень хорошая учительница по литературе – Валерия Павловна – которая сумела привить вкус к классике. Классика, как она любила повторять, это доброе и вечное. А любовные романы – это для тех, кому думать не хочется, а хочется читать и мечтать. Словом, маниловщина. 
        Именно Валерия Павловна обратила внимание на то, что говорил о чтении римский писатель и философ Сенека: «Даже самое полезное не приносит пользы на лету. Во множестве книги лишь рассеивают нас. Поэтому, если не можешь прочесть всё, что имеешь, имей столько, сколько прочтёшь, – и довольно». Он наставлял в знаменитых письмах к Луцилию: «Читай всегда признанных писателей, а если вздумается порой отвлечься на другое, возвращайся к оставленному… Я и сам так делаю: из многого прочитанного что-нибудь одно запоминаю».
        Отчасти поэтому Ксюша взялась перечитывать Бунина и Тургенева, и ей не хотелось расставаться с героями книги, но тревоги минувших дней утомили её, и сон сразу сковал веки, едва она прикоснулась к подушке.
        А утром её разбудило яркое солнце. Лучи его ворвались в купе сквозь вагонное окошко, которое они с мамой забыли зашторить перед сном. Поезд уже не летел стремглав, как ночью, он тихо подкрадывался к морю и к городу на море с таким знакомым с детства названием Новороссийск.
        И вот, наконец, показался вокзал, а за окошком поплыла платформа, на которой были встречающие, одетые совсем не так, как провожавшие в Москве. На платформе – ни зонтика, потому что на небе – ни облачка.
        Такси отыскалось сразу, и через несколько десятков минут, они уже входили во дворик бабушкиного дома. Навстречу с радостным от переполнявших его чувств лаем бросился Тиша, вымахавший невероятно. Он едва не сбил с ног Ксюшу, но тут же, оставив её в покое, попытался лизнуть в лицо Ксюшину маму. Бабушка уже спешила к ним, добродушно ругаясь:
        – Тиша, поганец ты этакий, не мешай – и, всплеснув руками, воскликнула: – Внученька! Какая же ты стала взрослая!
        – Не только я. Вон кустарник разросся, да и берёзки под окном. Дома не видно.
        Но дорожка к веранде была всё та же, мощёная плитами. И банька прежняя, и гостевой домик, и столик под окнами в тени деревьев. Здесь прошло Ксюшино детство. Родители не стали отдавать её в детский сад. Да и первые два класса начальной школы она училась здесь, оставшись жить у бабушки, потому что папа был на горячей точке, а маме забот хватало со старшим сыном, который преуспевал в бальных танцах и непрерывно участвовал в конкурсах.
        Едва ступив в дом, Ксюша вспомнила и колыбельные песенки, которые напевала ей бабушка, и сказки, которые читала перед сном. А за окошком был столик в тени виноградника. Здесь Ксюша всю осень до наступления холодов учила уроки, а в свободное время играла с подружками в куклы, которым бабушка шила платьишки. Ксюшины куклы и платьишки сохранились в бабушкином шкафчике. Бабушка достала игрушки. Ксюша тут же нашла свою любимую куклу с двумя косичками и воскликнула:
        – Как же здорово, Бабушка, что ты её сохранила. Она как новенькая…
       – Это же память о твоём детстве, – сказала бабушка. – Как же я могла не сохранить, внученька?! Ну да соловья баснями не кормят. Пока мама вещи разбирает, давай с тобой стол накроем.
        – А вот теперь и я могу тебя кое в чём просветить, – весело отозвалась Ксюша, выходя вслед за бабушкой на улицу. – Недавно я нашла у папы книжку писателя Югова «Думы о Русском Слове». Там объясняются многие пословицы. Представляешь, оказывается, звучит она так – не «соловья баснями не кормят», а «соловья басни не кормят».
        За обедом бабушка сообщила:
        – Завтра у нас большой авиационный праздник.
        – Здорово! – воскликнула Ксюша. – Обязательно схожу.
        – И твоя подружка Наташка собирается, – сказала бабушка. – Вчера уж заходила. Спрашивала, когда ты приедешь.
        – Наташка! – радостно проговорила Ксюша. – Она тоже приехала?
        – Да уж с неделю здесь. Да, кстати, легка на помине. Уже примчалась, –  кивнула бабушка на окно. – Сказала ведь, чтоб вечерком зашла – дала тебе с дороги отдохнуть. Так нет, не удержалась!
        Ксюша поспешила навстречу подруге, восклицая:
        – Ой, Наталка, как ты изменилась! Вымахала…
       – Да, уж. Стала каланча каланчой. Проблемы. Каблуки не оденешь. А ты у нас словно берёзка стройная и рост идеальный, – тараторила Наташа. – Рассказывай. Поступила в свой Медицинский?
        – Поступила. А ты?
        – В педагогический, – сообщила Наташа и прибавила: – А вот тебе надо было в журналистику идти. Твои письма, как рассказы читаются.
        – Мама настояла на медицинском, – сообщила Ксюша. – Ну а писать медицина не помешает. Сколько писателей из врачей! Чехов, Вересаев…
       Наташа увидела лежавшую на столе любимую Ксюшину куклу и воскликнула:
        – Надо же!? До сих пор цела.
        У куклы были такие же светло-русые волосы, как у Наташи.
        – Помнишь, мой брат заявил, что эта кукла на тебя похожа, – сказала Ксюша. – Он ещё сказал, что она такая же красивая, как ты.
        – Ну, и комплимент! – смеясь, ответила Наташа. – Кукла на меня похожа или я на куклу. Я что ж кукла что ли?!
        – Это он по-доброму. Ты была действительно, как куколка. Он даже в тебя влюблялся, хоть ты и моложе его. Ты лучше расскажи о наших ребятах. Где сейчас Лиза? – поинтересовалась Ксюша.
        – В технический вуз поступила. Будет заниматься компьютерами. Она ж у нас всегда на физике и математике была помешана.
        – А мечтала стать географом! – напомнила Ксюша.
        – Это в детстве. С годами всё меняется. Ты ведь тоже в детстве говорила, что будешь писательницей.
        Ксюша стала расспрашивать о ребятах, с которыми училась в начальной школе, а потом общалась, когда летом отдыхала у бабушки. Оказалось, что многие разъехались из Геленджика, а те, что остались, устроились кто как мог. Некоторые уже переженились.
        – Куда ж так рано? – подивилась Ксюша. – Как к этому родители относятся?
        – По разному. Вон Сёмка с Валькой просто так живут.
        – А что ж не женятся?
        – Думают, – пожав плечами, сказала Наташа.
        – А если не надумают?
        – Значит, не надумают.
        – Но это же, – Ксюша развела руками и сделала паузу, подбирая слова. – Это как же так? А если они расстанутся?
        – Ну и что? – удивилась Наташа.
        – Как же она потом замуж выйдет?
        – Как, как, – с раздражением заявила Наташа. – Молча…
       – Что значит «молча»? Не узнаю тебя, Наташка. Что за жаргон?
        – Выйдет, как все.
        – То есть как это, как все? – возмутилась Ксюша.
        – Я вообще не понимаю, о чём ты говоришь, – буркнула Наташа.
        – Ты прекрасно всё понимаешь, по глазам вижу, что понимаешь. Может, и у тебя кто-то уже был?
        – А что здесь такого?
        Ксюша отложила куклу и внимательно посмотрела в глаза подруге. Она в чём-то уже переставала понимать её. Что случилось? Почему такая вольность в мыслях и оценках поступков друзей?
        – Ты слышала о Законах РИТА? – спросила Ксюша.
        – Это что ещё за законы? – поинтересовалась Наташа.
        – Они говорят о том, что первый мужчина в жизни женщины становится генетическим отцом всех её последующих детей.
        – Чушь какая-то, – попыталась отмахнуться Наташа.
        – Отчего же, чушь. Впервые я прочитала об этом в монастырском журнале. Папе прислали. А недавно я эти законы в Интернете нашла.
        – Ну и что там говорится? – недоверчиво, но со скрытым интересом, проговорила Наташа.
        – Много чего. Двумя словами не скажешь. Словом, гласят они о необходимости сохранять себя в чистоте до замужества.
        – Ой, ой, ой!.. Да кто ж нынче это хранит? Да и для кого? Ну и сказанула, подруга моя милая.
        – Давай оставим эту тему, – перебила Ксюша.
        – Декларировать легко. – заявила Наташа. – Но погляжу на тебя, как втюришься в кого… Что тогда?
        – Я думаю, что этого не будет, – уверенно заявила Ксюша. – Мне надо сначала институт закончить.
        – Ну, ну, – с усмешкой сказала Наташа, – Я бы не зарекалась!
        – И всё же давай сменим разговор. Не хватало нам ещё поссориться.
        Они ещё немного поговорили на разные, отвлечённые темы. Наконец, Наташа заявила:
        – Мне пора. До завтра. Зайду за тобой.
        В тот день Ксюша долго не могла заснуть, размышляя над тем, что услышала от подруги. Её удивило то, что Наташа с такою лёгкостью говорила о добрачных отношениях. Прежде она такой не была.
        «Как же всё-таки это наше вольное время меняет людей! – думала она. – Никакого стыда. Гражданские браки какие-то выдумали. Вон бабушка всегда говорила, что гражданский брак – это брак, заключённый без венчания в церкви, а сожительство без регистрации – просто блуд. Почему моё поколение такое бестолковое и безграмотное? Почему попираются все старые добрые традиции?».
        Она вспомнила слова Наташи о том, что никто не застрахован от увлечений, но тут же решила, что уж с кем, с кем, а с нею ничего непредвиденного не произойдёт. Она ещё не знала, что подобная безапелляционность в мыслях не может спасти от того, чему, как говорят, суждено случиться.
        «Но отчего же мне так тревожно?», – думала она, не понимая своего состояния. Быть может, виною тому была луна, посылавшая на землю свой мертвенно-бледный свет, который проникал сквозь занавески, придавая её столь привычной и родной девичьей комнатке, некоторую таинственность и загадочность. Она встала, подошла к окну и долго смотрела вдаль, туда, где за ночною пеленой плескалось море, днём такое ласковое и нежное, а ночью пугающее своими скрытыми от глаз и грозно урчащими волнами.
        Ксюша вспомнила Пушкина:
                Сквозь волнистые туманы
                Пробирается луна,
                На печальные поляны
                Льёт печальный свет она.
        Ей почему-то стало грустно. Она немного постояла у окна, глядя на тёмный дворик, лишь у калитки освещённый светом уличного фонаря. Её снова томили какие-то неясные предчувствия, но она не могла понять какие.
        Вспомнились строчки уже современного поэта:

                Но коли Богом будет мне дана
                Любовь, чтоб свет возжечь неистребимый,
                Прошу: «Скажи, мятежная Луна,
                Найду ль его и буду ли любимой?

        Она прошептала наизусть, заменив лишь «любимым» на «любимой» и вспомнила дальше:   
               
                Луна молчит. Свет лунный леденит,
                Ведь он лишь отблеск солнечного света.
                Как страсть пустая – отблеск той Любви,
                Что Божиим дыханием согрета!

        «Как хорошо сказано, – подумала она, глядя на луну. – А, может, всё придумано, и нет на свете никакой любви? Только вот это Наташкино «молча» с кем придётся? Фу, какая гадость…».

                «Но, может, образ тот, – ответь, Луна, –
                Всего лишь призрак, а за занавеской
                Закрыла всё седая пелена,
                И в пелене той мутной пляшут бесы?!

        «Нет, нет и нет… Как же там, дальше?!»

                Мы к свету Божьим Промыслом идём,
                А падаем мы Божьим попущеньем.
                Бог может всё, и наша сила в Нём,
                Но в воле нашей взлёты и паденья!

        Ксюша не была верующей, но не была и неверующей, ибо её воспитывала бабушка, которая с великим почтением относилась ко всему Божественному. Ксюша не была верующей, но с уважением относилась к тем, кто видел в вере что-то высшее, светлое, пусть даже пока и не совсем понятное ей.
        Всё чаще она то в одной, то в другой книге находила размышления о вере, мысли о Боге. Сначала она относилась к этому, как к преданиям старины глубокой, которые надо уважать, а уважать традиции предков учил её и отец. Она носила крестик, но не ходила в храм, она не соблюдала постов и не молилась, но замирала внутренне, когда слышала разговоры на духовные темы.
        Промысел Божий?! Что это? Что ждёт её в жизни? Промысел или попущение Божье? Она так и заснула, не решив для себя этот пока ещё трудно решаемый вопрос, подумав, перед тем как заснуть, что обо всём этом надо бы спросить у бабушки.
        А утром и следа не осталось от тревожных мыслей. Бабушка зашла в комнату, отодвинула занавеску, и ворвались через окно яркие лучи южного солнца. Они ещё не были знойными, но день обещал быть жарким.
        Мама ушла на рынок, и завтракали вдвоём с бабушкой. Ксюша рассказала о вчерашнем разговоре с Наташей. Бабушка покачала головой и назидательно молвила:
        – Сейчас, внученька, время тяжёлое, непонятное. Подальше надо держаться от случайных знакомств. Все в юности влюбляются, но худо бывает тем, кто теряет при этом голову и забывает пословицу: «Береги платье снову, а честь – смолоду!». Смотри, не наделай сама ошибок, которые сейчас осуждаешь.
       – Будь спокойна за меня, – заявила Ксюша уверенно, совершенно забыв о своём желании поговорить с бабушкой на духовные темы. – Уж я то ошибок не наделаю!
        Вскоре пришла Наташа, и девочки отправились на берег моря, откуда очень хорошо было видно воздушный праздник. Грохот стоял неимоверный. Самолёты кружили над морем, проносились близ берега почти над самым пляжем, взмывали в ясное безоблачное небо и кувыркались там в лучах солнца, выполняя замысловатые фигуры высшего пилотажа.
        Ксюша с Наташей заняли место под тентом, чтобы не обгореть. Ксюша была белым бела, не то, что её подруга, сверкающая золотистым загаром. Вскоре рядом остановился юноша приятной наружности, подтянутый, стройный. Он поглядывал на девушек с явным интересом, а иногда довольно толково комментировал происходящее в небе, якобы обращаясь к босоногим мальчишкам, усевшимся на парапете, но делал это так, чтобы непременно слышали девушки. Он называл типы самолетов, фигуры высшего пилотажа. Заметив, что девушки прислушиваются к тому, что он говорит, юноша приблизился и стал рассказывать уже непосредственно для них.
        Самолёты–амфибии садились на воду и снова взлетали, поднимая мириады брызг. Один огромный самолёт, снижаясь, сбросил шквал воды, и юноша пояснил, что предназначен он для тушения пожаров.
        – Уникальная машина. Иностранцы заказывают её у нас, потому что таких у них нет. Да и не умеют они делать такие. Для МЧС эти самолеты просто незаменимы.
        – Откуда вы всё это знаете? – спросила Ксюша. – Вы имеете отношение к авиации? Лётчик или, скорее, курсант лётного училища?
        – Нет, я десантник. В этом году окончил Рязанское высшее воздушно-десантное училище. А вы? Кстати, как вас зовут?
        – Меня – Ксюша. А это Наташа. Моя подруга детства.
        – Костя, – ответил парень и в свою очередь спросил: – А почему Наташа так загорела, а Ксюша совсем беленькая?
        – Я только сегодня приехала, – пояснила Ксюша. – А Наташа здесь живёт, да и учится рядом, в Новороссийске.
        – А я из Подмосковья, – сказал Константин. – Здесь же у родственников отдыхаю.
        После окончания авиационного праздника они гуляли по набережной, разговаривая и об учёбе, и о планах на будущее.
        – Я ведь до Рязанского десантного окончил Тверское суворовское военное училище, – сообщил Костя.
        – Надо же! – воскликнула Ксюша, – Мой брат тоже учился там. Только он постарше.
        – А когда нашу кадетку окончил?
        – Да уж с десяток лет прошло. После Московского ВОКУ он уж и повоевать успел.
        – А что такое кадетка? – поинтересовалась Наташа. – И вока что такое?
        – Не вока, а ВОКУ, – рассмеявшись, пояснила Ксюша. – Это Московское высшее общевойсковое командное училище.
        – А кадеткой мы зовём суворовское училище, – вставил Константин.
        – Не вижу связи, – вопросительно посмотрев на него, молвила Наташа. – Почему суворовское училище зовёте кадеткой?
        – Сейчас поясню, – охотно отозвался Константин. – Дело в том, что суворовские училища создавались по типу кадетских корпусов. Основал их Сталин в сорок третьем году, причём в постановлении так и было записано: образовать суворовские военные училища по типу старых кадетских корпусов.
        – А когда кадетские корпуса были созданы? – снова спросила Наташа.
        – Это давно. Кажется, ещё при Петре Первом, – неуверенно сказал Костя.
        – При Императрице Анне Иоанновне, – уточнила Ксюша.
        – Не самое лучшее время, – поморщился Костя и, чтобы загладить своё неведение, поспешил показать познания в истории: – Бироновщина -  ужасное время.
        – И, тем не менее, это случилось именно при Анне Иоанновне, - повторила Ксюша и рассказала, что 23 июля 1731 года по предложению фельдмаршала Миниха Анна Иоанновна издала указ об учреждении корпуса кадет.
        – А кто такой Миних? – поинтересовалась Наташа.
        – Он был Президентом военной коллегии при Анне Иоанновне.
        – Иностранец?
        – Пётр Первый звал его: «мой русский немец», – пояснила Ксюша.
        Они медленно шли по набережной, увлечённые разговором, и Ксюша не могла не заметить, что Константин, поначалу чаще поглядывавший в сторону Наташи, стал уделять всё большее внимание ей, видимо, поражённый её познаниями, которые она преподносила бойко, с удивительной лёгкостью, сама того от себя не ожидая.
          – Быть может, именно потому, что предлагал создать корпус немец, и было подобрано слово кадет, изначально не у нас употребительное, – родолжала Ксюша. – Кадет – в переводе с французского, младший, несовершеннолетний. Во Франции так звали молодых дворян, сызмальства обучавшихся в специальных военных школах. Так их величали до тех пор, пока они не становились офицерами.
        – Кадет, – с интересом проговорил Костя. – Почему кадет? Есть какое-то объяснение этому слову?
        Ксюша видела, как он заинтересован, и прекрасно понимала, почему. Отец рассказывал ей, что ещё он и его однокашники, учившиеся в суворовском училище в семидесятые годы, звали другу друга кадетами, хотя это не то чтоб преследовалось, но, во всяком случае, в то время не одобрялось командирами. Но самое главное, никто из них тогда почти ничего не знал о кадетах. Или, если даже знал, то самую малость. У отца хранилась тоненькая детская книжечка, автор которой уже забылся. Но он, этот автор, описывал своё детство и без особого уважения упоминал о кадете, изображённом на картинке в красивой чёрной форме с алыми лампасами и алым околышем на фуражке. Книга была написана стихами или, если точнее, то их подобием, то есть зарифмованными строками. Одно четверостишие запомнилось:

                …А с ней был маленький кадет,
             Как офицерик был одет,
             И хвастал перед нами
            Мундиром с галунами.

        Действительно, очень красиво смотрелся стоячий воротник, украшенный галунами. Отец был изображён на фотографиях в суворовской форме, сохранившей основы кадетской, то есть с роскошными галунами. Но когда учился брат, галуны уже убрали, как убрали и надписи на погонах, обозначающие принадлежность к училищу. У отца было начертано на погонах Кл СВУ, то есть, Калининское суворовское военное училище, а у брата уже только СВУ, хотя, после переименования училища вместе с городом в Тверское, должно было значиться, как считали отец и брат, Тв СВУ.
        – А всё-таки, как переводится кадет? – спросила Наташа, скорее не из интереса к этому слову, а из отчаянного желания привлечь к себе внимание Кости.
        Она спросила у него, но ответила Ксюша:
        – «Кадет» произошло от уменьшительного «капдет», что на гасконском наречии означает «капителлеум» или «маленький капитан», в другой интерпретации – «маленький глава». Кадетские корпуса у нас существовали вплоть до революции, а некоторые даже и после революции за рубежом, в частности, в Югославии. Кстати, первоначально, в июле тысяча семьсот тридцать первого года Миних предложил назвать классы по подготовке офицеров «Рыцарской академией». Так они звались вплоть до февраля следующего года, а в феврале указом Императрицы был открыт корпус.
        – Откуда ты всё это знаешь? – ревниво поинтересовалась Наташа.
        – Как же мне этого не знать, если я дочка кадета и сестра кадета? И друзья у нас все сплошь кадеты – Зеленский Валерий Петрович, Романов Женя, Гончаров Павел… Это честь и совесть суворовского-кадетского движения.
        – Остаётся только женой кадета стать, – пошутил Костя.
        – А что, уже есть такие предложения? – нервно сказала Наташа.
        – Очень может быть, – смеясь, ответил Костя.
        Ксюша вспыхнула и, чтобы увести разговор в другую сторону, продолжила свой рассказ:
        – В дореволюционной России число кадетских корпусов непрерывно росло и достигло пятидесяти и более, а после революции за рубежом было около пяти корпусов. В России кадетским корпусам уделялось самое серьёзное внимание. К примеру, даже Екатерина Великая занималась их учебными программами. В её золотой век произошёл такой знаменательный случай. Однажды, наш знаменитый полководец Пётр Александрович Румянцев попросил Государыню прислать на пополнение его армии   воспитанников Санкт-Петербургского сухопутного шляхетского корпуса.
        – Шляхетского? Это что, род войск? – вставила Наташа, безуспешно напоминая о себе.
        – Шляхетского или шляхетного, значит, дворянского, - ответил Костя и весь обратился в слух, повернувшись к Ксюше. – Так что там дальше?
        – Екатерина Великая прислала Румянцеву двенадцать выпускников кадетского корпуса, – охотно продолжила Ксюша. – Фельдмаршал побеседовал с каждым из них и остался настолько довольным высоким уровнем их подготовки, что тут же отписал Государыне письмо, в котором поблагодарил ей за присылку вместо двенадцати поручиков, а прежде из корпуса выходили поручиками, двенадцати фельдмаршалов.
        – А давайте я угощу вас мороженым, - предложил Костя, обратив внимание на небольшое кафе, мимо которого они проходили.
        Девочки с удовольствием согласились. Разговор продолжили уже за столиком. Тема оставалась прежней, поскольку, видимо, трудно было в такой компании найти иную, ведь было заметно, что Костя пришёлся по душе обеим девушкам, а вот ему больше понравилась всё-таки Ксюша. Быть может, останься они с Ксюшей одни, нашлась бы другая тема, но куда денешь Наташу? Никто ведь не виноват, что она не столь заинтересовала Костю, сколь Ксюша.
        – А почему Сталин назвал училища суворовскими? – спросила Наташа.
        – В честь нашего великого полководца Александра Васильевича Суворова, – поспешил ответить Костя.         
        – Это понятно, – заметила Наташа. – А всё-таки, почему? Почему не оставил прежнее название – «кадетские корпуса»?         
        – А потому что изначально те, кто участвовал в создании училищ, не поняли бы и не приняли бы такой поворот, – сказала Ксюша, – Ведь, к примеру, и возвращение погон многим не нравилось. Интересно, что даже Жуков был против возвращения погон. Ну, а для Сталина, видимо, главным было все-таки создание училищ, а не их название. Как назвать? Кадетскими? Но кто-то тут же предложил – «Сталинскими». Сталин это отверг. Он приказал назвать училища Суворовскими. Представьте, что стало бы с училищами в хрущевские времена, если бы они были Сталинскими. И так ведь при Хрущёве из двадцати двух училищ осталось только восемь.
        – А Суворов тоже учился в кадетском корпусе? – спросила Наташа.
        – Нет, в корпусе он не учился, – ответил Костя и, обрадовавшись тому, что можем тоже что-то рассказать, поведал: – Суворов проходил службу в Семёновском полку, который с петровских времён являлся своеобразной кузницей офицерских кадров. Но цепкий ум Суворова не был удовлетворен теми знаниями, которые давались в полку. И вот Александр Васильевич написал рапорт с просьбой разрешить ему посещать занятия в Санкт–Петербургском шляхетском кадетском корпусе. Вместе с кадетами Суворов проходил курс военных наук и вместе с ними участвовал в жизни корпуса. Он, кстати, занимался литературой, был активным участником театральных постановок. В то время в корпусе учился известный Херасков, будущий автор «Россияды». Он с помощью тоже кадета, но уже выпускника Сумарокова, ставшего уже признанным писателем, образовал в корпусе «Общество Российской словесности». Суворов и в нём принимал участие и даже читал свои произведения. Известно, что он тогда написал «Разговоры в царстве мёртвых». К сожалению, текст не сохранился.
        – Ну вот, – сквозь зубы процедила Наташа, – Гляжу я, вы два сапога пара. Беседуйте, а мне пора. Не буду вам мешать.
        – И мне тоже пора, – спохватилась Ксюша.
        – Я вас провожу, – сказал Константин.
        Девочки возражать не стали. Забыв о планах искупаться, они дошли до дома Ксюшиной бабушки и там только распрощались с Костей, договорившись поближе к вечеру, когда спадёт жара, встретиться на пляже.   
           – Вот ты, подружка, и влюбилась, – заявила Наташа.
        – И ничего я не влюбилась.
          – Со стороны видней. Расцвела перед ним, как майский цветок.
        – Не скрою, – согласилась Ксюша. – Он мне немного понравился. Скромный, воспитанный паренёк.   
       
                *  * *
       
        Вечером приехала тётя Аня, мамина сестра. Когда бурная встреча, взаимные приветствия и прочее, что сопровождает приезд, остались позади, сели пить чай.
        – Ну, рассказывай, Ксюшенька, что у тебя нового? Как живёшь? Чем занимаешься?
        – Да вот, – сказала Ксюшина мама, – поздравить можно. Студентка.
        – В медицинский поступила, – молвила Ксюша. – Хочу стать детским врачом. Правда, – прибавила она совершенно неожиданно для себя. – Это всё по настоянию мамы. Даже не знаю, правильно ли сделала. Тянет меня история и литература.
        – Это всё отцовское влияние, – заметила мама.
        – И что такого? – ощерилась Ксюша. – Что здесь плохого? Мне нравятся папины книги, мне нравится слушать его рассказы о прошлом нашего Отечества.
        – И не только о прошлом, – снова перебила мама. – Тут ещё какие-то Законы РИТА нашли. Монахи им принесли.
        – Что за законы? – поинтересовалась тётя Аня.
        – Так, глупость всякая.
        – И ничего не глупость, – возразила Ксюша. – Они учат благочестию, учат, что до замужества не должно быть никаких интимных связей, что муж должен быть первым мужчиной в жизни женщины.
        – Пережитки прошло, – отмахнулась тётя Аня. – Я считаю, что до замужества надо людям попробовать пожить, посмотреть, как оно вместе, а если что не так, и разбежаться, пока не поздно.
        – Но тогда у этак вот «пожившей» мадам ребёнок всё равно будет не того мужчины, которого она полюбит потом, а от самого первого. Именно первый мужчина в жизни женщины становится генетическим отцом всего её потомства, потому что оставляет образ духа и крови, – стала пояснять Ксюша.
        – Какая чушь, какая чушь! – почти хором заявили Ксюшина мама и тётка.
        – Вон моя подруга, – продолжила тётка, – Твоя мама её знает, есть такая Лариса, вышла замуж, нагулявшись вдоволь, а дочка – копия её мужа. И похожа, и характер… 
        – Она вышла замуж как? – поинтересовалась Ксюша.
        – То есть? Не понимаю.
        – Просто так? Для счёта? – с иронией спросила Ксюша.
        – Как тебе не стыдно, – возмутилась тётя Аня. – Она вышла по любви. Она действительно полюбила. Они даже венчались.
        – Это другое дело, – заметила Ксюша. – Дело в том, что образ духа и крови первого мужчины можно стереть. Раньше, в давние времена, это могли сделать волхвы специальными обрядами. Теперь же остаётся один способ – всепобеждающая любовь, ну и, конечно, искренняя, лишенная лицемерия клятва перед Богом. Но всё-таки, тётя Аня, то, что подруга эта твоя вволю, как ты говоришь, нагулялась, тоже очень и очень плохо. Дай Бог, чтобы на ребёнке это не отразилось. Ведь каждый последующий мужчина добавляет свой образ и получается нечто подобное фотоплёнке, на которой запечатлелось сразу несколько снимков. У женщин вольного поведения чаще всего получается нездоровое потомство.
        – Тебе действительно надо идти не в медицинский, а в писательский институт, – насмешливо заявила тётя Аня. – Насочиняла тут. И вроде складно получается.
        – Я думала о литературном институте, но мама отговорила, убедив, что это не профессия. Только я ничего не сочиняю.
        – Интересно получается, – продолжала тётя Аня. – Значит мужикам всё можно, а нам, женщинам, за всё наказание?!
        – Вступая в отношения с посторонними женщинами, мужчины, – Ксюша сделала ударение на последнем слове, – отдают каждой последующей  энергию одного года своей жизни. Так вот гласят Законы РИТА.
        – Чушь какая-то, – повторила тётя Аня.
        Бабушка, не участвовавшая в споре, сказала, наконец, своё слово:
        – Ты, внученька, права, блудство всё это – великий грех. Не слушай Аньку. Видно мало ей от отца ремнём доставалось.
        – А мне и вообще не достаётся, потому что мы с папой единомышленники. Я у него учусь и книги его с удовольствием читаю, - сказала Ксюша и прибавила: - Я даже жалею, что не пошла в исторический или в Литературный…
       – Ой, ой, ой, – запричитала Аня неприятным фривольным голосом. – Ой, да чему твой папа может выучить? Ой, да что там твой папа может написать умное?
        – А ты, тётя Аня, читала? Читала хоть что-то?
        – Даже не буду читать. Уж лучше телек посмотрю, чем читать всякие глупости, – раздражённо бросила тётя Аня.
        – Это не глупости, на таких книгах, как папа пишет, молодежь воспитывается, – не сдавалась Ксюша.
        – Да ладно, чему этот бабник может научить? Он твою маму рабой сделал, а сам шляется по бабам, – заявила тётя Аня.
        – Анька, замолчи немедленно, – возмущенно потребовала бабушка. – Как ты можешь такое говорить об её отце? 
        – Ах, ты так, тётя Аня! – перешла в атаку Ксюша. – Ты, я вижу, демократка настоящая. Долой авторитеты… Почитай, что говорила Екатерина Великая… Почитай… Она говорила, – Аня запнулась и попросила: – Бабушка! Дай мне, пожалуйста, вон ту книгу. Да, да, ту, что тебе папа прислал: «Записки Екатерины Великой».
        И быстро отыскав нужную страницу, Ксюша прочитала:
        – Знак падения государства, когда не оказывают почтения Государю, начальствующим, когда не почитают ни старых, ни отцов, ни матерей, ни господ своих. И даже в Евангелие сказано, что осуждающий родителей умрёт.
        – Злословящий отца своего и мать смертию да умрёт, – поправила бабушка.       
        – Чего ты его защищаешь? – набросилась тётя Аня на свою маму – Ксюшину бабушку. – Чай над твоей дочерью измывается…
       – Всё ложь и клевета, – заявила Ксюша. – Это маме наговорила соседка с первого этажа, тётя Люда-сплетница, да бабка Алла из детской поликлиники, когда мы ходили туда. Им просто завидно было, вот и наговорили. И ты, тётя Аня, от зависти клевещешь. Только знай, что это совершенно бесполезно. Злитесь, не злитесь, злословьте, не злословьте. Папа любит пословицу: холоп на барина две недели дулся, а тот и не знал.   
        Тут уж взрыв был неимоверный.
        – Я, завидую. Да ни в жизть. Чему завидовать? Что твой папа олигарх что ли? Что у него Мерседесы под окном стоят, да толчок итальянский?
        Она так и назвала унитаз «толчком», даже не по простонародному, а скорее по «новорусски» или, вернее говоря «псевдорусски», то есть языком ферзей из грязи, возомнивших себя элитой. Ксюша расхохоталась.
        –  Завидую, чего вздумала, – продолжала кудахтать тётка. – Тоже мне, нашёлся. Да мне такой задаром не нужен…
       – Ты то, тётя, кому нужна?! – уже распалившись и потеряв контроль над собой, резко бросила Ксюша и прибавила жестоко: – Невостребованная!
        Аня взвыла и выбежала из комнаты. За столом воцарилась мертвенная тишина.
        – Как тебе не стыдно, хулиганка, – резко бросила мама. – Вот чему тебя отец учит, – и поспешила успокаивать сестру.
        – Зря ты так, внученька, – мягко сказала бабушка, однако, дочь успокаивать не пошла. – Анька, конечно, не права, но нельзя же так, нельзя… У неё жизнь трудная. Ты же знаешь. Не суди, да не судима будешь.
        – Не я первая начала, – примирительно напомнила Ксюша. – Зачем она о моём отце так говорит? От него я никогда грубого слова о маминых родственниках не слышала. А они, сёстры, конечно, только и шипят как змеи, да и дочерей своих шипеть учат.
        – Ты же знаешь, они за маму переживают. Она же им жалуется. То, что они говорят – их грех. А ты зачем грешишь и беды на себя накликаешь? Ничто в нашем Божьем мире безнаказанным не остаётся, – продолжала бабушка. – Иной раз не знаешь, почто беды на тебя сваливаются. А ведь, если по совести глянешь на дела свои ранешние, так иной раз и самой стыдно станет. Так что не греши, внучка, не греши… Не тебе судить.
        – Не буду. Пусть только отца не трогают…
       – А вот за это я им задам, – сказала бабушка. – А уж маму ругать и вообще негоже.         
        – У неё тоже характер не сахарный, – сказала Ксюша. – Чего за папу выходила? Знала, что писатель, знала, что труд писательский особенный труд. Нелёгок, да и не прибылен этот труд. Мне тут как-то заявила, что папа обманул её, когда ещё жениться собирались.
        – И с кем же обманул? Не слушай внученька, не слушай.
        – На этот раз «чем». Обещал стать великим писателем и то, что жить, мол, будут в роскоши, а сам… Правда, папа утверждает, что этакое ей приснилась. Ни один уважающий себя литератор не посмеет назвать себя писателем вообще, а, тем более, великим, пока так не назовут его читатели. А вот мама, когда я ещё маленькая была, заявила как-то, что папа, мол, с проститутками гуляет, от них заболеет СПИДом, и мы всё умрём от СПИДа. Я один раз даже в школе на уроке разрыдалась, вспомнив об этом, и рассказала всё учительнице. Та даже в школу маму вызывала… 
        – Давай, милая, не будем маму осуждать. Сама же только что говорила о знаках падения государства. Давай, милая внученька, помиримся с тётей Аней. Я сейчас за ней схожу. А ты пока успокойся. Нет человека на свете дороже, чем мама.
        – А что ж она вечно папу достаёт всякими сплетнями?
        – Ты же не знаешь, может, где и не сплетня. Папочка твой хулиган, ещё какой хулиган, – беззлобно проговорила бабушка. – Хотя, если честно, я это только от твоей мамы и знаю. Одним словом, давай эту тему закроем. Зачем Аньку обидела? Она же тебя любит.
        – Как собака палку, – буркнула Ксюша. – Ну ладно, я погорячилась. Насчёт того, что не востребована, действительно зря сказала.
        – И жестоко, – прибавила бабушка. – Жестокость девушке не к лицу.
        – Может, извиниться?
        – Вот, вот, – сказала вошедшая в это время в комнату Ксюшина мама: – Чуть что: прости меня Вася?!
 
        Вечер прошёл под девизом: худой мир лучше доброй ссоры, а утром Ксюша постаралась улизнуть на пляж одна. Не хотелось ей купаться и загорать в обществе тёти Ани, с которой они так полностью и не помирились. Осадок от вчерашнего разговора не проходил. Была и ещё одна причина, по которой Ксюше хотелось побыть одной – она надеялась встретить Костю.
         Она увидела его сразу, ещё издалека. Он стоял у входа на пляж, размышляя идти ли купаться. Увидев Ксюшу, очень обрадовался.
        Поздоровались. Заглянули друг другу в глаза, и от этих взглядов стало тепло обоим.
        Не сговариваясь, взяли билеты и выбрали себе место поближе к воде. Говорили о чём-то незначащем, просто поддерживали бестолковый, но, тем не менее, приятный разговор.
        Костя рассказывал об учёбе в училище, о прыжках с парашютом и марш-бросках, причём речь его изобиловала военными терминами, многие из которых Ксюше не были понятны, но она слушала внимательно, потому что её нравилось слушать этого молодого человека.
        – Ну что же это всё я, да я, – сказал, наконец, он. – Вы то о себе расскажите, да и потом, если не возражаете, может, всё же перейдём на «ты».
        – Не возражаю, – ответила Ксюша и после паузы продолжила: – Что я могу о себе сказать? Да ровным счётом ничего. Школу окончила, в институт поступила. Вот и вся моя жизнь.          
        – И всё же?! Чем занимаетесь в свободное время, какие книги любите читать?
        Тут Ксюша оживилась.
        – Я люблю классику. Бунина люблю, Тургенева, Телешёва. Знаете какая прелесть рассказ Телешёва «Зоренька». Когда хочется почитать что-то серьёзное, на помощь приходит Достоевский. Ну а вы? То есть, ну а ты что любишь читать?
        – Люблю читать стихотворения и поэмы Аса. О, воин, службою живущий, читай устав на сон грядущий, и поутру, пораньше встав, читай усиленно устав. Вот так, – весело заметил Костя и тут же молвил: – Нет, вы не смейтесь. Даже анекдот такой есть. Приехал генерал с инспекцией в дальний гарнизон. Его, конечно, встретили, разместили в гостинице, создали все условия для отдыха. Ну, командир, инспектируемой части и спрашивает, мол, не угодно ли вам что-то почитать. Может, книгу принести? Принесли Пушкина. Генерал посмотрел, прочитал: «АС Пушкин, – и сделал вывод: –  Опять про лётчиков. Дайте лучше устав».
        – А если серьёзно?
        – Если серьёзно, то слушай.
        И Костя начал читать:

                Как сладостно!.. Но Боги, как опасно
                Тебе внимать, твой видеть милый взор!..
                Забуду ли улыбку, взор прекрасный
                И огненный, волшебный разговор!
                Волшебница, зачем тебя я видел –
                Узнав тебя, блаженство я познал –
                И счастие моё возненавидел.
   
        – Чьё это? – слегка покраснев, спросила Ксюша.
        – А ты как думаешь?
        – Не знаю.
        –  Тогда ещё послушай:

                И я слыхал, что Божий свет
                Единой дружбою прекрасен,
                Что без неё отрады нет,
                Что жизни б путь нам был ужасен,
                Когда б не тихой дружбы свет.
                Но слушай – чувство есть другое:
                Оно и нежит и томит,
                В трудах, заботах и в покое
                Всегда не дремлет и горит;
                Оно мучительно, жестоко,
                Оно всю душу в нас мертвит,
                Коль язвы тяжкой и глубокой
                Елей надежды не живит…
                Вот страсть, которой я сгораю!..
                Я вяну, гибну в цвете лет,
                Но исцелиться не желаю…
    
        Ксюша покраснела ещё более. Ей нравились стихи и она ждала какого-то неожиданного поворота, быть может, даже признания – уж слишком откровенным казался ей намёк на то, что происходило или только начинало происходить с ними.
        – А вот ещё, того же автора…

              Позволь душе моей открыться пред тобою
              И в дружбе сладостной отраду почерпнуть.
               Скучая жизнию, томимый суетою,
               Я жажду близ тебя, друг нежный, отдохнуть…               

        –  Я поняла, – потупясь, тихо сказала Ксюша. – Это твои стихи. Твои?
        Костя засмеялся и мягко проговорил:
        – Нет, в том то и дело, что нет. Я вообще не пишу стихов. Чухча не писатель – чухча – читатель, – переиначил он смешную поговорку. – Это стихи… Ну, попробуй догадаться сама?!
        – Не шути так. Вижу, что твои.       
        – Если бы я даже и писал стихи, такие не смог бы написать, ведь это Пушкин.
        – Не может быть?
        – Да, да, тот самый А.С.Пушкин, то есть, как прочёл генерал: «АС Пушкин». Это я к тому, что уж кого, кого, а Пушкина наш брат военный знает.
        – Но я никогда не слышала этих стихотворений.
        – Ну а я с детства любил читать стихи. А дома книжек у нас немного. Родители то у меня – люди самые простые. Маме достался ещё в восьмидесятые в обмен на макулатуру трехтомник Александра Сергеевича Пушкина. Вот я его от корки и до корки проштудировал. Я ещё в школе легко запоминал стихи, вот и запомнил. Я очень много стихов знаю. Ты не переживай, что не узнала стихотворения, ведь обычно по радио, по телевизору, ну и там в фильмах всяких наиболее известные стихи звучат, а какие-то за кадром остаются. Не только у Пушкина – у многих поэтов. У меня теперь шутка такая. Заучиваю самые неизвестные стихи самых известных поэтов и устраиваю своеобразные викторины.
        – Ну и как действует?
        – Практически никто не узнаёт. А ты случайно не пишешь стихи?
        – Случайно пишу, – призналась Ксюша.
        – Почитай, – попросил Костя.
        – Не сейчас. Как можно после Пушкина? Надо честь знать. Нет, лучше почитай ты ещё что-то такое же неизвестное.
        – Хорошо…
       Костя стал читать стихи Лермонтова, Тютчева, Майкова, Фета, Мея, Аполлона Григорьева. И почти всякий раз Ксюша удивлялась тому, что никогда не слышала этих стихов. 
        Они пробыли на пляже до обеда. Прогнал их полуденный зной. Расставаться не хотелось, и решили посидеть в кафе, пока не спадёт жара. И говорили, говорили, говорили. Костя рассказал, что живёт в небольшом подмосковном городке, что каким-то чудом поступил в Тверское суворовское военное училище.
        – Почему же это чудом? – спросила Ксюша.
        – Да потому что у меня папа простой строитель.
        – Ну и что? Это в Московское суворовское нужны либо папки, либо бабки – так мой брат говорит, – а в Тверском порядки иные. Если хороший паренёк поступает и экзамены сдаёт неплохо, его не заваливают и никаких взяток не требуют. Там и начальник училища славный.
        – Юрий Иванович Фёдоров, – с уважением проговорил Костя и прибавил: – Генерал-майор, а заместитель по воспитательной полковник Пыжов Александр Васильевич. Замечательные люди. Такие вот, как в рассказе Лескова «Кадетский монастырь».
        –  Вот-вот, – сказала Ксюша. – И брат так говорит. А почему выбрал десантное?
        – Отец в воздушно-десантных войсках служил.
        – Кем?
        – Солдатом, конечно. Если точно, то сержантом. Он одобрил выбор. Правда, служил он в золотой век воздушно-десантных войск, при Василии Филипповиче Маргелове. Наше училище его имя носит.
        – Знаю, – сказала Ксюша. – мой папа с его сыном дружит, с дядей Сашей и тут же поправилась: – С Александром Васильевичем. Героем России.
        – Он у нас часто выступает. Героический офицер. Надо же – десантировался в боевой машине десанта. Это ж жуть какая… Одно дело – широта, простор, ветер в стропах поёт. А тут в бронированной коробке… Ты знаешь, говорят, что отец его, Василий Филиппович, едва-едва Министра обороны Маршала Советского Союза Гречко уговорил провести это испытание. Тот не хотел людьми рисковать. А Маргелов ему, мол, ты Андрей, Гречко звали Андреем Антоновичем, железкой рискуешь, а я сыном. И на испытания взял с собой пистолет, заряженный одним патроном. Для себя. Если испытания закончатся трагически.
        – Для чего же было рисковать? Я всегда удивлялась, когда слышала рассказы о том прыжке.
        – Раньше выбрасывали отдельно машины, а отдельно экипажи и десант. Разброс же при приземлении до пяти километров. Попробуй, собери быстро. Вот и изобрёл Маргелов такой способ. Он нужен не для учений – для войны. На войне риск в любом случае оправдан, даже если с одной машиной что-то и произойдёт. Другие приземлятся в полной боевой готовности. Но для того, чтобы такое во время войны применить, нужно обязательно испытать в мирное время.
        – Да, я слышала, что дядя Саша три раза так десантировался. Такой героический офицер, но очень милый человек. Я помню, когда была маленькой, он меня всегда заставлял, когда в гостях бывали, ну, там, на ужине или на завтраке, всё доедать до крошки, чтобы тарелка чистою была.
        – Поколение, выросшее после войны, к еде относится не так как нынешнее, – со вздохом сказал Костя.

        После обеда они снова купались, загорали, и Ксюша пришла домой только к ужину. Мама пыталась поругать её, но бабушка вступилась:
        – Охота ей с вами с утра до вечера отца обсуждать. Уймитесь, или поговорить больше не о чем. Не обижайте мою внученьку. Я её в обиду не дам.
        Поужинав, Ксюша отправилась в свою комнатку. На пороге остановилась, что-то вспомнив, и спросила:
        – Бабушка, а у тебя Пушкин есть?
        – Конечно, милая, я сейчас, – и бабушка принесла старый детский сборник с «Русланом и Людмилой».
        – Нет, не то. А стихи? А впрочем, давай, что есть. Вспомню детство.
        Ксюше, выросшей в писательской семье, казалось удивительным, что у кого-то дома может не быть всей классики или хотя бы книг самых известных писателей. Как это можно жить, если дома нет Тургенева, Бунина, Достоевского, Шолохова. У бабушки книги были, но немного, причём, в основном детские, оставшиеся как память о том времени, когда здесь жила Ксюша.
        Она заснула, как когда-то в детстве с книгой в руках и снился ей славный витязь в стальных доспехах, правда лицо его было очень знакомо – у него было лицо Кости.

                *  *  *

        Середина августа – время в Геленджике самое для отдыха благодатное. Собирались мамины сёстры, приезжали одна за другой. Когда-то Ксюша радовалась встречам с ними, но теперь сторонилась их змеиного шипения. Непонятно ей было, откуда в людях бывает столько раздражения? Почему им постоянно хочется кого-то осуждать, почему они с таким неприятиям относятся к её отцу. Да, были какие-то проблемы у Ксюшиных родителей – у кого их не бывает? Сплетни вертелись возле одного вопроса, того вопроса, который вертится ниже пояса и который наиболее удобен для всякого рода сплетен и оговоров, ведь чаще всего эти самые оговоры и сплетни никак и ни при каких обстоятельствах не проверишь.
        Мама всех женщин, которые, по её предположениям, и по данным, полученным, как говорят военные, способом опроса «местного населения», могли быть в каких-то неясных отношениях с её мужем, то есть с Ксюшиным отцом, называла не иначе как проститутками, хотя определение это вовсе не вязалось с ними. Но более всего бесил Ксюшу весьма лицемерный подход к оценке событий. Мамины братья не отличались благочестием, гулёны были ещё те, но им всё это, разумеется, прощалось, поскольку от их блудливости мама не страдала. Вот только зачем было, если даже отец в чем-то виноват, оповещать о том всю родню, Ксюша не понимала. Какой уж такой подвиг обретение рогов, чем же тут бахвалиться?!
        Ксюша предпочитала время в этом обществе не проводить. Днём они купались и загорали с Костей на пляже, вечером ходили в кино или просто гуляли по набережной. Костя отдыхал у своей тёти, сестры отца, которая уже давно переехала всей семьёй в Геленджик. Костя с Ксюшей даже раза два заходили к ним в гости.
        Ну а дома ждали постоянные разборки, потому что строптивость, проявляемая Ксюшей в спорах, никому не нравилась. Мамины сёстры по-прежнему шипели, точно змеи, мама соблюдала нейтралитет, и лишь бабушка всегда защищала Ксюшу.
        Так прошло чуть больше недели. Ксюша и Костя всё больше привязывались друг к другу. Но времени у них оставалось с каждым днём всё меньше. Её ждали Москва, институт, его – горячая точка.
               
        В тот день Ксюша вынуждена была идти купаться с мамой и тётками, потому что Костя со своими родственниками уехал в Новороссийск, в гости. День начался с худого мира, но тётки стали задирать Ксюшу. Аня никак не желала окончательно простить ей меткую, по всей вероятности, кличку «невостребованная». Она действительно мало интересовала мужчин, поскольку была раскормленной, что породистая свиноматка, да к тому ещё и обрюзгшей. Если поблизости на пляже и оказывались мужчины, они старались не смотреть на неё, чтобы не портить впечатления о прекрасном морском пейзаже, на фоне которого этакое чудо смотрелось, мягко говоря, не эстетично.
        Разговаривали ни о чём. Ксюша читала отцовскую книгу, которую начала ещё в поезде, но в связи с некоторыми обстоятельствами всё никак не могла дочитать.
        Аня с издёвкой сказала:
        – Говоришь, что папа твой пишет так, что не оторваться, а сама книгу уж больше недели мусолишь, и никак не прочтешь.
        – А ты читала?
        – Даже не подумаю. Вот ещё на белиберду время тратить. У твоего папы тараканы в голове.
        Это «изысканное» выражение, рождённое еврокультурными отпрысками демократии, было столь же непонятным, сколь и обидным, и Ксюша дерзко ответила:
        – Ах, да. Я забыла предупредить. Эта книга на мыслящих людей. Тебе, тётенька, не понять. Для тебя такое чтение – потеря времени. Что правда, то правда. А тараканы – это по твоей части. Повидала их у тебя, когда в гостях была. А у нас в доме, между прочим, ни одного не найдёшь.
        – Ну, понесло, – заметила тётя Аня. – И чего ты своего папочку защищаешь?
        – А чего ты всё время цепляешься? Я же говорила, он о вас всех и думать забыл.
        – Это точно, – вставила мама. – Ему в Москве есть чем заняться. Квартиру мы ему освободили…
       – Я тебя не имела ввиду, я имела в виду этих – невостребованных, которые, небось, мечтают, чтоб он их приголубил. Не приголубит, не надейтесь.
        Ксюша сама подивилась своей дерзости, даже озлобленности. Ведь, в сущности, она была незлобливой девушкой.
        Мамины сёстры взвыли от обиды. Мама накричала на Ксюшу и стала требовать, чтобы та извинилась перед тётками, но куда там. Ксюша встала, накинула сарафанчик и пошла к выходу из пляжа. И надо же… Едва она миновала ворота, как её окликнул Костик.
        – Ты откуда взялся? – спросила Ксюша обрадовано.
        – Соскучился и вернулся. Тётка с мужем побудут там до завтра, а я сказал, что обещал сегодня с тобой в кино сходить. Они одобрили мое решение.
        – Так что? В кино? – спросила Ксюша.
        – В кино рано. У меня есть другое предложение. Сплаваем на теплоходе?
               
        На море был полный штиль, и солнечные лучи, казалось, пронзали водную гладь до самого дна, да и само это дно, приближённое оптическим действием воды, было близко – только руку протяни. Теплоход бойко бежал по морской глади. Он оставил позади бухту, и домики на берегу казались маленькими, словно игрушечными. Ксюша, взбудораженная ссорой, стала жаловаться Косте на своих тёток, которые, по её словам, стали забываться.
        – Странно, – сказал Костя, – Как можно судить о творчестве писателя, даже не коснувшись ни одной из его книг. А ведь я помню твоего отца. Он у нас выступал в суворовском. Кажется, я тогда уже на третьем курсе был. Точно. Он такой большой, светловолосый?
        – Точно. Только не светловолосый, а седой, – уточнила Ксюша. – Это он в афгане поседел, когда ещё не писателем был, а батальоном командовал. Потом уже, после ранения, получил назначение в военный журнал. Ну и прослужил до самого путча, после которого многих патриотически настроенных военных журналистов уволили. Кстати, первым отправили в запас генерала Филатова, который возглавлял Военно-исторический журнал и сумел досадить демократам.
        – Отец твой нам что-то о Бородинском сражении рассказывал. Помню, что-то новое.
        – Наверное, о предательстве барона Беннигсена, – вставила Ксюша.
        – Да, верно. И ещё о графе Аракчееве, который был выпускником Инженерного и Артиллерийского кадетского корпуса, да к тому же ещё и родом с Тверской земли.               
        Сверкало море, зеленели горы, поблескивали на солнце стальные нити канатной дороги. Теплоход скользил, разрезая гладь моря, а справа и слева от него, поднимая тучи брызг, то выскакивали из моря, то вновь погружались в него дельфины.
        Прогулка немного утомила и разморила. Надо было расставаться и собираться домой, но домой идти не хотелось. В кафе тоже сидеть было жарко. И тут Костя робко предложил: 
        – А пойдём ко мне в гости. Возьмём мороженое и ягоды, сделаем мусс.
        – Можно, – тихо молвила Ксюша.
        До того дня они ни разу даже толком не поцеловались. Разве только пару раз в щёчку. А тут остались одни в пустой квартире. Ксюша спиртного не любила, но шампанское, которое отыскалось в холодильнике, было очень кстати. Причём, вовсе не оттого, что манило запотевшей бутылкой, а скорее из-за желания унять всё ещё не унимавшееся раздражение, оставшееся после ссоры с тётками.
        Они сели на диван перед журнальным столиком, разлили по бокалам шампанское и по чашечкам взбитое с ягодами мороженое. Разговаривали теперь уже не о прошлом своём, а о будущем. Ей не хотелось, чтобы он уезжал, но он был офицером и не принадлежал себе.
        Как, что и почему произошло в тот день, сменившийся ночью, которую она провела с ним в квартире, потом и сама объяснить не могла. Помнила только, что Костик был вежлив, внимателен и нежен. Его винить в случившемся считала не вправе. Домой явилась только утром. Костя проводил, но не до самой калитки – до калитки она просила не провожать.   
        Мама набросилась на неё с упрёками, но что были эти упрёки! Ксюша задумчиво опустилась на плетёный стул, что стоял на веранде. На вопрос, где была, ответила:
        –  У Наташи.
        – Зачем ты лжёшь, – резко бросила мама. – Бабушка ходила к Наташе. Мы не знали, что подумать. Мы хотели звонить в милицию. Спасибо Наташа сказала, что ты у какого-то Кости.
        – Оставь, мама. Не надо было меня доводить вчера.
        – Она ещё упрекает, она ещё смеет упрекать, – набросилась на Ксюшу Аня, но бабушка прогнала её прочь.
        Ксюше хотелось побыть одной, осознать, что произошло с ней, решить, как быть ей в такой ситуации. А в виске билась фраза, оброненная Наташей в день приезда: «Не зарекайся!».
        «Вот так, – думала Ксюша, – Учила всех, учила, о Законах РИТА рассказывала, а сама…».
        Что могла она сказать себе в оправдание? Только то, что они с Костей признались друг другу в любви и решили пожениться?! Но как можно было осуществить этот план? Мог ли он быть осуществлён, по крайней мере, в ближайшее время. Ведь Костя уезжал туда, где всё ещё стреляли, где всё ещё фактически шла война. Она не думала о худом. Она не думала о том, что он может там погибнуть. Она думала о том, сколько времени продлится эта его командировка.
        А ещё через два дня Костя уехал домой, чтобы уже ещё через пару дней отправиться к новому месту службы.   
        Наташа несколько раз заходила на минутку, но они с ней ни о чем не говорили, и лишь на следующий день после отъезда Кости, когда пошли вдвоём на пляж, спросила:
        – Вы что-то важное решили?
        – О чём ты? – делая вид, что не понимает смысла заданного вопроса, ответила Ксюша.
        – Не темни. Между вами что-то было?
        – Ты же сама, как помнится, назвала эту тему скользкой и нежелательной для обсуждения, – с горькой усмешкой молвила Ксюша.
        – Значит, было, – резюмировала Наташа.
        – А для тебя это имеет какое-то значение?
        – Нет, просто интересно стало, как ты теперь объяснишь то, в чём меня убеждала? – в свою очередь усмехнулась Наташа.
        – Да никак. Жизнь интересная штука. Жизнь, как оказывается, суровая школа. Это я, представь, поняла. Да, мы полюбили друг друга. Костя сделал мне предложение, и я согласилась стать его женой, как только закончится его командировка на войну. Буду ждать.
        – Ясно, подруга моя дорогая, ясно, – молвила Наташа. – Что могу сказать?! Действительно славный парень. Дай вам Бог счастья.
        Мама несколько раз пыталась завести разговор о том, почему Ксюша не пришла ночевать и что это за Костя. О Косте Ксюша рассказала, причём, маме совсем не понравилось, что он, как она выразилась, из какой-то Тмутаракани – нечего, мол, лимиту в Москве плодить. Небось, как узнал, что ты москвичка, так и стал ухаживать. На Наташку-то он и внимания не обратил.
        – Как тебе не стыдно, мамочка, он ей Богу не такой. Да, кстати, папа ведь тебя тоже не из столицы взял.
        – Но я давно уже стала москвичкой, – обиженно заговорила мама. – И потом Геленджик – далеко не этот, как его там? Даже название города не запомню.
        – Да и не надо.
        Между тем, август подошёл к концу, и настала пора собираться в Москву. Уже в Москве Ксюша почувствовала какие-то нелады в своём организме. Она ещё не знала признаков беременности, а потому, не сразу сообразив, что с нею происходит, обратилась за советом к матери. Мать всё поняла и отвела в женскую консультацию. Сделали анализ, и вскоре стало ясно, что Ксюша ждёт ребёнка.
        Что тут поднялось! Конечно, никто в семье не мог равнодушно отнестись к случившемуся. Но мнения разделились в главном – мама настаивала на прекращении беременности, отец возражал, ссылаясь на то, что аборт – это убийство. Совершенно неожиданно отца поддержал брат.
        Аргументы матери были понятны – какой ещё может быть ребёнок, когда институт впереди?! Отец заявил сразу:
        – Надо было следить за дочерью, там, на юге. Надо было воспитывать. Разъяснять, что к чему в этом щекотливом вопросе, именно материнское дело. Сама, между прочим, издевалась над Законами РИТА.               
        – Причём здесь эти законы? – отговаривалась мать. – А ты что, не должен что ли воспитывать? Это твоё поведение стало примером, это твоя гульба…
       – Папа здесь не при чём, – вставила Ксюша. – Не надо меня было доводить до того, что из дома сбежала.
        – А почему ты сбежала? – настороженно спросил отец.
        – Да потому что они с утра до вечере тебе кости перемывали, а её сестры хаяли тебе.
        – Не правда это, – завопила Ксюшина мать. – Всё она врёт, всё врёт. О тебе ни слова не говорили, они о тебе и думать не думали.
        Ксюша была поражена таким заявлением и растерянно проговорила:
        – Ну, как же там, мама? Ты что не помнишь?
        – Ничего не помню, ничего не было. Всё ты выдумываешь. Как тебе не стыдно? Тебе с ними жить, с тётками твоими и с племянницами. Случись что с нами, кто тебе, кроме них поможет?
        Брат слушал с удивлением, не зная, как понимать спор. Он не мог не верить матери, но, с другой стороны, знал одну удивительную особенность Ксюши – она с детства была бесхитростной и не могла сказать неправду ни при каких, даже самых безобидных обстоятельствах.
        – Ты же врач, – сказал отец Ксюшиной матери. – Как же ты не понимаешь, что первое прекращение беременности очень опасно. Она может остаться бездетной.
        – А матерью одиночкой лучше?
        – Это ещё почему? – спросила Ксюша. – Я выйду замуж за Костика. Мы решили пожениться, как только он вернётся из командировки.
        – Нет, ты представляешь! – воскликнула мать. – Она хочет выйти замуж за этого лимитчика! Он наверняка познакомился с нею из-за того, что она москвичка. И соблазнил.
        – Он меня не соблазнял, – с негодованием возражала Ксюша. – Я даже в гости к нему сама напросилась, потому что тошно было идти в этот змеиный питомник.
        – Не смей оскорблять моих сестёр, – закричала мама.
        Впрочем, не будем описываться все подробности ссоры, от которой не веяло ничем хорошим. Прекратил рассуждения брат.
        – Вы забываете главное. Прекращение беременности – не только преступление, но и грех, величайший грех. Никто, кроме Бога не имеет права лишить человека жизни.
        – Причём здесь человек? – удивилась мама.
        – Да, аборт – это человекоубийство. Так учит церковь.
        – С каких это пор ты о церкви заговорил? – спросила мать.
        – Ты помнишь, где я был? Сколько раз мне казалось, что я – на волоске от смерти! Там, где стреляют, там, где смерть смотрит в глаза, нельзя не прийти к Богу. Не только я, многие пришли к вере, очень многие, - повторил брат. – Сколько раз я повторял молитву, которой научила меня бабушка. Бабушка – это святое! Вот я ей сейчас позвоню, – и он решительно взял трубку.
       Разговор с бабушкой окончательно решил дело. Бабушка сурово поговорила со своей дочерью, но, правда, и Ксюше досталось от неё потом. Досталось, впрочем, и от брата, который сказал:
        – Сколько я тебе твердил о благочестии? Сколько твердил. Сколько примеров, когда мои друзья прекращали всякие отношения и не помышляли о женитьбе на тех девушек, что не хранили свою чистоту!
        – Я полюбила, – беспомощно проговорила Ксюша, прекрасно понимая, что это вовсе не оправдание.
        – А что за парень? – примирительно спросил брат и, услышав рассказ, резюмировал: – Ну, и слава Богу, что наш, кадет, а теперь и офицер. Ну а то, что он сейчас «там», так и я прошёл то, что ему предстоит пройти. Ничего, вернётся оттуда настоящим воином, настоящим мужчиной.
       
        …Но Костя не вернулся. Когда стало известно о его гибели, мама снова подняла вопрос о прекращении беременности, и снова возразили и отец, и брат. Брат даже сказал:
        – Ничего, воспитаем! Подготовлю его в суворовское!
        – Какое ещё суворовское! – беспомощно произнесла мать. – Это ж в четырнадцать лет. А потом, может, ещё девочка будет.
        – Будет парень! – уверенно заявила Ксюша. – Должен и сын кадетом стать, если отец кадет!
        Удивительно, но эту фразу она услышала через несколько лет в Геленджике от друзей Кости, когда по столь удивительной случайности познакомилась с ними в летнем кафе на берегу моря.   
         
                *  *  *

        Нет, Ксюша не забыла Костю, да и могла ли забыть, если постоянным напоминание о нём был маленький Андрей, очень похожий на него. Она не забыла, хотя столько лет прошло, столько воды утекло, столько изменений произошло в её жизни. Он так и остался не только первым, но и единственным мужчиной в её жизни, и дело было не только в том, что она, хорошо зная Законы РИТА и признавая их, не желала нарушать эти законы, а ещё и в том, что не было в её окружении таких, кто бы мог дотянуться до него. Слишком высокую она установила планку!
        Она так и не смогла учиться в медицинском институте. Когда Андрейка подрос, поступила в Историко-архивный институт. Среди её однокурсников были ребята интересные, возможно, достойные, они ухаживали за ней. Быть может, цели не всегда были праведные – кому-то хотелось воспользоваться её положением, приспособить её для определённых утех, благо ответственность невелика, ведь не сравнишь же её с юными девчушками. Одному, наиболее навязчивому, она сказала:
        – Вы все, ухажёры, знаете ли, кто был тот, кто стал отцом моего ребёнка? Не знаете, да, видно, и не хотите знать. А я скажу и попрошу всем передать, что до него любому из вас далеко и никому до него не дотянуться…
       Да, она могла сравнить того, кто прошёл суворовское военное и высшее воздушно-десантное командное училища с теми, кто пороху не нюхал и сидел мирно под маминой юбкой, равнодушно слушая по телевизору рассказы о том, как сверстники сражаются за Россию с нелюдями, жестокими и коварными.
        Она бы не пошла и сегодня на знакомство ни с кем, даже с самым интересным парнем, не сделала ни единого шага к компании, путь даже самой достойной, если бы не такой удивительный случай, если бы не оказались рядом друзья Костика.
        Теперь, сидя в своей комнатке, она ощущала какие-то неясные волнения, которые тревожили душу. Живо вспомнилось всё, что было с Костей, и вдруг на эти воспоминания стали постепенно накладываться впечатления иные, непривычные – она вдруг почувствовала, что ей приятно воспоминать сегодняшний день, сегодняшнюю встречу. Она перебирала в памяти всё до мельчайших подробностей.
        «Какие же замечательные ребята! – думала она. – Добрые, участливые, открытые душою предупредительные. И такие свои, родные! Да, именно родные, потому что они – родные для Костика. Недаром отец часто повторяет: кадет кадету друг и брат».
        По разговору она поняла, что все они до Рязанского командного закончили суворовские военные училища. 
        Утром, после завтрака, они с Андрейкой собрались на пляж. Мысли о вчерашней встрече не покидали Ксюшу. Они преследовали её по дороге к морю, не отступали, пока она выбирала место у воды, держали в своих тисках даже тогда, когда купала сынишку и вытирала его уже на берегу.
        Она оглядела пляж в надежде увидеть вчерашнюю компанию, но ребят на берегу не было. Ей очень хотелось увидеть их всех, а особенно – того, кто провожал её, Стаса.
        Как и накануне, они с Андрейкой покинули пляж в знойный полдень, но домой не пошли, а отправились в то кафе, где вчера познакомились с друзьями Костика. Сели за тот же самый столик, и Ксюша взяла мороженое, сок – есть в жару не хотелось. Андрейка что-то её рассказывал, но она с трудом вникала в смысл этого рассказа. Она поглядывала на тот столик, за которым вчера сидели друзья Костика. И вдруг заметила, что Андрейка  тоже нет-нет да посмотрит на него. Наконец, он даже встал и пересел на тот стул, где накануне сидел Стас. Ей почему-то казалось, что в этом кафе она обязательно встретит вчерашнюю компанию.
        Но никто так и не пришёл. После обеда она почему-то очень долго выбирала место на пляже – всё ей не нравилось, всё чем-то не устраивало. Они обошли больше половины, и Андрейка уже стал ныть и проситься в воду. Ксюша ещё раз огляделась и выбрала более или менее приличное место.
        Домой они возвращались под вечер. Вот уже скрылось за поворотом, море. Дальше – небольшой подъём, ещё один поворот и, наконец, переулок, на котором стоял бабушкин дом. Возле дома прогуливался молодой человек. Сердце Ксюши учащённо забилось, она прибавила шаг, и даже Андрейка запротестовал, едва поспевая за нею. Когда до молодого человека осталось шагов пятьдесят, он вдруг обернулся, и… Ксюша увидела, что это совершенно незнакомый ей парень. Да и стоял он не перед бабушкиной, а перед соседней калиткой. Вскоре соседка что-то вынесла ему, сказала несколько слов, и он пошёл дальше по переулку.
         «Ой, да что же это я, – подумала Ксюша. – Что это почудилось? Кого я хотела увидеть? Нет, нет и нет – он не придёт. Для чего ему приходить? Что с того, что посидели в кафе, и он проводил меня? В конце концов, ведь у меня растёт сын его погибшего друга».   
        Снова она была задумчивой, и даже бабушка встревожилась.
        – Что с тобой, внученька? – спросила она.
        – Ничего, бабушка. Просто, наверное, я перегрелась.
        – Вот видишь. А я ведь тебе говорила, что с морем и солнцем шутки опасны. Надо обязательно приходить домой обедать. Да и отдохнуть не мешает, пока жара не спадёт.
        – Хорошо, бабушка, завтра я так и сделаю.
        Так прошёл и ещё один день, прошёл в тайном ожидании, которое никак не хотелось Ксюше признавать бесполезным. Она убеждала себя, что Стасу совсем незачем приходить к ней, даже как-то неудобно делать это. Для чего приходить? Ухаживать за той, которую любил его друг? Для чего? Какие могут быть цели? Он молодой человек, свободный, ему надо строить жизнь. Вполне возможно у него есть девушка, которую он любит и на которой собирается жениться. Всё это становилось для Ксюши с каждым часом всё яснее и сделалось яснее ясного, когда она, забравшись под одеяло, старалась уснуть после второго дня ожиданий.
        «Да что же это я? Ведь ещё два дня назад считала, что всё, до последних дней моей жизни теперь сосредоточено в Андрейке. И вдруг… Нет, надо прогнать такие мысли. Ведь молодость моя кончилась!», - думала она, и как бы не сопротивлялось сердце таким думам, умом она понимала, что всё это именно так.
        Утром она как всегда помогла бабушке приготовить завтрак и, взяв лукошко, стала обирать облепиху с кустарника у самого заборчика. Ветки ужасно кололись, но она мужественно сражалась с ними, срывая жёлтые сочные ягодки.
        Она снова думала о Костике, потом мысли перешли к его друзьям, к Стасу и ей показалось даже, что она слышит его голос.
        «Ну, это уже никуда не годится. Так и свихнуться можно», – подумала она, но уже более отчётливо и ясно услышала:
        – Ксюша, Ксения, вас можно отвлечь на одну минуточку?   
        Ксюша резко обернулась – возле калитки стоял Стас. Мгновение она стояла как вкопанная, затем медленно пошла к калитке, неловко держа в руках лукошко и не зная, куду его деть.
        – Здравствуйте, Ксения, – сказал Стас, улыбаясь. – Вы извините меня. Мы с друзьями уходили в двухдневный поход по горам. Вспоминали вас. И решили, что вам непременно нужно дать адрес родителей Кости. Мало ли что? Вдруг решите им внука показать.
        – Спасибо, – сказала Ксюша, – но я знаю адрес. Просто пока я не решила, нужно ли делать это?
        – Да… А я думал у вас нет адреса, – растерянно сказал Стас, теребя листок. – А у вас он, значит есть.
        – Есть, – повторила Ксюша, не зная, что ещё сказать.
        – Ну, тогда извините, - сказал Стас.
        – Нет, нет, что вы? Ничего. Большое спасибо за заботу.
        – Не стоит благодарности, – проговорил Стас, и было заметно, что он ищет ещё какие-то фразы, но не находит.
        И действительно, что он мог сказать? Что мог предложить? Встретиться? Но это было бы бестактно. Пойти вместе на пляж? Но с какой стати?
        А что могла сделать Ксюша? Ей-то тем более было неловко предложить что-либо. Она пожалела лишь об одном, что уже закончился завтрак, и бабушка как раз убирала все со стола, и мыла посуду.
        – Ещё раз извините, – проговорил Стас.
        И Ксюша повторила, что не стоит извиняться. Она даже благодарна за заботу.
       – Ну, я пошёл, – сказал Стас, откланиваясь. – Ребята ждут, на пляж собираемся.
        – Да, да, конечно. Спасибо, что не забываете, спасибо за заботу.
        Она поняла, что нет у неё никакой возможности остановиться его, а у него нет никакой возможности придумать причину для продолжения знакомства.
        Стас в последний раз взглянул на неё, и она заметила в глазах затаённую тоску, но, молча кивнув, сделала шаг от калитки к кустарнику облепихи. Он же, глубоко вздохнув, резко повернулся, но не успел сделать ни одного шага.
        – Дяденька, дяденька, – послышался у Ксюши за спиною звонкий голос Андрейки. – Возьми меня купаться!
        Стас снова шагнул к калитке, и Ксюша поспешила открыть её, чтобы он мог войти. Он подхватил подбежавшего к нему Андрейку и поднял его над головой.    
        – Взять тебя?
        – Да, а то с мамой скучно. Она всё сидит и о чём-то думает. А с тобой так весело. А где твои друзья? Почему они не пришли? Ты меня возьмёшь?
        – Я с удовольствием, – обрадовано сказал Стас, – Но как мама? Она же не разрешит одному. Придётся и маму взять с собой.
        – Ладно уж, так и быть, возьмём, – очень серьёзно, по-деловому сказал мальчуган.
        – Ну, коли уж вы нас берёте с собой, – сказала Ксюша, сразу повеселевшим голосом, – Тогда хотя бы зайдите, посидите, пока мы соберёмся. Вот я как раз облепиху собрала.
        – Спасибо, – сказал Стас, заходя в палисадник.
        Минут через десять они уже все втроём отправились на пляж. Андрейка шёл между ними, держа их за руки и гордо оглядывая всё вокруг. Он говорил безумолку, не давая им беседовать между собою, а, может быть, даже спасая отчасти, поскольку им нелегко было найти сразу тему для беседы. Уж слишком неординарной была ситуация. В день знакомства они говорили о Костике. Продолжать разговор о нём было бы справедливо, быть может, даже правильно, но, продолжая этот разговор, они бы всё дальше удалялись от возможности завести разговор другой, который нужен был им самим, нужен был зарождавшимся между ними отношениям. Ну а в том, что эти отношения могли зародиться, а может, уже и зарождались, сомневаться не приходилось. Ксюша хотела продолжить знакомство, и, вспоминая коротенькую беседу у калитки, вспоминая, как вёл себя Стас и как искал повод для того, чтобы не уйти навсегда, понимала, что и он не против этого.
        День прошёл как в сказке. В жизни Ксюша не испытывала таких впечатлений. Она привыкла, что всегда, вот уже почти пять лет, гуляя с Андрейкой, посещая с ним детские спектакли, мультфильмы в кинотеатрах, Уголок Дурова, детские площадки и тому подобные учреждения, бывает всегда одна. Конечно, и другие мамы часто встречались ей с детьми одни, без мужей, но уже по другой причине – мужья могли быть на работе, в командировке, а то и просто дома. Ей же казалось, что все они, глядя на неё, понимают, что она, как это именуется официально – мать одиночка. Она гнала от себя такие мысли, они казались ей неправильными, но неловкость и горькая обида на судьбу сохранялись.
        И вдруг она ощутила что-то невероятное – она была не одна и старалась хотя бы в несбыточных мечтах представить себе, что у неё полноценная семья, и что рядом с нею любящий муж и отец.
        Её удивляло то, что Андрейка, до сих пор признававший лишь её брата, а своего дядю и её отца, а своего дедушку, Андрейка, который сторонился других мужчин, вдруг, совершенно неожиданно, сам потянулся к Стасу, да ещё как потянулся! Он постоянно «ездил» на нём, заставлял снова и купаться, нырял с его рук, кувыркаясь в воздухе. Он настолько завладел Стасом, что в этот день Ксюше почти не удалось поговорить с ним.
        Впрочем, это было не страшно, потому что тему было найти по-прежнему трудно.
        С тех пор они ходили на пляж каждый день и только вместе. Несколько раз к ним присоединялась вся компания, и Ксюша чувствовала необыкновенный комфорт в общении с этими замечательными ребятами. Как же они были внимательны, как галантны, как старались наперебой сделать ей что-то приятное, что-то подать, что-то принести.
        Между тем, дни, один приятней другого, летели, словно стрела, а известно, что радостное всегда проносится значительно быстрее, чем грустное. И вот однажды Стас сказал:
        – Завтра я уезжаю. Точнее, мы все уезжаем. Отпуск окончился – впереди служба.
        – Как? Не может быть, –  растерянно проговорила Ксюша. – Уже завтра?
        – Увы. Хорошего понемножку. Через несколько дней мы снова будем там, где погиб Костя, – прибавил он.   
        Это её окончательно вывело из оцепенения. Только сейчас она осознала то, что услышала в первый день знакомства – всё эти замечательные ребята, кроме одного, которого ранение вырвало из их рядов, уезжали фактически на войну, хоть и войну необъявленную.
        Можно себе представить, какие мысли захватили её. Она ощутила необыкновенную тревогу, она поняла, что боится за них, а особенно за одного – за Стаса.
        В тот вечер она не плакала – нет, но бабушка не могла не заметить, что с ней  творится что-то неладное.
        – Внученька, – вдруг едва слышно сказала она. – На ка вот иконку Царицы нашей Небесной.
        – Зачем, бабушка? – спросила Ксюша.
        – Перед этой иконкой молилась я, когда внучок мой, а твой братик был там. Я просила Царицу Небесную спасти и сохранить его, и он вернулся невредимым, хотя храбро ходил в самое пекло… О том говорят его награды.
        – Спасибо, спасибо, милая моя бабушка, – сказала Ксюша. – А как молиться?
        – Я дам тебе слова молитвы. Но ты должна помнить, что молиться можно и не зная слов, потому что Матушка наша Пресвятая Богородица видит, кто обращается к ней искреннее и понимает того и помогает тому.
        В тот день Ксюша впервые в жизни молилась столь осознанно и искренне.
        На следующий день они с Андрейкой пришли к дому, где жили ребята. Все уже вышли на улицу и ждали только её. Автовокзал, с которого уезжали они в Новороссийск к поезду, был совсем рядом.
        Шли, весело переговариваясь, но за внешней весёлостью у Ксюши и Стаса скрывались грусть и печаль. Андрейка опять говорил безумолку, а когда они уже подходили к вокзальной площади, вдруг спросил, серьёзно посмотрев на Стаса:
        – А ты кто?
        – Я? – удивлённо переспросил тот, – Как это кто?  Я – Стас.
        – Кто ты, Стас?
        – Не понимаю, о чём ты спрашиваешь?
        Вся компания замолчала, и в наступившей тишине, послышались звонки радостные слова Андрейки:
        – Я знаю, кто ты… Ты мой папа.
        Они уже подошли к стоянке такси, уже подкатила свободная машина, а Стас и Ксюша стояли, как вкопанные. Из оцепенения их вывел голос Андрейки:
        – Не уезжай. Я не хочу, чтобы ты уезжал. Ты один раз уехал, и тебя не было долго, долго. Мне скучно без тебя. Папы должны быть со своими сыночками.
        Теперь уже в оцепенении замерла вся компания, даже водитель, не ведавший сути дела, но осознавший ответственность момент, уже убрав вещи в багажник, не торопил с отъездом.
        И тут Стас, едва справляясь с комком, подступившим к горлу, дрожащим голосом проговорил:
        – Сынок, – получилось как-то не естественно, потому что это слово оно произносил впервые, и он ещё раз повторил уже с чувством, – Сыночек, я должен ехать, я буду защищать Родину, я еду защищать тебя и твою, – он тут же поспешно поправился, – нашу мамочку, – и, впервые притянув к себе послушную Ксюшу, обнял её.
        – А когда ты приедешь?
        – Скоро…
       Ксюша вздрогнула от этих слов и мысленно прошептала, как учила бабушка, самые простые слова молитвы, в отчаянии обращаясь к Пресвятой Богородице.
        Стали прощаться. Друзья Стаса, как показалось Ксюше, в этот момент были к ней особенно внимательны и почтительны. На их глазах происходило удивительное превращение почти совсем ещё девчонки, несмотря на то, что она сама была мамой, в женщину категории особенной и племени мужественного – в офицерскую жену, в боевую спутницу и подругу, готовую разделить все тяготы суровой военной службы со своим мужем. Стас поднял на руки Андрейку, расцеловал его и сказал:
        – Я вернусь, сынок, я обязательно вернусь.
        Ксюша отвернулась, потому что на глаза навернулись слёзы, отвернулась к машине и увидела, что на красивых, мужественных лицах друзей Стаса, тоже сверкают какие-то предательские, непослушные капельки влаги.
        Стас повернул Ксюшу к себе, впервые поцеловал её и поцеловал в губы, поцеловал так горячо, что у неё закружилась голова и оторвавшись от этого поцелуя, молвил:
        – Я вернусь. Моя родная. Я обязательно вернусь к тебе, к вам. И мы будем всегда, вместе – вместе, втроём.
        Он притянул к себе Андрейку, они замерли все трое на какое-то мгновение, а затем он быстро открыл дверь, буквально упал на заднее сиденье и бросил с хрипотцой:
        – Поехали!
                Эпилог

       Прошли годы… Отшумели они над страной, вновь пережившей некоторое подобие революции, но революции уже доброй. Её правильнее назвать контрреволюцией, направленной против плутократии ельнинизма, унёсшего столько жизней, обрушившего на людей столько горя…
       Был ясный солнечный день. Старинный город Тверь помолодел, празднуя очередное, свершающееся каждый год событие.
        Перед стелой с пылающим факелом вечного огня, освещающего и освящающего город и днём и ночью и напоминающей о великом подвиге воинов Священной войны, замерли в ровных шеренгах воины нынешние, замерли в строю суворовцы, которых будущими воинами называть уже казалось не совсем точно.
        Был очередной выпуск суворовцев, и площадь перед стелой с вечным огнём запрудили празднично одетые, радостные, гордые за своих возмужавших сыновей родители.
        Среди них мы не могли бы не заметить знакомые лица. Повзрослевший, возмужавший полковник с очень молодым лицом и сияющей на кителе Золотой Звездой Героя России, полуобнимал за талию скромно, но со вкусом одетую женщину, не сводившую глаз с шеренги суворовцев, в которой замер по команде «Смирно» уже знакомый нам, а скорее нет – совершенно не узнаваемый нами юноша…
       Да, представьте, это был тот самый Андрейка, с которым мы познакомились на первых страницах повести. А женщина, которой, как вы уже, наверное, догадались, была его мама – ею была та самая Ксюша, а теперь уже, конечно, Ксения, так здорово смотревшаяся рядом со своим мужем, тоже уже не Стасом, а Станиславом, которому мы отчество присвоить в своё время забыли. А теперь и надобность в нём отпала, ибо повествование наше близится к окончанию.
        Но позвольте… Вот сейчас должны будут вызвать из строя для вручения аттестата того самого Андрейку. На какую же фамилию отзовётся он? Быть может, сейчас мы узнаем хотя бы фамилию Станислава?
        – Вице-сержант Максимов, – объявил офицер, в руках которого был очередной аттестат. – Ко мне!
        И вот знакомый нам Андрей, как мы уже поняли, вице-сержант Андрей Максимов, чётким строевым шагом подошёл к майору и доложил, как положено по уставу.
        Максимов? Но, позвольте, почему? Почему Станислав не дал ему свою фамилию, которую носила его жена Ксения. Мы можем только догадаться, по какой причине это случилось. И, наверное, не ошибёмся, если скажем, что для молодого полковника с Геройской звездой на кителе суворовское, кадетское братство священно, что и он, и Ксюша решили, что ещё более священна память лейтенанта Константина Максимова, отдавшего жизнь за Родину. Если бы Станислав дал ему свою фамилию, имя суворовца, имя героя, давшего жизнь Андрейке, постепенно было бы предано забвению, ушло в небытие…    
        Да, Станислав стал для него отцом, настоящим отцом… Но ведь в какой-то мере его друг Костя, Константин Максимов, и маленький Андрейка, стали причиною того, что он, Стас, обрёл своё счастье, встретив Ксению.
        Но вот после прохождения торжественным маршем прозвучала команда «Разойдись» и первыми кинулись отыскивать Андрейку, мальчик и девочка, как говорят, погодки – его младшие братишка и сестрёнка. И братишка, поздравляя Андрейку, не уставал повторять:
        – Ну, когда же, когда же я вырасту!
        Да, представьте, и он уже мечтал о суворовском, мечтал оказаться в этом замечательном строю лучших мальчишек, лучших из лучших сынов Отечества Российского, его настоящих сынов.
        Но кто это пробирается к уже замеченным нами на площади Станиславу и Ксении. У кого это так выделяется на фоне разноцветных нарядов чёрная перчатка на руке?
        Не тот ли это Алексей, которого спас в бою лейтенант Константин Максимов? Но почему он тоже в военной форме? И кто рядом с ним – уж больно знакомое лицо у белокурой женщины.
        – Наташка! Спасибо, что приехали, – воскликнула Ксения, обнимаясь с подругой.
        – Не могли не приехать, – баском с чёткой, свойственной преподавателям дикцией, проговорил Алексей. – Не могли же мы не отпраздновать выпуск Максимова младшего – как никак он открыл в нашей среде второе поколение суворовцев. Нашему-то ещё долго до училища.
        – Но невесту мы вам привезли, – хохотнула Наташа.
        И только теперь все заметили скромную девчушку лет двенадцати, стройностью своей, пшеничными, разумеется, не крашенными волосами напоминающую мать.
         – Пять лет – хорошая разница. Да и потом мы воспитываем её, как будущую офицерскую жену. Это, знаете ли, профессия! – сказала Алексей и, повернувшись к Андрейке, которого наконец-то протащили через гурьбу родителей братишка и сестрёнка, спросил:
         –  Так ты к нам, в Рязанское?
         –  А куда же я могу ещё?!
         –  Ну что ж, строевым наукам тебя, конечно, будут учить другие, но история за мной… Утвердили меня начальником кафедры… Спасибо Ксюшиному отцу – он и в армию помог вернуться, да и место своё в строю найти…
        Мы не будем вдаваться в детали, как и что произошло, каким образом познакомились Ксюшина подруга Наташа и Алексей, и как вспыхнувшая любовь в корне переменила Наташу, не будем говорить, сколь трудно было вернуться в армейский строй Алексею, потому что это предмет – отдельной повести.
        Главное, что наши герои встретились снова и встретились в новой, возрождающейся из пепла ельцинизма России и что их дети оказались воспитанными не в духе стяжания материальных благ, а твёрдо встали, пусть ещё на первые ступеньки, но на ступеньки стяжания духа чести, доблести и славы – а ведь не это ли является основой для стяжания духа святого, к которому призывал наш очень почитаемый святой преподобный Серафим Саровский.