Я шел по осеннему парку с бутылкой колы в руке. За пазухой притаилась еще теплая булка, купленная в киоске фастфуда. Хотелось перекусить, но я не привык есть и пить на ходу, поэтому искал подходящую скамейку. Она вскоре нашлась — в одной из боковых аллеек, влажная, но не мокрая, веснушчатая от палых листьев.
Я сел и откупорил бутылку, неторопясь, чтобы газ не ударил в нос, выпил две трети, потом отломил и медленно сжевал половину булочки. От колы свело зубы и дрожь пробрала до костей. Приятно, когда напиток холодный, но не до такой же степени, тем более, что на улице плюс пять, сыро и ветренно. Конец октября. На рукаве моей куртки оседала блестящая изморось. Я собирался выкинуть еду в мусорный бачок и идти дальше, но глуховатый, как будто слегка простуженный голос остановил меня.
- Пожалуйста, не выбрасывайте. Отдайте мне.
От неожиданности я выронил бутылку, и она, расплескивая остатки колы, покатилась прямо под ноги незнакомому типу с холщовым рюкзаком за плечами. Мужчина пожал плечами и, подхватив ее, опустился на скамейку рядом со мной. Он был не молод и не стар, с длинными нечесанными волосами какого-то пыльного цвета и такой же длинной нечесанной бородой. Обветренные, сухие губы. Синие прожилки на лбу, как реки на глобусе. Одет не то чтобы бедно, а как-то несуразно: подростковая куртка с яркой эмблемой спортивного клуба, черный шарф, высокие охотничьи сапоги, вязаная шапка. Тяжело и душно пахнуло немытым телом.
Я брезгливо подал незнакомцу полбулки. Он поблагодарил и, вытянув из кармана более или менее чистый платок, аккуратно завернул в него хлеб. Скинул рюкзак и, отхлебнув из бутылки, покосился на меня.
- А из лужи вам не случалось пить? - сказал равнодушно. - Я их собираю. Хочу построить баню.
- Вот как?
Я слегка отодвинулся.
- Наверное, думаете, с таким разговаривать — себя не уважать? Понимаю... И я так считал. Морщил нос при виде бездомных. Мол, опустившийся тип, лентяй, не хочет ни работать, ни развиваться. Поэтому у него ничего нет. Ни кола, ни двора.
- А что, разве не так? - спросил я дерзко.
- Нет, - мой собеседник меланхолично поскреб пятерней бороду — должно быть, там гнездились вши, - пять лет назад у меня были дом и хорошая работа... я бывший химик-теоретик, возможно, вы даже слышали мою фамилию в связи... а впрочем, все равно. Сейчас у меня нет фамилии. Я — никто и ничто. Для знакомых — Антон. Хотя знакомых у меня тоже нет.
Теперь, когда он это сказал, я обратил внимание на благородный разлет бровей, залысины на висках, тонкую и ясную линию переносицы. Лицо обнищавшего интеллигента.
Немного смущенный, я назвал себя.
- Тем лучше. Значит, один уже есть.
Улыбаясь, он делался похож на деда мороза. Вернее, на дядю Эдика, когда он переодевался к новогоднему утреннику. Добрая улыбка, виноватая — оттого что понимает, как неумел маскарад — и чуть-чуть грустная.
- Что с вами случилось? - поинтересовался я, уже заранее зная, что поверю любому его рассказу. Потому что деду морозу не верить нельзя.
- Что ж, послушайте, как в один миг человек может потерять все. Это очень поучительно. А случилась сущая ерунда: небольшой несчастный случай. Обжег щелочью кисть и бедро. Неделя в больнице. Пальцы перебинтованы, так что айфон включить не могу. Я, помню, дурак, беспокоился, что умрет тамагочи...
- Кто?
- Виртуальный питомец. Их что, сейчас по-другому называют?
Я развел руками. Наверное, так. Не любитель компьютерных «зверьков».
- Кому там умирать? Это же программа.
- Она ведет себя как живая. Мы так устроены — хотим любить. От нежности душа расцветает. Любить — кого угодно, хотя бы компьютерную программу, если рядом никого другого нет. Но дело не в том. Когда бинты сняли, я приложил большой палец к кнопке, но айфон не включился. Не узнал меня, понимаете? Вот, - он протянул мне руку ладонью вверх. Подушечка большого пальца была сглажена и блестела. Ее пересекал шрам. - Химический ожог уничтожил мой опознавательный знак. Идентификатор личности. Отпечаток большого пальца на правой руке, то, на что реагируют все — без исключения, все — электронные устройства.
- И что, тамагочи умер?
- Вероятно. Я не мог его кормить. Но вы не понимаете, о чем я говорю. Черт с ним, с питомцем. Вы что, не понимаете? Все. Электронные. Устройства. Когда я выписался из больницы, то попытался взять такси, но не сумел. Машины останавливались, но ни одна дверь не открылась передо мной. Датчик на замке не срабатывал... Я не мог сесть в автобус — электронная касса не взяла бы с меня плату за проезд. Я утратил доступ к собственному банковскому счету. В тот день, как сегодня, моросил дождь, острый и противный, только была не осень, а весна. Газоны раскисли, а тротуары текли бесконечными грязными ручьями. Я уже догадался, что попал в беду, но еще верил, что все как-нибудь образуется. Ведь не бывает же так, чтобы из-за одного маленького шрама — выбросить человека из жизни. Шлепал по лужам в промокших ботинках. Как суслик, продрог. Задирал голову к серому небу, вымаливая у него хотя бы один солнечный лучик. Согреться. Как бы ни так — обложило, как горло при дифтерите. Ненавижу весну. До сих пор. Увы, я добрался до дома, стуча зубами, окоченевший и простуженный, мечтая о полном кофейнике горячего кофе, уютном диване и меховых тапочках, но дом меня не впустил. Конечно. Ведь я не мог доказать ему, что я — это я. Дом, он, как преданная собака, признает только хозяина, а я хозяином больше не был. Помню, в школе нас учили, что раньше людям выдавали бумажные документы. Любой замок тогда отпирался кусочком металла, а счет в банке — пластиковой карточкой. Бумажки терялись, размокали от дождя, сгорали при пожарах, рвались, пластиковые карточки ломались... И — потому что они так часто портились и пропадали — существовала целая служба по их дублированию. Они были недолговечными, бумажки, но их восстанавливали в случае чего, а отпечаток пальца — он всегда с тобой и, по идее, никуда не может деться. А если все-таки делся — то лучше бы ты вместо него потерял голову. Курьезно, скажете? Да, в такое время живем. Создали озоновый щит. Укротили атом. А вся наша ценность, как людей, как личностей — на кончике пальца... Напрасно я барабанил в дверь и в окна... сперва кулаком, затем палкой в стекло. Сработала сигнализация. Мой дом, защищаясь от меня, вызвал полицию.
- Они вам помогли? - спросил я с надеждой.
- Как видите, - ответил Антон сухо, вытряс на язык последнюю каплю колы и сунул бутылку в рюкзак.
- А родственники? - предположил я несмело. - Ведь должны у вас быть родственники?
- Сводный брат в Америке. Но я не дойду до Америки пешком.
- Друзья?
Антон усмехнулся.
- Чушь! Ну, у кого сейчас есть друзья? Вот, у вас, к примеру?
Я задумался. Столько людей вокруг. Чужие глаза, лица... А порой — и ни глаз, ни лиц, а вместо них — аватарки в социальных сетях. Кого из них я мог бы назвать другом? Кого попросил бы о помощи?
- Есть один... Виртуальный.
- То-то же.
Дождь усилился, и мне за шиворот покатились холодные капли. Береза, обнаженная до черных, корявых ветвей — плохая защита от непогоды.
- Ну, а коллеги?
- О, не сомневаюсь, что они были счастливы от меня избавиться. Говорят ведь, что ученый ученому — волк, разбойник и конкурент... Однако, накрапывает. Пойдемте-ка под крышу, пока не вымок хлеб, - его руки суетились, затягивая тесемку рюкзака. - Тут недалеко. Посмотрите, как я живу.
Мне показалось, или он произнес это с гордостью?
Свалка простиралась от западной окраины города до юго-восточной, опоясывала полукругом промышленную зону, часть спального района и упиралась в железнодорожное полотно. Остатки платформы, ржавые рельсы, шпалы, сквозь которые обильно взошла трава — какой-то давно заброшенный полустанок. Чуть дальше лес, редкие сосенки на песчаном склоне. На свалке чего только нет — металл и пластик, старая мебель, стекло, картонные коробки, битые телевизоры, ящики, автомобильные шины... Вся наша цивилизация, разбитая на черепки. И тут же — гниющая биомасса. Рай для крыс и ворон.
- Ну вот, мы и пришли.
Антон остановился и махнул рукой на странное сооружение слева от бывшей платформы. На первый взгляд куча хлама, на второй — дом, у которого есть стиль. Опасливо глядя под ноги, на землю, усеянную щепками и осколками, я приблизился. У входа на веревках болтались какие-то тряпки, выбеленные дождем и ветром. Под фанерной крышей-домиком поблескивал жестяной лоток.
- Подкармливаю птичек, - объяснил Антон. - Есть тут галочка ручная и хромой вороненок. Делюсь с ними тем, что самому перепадает.
- Это у вас вместо тамагочи?
Ветер пел в причудливо протянутых балках, кусках шифера, обломках водосточных труб, и хозяин не услышал моего вопроса.
Он раскрошил на лоток часть булки, а другую — надкусил и, смачно пережевывая хлеб, продолжал показывать мне свое царство.
- Вон там, сараюшка — туалет с умывальником. Все, как у людей. Хочу еще баню построить. Да заходите, не бойтесь. Дом — прочный. Крыша не упадет. Стол и стул — сам сделал, тумбочку на свалке нашел. Только дверцу поправил. Здесь все, что угодно, можно найти. Инструменты, стройматериалы. Одежду, еду. Да что там, из того, что выбрасывается на свалки, можно вторую Москву сложить, и второй Берлин, и второй Нью-Йорк. Не верите? Я не шучу. Когда-нибудь — этак лет через «-дцать» — мы из мусора вашего мира построим свой, альтернативный мир. Тогда и посмотрим, кто на этой Земле — главный.
Он и в самом деле не шутил. В его голосе не прозвучало угрозы, но мне представились мусорные дворцы, сараи, бани и лачуги, марширующие под хмурым осенним небом, как безымянные солдаты. Я не спросил, кто такие «мы», потому что боялся узнать, что у Антона есть соседи. Я распрощался с хозяином и поспешил уйти, потому что боялся услышать, что их много.
Свалка дышала, как живая, опадала мусорными лощинами, бугрилась мусорными холмами, и в каждом угадывался чей-то дом. Под каждым — видилось мне — была погребена чья-то судьба.
В ту ночь я плохо спал, и впервые за много-много спокойных ночей мне не помогли ни снотворные таблетки, ни порошки. Мне снилось, что большой палец на моей правой руке сделался стеклянным. Что он вот-вот переломится — а вместе с ним вся моя жизнь. Я берег его во сне, как зеницу ока, прятал в специальный чехол, смахивал с него пылинки мягкой кисточкой. Не решался помыть руки. Он казался настолько тонким, что мог разбиться под струей воды.
Мне снилось, что днем, в парке, я встретил своего отца, своего коллегу, своего единственного — пусть и виртуального — друга, своего любимого дядю Эдика, самого себя... Мне снилось, что мусорный мир уже подступил к моему порогу.