Обеим женщинам повезло. Хотя и было так рано, и хотя в привычку Пресикэ не входил столь ранний подъём, они разминулись с двумя СС-овцами, покинувшими лестницу 5-тью минутами раньше.
СС-овцы ушли не одни. Они получили от их братца Балдура приказание доставить Боркхаузена и Энно Клюге домой, к их жёнушкам.Оба непрофессиональные грабители всё ещё находились под воздействием алкоголя и заработанных побоев. До этого Балдур постарался внушить несчастным, что они д.б. ему благодарны за то, что он не сдал их полиции, и что они должны молчать о случившемся. Если же проболтаются, им будет не миновать гестапо.
В карманах у Боркхаузена и Клюге лежали по 50 марок, мелкими купюрами. Балдур решился на новую болезенную жертву, из-за чего дело Розенталь в настоящий момент было для него сплошным убытком. Но он себе сказал, если типы вернутся к жёнам в таком виде, побитые и нетрудоспособные, у баб поднимется крик и начнутся расспросы. Деньги в их карманах всё сгладят. Он рассчитывал, что в таком состоянии, не хлюпики, а их жёны первыми обнаружат деньги.
Старший брат Персикэ получил задание, доставить домой Боркхаузена. Через 10 минут оно было выполнено.
Задача второго брата была значительно труднее, потому что путь до дома Клюгэ был гораздо длиннее. Энно не был в состоянии самостоятельно идти, а Персикэ на мог на улице его тащить за шиворот, как поступил его старший брат с Боркхаузеном. Ему вообще было стыдно идти в обществе этого побитого и наклюковшегося. Отдавать ему приказания идти на пару шагов впереди или позади себя, не имело смысла, тип всё время норовил опуститься на землю, спотыкался, хватался за стены и деревья, задевал прохожих. Поэтому Персикэ приходилось избегать главных улиц, идти окольными закоулками. Порой он даже нёс этого типа, пока не выбивался из сил.
Но когда они добрались до Фридрихсхайн, он ему отомстил. Усадил Клюге на скамейку за кустами и так обработал, что тот на 10 минут лишился сознания.
Позже удары в рёбра и по спине заставили дрянь дотащиться до дома его жены. Но дверь квартиры была закрыта: почтальонша Ева Клюгэ уже ушла на работу.
Тогда Персикэ позвонил в соседнюю дверь, случайно ею оказалась квартира фрау Геш, которая вечером прошедшего дня помогала своей ложью несчастному Клюге. Персикэ всучил в руки открывшей жалкую фигуру со словами:»Вот! Позаботьтесь о типе, он сюда относиться!» И ушёл.
Фрау Геш твёрдо решила, больше никогда не вмешиваться в дела семьи Клюгэ. Но страх перед СС-овцами и их властью был таким большим, что она, не возражая, впустила соседа в квартиру, усадила за кухонный стол и поставила перед ним кофе и хлеб. Фрау Геш хорошо видела, в каком состоянии был её гость, об этом красноречиво говорило его лицо, разорванная рубашка, запачканное пальто, следы побоев. Но посколько Клюге был передан ей СС-овцем, она не стала задавать вопросов.
Клюге ел медленно, жевал хлеб и припивал кофе. При этом слёзы боли и полнейшего бессилия текли по его лицу. Когда в конце концов он справился с едой, Геш его спросила:»И куда вы теперь хотите пойти? Ваша жена вас не примет, вы же это знаете!»
Сосед не ответил, он только уставившись, смотрел перед собой.
«Тогда я вас посажу на лестницу перед дверью! Сейчас же! Или?»
Тут Клюгэ с трудом вымолвил:»Тутти — старая подруга...» И опять заплакал.
Но фамилию Тутти он не знал, как и адреса, хотя квартиру надеялся найти.
«И так, пошли! Одного я вас не отпущу, в таком виде вас сразу заберёт полиция. Но если адрес окажется фальшивым, я вас там оставлю. На долгие поиски времени у меня нет. Мне нужно работать.»»
Клюгэ начал упрашивать:»Сначала хоть минутку поспать!»
Поколебавшись, она согласилась:»Но не дольше часа! Через час, вон! Ложитесь пока на канапэ, я принесу одеяло!»
Не успела Геш вернутся с одеялом, как Клюгэ уже глубоко уснул.
2
Фрау Геш всё же пожалела соседа и оставила спать до обеда. Он выглядел так несчастно. Нижняя губа во сне оттопырилась, как у обиженного ребёнка, веки порой вздрагивали, грудь поднималась с таким стоном, как-будто он сейчас опять начнёт рыдать. Распухшее отпобоев лицо в красно-синих подтёками.
После обеда она опять отправила его досыпать и обещала поговорить с женой.
Он что-то неразборчиво бробормотал, толи да, толи нет, но спать пошёл, и уже через минуту глубоко уснул.
Когда фрау Геш услышала, как хлопнула входная дверь вернувшейся соседки, она пошла и постучала в дверь. Ева Клюге сразу же открыла, но в квартиру её не впустила. «Ну?» - спросила она недружелюбно.
«Извините, фра Клюгэ, если я вам опять мешаю. Но ваш муж лежит сейчас у меня. Один буйвол из СС притащил его сегодня утром когда вы только ушли.»
Ева Клюгэ не намерена вступать в разговор, и Геш продолжает:»Они его порядочно поколотили, на вашем муже не осталось живого места. Каков бы он ни был, но в таком состоянии вы не можите его прогнать. Вы только на него посмотрите, фрау Клюгэ!»
«У меня больше нет мужа, фрау Геш. Я не хочу больше ничего об этом слышать.»
Она хочет закрыть дверь, но Геш поспешноговорит:»Не торопитесь, фрау Клюгэ, в конце концов он ваш муж, у вас с ним были дети...»
«Этим я особенно горжусь, фрау Геш, этим особенно!»
«То, как вы собираетесь поступить, бесчеловечно. Его сейчас нельзя выгнать на улицу.»
«А то, что он мне все годы делал, было человечно? Он меня мучил, всю жизнь мне испортил, и к такому я д.б. человечна, только потому что его поколотил СС-овец? И не подумаю! Его и эти побои не изменят!»
После такой тирады она захлопнул дверь. Ева была не в состоянии дальше продолжать разговор.
Она села на кухонный стул, уставилась в голубое газовое пламя и вспомнила прошедший день. После того, как она сказала своему начальнику, что хочет выйти из партии, он отстранил её от разноски почты. В полдень к ней пришли два в штадском и допросили. Они хотели, чтобы она рассказала о всей своей жизни, о родителях, сёстрах и братьях, о её браке...
Сначала Ева была рада, что не спрашивают о причине выхода из партии. Но потом, когда дошли до брака, заупрямилась. Ведь за этим настанет черёд детей, а она не сможет говорить о Карлочке так, чтобы эти лисы не заподозрили, что здесь что-то не так.
Поэтому она она сказала, что её брак и её дети никого не касаются.
Но эти люди были тёртыми, они знали многие подходы. Один вытащил из своей сумки с актами дело и начал в нём читать. Эй хотелось узнать, что там о ней написано, вроде она ничего такого не делала, чтобы криминальная полиция что-то зафиксировала.
Потом они опять начали спрашивать, и выяснилось, что в их бумагах стояла информация о муже. Потому что её стали спрашивать о его болезнях, его отлынивании от работы, его бабах. Опять началось всё безобидно, потом вдруг она поняла опасность, закрыла рот и больше ничего не сказала. И это было её личным делом, и никого не касалось.
Еву не особенно напугало, когда цивилисты от вопросов перешли к запугиванию. Она же должна знать, что выход из партии повлечёт за собой увольнение с работы? И более того: если она не хочет назвать причину выхода, она политически ненадёжная, а для таких есть кц*! Она ведь об этом слышала? Там можно очень быстро политически ненадёжных сделать надёжными, на всю жизнь надёжными. Она же это понимает!
Фрау Клюгэ осталась при своём. Личное, остаётся личным, и о личном она не будет говорить. В конце концов её отпустили. Выход из партии был отложен, она об этом ещё услышит. Но с почты она была уволена. Ей было приказано дальнейшего ждать в своей квартире …
В то время, как Ева, наконец, ставит кастрюлю с супом на огонь, она внезапно решает и в этом пункте не подчиниться. Она не будет без дела торчать в квартире и ждать мучений этих типов. Нет, она завтра же утром шести-часовым поездом поедет к сестре в Руппин. Там она может 2-3 недели прожить без прописки, её там уж прокормят. У них есть корова и свиньи, и картофельное поле. Она будет работать, в хлеву и на поле...
Её движения, после этого решения становятся свежее. Она достаёт чемодан и начинает упаковывать.
*кц — концентрационный лагерь