ЗОЛОТОЙ ЧЕРЕП
(старинный детектив)
Уездный город N с неделю уж возбужден да растревожен. Везде и всюду волнуются люди. Да и как им не волноваться, ежели такой знатный земляк нежданно-негаданно объявился. На каждом углу и на каждом перекрестке о том земляке пересуды с перетолками. С превеликим удовольствием волновался народ. А уж на базаре что творилось!
- А я его еще вот таким знал, - держа широкую ладонь возле колена, умилялся плешивый старик, торговавший плетеными корзинами. – Бойкий мальчонка был… Никто сладу с ним не знал… Э-хе-хе… В четырнадцать, почитай, из дома сбег... В Америку, видишь ли… Стервец… И при таком строгом отце…
- Помню я его батюшку, - заскрипел другой старец в драных портах и с холщовой сумой через плечо. – Сурезный человек. Жалко, что пожил маловато. А уж похороны у него случились, братцы мои… Сказка, а не похороны…
- И я помню, - выглянула из-за горки бледно-зеленых пупырчатых огурцов рыхлая курносая баба, - я, тогда еще девчонкой была… Супруга ихняя, покойница, пряников велела корзину нам подать. На помин души. Сладких… У-у-ух…
- Не о том вы сейчас, господа, не о том, - отчаянно волновался модный приказчик из чайной лавки, брезгливо перешагивая россыпь конского навоза. – Счастливая звезда над нашим городом явилась, а вы о каких-то похоронах с пряниками. О нас скоро в Париже заговорят, а вы…
По поводу Парижа приказчик, поди, погорячился. У Парижа других разговоров полно, а вот Петербург, по всем приметам, о знатном уроженце городка N непременно поговорит. По всем приметам так получается. А как же не поговорить, если Иван Савельевич Буланкин, почитай, мирового значения открытие сделал. Говаривали, что двадцать пять лет Буланкин по тайге да по степям разным ходил и искал чего-то... И никто не думал, что он это «чего-то» отыщет, а он смог. Отыскал купеческий сын чудо любопытное и вез его теперь в столицу разным там ученым мужам показать. Пусть подивятся. Сказывали, что Иван Савельевич в сибирской тайге неведомого племени град древний обнаружил и всяческих богатств нашел видимо-невидимо. Чего там только не было, но ничто не могло сравниться с таинственным черепом из чистого золота: штукой драгоценной и мистической.
- Любую болезнь, как рукой снимает, - ведал в учительской комнате географ Урюкин. – Уникальный экспонат.
- Вранье, вероятно, - махнул рукой учитель арифметики Лобов, получивший мгновенный отпор от всего преподавательского состава городского училища.
- Как же, враньё!? – раздраженно укоряли разгорячившиеся товарищи поборника точных наук. – Все ж верят! Золотопромышленник Бокин миллион за чудо давал! В газетах написано! И ученые высказывались. Там, дураки по-вашему?! Да?
- А вы читали газеты те? – не унимался Лобов, призывая коллег к потугам логического мышления. – Какие там доказательства? Чем они подкреплены? Какими фактами? Сплошная беллетристика!
И хотя фактов в учительской было, кот наплакал, но сдаваться никто не собирался. Так и спорили они до тех пор, пока сторож Еремей не забренчал колокольчиком, призывая спорщиков к уроку.
Не осталось в стороне всеобщего волнения и уездное начальство. Они собрались в доме вдовы фабриканта Глухова - Анастасии Павловны.
- Этакая удача! – радовался земский начальник Милютин, часто поднимая вверх указательный палец. – Теперь о нас многие услышат! Такое дело и до государя императора вполне дойти может. До самого верху, так сказать… Такой земляк… Господа, может быть, нам следует объявить подписку на памятник господину Буланкину. Я уж в городском саду и место присмотрел.
- Погодите вы с памятником, Илья Николаевич, - слегка осадила радостного начальника Анастасия Павловна, - пусть сперва этот купец нам покажется, а уж потом и решим…
- И то верно, - поспешно согласился с вдовой мировой судья Брыкин. – Нечего заранее дифирамбы слагать, посмотрим сперва, а то уж больно велика честь… Мало ли, чего он там отыскал… У нас, поди, каждый день люди чего-нибудь да отыщут… Что ж всем памятники после этого ставить? Правильно я говорю, Анастасия Павловна?
- Неужто правда, что череп тот магической силой обладает и всякую болезнь излечить может? – вздохнул почтмейстер, поглядывая через приоткрытое окно на темнеющую улицу. – Непременно прикоснуться хочу.
- Болтовня все это, - прибил на столе комара уездный воинский начальник штабс-капитан Хрюкин. – Не верю!
- Еще один Фома неверующий, - заегозил на стуле попечитель городского училища Смуров. – Флюиды у черепа того. Наукой доказано!
Все заспорили, и только полицейский исправник здешний - Иван Иванович Ермаков, молча сидел в углу межу большим черным роялем и увядающей пальмой.
- Свалился этот Буланкин на мою голову с черепом своим, – думал уездный полицейский чин. - А если случится чего? Народ-то сейчас ушлый пошел, на ходу подметки режет. Да еще телеграмма эта…
Вчера пришла исправнику телеграмма о том, что, по слухам весьма достоверным, прилюдно грозился некий столичный преступник Серафим Колодяжный, на череп сей славный посягнуть. Выходит, что и до преступного мира столицы слава о чудесной находке купца Буланкина докатилась...
- Будь она неладна, - пробормотал себе под нос Ермаков и, не прощаясь, удалился из спорящей залы.
Встречали Буланкина полуденным поездом. Когда солнце выбралось на самый верх сверкающего бледно-голубого небосклона, народ повалил к железнодорожной станции. До стации от города было не меньше двух верст, и сейчас эти две версты живо напоминали муравьиную тропу. Сущим столпотворением шел к станции счастливый народ.
Поезд задержался не меньше, чем на час. Первыми на перрон выскочили молодые люди из местных, которые еще затемно поехали в колясках с букетами роз навстречу поезду и на предыдущей станции сели в вагон к знаменитому путешественнику. Им очень не терпелось и хотелось вперед всех приветствовать знатного земляка.
- На три дня у нас остановятся! – радостно кричал народу сияющий, словно праздничный самовар, приказчик из чайной лавки. Приказчик тоже был из рядов передовой молодежи.
- На три дня, на три дня, - эхом прошелестело по толпе.
- И к чуду прикоснуться дозволено будет! – еще раз обрадовал толпу приказчик.
- Дозволено будет, - сей же момент отозвались люди.
А потом к народу вышел он. Иван Савельевич Буланкин. Дородный господин среднего роста, в годах, с усталым лицом, на коем красовался широкой толстый нос, а вот глаза у купца были чуть-чуть впалые и серого цвета. Борода его слегка встрепана, но не настолько, чтоб назвать её неаккуратной. Приличная борода. Одет путешественник, несмотря на полуденную жару, в легкое просторное пальто.
- Чего ж он пальту не сымает? – удивилась одна бойкая бабенка и толкнула локтем в бок, стоявшую рядом товарку.
- Чай, настудился в своих тайгах, а теперича отогревается! – засмеялась товарка. – Там, ведь, застудиться немудрено.
А купца Буланкина, между тем, подвели к Анастасии Павловне. При этом весь уездный бомонд притих, затаил дыхание, а потом радостно выдохнул. Купец Анастасии Павловне пришелся по нраву. Она взяла его под ручку и повела к своей коляске. Сразу же за ними встали четыре крепких молодца не из местных, в руке у одного из них был кованый ларец. По пути Анастасии Павловне и Ивану Савельевичу попался сиреневый куст. Гость остановился перед кустом, шумно вздохнул, осторожно взял в ладонь соцветие и припал к нему носом. Народ обрадовался, можно сказать, до слезы. Город N славился своей сиренью на всю округу и гордился этой славой от всей души. Пред самой коляской, толпа засуетилась и вытолкнула прямо под взор Буланкина пьяненького старичка в потрепанном чиновничьем сюртуке с кривыми заплатами на локтях. Гость без единого слова и так крепко обнял старичка, что тот жалобно ойкнул, а толпа еще раз обрадовалась.
- Узнал! – пронеслось по нестройным рядам. - Узнал, ведь! Через столько-то лет!
Когда Буланкин, садясь в коляску, слегка отступился и ткнулся носом в юбку Анастасии Павловны, про счастливого старичка сразу же забыли, а он всё стоял на дороге и громко рассказывал неведомо кому.
- Эх, Ванька, Ванька… А как мы с ним в третьем классе бранное слово на коляске попечителя нацарапали. Эх, Ванька... А я б тебя…
Исправник Ермаков наблюдал за действом с пригорка. В двух шагах от хмурого исправника стояли его подчиненные, радости в их глазах не наблюдалось и малой толики. Исправник был весь во внимании и зорко высматривал незнакомых да подозрительных, какие старались подобраться поближе к знатному гостю. Городовые то и дело бегали к толпе и тащили оттуда, не приглянувшихся их начальнику личностей. Первым притащили молодого господина в модной шляпе, в черном сюртуке, поверх бледно коричневого жилета. Этот молодой человек не понравился Ермакову тем, что уж очень он рьяно в толпе шнырял и всё норовил поближе к Буланкину подобраться.
- Как вы смеете?! – пронзительно громко возмущался модный господин, когда приволок его дюжий унтер-офицер под очи уездного полицейского исправника. – Я репортер губернской газеты Милованов! Я на вас фельетон напишу! Позор!
Репортера, от греха подальше, исправник решил отпустить и велел привести высокого черноволосого красавца с орлиным носом и в светлой летней паре: тот оказался доцентом какого-то университета. И его отпустили, пока, за неимением улик. Затем был пьяненький мужик в синей рубахе, который чистосердечно поведал полиции о том, что он рвался сквозь толпу, чтоб ученого медведя узреть. Очень расстроился мужик, когда ему рассказали, что ученых медведей в этой толпе не было ни одного. Еще пару подозрительных заметили, но привести не успели. Ермакова позвала к себе Анастасия Павловна.
- Иван Иванович, - улыбалась фабрикантша исправнику, сидя в своей коляске, - нам надо очень надежную охрану обеспечить сему чуду. Очень надежную. – Анастасия Павловна указала ладошкой на ларец, стоящий у её ног.
- Да не стоит всё это Вашего беспокойства, - тоже заулыбался знатный гость. – Ребята мои посторожат. Они…
- Ну, что вы, Иван Савельевич, что вы, - безапелляционным тоном перебила гостя Анастасия Павловна. – Вы же только что мне рассказали, что ваши люди трое суток глаз не смыкали в усердии своем. Пусть отдохнут. Неужто мы охрану не обеспечим? – Фабрикантша строго посмотрела на исправника.
- Неужто? - эхом повторил за Анастасией Павловной чуть-чуть задремавший на солнышке уездный предводитель дворянства.
- Обеспечим, - прохрипел сердито исправник. – В общественный банк положим, там запоры крепкие, а у дверей я унтер-офицера поставлю.
- Вот и славно, - ласково проговорила фабрикантша и велела трогать.
Сперва поехали храм на торжественный молебен. Вокруг храма сразу же гуляние народное случилось. Самовары кипят, пряниками торгуют, квасом. Не обошлось на гулянии и без напитков покрепче. Под малосольный огурчик да под гармошку в такой прелестный день – благодать сущая. Веселятся люди, одним словом. А чего ж не повеселиться? Надоела всем скука уездной жизни, хуже горькой редьки. И такой счастливый случай! После храма, гостя ведут в ресторацию, а народ следом: в другое место самовары несут. Тут и гармошка еще заливистей жару дает.
- И-и-ех! Кум до кумы судака тащит!
Ближе к закату все вместе с гармошкой шествуют в сторону банка, чтоб чудо на ночь пристроить.
Буланкин в банке всё осмотрел и остался весьма доволен увиденным.
- Действительно, место надежное, - крепко пожал он руку здешнему управителю. – Только, и мне надо уголочек здесь определить. Я на полу готов…
- Какое еще уголочек? – насторожилась Анастасия Павловна.
- Я, Анастасия Павловна, любезная Вы моя, здесь должен спать, - степенно припал к ручке фабрикантши Буланкин. – Не пускает он меня от себя. Пятьдесят метров могу еще отойти, а дальше ежели, так нутро огнем жжет. Рядом я с ним должен быть. Здесь мне придется переночевать. В здании не разрешат, так в саду устроюсь… Мы люди привычные…
- Никаких «в саду»! – топнула ногой Анастасия Павловна. – Вам уже в моем доме приготовлено. Чтоб мы такого гостя да без приличного ночлега… Не позорьте нас перед людьми-то! И чуду вашему место заветное есть. У меня во флигеле есть чулан без окон, вон там пусть оно и лежит, а возле дверей мы полицейскую охрану поставим.
Буланкин еще чуть-чуть попробовал противиться, но Анастасия Павловна стояла на своем, словно скала моря Адриатического. А когда купец окончательно согласился идти к дому фабрикантши, из толпы на коленях выполз к нему местный юродивый Кирюша. Выполз и выпрашивать:
- Дай рублик, господин хороший! Дай рублик!
Анастасия Павловна шепнула, чуть смутившемуся гостю.
- Дайте ему монетку. На счастье.
Гость торопливо похлопал по карманам и зыркнул на своих молодцов, один из которых тут же выдал просящему полкопейки. Юродивый получив монету, пустился в пляс. Наплясывая, он вроде бы как пел.
- Благодетель, благодетель. Благодетель, господь бог… - гнусавил Кирюша. - Слуги, слуги… Благодетель, господь бог…
Так с песней он и провожал шумную процессию к хоромам фабрикантши. И гулял там народ весело да дотемна.
Исправник самолично осмотрел чулан, прежде чем туда поставили ларец с чудесным черепом. Располагался тот чулан в просторном, но очень захламленном флигеле: сюда давно уж всю ненужную мебель складывали. Слуга купца поставил ларец в чулан, дворник тут же навесил большой замок на чуланную дверь, а ключ с нижайшим поклоном был вручен Буланкину. И все разошлись: простой народ пошел на улицу догуливать, а состоятельный на бал, какой Анастасия Павловна в честь знатного гостя затеяла.
Исправник на бал не пошел. Тревожно было чего-то на душе уездного полицейского начальника. Он внимательно осмотрел замок, подергал его двумя руками, вздохнул страдальчески и строго наказал своим подчиненным.
- Чтоб здесь постоянно находились. И не спать. Узнаю, что спали – под суд отдам. Смотрите у меня…
Только начальник ушел, а его подчиненные мигом столковались, кому и сколько у двери чуланной на часах стоять.
- Ни к чему сразу троим здесь торчать, - решили они. – Чай, не война.
О краже золотого черепа рано утром исправнику сообщил пристав Пелевин.
- Клянутся, что глаз не сомкнули, - говорил Пелевин, едва поспевая за начальником. – Всё на месте: и дверь, и замок. Вот. Ничего подозрительного. А утром пришел купец-то… Стосковался, видно, за ночь по чуду своему… Открыл дверь, прошел в чулан, а потом в крик. Степанов на крик тот прибежал, а купец сидит на полу бледный, как смерть, скрючился весь, ревет в голос да твердит одно и то же, дескать, обокрали меня, братцы, обокрали. И так у него живот от горя схватило, что пришлось его на носилках из флигеля выносить. Сейчас в постели лежит господин Буланкин и страдает.
Ларец на широком чуланном столе пустовал. Настежь распахнутая крышка, окованная широкими медными полосами, придавала тому ларцу какую-то удивленную печаль. Та же печаль читалась и на лицах молчаливой, проштрафившейся стражи. Все они стояли перед ларцом навытяжку.
- Никто сюда не входил! – в голос захрипели стражники, стоило только исправнику одарить их гневным взором. Начальник и рта раскрыть не успел, а подчиненные в неописуемом усердии глотку дерут. Такое впечатление, что они на самом деле ни в чем не виноваты.
– Ни единая душа! – часто крестились уже много повидавшие на своем веку унтер-офицеры.
Ермаков глянул на потолок, на пол.
- Проверяли уже, - перехватил взгляд начальника пристав. – Всё крепкое. Уму непостижимо…
- Значит, вы, - исправник резко повернулся к городовым, - ни на шаг от этой двери не отходили? Та-а-к???
Стало тихо, как на кладбище зимней ночью. Несколько мгновений в чулане висела гнетущая тишина, потом младший унтер Тимофеев закашлял.
- Тимофеев! – рявкнул на него пристав. – Чего?! Говори!
- Прости, ваше благородие, - приложил широченную руку к груди смущенный и красный, как вареный рак, унтер. – Живот у меня скрутило. Но я рядом с крыльцом присел. Туточки… Но… Никто во флигель не входил. Богом клянусь! Мочи не было терпеть, какое в животе верчение началось…
- И-и-и?! – взревел исправник.
- Рядышком я присел! – бормотал Тимофеев. – Пойдемте, покажу! Там всё налицо! Меня ж наизнанку вывернуло! Никто не входил! Клянусь!
Все ждали, что Ермаков после рева перейдет на еще более действенные меры, но тот, вдруг, рукой лишь махнул. Махнул, а потом уронил остатки старого шкафа, что к чуланной стене приставлены были.
- А зачем ему входить-то? – чихнув три раза кряду, на удивление спокойным голосом молвил исправник. – Он здесь прятался. С вечера…. Юркнул в суматохе вон за тот шкаф и ждал там часа своего. Известный прием…
Иван Иванович Ермаков слыл человеком любопытным, умным и образованным. Он регулярно читал всё криминальное из газет, а наиболее интересные факты даже себе в особую книжечку записывал. В этой книжечке много разных воровских хитростей записано было.
- Замок этот открыть знающему человеку меньше минуты, - продолжал мыслить вслух Иван Иванович. – Замок старинный: большой, но не серьезный. Хотел я вчера заставить замок сменить… Хотел же заставить…, - исправник, отшвырнул в сторону какой-то колченогий столик с резной крышкой и протиснулся между стенкой и шифоньером к окну. Окно оказалось приоткрытым.
- А потом в окно…, - задумчиво проговорил исправник, и тут же заорал во все горло. – Взять! Вон он в кусты побежал! Взять подлеца!
Пока городовые во главе с приставом гнались по кустам за неизвестным, возле Ивана Ивановича на коленях стоял Тимофеев и бубнил.
- Никто не входил, ваше благородие. Я рядышком присел… Пойдем покажу… Это из-за кваса… Мальчишка поднес…
- Какого кваса? – словно почуявший добычу пес, насторожился исправник.
- Вечером, уж, - жалобным голосом ведал проштрафившийся унтер-офицер, - когда расходились все, ко мне мальчишка подбежал. Из тех, кто квасом торгует. И кружку мне в руки сует. Дело-то привычное… Я, ведь, сами знаете, на базаре часто службу несу, так там каждый норовит угостить…. Кто квасом, кто еще чем… Выпил я тот квас, без задней мысли выпил, а теперь понимаю, что неспроста мне тот малец квас поднес… Не из бутыли он его наливал, а, прямо, в кружке нес…
- Чего расселся?! – прямо-таки, рыкнул на Тимофеева исправник, когда увидел, что к крыльцу флигеля тащат сопротивляющегося человека. – Пошел!
- Куда? – часто замигал унтер.
- Мальчишку искать!
Тимофеев убежал, а во флигель ввели пойманного подлеца. Им оказался всё тот же репортер Милованов. Он рвался, ругался, грозился всяческими карами, не исключая и сатирических. Да, только, на этот раз никто его быстро отпускать не собирался: под горячую руку случилось ему попасть. В чулане же репортер присмирел.
- Ну-с, милостивый государь, - постукивая по крышке чуланного стола, начал исправник Ермаков, - сознаете вы себя виновным в краже?
- Что?! Как вы смеете?!
- В краже признаете себя? – исправник тяжело и в упор глянул в подвижные глазки Милованова. –А?
- Шутить изволите? – чуть приободрился репортер и усмехнулся. – Не выйдет. Судя по вашей гипотезе, преступник должен с вечера в чулане прятаться, а я на балу танцевал. Любого спросите. Вот так-то-с. Не получается.
- Не получается? – крепко оперся руками о стол исправник. – Сообщник здесь прятался, пока вы там наплясывали, а утром твой черед пришел… Решил ты все улики под окном изничтожить. Не так ли? Где череп?!
Милованов чуть смутился от строгого вопроса, но быстро опомнился и приосанился.
- Докажите-с.
Иван Иванович набрал в грудь воздуха, чтоб следующее следственное действие произвесть, да только тут его позвали в господский дом. Отказаться было нельзя. У фабрикантши в губернии имелась такая влиятельная «рука», что всё уездное начальство день и ночь без устали трепетало от томительного уважения.
Анастасия Павловна встретила Ермакова в гостиной. Её бледное лицо и легкая синева под глазами живо напомнили исправнику о недавней панихиде по купцу первой гильдии Лаврентию Фомичу Лямину компаньону Анастасии Павловны. Печалью были пронизаны все черты фабрикантши, сквозила печаль и в голосе.
- Что же творится у нас в городе, Иван Иванович? - еле слышно произнесла Анастасия Павловна. – Никак не ожидала…. Позор… А он-то как переживает… За что ж нам такое наказание… Пройдемте к нему… Вы должны пообещать ему… Да, что там пообещать… Это я вам обещала замолвить слово, сами знаете перед кем… Теперь всё только от вас и зависит. Найдете пропажу, так я завтра же письмо отпишу…
На Буланкина без слез мог смотреть только очень мужественный человек. Купец лежал на спине, устремив, в украшенный античной лепниной потолок, красные от слез глаза и потихоньку поскуливал.
- Милый, - протянул страдалец к исправнику дрожащие руки. – Как же так? В родном городе… Ироды… Супостаты…. Милый… Найди…
Постояли они около купца недолго, но клятву Иван Иванович произнес. А что делать? Уездному исправнику Ермакову очень хотелось поскорей сделать очередной шаг по карьерной лестнице, но уже в другом масштабе, в губернском. И теперь исправник просто готов рвать и метать в усердии розыскном. Сам лично решил он следствие провести.
В виновность репортера Иван Иванович не верил. Этот щелкопер для газетки своей всё вынюхивал, потому попался под открытым окном. Его следует постращать и гнать коленом под зад, чтоб не мешался. Пока у исправника была только одна стоящая «зацепка» - это мальчишка поднесший унтеру кружку с квасом.
Именно этот мальчишка и орал сейчас во флигеле так, что на самую малость паутина в стремительном вихре не зашлась. Державший горлодера за ухо унтер Тимофеев счастливо улыбался и беспрестанно повторял.
- Вот он, стервец. Вот.
Когда ухо мальчишки было освобождено, он, размазывая по грязному лицу слезы, признался.
- Дяденька извозчик за гривенник велел кружку вон ему снести. Пустите меня. Какой дурак от гривенника откажется? Пустите меня…
- Какой извозчик? – переспросил мальца Ермаков.
- Не знаю, - сопел мальчишка, осторожно трогая пламеневшее ухо.
- Я тебе сейчас покажу «не знаю»! - не удержался, чтоб не поучаствовать в допросе Тимофеев. – За уши давно не драли?!
Услышавши над пострадавшим ухом грозный окрик, малец заревел, но, поревев немного, рассказал о том, что знать он того извозчика не знает, но часто видел возле станции.
Там же, на станции, мальчишка извозчика и опознал. Первым следственные действия начал унтер Тимофеев, и подозреваемый, прикрыв ладошкой левый глаз, начал бойко давать показания.
- Простите меня, люди добрые, - тряс извозчик бородой и часто сплевывал кровавую слюну на изумрудную зелень травы, - позарился на рубль. Позарился. Барышня соблазнила меня. Рублем соблазнила. Не здешняя. Простите меня, люди добрые.
Долго пробирались дознаватели среди многочисленных «простите» и «она нездешняя» к истине, но истина та оказалась тусклой и неказистой. Привела она сыщиков в меблированные комнаты купца Мохнатова, где любезный коридорный тоненькую ниточку к разгадке таинственной кражи и оборвал вовсе.
- Точно-с, проживали-с, три дни-с, - лебезил коридорный, - да только-с они-с сегодня утренним поездом-с отбыть куда-то изволили-с.
Дальнейшие потуги по выяснению круга общения подозреваемой, натыкались на стену изумительной вежливости, прочно сложенную из единого выражения.
- Ни с кем-с.
Иван Иванович лично допросил гостиничный персонал и даже не удержался, чтоб не накричать на бабу, мывшую номера после постояльцев. А как же на неё было не накричать, ежели она слова дельного вымолвить не может, а только носом хлюпает. Правда, при строгом спросе баба все-таки вспомнила да повинилась в том, что нашла намедни в одном номере двугривенный и прикарманила его... Потом помчали на станцию и там спрос надлежащий учинили, но толку от тог спроса никакого. Вернулись к дому Анастасии Павловны. Весь сад прочесали неоднократно. Ермаков сам под все кусты заглянул, но кроме прелой листвы с нечистотами ничего там не высмотрел.
А слухи плодились в городе, словно красноголовые мухоморы после теплого летнего дождика.
- Говорят, что сам дьявол череп тот похитил, - шептались торговцы в овощном ряду. – В гадюку обратился и шасть под дверь чулана…
- Никакая не гадюка, - отмахивался от этой версии очередной знаток, - это темный дух из басурманского города за черепом этим прилетел. Видели ворон-то сколько над городом летает? Жутко… Не к добру.
Ночью исправнику не спалось. Случалось легкое забытье, но тут же, как вспышка молнии мысль:
- А что же теперь делать-то?!
Иван Иванович уж перебрал в уме все возможные варианты кражи. По всему выходило, что подготовились преступники к краже основательно и со знанием дела.
- Девица сюда приехала заранее, - думал Иван Иванович, часто ворочаясь с боку на бок, - но почему одна? Что она должна была сделать? Квас поднести? Глупость! Здесь что-то не то… Почему одна? А остальные когда приехали? Вместе с Буланкиным? С Буланкиным… Значит, он их должен знать… А почему? Надо опросить этих шалопаев, которые ездили купца встречать. Основательно опросить.. . Дураки, поехали с букетами встречать, а их даже на бал не позвали… Отряхнули, как прах… Как пыль… Пыль… паутина… А почему там так много паутины? Паутина слоем лежит… Слоем… И пауки сидят…
Ермаков вздрогнул и сел на кровати. Он вспомнил, как узоры паутины на приоткрытом окне флигеля и крупных пауков на паутине той.
- Как же так??? – схватился двумя руками за голову. – Что же я сразу-то не сообразил? Всё щелкопер этот! Отвлек! Всё он!!!
Люди всегда склонны винить в своих промахах других, вот и Иван Иванович отыскал крайнего в том, что не обратил пристального внимание на паутину в окне. Обрати он внимание на неё, то сразу понял бы, что не мог никто вылезти из того окна, не потревожив паучье племя.
Теперь исправнику стало вовсе не до сна.
- Да и окно было открыто не широко, - бубнил себе под нос Ермаков. – А надо, что широко… В широкое удобней… А кто ж тогда череп мог похить. Никто в чулан не входил… Тимофеев не будет мне врать… Никто не входил… Никто? Буланкин входил!
И еще одно озарение: взял тот, кто входил! Исправник стал нервно прохаживаться по своей спальне. Он понял, что еще с утра начал подозревать приезжего купца в чем-то нехорошем, но только вот в чем? Неужто он сам у себя этот череп украл? Но для чего? И тут Ивана Ивановича осенило еще раз: страховка! Есть мотив! Остальное сложилось мгновенно: хитрый купец, просторное пальто, емкий карман, пришитый изнутри и болезнь живота, согнувшая подлеца в три погибели. Всё сходилось! Хитро придумано. Ермаков хотел сразу же бежать на задержание преступника, но передумал. Анастасия Павловна недовольна будет и ночь, все-таки. Надо поспать немного.
- Покажите ваше пальто, пожалуйста, - как наяву представил себе Иван Иванович картину завтрашнего допроса купца. – Значит, говорите, похитили у вас реликвию? Ну-ну… А карман этот вам зачем? А вы Анастасия Павловна куда смотрели?
Поначалу исправник чуть испугался последнего вопроса в мысленном монологе, но потом расслабился и с удовольствием вытянул усталые ноги. Теперь он Анастасию Павловну уважал значительно меньше. После такого блестящего раскрытия преступления, ему и без протекции фабрикантши наверняка приоткроется путь наверх. О таком деле не только здешняя губерния услышит…
- Вот так-то, Анастасия Павловна, - усмехнулся Ермаков и сладко уснул.
Разбудил исправника его давний слуга Никитич. Никитичу уже перевалило за шестой десяток, но был еще бодр и весьма разумен. Говорил слуга всегда по делу, как сейчас, например.
- Ваше благородие, - ласково улыбался Никитич, - там купец обворованный к Вам просится.
- Какой еще купец, - не понял сразу, о чем идет речь Ермаков.
- Ну, тот, - развел руками слуга, - у которого череп вчера похитили.
- Какой череп?
- Про который все говорят… Золотой, что ли… Купца-то пустить?
- Давай, - прошептал исправник, и сердце у него екнуло от нехорошего предчувствия.
Перешагнув порог спальни Ермакова, купец сразу же упал на колени и запричитал хриплым голосом.
- Прости меня, господин исправник. Прости. Не благое я дело задумал… Соблазнился. Со страху всё это… Со страху… Да, разве, без страху решился б я на такое… Прости меня, господин исправник.
- Выражайтесь яснее, - начинал нервничать Ермаков.
- Куда уж яснее-то, - вздохнул Буланкин, продолжая стоять на коленях. – Обмануть я всех хотел, а попался, как кур в ощип… Не даром говорят, что бог шельму метит… Артистку нанял, чтоб вас по ложному следу пустить… Ну, кто я теперь, как не шельма?
- Яснее, - крепко сжал кулаки исправник.
- Сам у себя я реликвию украл, - схватился за голову купец. – Прослышал я, что столичный вор на богатство моё прицелился… Вот и решил я всех обмануть. Заранее подготовился, карман внутренний к пальто пришил. Утром вчера сунул я череп в карман и в крик. До кровати меня донесли, а потом я реликвию под кровать сунул. Думаю, денек притворюсь больным, а потом в столицу… Обмануть всех хотел, но не вышло. Разгадал супостат мой замысел. Сегодня ночью залез он ко мне в окно, какую-то тряпку к носу сунул, я сразу, словно в яму черную провалился. А как очнулся, так сразу под кровать, да только нет там моей драгоценности. Помоги мне, ваше благородие. Мне, ведь, без черепа того, только в петлю. Нет у меня ничего более. Всё на экспедиции истратил. Помоги.
- А лицо похитителя, вы… - немного опомнился после столь ошеломляющего сообщения Ермаков.
- Какое там лицо, - перебил исправника купец. – У него мешок черный на голове. Маска, стало быть… И тряпку он мне сразу в лицо сунул. Ничего не помню...
А денек летний выдался – благодать сущая: солнышко ласково светит, птички поют. Да только Ермакову сегодня не до птичьих трелей. Ходит вокруг дома, словно рассерженный тигр и постоянно рычит на подчиненных. А как же не рычать, если все мысли в голове исправника зашли в страшный тупик и взялись там паниковать. Ясно стало Ермакову, что теперь этого преступления не раскрыть. Ночью, скорее всего, злодеи из города с добычей умчали. А тут еще репортер лезет.
- И какая теперь у вас гипотеза, господин исправник? – ехидно ухмылялся наглый писака. – Теперь кого в виновные запишите? Непременно расскажу читателям о ваших методах следствия… Непременно…
- Пошел вон! – замахнулся на зарвавшегося репортера Ермаков. Замах был до того красноречив, что репортер посчитал нужным, как можно скорее исчезнуть с глаз долой.
Дальше вел себя исправник довольно-таки странно. То в окно спальни, где квартировал знатный купец, пробует по стене залезть, то лестницу старую разыскал в зарослях лопухов, мигом на плечо поднял и тащит, всё к тому же окну. Унтер Степанов помочь хотел, дескать, не господское это дело лестницы на плече таскать, но Ермаков так на него рявкнул, что унтеру до следующего утра икалось. Исправник поставил лестницу к стене, встал на нижнюю ступеньку, ступенька оказалась гнилой, тут же она провалилась, и Ермаков больно ударился коленом. Он со стоном схватился за ушибленное место, но долго пожалеть себя у него не получилось. На улице раздался истошный крик.
- Нашли! Череп золотой нашли! На осине висит! На Нефедовском погосте! Нашли череп!
И откуда-то издалека донесся колокольный звон.
Первым помчал к погосту на легкой коляске купец Буланкин. Заслышав крик, он скинул с коляски пьяненького кучера и сам погнал лошадей в сторону Нефедовского погоста. В один момент за купцом рванулся почти весь город: кто-то на лошадях, а большинство бегом. Чуть больше трех верст до погоста того, но никого это расстояние не смутило. Всем хотелось тайную мистику самолично рассмотреть.
Когда Ермаков добрался до нужного места, вокруг осины собралась толпа. Все стояли и глазели на бледно-желтый череп, висевший на сухом суку высоко над землей. Темени у черепа не было, из одной глазницы его торчал серый сук, а в другой светилась голубизна летнего неба. Мужики смотрели на чудо, молча и приоткрыв рот, а бабы часто крестились. Купец же Буланкин суетился под деревом и слезно просил то одного, то другого.
- Выручайте братцы. Слезайте за ним. Мне-то не смочь. А я рубль за труды дам.
Один рябой парень, махнул рукой, отдал товарищу картуз, и уж было подступился к дереву, но тут у него на руке повисла баба и заголосила пронзительно.
- Не пущу! Заколдованный это череп! Не пущу, Пронька! Братец родненький! Не пущу!
И не пустила. Нескоро купец нашел смельчака, до десяти рублей дошел, ведро водки пообещал и нашелся отчаянный человек. Вдовец Тихон после некоторых томительных раздумий, сопровождаемых частым почесыванием затылка, поплевал на ладони и решился на осину залезть. Лез он наверх, не торопясь, с остановками, и когда до черепа осталось совсем ничего, мужик остановился в очередной раз, посмотрел куда-то вдаль да как заорет.
- Город горит! Пожар! Горим!!!
И теперь уже все в город побежали. При пожаре в летнюю сушь не до мистики с черепами, здесь спасаться надо. В разных концах города горели три избы и здание общественного банка. Если избы разгорелись уже вовсю, то у банка, только крыша с одного угла задымилась, как раз с того угла, рядом с которым полыхала одна из изб. Поначалу потушить пожар никак не получалось и еще несколько изб занялись. Все тушили пожар. Одни тащили ведра с водой, другие поливали крыши еще не загоревшихся домов, третьи баграми пытались раскатать пылающие срубы.
Об ограблении банка Ермакову доложил городовой Тимофеев. Исправник, вместе с жилистым рыжебородым мужиком, валил багром горящую стену, когда городовой прибежал со своим малоприятным известием.
- Один служащий банка убит, - торопливо докладывал городовой, - а другого едва живого с разбитой головой отправили в лазарет.
Об ущербе чуть позднее исправнику сообщил директор банка купец Абрашкин.
- Всю наличность взяли: пятьдесят три тысячи кредитными билетами и четыре тысячи серебряной да золотой монетой…. Векселей тоже нет…. Всё подчистую выгребли. Ничего не оставили… Мы ж хотели обществом мост новый строить и вот… Это разбойники город подожгли. Когда все побежали на погост череп смотреть, рядом с банком изба загорелась… Тушить некому, ну, думаем, сейчас огонь на банк перекинется. Стали из хранилища всё вытаскивать, а тут они – трое в черных масках с кистенями… Все забрали… Подчистую…
Скоро с пожаром сладили, и исправник собрал у себя судебных следователей, приставов, урядников и городовых. Все они пришли потные, грязные, в саже, но Ермаков даже умыться никому не позволил, а, впрочем, никто бы и не пошел умываться. Не до умывания, грабителей надо ловить. Штабс-капитан Хрюкин помог перекрыть выезды из города.
- Чтоб муха не пролетела! – наказывал молоденькому прапорщику Ермаков. – Головой отвечаете!
- Бестолковое дело, - прошептал пристав Пелевин, сидевшему рядом уряднику Хромову. – Что они, дураки что ли по дороге уходить? В лес они ушли. А там…
Все понимали, что ограбление банка – это дело рук опытной шайки. Всё у них было продумано и предусмотрено.
- Я одного не могу понять, Иван Иванович, - одним высказался судебный следователь Анфимов, - для чего им надо было дорогой череп, который сотни тысяч может стоить, вешать на осину, чтоб шестьдесят тысяч из банка взять? Не логично.
- Почему не логично? – глянул на следователя исправник. – Череп-то еще продать надо, а тут живые деньги. Всё логично. Кроме того, они думали, что денег там гораздо больше. Помните, в начале весны объявление в губернской газете было о железном мосте. А тут, видишь ли, и купец Буланкин сгодился… Всё один к одному…
Действительно, случилось в губернской газете сообщение о строительстве в городе N железного моста особой самой новой конструкции. Под это строительство правительство обещало выделить немалую сумму, но потом мост решили строить деревянным, об этом решении в газетах написать постеснялись.
- Надо срочно искать свидетелей, видевших, как череп на осину вешали, - постучал пальцами по столу судебный следователь. – Найдем свидетеля, так сразу за кончик ниточки ухватимся…
- Правильно, - стукнул кулаком всё по тому же столу исправник, - надо искать свидетелей. Надо выяснить, кто в городе шум о черепе поднял. Хитрость-то китайскую знаете, поди? Поднять шум на востоке, а напасть на западе. Вот она налицо премудрость дикая… Пока мы не поймем, кто шум поднял, не выйти нам на след грабителей…
Ермаков внимательно посмотрел на усталые лица своих подчиненных и спросил сидевшего ближе всех городового.
- Степанов, ты как о черепе на погосте услышал?
- Так, - развел руками городовой, - я уж и не припомню. Все кричали, а еще колокол на погосте бил…
- На погост! – закричал Ермаков и первым выскочил на крыльцо.
Возница слегка замешкался от неожиданного появления начальника и получил больно кулаком по спине. А от возницы досталось кнутом лошади, и та понесла сердитых седоков изо всех своих могучих сил.
Кладбищенский сторож Пров Петров никак не мог понять чего от него хотят, разгоряченные быстрой ездой господа.
- Ни от кого про череп тот я не слышал, - неуверенно жал плечами сторож, - я в деревне соседней был, у кума… Иду обратно, а на кладбище, как на ярмарке… Народу – тьма… И колокол бьет… Страх божий..
- Кто в колокол звонил? – схватил сторожа за рукав исправник.
- Вот тебе крест, не знаю, ваше благородие, - торопливо крестился Пров. – Я-то как раз в деревне соседней у кума был… Мы с ним, сам понимаешь, ваше благородие… Только по второй налили, так колокол забил. Я сразу сюда, а уж тут народу, как на ярмарке…
- Кто в колокол бил? – прошипел Ермаков, хватая сторожа уже за грудки.
- Не зная, - часто моргал сторож. – Я у кума…
- А знаю, кто в колокол бил, - засмеялась девчонка лет восьми, досель тихонько сидевшая под столом.
- Кто?!
- Кирюша блаженный.
- Пелевин! – орет вот всё горло исправник, так грозно, что у девчонки тут же из глаз слезы брызнули. – Из-под земли мне этого юродивого достань! Где хочешь найди!
- А чего его искать? – встряла дрожащим голосом жена сторожа. – Вон он сзади церкви у кладбищенской ограды на коленях стоит.
Побежали к ограде. Ермаков опять был впереди всех. Он первым увидел юродивого, схватил его за шиворот и закричал:
- Кто тебе велел в колокол звонить?!
Кирюша таращил на исправника испуганные глаза и часто открывал рот, но ни слова не вымолвил, только задышал часто, подобно усталой собаке.
- Нельзя так с ним, ваше благородие, - взмолился городовой Степанов. – С ним лаской надо. Дайте я попробую…
Ермаков сердито дернул плечами и отступил от юродивого.
-Кирюша, - заговорил городовой так ласково, как не всякая мать с дитем своим разговаривать будет, - что же ты тут делаешь, милый мой? Расскажи мне, а я тебя леденечком угощу. – Степанов порылся в кармане, достал оттуда светло-желтую конфету, сдул с неё крошки и отдал испуганному Кирюше.
Кирюша взял леденец, протяжно вздохнул, всхлипнул и молвил громко.
- Царствия небесного жду тут.
- Царствия? – переспросил городовой.
- Царствия, - еще протяжней вздохнул Кирюша. – Архангел мне велел царствия здесь ждать. Ты, говорит, заберись на колокольню, ударь в колокол, а потом жди… Оно и придет…
- А какой из себя-то архангел тот был? – ласково погладил убого по голове Степанов. – Расскажи.
- Архангел, - улыбнулся Кирюша. – Я тут между могилок рублик искал, а он подходит и вот… Позвони, говорит, в колокол.
- А какой рублик ты тут искал? – продолжает интересоваться городовой.
- А это вчера вечером по тьме уже пришел ко мне добрый и сказал, чтоб я шел сюда рублик искать. Там, говорит, между могилками рублик лежит. А я сразу и пошел… По тьме… И искал я здесь рублик, пока ко мне архангел не подошел…
- Кирюша, - продолжал Степанов уговаривать юродивого, - а какой из себя тот добрый человек, который послал тебя рублик искать?
- Хороший он, - улыбается Кирюша. – Слуга он… Хороший…
- Ну, Кирюшенька, - умоляет городовой. – Какой он из себя?
- Хватит! – крикнул исправник, - ничего ты от него не узнаешь. Эти сволочи, здесь всё предусмотрели. Какой с идиота спрос? Тащи его в участок, пусть там пока посдит.
- Ваше благородие, я знаю, где этот Кирюшка ночует, там трактир рядом, - решился вдруг высказаться городовой Ефимов. Ефимов слыл известным молчуном и все сразу удивились его речи. Удивились, но сразу же поехали к указанному месту.
Место то представляло из себя старый покосившийся дровяной сарай на задах трактира купца Варькина. Когда приехали к трактиру, уже стало темно, и спрос решили вести за столом при свечах. Сперва опрашивали всех трактирных, а затем завсегдатаев. Дотошно допрашивали, но толку ни малейшего, никто вчера вечером Кирюшу здесь не видел. И уж когда вовсе отчаялись, мальчишка-разносчик вспомнил, что видел вчера под вечер Кирюшу дворником дома вдовы Глуховой. Сонного дворника притащили так быстро, что он проснуться, как следует, не успел.
- Ну, да, - зевал дворник, широко разевая рот, - был он вчера у нас.
- Зачем?
- Сашка велел его найти. О-хо-хо..
- Какой еще Сашка?
- Да, этот… Всё из себя барина корчит, а на деле так, из поповских детей. У отца его в нашей деревне приход, стало быть. Я его помню, как он еще без штанов он бегал… А теперь: я репортер… Фу-ты, ну-ты… Из губернии мы…
- Репортер? – встал из-за стола Ермаков. – Из губернии? Милованов?
- Он.
Милованова вытащили из теплой постели и, несмотря на всяческие сопротивления с крикливыми угрозами, сразу поволокли в участок.
- Как вы смеете?! – заорал репортер, как только его поставили перед столом исправника. – Да, я…
- Помолчал бы, - строго перебил его Ермаков. – Спета твоя песенка, господин хороший… Сейчас опознают тебя и пойдешь ты, господин хороший, куда Макар телят не гонял.
- За что? – петушился Милованов. – Я на вас самому губернатору жаловаться буду! Да, я!!!
Ввели юродивого Кирюшу, и городовой Степанов ласково спросил, указывая на разгоряченного репортера.
- А не он ли тебя за рубликом на кладбище посылал? Скажи, миленький, скажи… Он?
Кирюша вертел головой, моргал заспанными глазками, скалил в улыбке изрядно щербатый рот и никак не хотел отвечать на вопросы городового. У Степанова уж лоб в испарине и язык от ласковых слов заплетаться начинает. Утомился человек от непривычного дела и как-то невзначай рявкнул на юродивого и тот сразу разговорился, правда, сквозь слезы.
- Не, не знаю его, - хныкал Кирюша, утирая грязным рукавом глаза. – Мне про рублик рассказывал.
- Какой еще слуга? – ударил кулаком по столу исправник. – Говори яснее!
- Слуга благодетеля моего, - бубнил шумно шмыгая носом Кирюша, а потом, вдруг, пустился в пляс с припевками. – Благодетель, благодетель, благодетель господь бог…
- Господа, господа, - внезапно засуетился, притихший до того репортер. – А я эту арию помню.
- Какую еще арию?! – резко обернулся к репортеру Ермаков.
- Да, вот, о благодетеле этом, - смеялся Милованов. – Помните, в день встречи этот самый юродивый пел такую же осанну вашему знаменитому земляку, господину Буланкину. Кстати сказать, после меня вчера вечером с этим самым Кирюшей один из слуг того самого купца… Понимаете?
- Слушай, - обратился исправник к приставу Пелевину, - а эти слуги купцовы сегодня на погосте были?
- Да, нет, кажись? – замялся пристав. – Я как-то внимания не обратил. А они вообще в городе не показывались, спали всё в людской Анастасии Павловны. Спали и, я так думаю, водку хлебали от души.
- Не было их на погосте, - откашлявшись, решил высказать свое мнение городовой Степанов. – Ежели б они были, то для чего купцу червонец мужикам предлагать, чтоб они на дерево за черепом слезали? Не было их на погосте…
Исправник хрипло зарычал и прижал ладони к лицу. Было отчего ему зарычать: обвел его вокруг пальца пройдоха, да и ладно бы его одного только, а то весь город за этим купцом, как крысы за дудочкой ходили. А некоторые и сейчас ходят. Строгий взор Анастасии Павловны тут же вспомнился Ермакову.
Брать слуг купца решили утром, но утро иногда может преподнести весьма любопытные сюрпризы. Не обошлось без сюрпризов и на этот раз. Только блестящее малиновое солнце оторвалось от туманного леса, к исправнику прибежал посыльный от Анастасии Павловны.
- Надо нам с Вами, Иван Иванович, - дотронулась до локтя исправника фабрикантша, - очень надежную охрану для Ивана Савельевича организовать. Прямо до поезда ему надо сделать кортеж. Испуган Иван Савельевич всеми нашими событиями… Жутко испуган. Я прошу Вас, Иван Иванович, собрать все силы для охраны. Вот уедет он, тогда отдохнем. Я как раз письмо никак жене губернатора нашего не допишу, вы сейчас постарайтесь и я вас не забуду.
- Видите ли, - полушепотом обратился к Анастасии Павловне, - у меня есть некоторые подозрения, что люди господина Буланкина причастны к ограблению банка. Я их должен обыскать.
- Что?! – прямо-таки взревела фабрикантша. – Вам позора мало! Еще больше «прославиться» хотите?! Не позволю!
И вот во время этого крика явилась Ермакову некая задумка. Он быстро вызвал на улицу Пелевина да велел взять человек солдат у Хрюкина и спрятаться с ними в березовой роще, что через железную дорогу от деревни Климково растет. Затем исправник что долго шептал на ухо городовому Степанову. И Степанов сразу же убег…
На станцию купца везли на коляске. Народу на проводы собралось поменьше, чем на встречу, но перрон не пустовал. Много горожане знатному земляку подарков приготовили, так много, слуги Буланкина упарились, таская в вагон разнообразные коробки с корзинами. Было произнесено несколько речей, а Анастасия Павловна даже слезу умилительную пустила. Ермаков стоял поодаль от прощальной суеты и не подходил к знатному гостю до кондукторского свистка, а как трель кондукторская занялась, сердито расталкивая толпу протиснулся вплотную к Буланкину.
- Жаль, Иван Савельевич, - молвил нарочито громко Ермаков, - не успел свидетель!
- Какой еще свидетель? - скривил в улыбке губы купец.
- Да, есть один, - еще громче стал говорить Ермаков, - какой видел, как ваши людишки избу возле банка поджигали. Он сейчас прокурору свидетельствует…
Больше всех других этому сообщению удивился уездный прокурор, который стоял по левую руку от фабрикантши и изредка подносил к глазам кружевной платочек. А на знатного гостя сие сообщение никакого особо удивительного действия не произвело.
- Бред, - мотнул головой Буланкин и хотел еще что-то сказать, но тут разъяренной тигрицей Анастасия Павловна бросилась на исправника.
- Да, как вы смеете! - визгливо орала она. – Столь уважаемого и больного человека обвинять ни за что – ни про что! Я вам этого никогда не прошу! Позор!
Так под эти крики поезд потихоньку и поехал.
Отъехав пару верст от города, пассажиры поезда узрели из окон любопытную картину: по луговой дороге, вроде как наперегонки с поездом скакал конный отряд из десятка всадников. Один всадник размахивал над головой какой-то бумагой, другой в форме полицейского стрелял в воздух из револьвера, видимо, призывая машиниста остановить поезд. Минут через пять машинист, заметивший погоню, стал сбрасывать давление пара в котлах. Остановился состав, как раз напротив деревни Климово. Любопытные пассажиры тут же высыпали из вагонов на деревенскую околицу. Никто в вагонах не усидел, но к околице вышли не все: пять человек с мешками спрыгнули на другую сторону железнодорожного пути и побежали в густые заросли березовой молоди. Побежали туда, где ждала их полицейская засада.
- По душе мне ваша уездная дремучесть, - ухмылялся на допросе Буланкин, он же и столичный преступник Колодяжный. – Вы от своих знатных земляков, просто, с ума сходите. Дурни, как вас еще назовешь? А я с Ванькой Буланкиным лет десять назад в одном остроге сидел, так он рассказами о городе вашем меня почти до белого каления довел. Каждый вечер одно и то же… У меня ваш городок на всю жизнь в печенках застрял... А тут по весне прочитал в газетке о субсидии на строительство новейшего моста, вот я и решил комедию разыграть. В одной тайной типографии мне с десяток брошюрок да тридцать газетных листов напечатали. Потом людишки мои сюда приехали, положили всё это: в поезде, в лавках, еще кое-где. Разговоры нужные завели, слухи нужные распустили. А в вашей глуши только искру брось, остальное мигом займется… Смех да и только… Основательно я подготовился, а еще, чтоб основательней обезопаситься, вашей Анастасии Павловне в любви на балу признался… Смех. Говорю, дескать, глаза у вас, как изумруд таежный. Хе-хе-хе… А она, дурра, зарделась… Одного не пойму, как же ты меня исправник угадал?
Не стал ничего Иван Иванович преступнику рассказывать, а вот начальству губернскому всё честь по чести доложил. Его похвалили и уж, было, в губернию перевели, но тут чего-то жена губернатора воспротивилась. И остался Ермаков на своем месте служить. Всем же известно, что муж - голова, а жена – шея. Как шея повернет, так голова и решит…