По страницам фронтового дневника
Любой из нас историю первых месяцев своей жизни, конечно же, мог бы собрать из воспоминаний своих родных, близких, друзей, и конечно не обойтись без реплик недоброжелателей (скорее всего, особенно правдивые истории), случайно обмолвившихся, проходящих мимо и разных там восклицаний в ваш адрес по поводу и без. Но вот как это всё объединить в одно целое и главное в достоверное?
Начну с того, что родился я в солнечный сентябрьский день в г. Чарджоу, в далёкой Туркмении. Далёкой, потому как отец мой из Евпатории, а матушка родом из Таганрога. Шёл предпоследний год войны. Это даже я ощущал. Уже не слышно больше рёва канонад, бомбёжек, вылетающих из радиоприёмников. Только в памяти всплывают из воспоминаний моих предков неясные, по причине моего возраста, картинки жизни танкового училища, в коем я и умудрился родиться.
Я не претендовал на славу “Сына Полка”. Подрастая, вполне стал похож со временем разными частями тела и свойствами характера на моих отца с матерью. Но уже с самого раннего детства, почти с первых дней, меня обуревало чувство гордости, что родился я сам по себе и ни на кого из моих родственников непохожий. Такой вот херувимчик с совершенно белым тельцем с проступлением розоватых оттенков и, с как лунь, белыми волосами.
– “Тьфу-тьфу на тебя” – приговаривала наша соседка тётя Маня и крестилась. Но то уже было потом. Примерно через год, когда после окончания войны мы и переехали всей семьёй.
Мои папа и мама были жгучими брюнетами. И вот те на. Мама долго успокаивала папу, что мол всё ещё изменится, что цвет волос меняется с возрастом. Но представьте себе, что могло придти в голову несмышлёнышу, когда он видел папины глаза. Да и за маму было очень обидно. Но это происходило недолго. Повидимому, в танковые части блондинов просто не принимали. Тем более, что со временем мне предстояло стать совсем как и папкин папа – жгуче рыжим и ужасно конопатым.
И, вообще, мать моя увела отца у его невесты, кстати своей же подруги, когда мой будущий тя-тя (почему-то я так его называл, обретя первые признаки речи) приехал к своей подруге, свататься в Ленинград. В общем, предки ещё те! Моё славное будущее рисовалось мне в розовых тонах. По совету всех окружающих маму женщин, которых в училище было меньше, чем пальцев на моей маленькой белой ручке, всё-таки война и танки вокруг или я что-то там путаю, мама меня прятала ото всех, дабы не сглазили.
К великому сожалению, война на нас всех, вновь родившихся, наложила печальный отпечаток того странного времени, странных условий жизни. А о недостатке пищи, я уже вообще помалкиваю. К тому же, о её разнообразии и качестве и говорить не приходится. Плюс нервные потрясения в течение войны моих будущих родителей.
Отец попал в Чарджоу после второй контузии. Первая контузия у него была на Малой Земле. Кстати, он всегда с гордостью вспоминал, как полковник Л.И. Брежнев вручал ему перед боем партбилет. Он служил в Морфлоте, на каких-то сторожевых кораблях. Со второй контузией попал в Кронштадтский госпиталь, после чего его, как и многих других госпитализированных из Кронштадта, эвакуировали в срочном порядке на двух кораблях в тыл на Большую Землю, где не было такого обстрела. Один из кораблей фашистская подлодка потопила, а мне отца бог послал. Его комиссовали и отправили в Чарджоу готовить к бою молодое пополнение танкистов.
Маму вывезли из блокадного Ленинграда на последних машинах по Ладоге, когда лёд уже был тонок. Ей повезло – её машина одна из немногих не провалилась под лёд. А потом был долгий, голодный, страшный путь в часть к отцу. Это особая тема для разговора, тем более, что я мало что помню об этом времени из рассказов.
В училище я был один новорожденный, и папины друзья-офицеры с радостью, как могли, помогали. В основном, конечно, маме. И из своего пайка продуктами. И сахаром. Зима того года была очень холодная. Они умудрялись воровать скамейки парков для обогрева моей комнаты. Даже удавалось достать для мамы такой дефицит, как шоколад. Правда, из рассказов не помню уже кого, я этой шоколадной конфеткой играл в футбол, ползая.
Ползать начал рано исключительно по причине любопытства, а не по возрасту, и очень быстро. Трудно вспоминается это время. Анализировать было сложно. Вероятно из-за голода. Всеобщего. Много плакал. Это точно. Как говорил папа: “Словно резанный поросёнок”. Его можно было понять, особенно, когда мы вдруг оставались вдвоём. Как он ни старался, ничем успокоить меня не мог. Игрушек не было, а мама с моим “питанием” куда-то пропадала.
Кстати об игрушках – моим самым любимым занятием являлось, как ни странно, рвать газеты, причём так рьяно и с таким остервенением, что все воспринимали это как неприятие напечатанного. Да-да, уже в том нежном возрасте я совершенно не доверял печати. Это так и осталось на всю жизнь. И ещё, кто бы мог подумать, любил стучать крышками от кастрюль. Мне очень нравилась вибрация крышек пока они звенели. С тех пор с классической музыкой не расстаюсь. Мы на “ты”. Т.е. в доме всегда было шумно и весело.
К моему полугодию уже было понятно, что войну мы выиграли, проиграв. Страна в разрухе, есть нечего. Даже смотреть на всё это безобразие не хотелось. Своим маленьким (всё-таки младенец), ещё раскрепощённым от военной суеты мозгом, никак не мог себе объяснить появления всё чаще и чаще улыбок на лицах. А девятого мая так вообще чуть не умер от их счастья. Именно в этот день, наверное, и проснулось моё некоторое пристрастие, как вы уже поняли, к алкоголю. Под неимоверные крики У-Р-А мама мне буквально влила в глотку пол чайной ложки спирта за Победу и окончание Войны. Глаза мои выскочили наружу. Я кричал как оглашенный в перерывах между, боже, даже вспоминать страшно, неравномерными не то вздохами, не то выдохами. Не помню. Было не до этого. Все вокруг орали и не замечали моего отчаяния, кроме мамы. В этот день я в первый и в последний раз обидевшись на всё человечество..., мирно заснул под монотонный гул толпы.
Через четыре с половиной дня мне должно было исполниться семь с половиной месяцев. Начиналась мирная жизнь...
Кстати, с тех самых пор всегда предпочитаю чистый спирт водке. После него наутро никогда не болит голова.
Не знаю, может быть Вы и устали от таких подробностей начала моей жизни. Но не так просто всё вспомнить, как же это происходило: память начала изменять. Да и правда в словах, всплывающих в памяти окружающих меня людей того времени, очень сомнительна. Каждый раз рассказывая об этих днях, лица папы с мамой молодели, светились счастьем, и их рассказы, словно байки, обрастали всё новыми и новыми подробностями или вымыслами. Что и понятно – времена были тяжёлые, но для них счастливые.
08.31.2013.