Первое детское воспоминание я отношу к тому периоду, когда папа работал заместителем начальника детской колонии по воспитательной работе где-то под Соликамском. Он пришел днем на обед, наевшись, прилег вздремнуть. Мне было года три и, очевидно, чтобы я не шумела, не бегала, не прыгала около него, мама положила подушку на подоконник и усадила меня, дав в руки электрическую лампочку с наказом о том, что если я буду сидеть тихо, держать бережно лампочку обеими руками, то от моего тепла она загорится, папа проснется от яркого света и поиграет со мной. Конечно же, мне очень хотелось играть, я верила в то, о чем говорили, но чуда не произошло. Лампочка не загорелась, папа проснулся и ушел, а я долго плакала, видимо, где-то подсознательно ощутила мамин обман и перестала ей доверять. Я не умела сказать словами все, что я чувствую, поэтому свой протест выражала непослушанием, вредностью и упрямством. При этом, такое поведение я демонстрировала впредь маме, а по жизни тем людям, которым не доверяла.
Второе воспоминание относится к тому же периоду времени. Видимо, меня приучали к горшку и, чтобы удерживать на нем до желаемого результата, в руки давали книгу с картинками. Эту книгу я помню всю свою жизнь, где-то с многочисленными переездами эта реликвия была утрачена, но какая это была книга! Томик стихов Байрона в жестком переплете, на корочке был гравюрный барельефный портрет поэта, страничный срез был окрашен в голубой цвет, а изнутри выглядывала голубая тесемочка. Эта тесемочка была в виде узкой ленты, но не двусторонней атласной, а сплетенной из тончайших шелковых нитей. Я открывала книгу в месте этой удивительно красивой закладки и разглядывала стройные ряды букв, слов, причудливых рисунков. Это сейчас я знаю, что это были иллюстрации к стихам, а тогда я водила своим маленьким указательным пальчиком по строчкам и вслух «читала» что-то на «каля-маля» языке. По картинкам водила ладошкой, чаще всего это были причудливые деревья, кустарники, цветы, беседки, красиво изогнутые витые скамейки, арки, качели. Среди всего этого рисованного пейзажа были изображены очень красивые, нарядные женщины и мужчины. Иногда они были вместе, их фигуры и лица обращены друг к другу, иногда кто-то был повернут спиной, а другой смотрел вслед, а иногда они были по отдельности, сидели или стояли в разных позах. Это были персонажи и события, описанные в стихах. Мужчины всегда во фраках, с тростью, с книгой, снятой перчаткой, цилиндром на голове, бакенбардами… Дамы непременно были одеты в шляпки с широкими полями, охваченными лентами с бантом у подбородка. Платья были разные, но всегда с закрытым воротом, длинными рукавами, украшенными рюшами, кружевами, воланами, узкие в талии с пышными в пол подолами, из-под которых выступали кончики туфелек. Все картинки были исключительно черно-белые, но все равно очень красивые. Страницы в этой книге были плотные, но тонкие, они холодили мою ладошку, я до сих пор помню это свое ощущение гладкой мелованной поверхности. А еще запах этого полиграфического чуда, современные книги утратили этот чудесный запах, наверное, изменился состав клея, краски, бумаги. Впоследствии ко всем книгам я относилась с огромным вниманием, бережностью, избирательностью. Любовь к книге, как к обожаемому предмету, пробудила жадный интерес к чтению вообще, чтению классической литературы во всех жанрах многочисленных отечественных и зарубежных авторов. Книги играли в моей жизни первостепенную роль в формировании себя как личности, а также почетное место в моем жизненном пространстве, они собраны в некую значительную библиотеку в соответствии с потребностями, литературными пристрастиями и теми скромными возможностями, которые предоставляли скромные советские гонорары и книжные прилавки. Я люблю дарить хорошие книги моим взрослым дочерям, стараюсь купить их заранее, обязательно прочитываю, чтобы знать наверняка правильность выбора подарка.
Я почти уверена, что томик Байрона сыграл также роль в выборе профессии учителя английского языка, чтобы прочесть стихи этого великого поэта на том языке, на котором они были написаны. Сейчас томик Байрона в подлиннике занимает видное место в моем книжном шкафу.
Мы часто переезжали с места на место, я помню, что все вещи увязывались в большие узлы, книги ехали в этажерке, изготовленной какими-то умельцами колонии, две табуретки и четыре стула. Больше из мебели ничего не было, когда мы приезжали в то место, где должны были жить, там стояли железные кровати, шкафы, комоды и на них были написаны какие-то цифры. Запомнились два рослых комнатных растения: фикус и розан. Все грузилось на открытую грузовую машину, вдоль бортов были длинные скамьи, на них садились папа и старшая сестра Людмила. Папа укрывал плащ - палаткой Люду, а мама садилась в кабину и меня усаживали к ней на колени. Помню, что я плакала, изгибалась, кричала, что хочу к папе, но мне что-то говорили, давали конфету и какой-нибудь гаечный ключ. Дорога была тряской, длинной, пейзажи унылые, через малое время я засыпала. Сонную меня укладывали в постель, а утром я просыпалась на новом месте и с любопытством осваивала новые территории.
Следующее воспоминание касается г. Березники. Сначала нас поселили в двухэтажный дом сталинской застройки на два подъезда. Небольшая комната с одним окном в форме эркера на втором этаже. В этом углублении встали оба наши цветка. Из мебели отчетливо помню родительскую кровать, которая всегда днем была убрана во все белое: по низу переднего края был строченый подвес, ложе укрыто туго накрахмаленным однотонным покрывалом, с одного бока красовались две хорошо взбитые подушки, одетые в строченые наволочки. Именно на эту кровать однажды положили, принесенную в июле 1951 года из родильного дома младшую сестренку Татьяну.
Детская комната располагалась отдельно, рядом с кухней. Комната была очень маленькая, там спали я и Люда. А еще в квартире жила дама - Ребекка Наумовна со взрослым сыном Борисом. Они были музыкантами, в комнате было старинное черное пианино, стоял особый, едва уловимый запах мужской и женской парфюмерии, на полках много книг, нотных альбомов, на комоде зеркало в резной металлической раме и множество всяких бутылочек, коробочек, статуэток. Тетя Реба меня любила, угощала, играла и пела детские песенки, музыкальные произведения. Иногда они играли вместе, Борис на скрипке, а Реба на пианино ему аккомпанировала. Мама не работала, ухаживала за Танюшкой, папа работал в милиции, его с раннего утра до поздней ночи не было дома, Люда ходила в школу, она 1942 года рождения, а я в детский садик не ходила. Поэтому гуляла во дворе с другими ребятами или играла в комнате приветливых соседей. Я была хрупкой стриженой девочкой с большим бантом на макушке, огромными карими глазами. Соседей очень уважала, вела себя сдержанно, брала в руки только то, что разрешали.
Именно здесь мне впервые открылся волшебный мир музыки, изысканных инструментов с правильным гармоничным дуэтным созвучием. Мне показали, куда и как записаны ноты, что такое нотный стан, отличие басового и скрипичного ключей, что означают все эти стрелочки, одинарные и двойные вертикальные палочки, точки, знаки «диез» и «бемоль». Мне показали как мелодией, сотканной из разных звуков, можно подражать пению птиц, журчанию ручейков, весенней капели… Мне больше других запомнились произведения «Времена года» и «Полет шмеля». Я была очень любознательным ребенком и благодарным слушателем всего, что эта умная, добрая женщина рассказывала и объясняла. Наверное, эти острые впечатления привели меня в музыкальную школу, но это было много позднее.
В этой квартире случилось одно очень памятное событие: мне исполнилось пять лет, и в доме было много гостей. Надо особо отметить тот факт, что мой день рождения - 23 февраля 1947 года, папа был человеком военным, поэтому все внимание сосредотачивалось в этот день вокруг папы – фронтовика и военнослужащего. Праздник назывался «День Советской Армии и Военно-морского флота». Вот почему этот свой пятый день рождения мне особо запомнился, других мне в детстве не отмечали. Мама сшила мне из своего пыльника платье. Платье было из шерстяной ткани темно-зеленого цвета на кокетке, с длинными прямыми рукавами, расширенное книзу, доходившее до середины колена. Кокетка спереди была вышита мелким крестиком, узорчик был простой: цветочки, листочки. Рукава на запястьях были с небольшим напуском за счет бельевой резинки, вдернутой в широкий подгиб. Это было мое первое нарядное платье, сшитое по индивидуальной мерке, для меня и приурочено в качестве подарка.
Днем мама накрыла стол, пришли мои заранее приглашенные дворовые друзья, пили чай со смородиновым вареньем, ели конфеты, печенье и разборный пирог с яблочным повидлом.
Вечером пришли гости. Это были папины сослуживцы с женами. Они вошли все вместе с папой. Прихожая наполнилась множеством запахов: зимней морозной свежести, шинельного сукна, сапожной ваксы, от которой сверкали до блеска начищенные хромовые сапоги, запахом кожи от ремней и портупеи, а также острого мужского одеколона. Дамы были одеты в валяные белые бурки, зимние драповые пальто с меховыми воротниками и шляпками. От них пахло пудрой, сладковатыми духами и помадой. Сняв бурки, дамы оказались в туфлях на среднем широком каблуке, тонких чулках и в красивых платьях. Мама хлопотала у стола, ей помогала тетя Реба, Танюшка посапывала на родительской кровати. Папа представил меня гостям, меня поднимали вверх, расцеловывали и ставили на пол. Потом подарили подарок, это был кукольный, выточенный из дерева настоящий чайный сервиз, который состоял из самовара, заварочного чайника, сахарницы и шести чашечек с блюдцами. Этот сервиз был окрашен серебристой краской в черный горошек, с черными же ручками и ободками по краям. Игрушка поглотила все мое внимание, к игре присоединилась Люда и немногочисленные куклы. Помню, что после застолья пели песни в комнате соседей под аккомпанемент и танцевали парами танго и вальс в коридоре под патефонную музыку. Потом гости уехали на вызванной по телефону служебной машине, нас уложили спать, а мама с Ребой убирали со стола и перемывали посуду.
Еще два эпизода, связанные с этой квартирой. Однажды папа пришел с работы, я его очень ждала, потому что было начало зимы, и он обещал мне купить санки. Я кинулась в прихожей к нему с вопросом о санках, их не было, и я расплакалась. Папа велел мне собраться, и мы отправились в магазин. Мне отчетливо запомнились эти санки, они были темно-зеленого цвета с задней спинкой. Папа привязал к ним свой носовой платок, я села на санки и мы смеялись оттого, что на тротуаре то там, то тут зияли темные проплешины асфальта, полозья санок скребли по ним, а нам было весело, и каждый по-своему был счастлив.
А еще папа однажды взял меня на демонстрацию, посвященную празднику Первомая. Хорошо помню, что было яркое солнечное утро, мама нарядила меня в мое зеленое платье, повязала на голову бант. Но когда дело дошло до ботинок, то обнаружились побитые носки, о чем мне тут же попеняли, сказали, что мне ничего нельзя надеть нового. Но положение нужно было как-то поправить, ботинки были коричневого цвета, в доме был крем только черного цвета. Я помню, что мама смазала ободранные белесые носки вазелином, они потемнели и уже выглядели аккуратнее. Мама осталась с Танюшкой дома, Люды почему-то не было, а папа взял меня за руку и мы пошли пешком на его работу. Помню, как я шла вприпрыжку, а папа был в приподнятом настроении, мы о чем-то разговаривали. Когда пришли в отдел милиции, папа передал меня какой-то тете, велел ее слушаться. Потом все вышли во внутренний двор, где было построение, папа встал в колонну, все и папа были в военной нарядной форме с орденами, колонна направилась к месту парада. А я за руку с тетей пошла туда, где можно было смотреть парад и демонстрацию. Когда колонны шли мимо, я вглядывалась, чтобы найти папу, но мне это не удавалось, и я начала капризничать. Тетя повела меня в здание, мы поднялись на второй этаж, меня усадили на подоконник. Здесь из окна было видно людей с ветками, цветами, флажками и портретами, они шли по улице, играла музыка, кто-то вдалеке что-то кричал, затем поток людей стал реже, стали проезжать одна за другой украшенные машины. Вернулся папа, и мы пошли домой.
Я отчетливо запомнила, что та квартира была на улице Парковой, она нашей семье была мала и вскоре мы переехали на улицу Челюскинцев в двухкомнатную квартиру со всеми удобствами. Дом был из серого кирпича, квартира была после ремонта, пахло краской. Здесь впервые появилась собственная мебель, особенно запомнилась моя детская кровать. Она была изготовлена по заказу с тугим пружинным матрасом. Рядом стоял шахматный столик: столешница выполнена в виде инкрустации клетками светлого и темного шпона, был выдвижной ящик, который имел две половины, там лежали шахматные фигуры, края столешницы и углы были прямые.
Именно эта кровать и этот стол сыграли злую роль и запомнились так отчетливо. Я была легкая, худая девочка, мое тело не могло продавить тугой пружинный матрас, однажды ночью я упала, ударившись об острый угол стола головой. Помню, что меня возили в больницу, ставили скобки, потому что этого требовала рана - пробитая кожа в волосистой части головы. Шрам остался, - белый рубец, на котором не растут волосы.
Еще одно серьезное ранение произошло здесь же летом. К нам в гости приехала тетя Сина с дочерью Лорушкой. Васса Степановна была папиной единоутробной сестрой. Было воскресное ясное утро, вся семья позавтракала и детям разрешили поиграть во дворе. Помню, что я схватила маленький голубой мячик с белой полосой, спустилась по лестнице со второго этажа и выбежала во двор. За мной погнались старшие сестры – Люда и Лариса. Это была такая игра: я убегала, они догоняли, я вбежала в подъезд, стала взбегать по лестнице. Ступени были бетонные, окованные металлическим уголком. Я споткнулась, упала и ударилась виском о край острого угла, закричала. Выбежала тетя Сина, подхватила меня на руки и внесла в квартиру. Она была фельдшером, поэтому не растерялась, обработала рану и меня срочно повезли в травмпункт, где опять наложили две скобки. Рана была очень близко к правому глазу, было очень больно, наложили повязку. Когда сняли скобки, то выяснилось, что глаз внешне не пострадал, чему все очень порадовались. Позднее в школе при проверке зрения обнаружилось, что травмированный правый глаз сильно пострадал, он почти не участвовал в зрении, а левый из-за напряжения имел -2,5 диоптрии. Были прописаны очки, которые постоянно я не носила, а надевала в кино и на уроках. О травме напоминает и шрам возле правого глаза.
Вот такие трагические события случились со мной в этой чистенькой, очень уютной квартире со всеми удобствами, больше у родителей никогда не было благоустроенного жилья, вплоть до их смерти, что очень за них обидно.
Потом папа получил новое назначение: начальник отдела по борьбе с организованной преступностью в г. Закамск. Но квартиры там для нас пока не было, поэтому нас временно разместили в двух смежных комнатах коммунальной квартиры двухэтажного деревянного дома в Нижней Курье. Там не было ванной комнаты, была большая кухня, где нас детей мыли в корыте, установленном на две табуретки. Помню, когда мыли соседcкого мальчика, я решила подсмотреть в щель треснувшей двери, за этим занятием меня застала мама, отшлепала по попе и поставила в угол, где я провела какое-то время. Странно то, что я хорошо запомнила расположение комнат, скудную обстановку и вот это наказание за поступок, смысл греховности которого я не осознавала, но детская обида на маму и боязнь всего, что связано с мальчиками врезались в памяти. Мне кажется, что впоследствии это послужило развитию комплекса, который тормозил мою сексуальность, мешал доверяться своему мужчине полностью. Вскоре состоялся переезд в Закамск.
Закамская квартира, хотя и была отдельной, состояла из двух смежных комнат, но располагалась в одноэтажном бараке с деревянным общим туалетом, далеко отстоящим от жилища. В квартире было две печи: одна большая в виде подтопка со встроенной духовкой на кухне, а вторая в межкомнатном пространстве. Дрова для печей хранились в дровянике. Мама не работала по двум причинам: Таня была еще мала для детского сада, а маме не было работы.
Мне отчетливо запомнилось, что во дворе было много разного возраста ребятни, мы сбивались в стайку, играли в прятки, ходили друг к другу в гости. Моей подругой была татарка Соня, меня очень удивлял быт этой семьи: кровать родителей была завешана палантином из скромной ситцевой ткани, пол во всей квартире плотно устилали самотканые пестрые половики, на комоде стояли причудливой формы высокие стеклянные вазоны с искусственными букетами роз.
Бабушка часто молилась, расстелив плотный узорчатый коврик, ее голова была повязана белым простым платком, прямые углы которого покрывали спину почти до пояса, а под ним при любом ее движении позванивали монисто. В туалет бабушка всегда ходила с кувшином белого металла, а мальчишки бежали ей вслед и кричали какие-то безобидные дразнилки. Бабушка делала вид, что она сердится, топала на них ногой, но глаза, при этом, смеялись сквозь узкие щелочки. Мальчишки тоже делали вид, что пугались и бежали по своим мальчишечьим делам.
Помнится - однажды летом меня позвали купаться на Каму, это было довольно далеко от дома, я ушла без спроса, это было мое последнее лето перед школой, мне было 7 лет. Когда мы пришли на Берег Камы, обнаружилось, что вода холодная, мутная с мазутными пятнами. Кто-то предложил переправиться на лодке на другой берег, где были заливные луга и озера с теплой чистой водой. Был спор между старшими ребятами насчет меня, было опасно одинаково и брать с собой, и оставлять на берегу одну вдали от дома. Но я просилась вместе со всеми и меня взяли. Я хорошо помню, что было страшно переплывать, лодку сильно сносило течением, вода была темной, на середине лодку стало сильно качать волнами, но все же перебрались. Потом шли по высокой траве, мне показали, какую-то съедобную траву – полевой чеснок, я его выискивала, рвала и ела. Голод давал о себе знать, ведь никакой еды никто не припас, поэтому чеснок мне казался безумно вкусным и забивал голод.
Пруд тоже произвел неизгладимое впечатление: вода была чистая, в ней отражалось безоблачное синее небо, в нем росли желтые кувшинки и белые лилии. Это сейчас я знаю, что такое чудо бывает только в самой чистой воде, а тогда это было впервые и вызвало бурю эмоций. Пруд был глубоким, с вязким дном и поэтому искупаться в нем мне так и не удалось, я не умела плавать, но радости не убавилось, потому что мальчишки плавали за этими прекрасными цветами и тащили их мне. Я до сих пор помню их запах и ощущение мокрых, скользких, длинных стеблей, ту их беспомощность, в которой они оказывались, как только из привычной среды обитания они попадали на берег. Мне было грустно от того, что они остались там, а мы ушли. Дорога домой запомнилась плохо, но дома влетело здорово, меня долго потом не выпускали гулять.
Осенью я пошла в первый класс школы № 70, первая учительница была высокая строгая женщина, ее звали Анастасия Григорьевна.
Мне запомнился частично город, некоторые здания, улица Автозаводская, где располагался этот барачный комплекс и небольшая столовая-закусочная. Это было чудное место, где была стеклянная витрина, а внутри на тарелочках образцы закусок, среди которых были бутерброды с маслом, черной и красной икрой. Стоили они недорого, потому что икры было много, и она была вполне доступной едой.
Так начинались мои школьные годы, а это уже новый рассказ.