Я закуриваю и одёргиваю себя от желания забросить ноги на стол. Хех, движение крутости в американских фильмах. Вальяжность, распущенность и собственная значимость. Наверное, именно это всегда сквозило в данной позе. Или я хотел выразить именно это. Тогда... Давным-давно. На Земле. Когда я был Мэтью Каллохен. Мелкая рыбёшка... Нет, планктонинка в огромном офисе. В этой раздувшейся финансовой сфере.
Теперь я Мэт. Просто Мэт.
Бездонные карие глаза смотрят на меня с любопытством.
- Так ты говоришь, там, на Земле, они у вас большие?
Из-за стопки книг не спеша, постукивая копытцами, ей-богу, словно модель по подиуму, вышагивает мини-жираф. Преграждаю ему путь указательным пальцем. Животное, грациозно поднимая стройные ножки, аккуратно переступает это препятствие. Ещё минута - и этот чудик с аппетитом пережёвывает крошечные листочки с мини-деревца. Бонсай... Здесь почти каждый коренной житель выращивает. Я бы даже сказал, создаёт... Для них бонсай - это что-то вроде отражения собственной души.
Чужакам, таким как я, бонсай выращивать запрещено. Не то чтобы законом... Но... даже не традициями. Но у них так принято. И баста. Приносить в дар чужаку бонсай тоже не рекомендуется. В общем, это их древние заморочки.
Аша молчаливо ждёт и не сводит с меня любопытных карих глаз.
Потянувшись, стряхнув пепел, я уставился вверх... Прозрачный купол обвивали зелёные плетущиеся растения, сквозь них косо падали лучи солнца, сплетаясь на столе и полу в причудливые узоры света и тени.
Вспоминаю Землю...
- Жирафы? Большиииие... И деревья большие. Высокие-высокие. К небу тянутся. Хотя и у японцев есть бонсай.
Аша смешно зажмуривается. Наверное, представляет жирафов и деревья в их, так сказать, натуральную величину.
- А что ещё у вас есть на Земле, что есть и у нас?
Я перечисляю ей множество разных овощей и ягод, зверей и птиц. Да... Создатель их мира не постеснялся стащить с Земли несколько "идей". Хе-хе, плагиатчик, чтоб его... Но ведь здорово получилось... Или мне так кажется, потому что родную Землю напоминает.
Аша накрывает своей детской ладошкой мою грубую руку.
- Ты, наверное, скучаешь по своей Земле?
И как, скажите, скрыть что-то от этих пронзительных карих глаз? Вот, малявка, всю душу наизнанку ведь вывернуть может. А ведь если честно... Скучаю ли?
Прикрываю её ладошку сверху своей рукой:
- Знаешь, бывает так, что человек чужой. Просто чужой. И на своей планете. И вообще... И даже сам себе. Везде, знаешь...
Потом спохватываюсь, не сказал ли чего лишнего. Умолкаю. Глубоко затягиваюсь.
Словно искорки сверкнули в этих бездонных чёрных озерах её глаз.
Аккуратно, чтоб не разбудить свернувшегося клубочком спящего жирафа, Аша берёт горшочек с бонсай. Бережно и ловко запускает маленькие и юркие пальчики внутрь и, не повредив ни единого корешка, вытаскивает деревце из посудинки.
Мать моя... Оно светится! Над бонсай ореол тёплого света... И бабочки... Откуда?
"Бабочки в моём животе..." Дурацкая... Прицепилась же. Со времён, как я был Мэтью Каллохеном.
Аша протягивает мне бонсай:
- Вот! Держи! Не хочу, чтобы ты был чужак.
- Так нельзя ведь... Вам ведь никак... Это же... Душа... Как же... Нельзя ведь... Табу... баста...
Слова никак вместе связать не могу. Разлетаются, отталкиваются от невидимых стенок, будто горох.
Аша смотрит на меня пристально. Будто всю сущность мою насквозь видит и знает. Такая маленькая... Дети... Они ведь иные...
- Нельзя быть чужим везде. Никак нельзя! Баста.
Она улыбается. И улыбка отражается в мудрых, совсем не детских, карих её глазах.