(Новорусское благодарение)
Лакеи еще не успели притворит за ним огромные дубовые врата, местами сияющие златом-серебром, как он брякнулся на колени и, елозя брюшком длинный ковровый ворс, ящеркой пополз к трону, на котором восседает ОН, его Повелитель.
- О! – взвизгнул он, когда очутился у ног своего Повелителя. – Дозволь, - хрюкнул он от удовольствия, - коснуться своими мерзкими брылами твоих великолепнейших туфелек!
Повелитель небрежно, с ленцой повел своей маленькой ножкой: на, дескать, так уж быть соизволяю.
- Благодарю, - взвизгнул громче прежнего, - Светлейший из всех Светлейших! – и он нежно облобызал сначала правую, а после и левую туфельку.
На непропорционально малом личике Верховного Правителя (он же Жрец, Наставник, Оракул, Провидец) забрезжила ухмылочка. Неулыбчив он, Правитель этой загадочной страны, и лишь в одном-единственном случае (как вот сейчас) мрачный и вечно насупленный взгляд теплеет, складки у рта и на лбу сглаживаются, а в глазках-бусинках начинают беситься чертенята. Больше самой жизни обожает Правитель, когда у ног ползают раболепствующие из многочисленного семейства пресмыкающихся. Душа его ликует, когда входит в тронный зал и вся челядь за доли секунды оказывается на ногах, как будто кто их всех разом шилом в задницы ткнул.
- Зачем призвал, Светлейший? – спросил он, не смея оторвать взор от пола.
Молчит Правитель. Лишь рука его небрежно и по-прежнему с ленцой приподнялась с колена и указала на стул, кем-то поставленный напротив трона.
Не видит пришедший, но тотчас же догадывается (четырехлетняя тренировка чего-то стоит), что ему милостиво разрешают подняться с колен. Проворно вскакивает и устраивается на краешке стула.
- Как, - говорит тихо Правитель, - дела? – и сверлит того глазками-буравчиками. – Докладывай! – приказывает.
Первый Министр, а это именно он, сомневается, не знает, с чего ему лучше начать, - то ли с заранее приготовленного очередного панегирика по адресу Повелителя, то ли с тайн «Мадридского двора», то есть с буден Кабинета Министров. Поэтому замямлил.
- Дак… Ну… Это самое… Похоже… как бы… все в порядке и…
Повелитель прерывает.
- Глядеть, - говорит тихо, но с металлом в голосочке-то, - сюда! – и загадочно интерес проявляет. – Это отчего у тебя глазки бегают, а? Уж, - спрашивает, - не замыслил ли чего-то такого-этакого, а?
Первый Министр бледнеет-сереет, в заплывших глазках – ужас, душа бедняжки умчалась в пятки. Он порывисто вскакивает, готовясь вновь бухнуться в ноги.
- Не вели казнить, Светлейший! Вели миловать вернейшего пса своего!
Следует все тот же жест руки Правителя.
- Сидеть! – рявкает он.
Первый Министр, будто его только что хлестанули кнутом, падает на стул и полуобморочно уставляется в потолок.
- Видит, - лепечет, - Бог, что, - лепечет, - чист пред тобой, Светлейший, аки агнец Божий.
- Поверил бы, - говорит в ответ Правитель, - да, - говорит, - имеется закавыка. Засомневался, - говорит, - недавно.
- Не верь, Светлейший, никому…
- А тебе, - загадочно спрашивает, - можно?
- Только мне, - взвизгивает Первый Министр и повторяет. – Исключительно мне!
- А мне, между прочим, докладывают…
Неслыханно, конечно, но Первый Министр позволил себе прервать своего Повелителя.
- Врут, нагло врут, бессовестно врут!
- Все?
- Именно так, Светлейший! – подобострастно выкрикивает Первый Министр, мешки под глазами начинают расти, лоб и без того узкий, удлиняясь вперед, больше обостряется (ни дать, ни взять – колун), лысина становится безобразно блестящей от обилия пота. – Козни, - кричит, - провокаторов! Происки, - кричит, - недоброжелателей!
Правитель проявляет миролюбие.
- Ладно, - говорит, - не нервничай, - говорит, - так-то уж.
Первый Министр, жалуясь, произносит:
- Ну, как, Светлейший, не нервничать, когда тут такое про меня говорят, что…
Правитель обрывает.
- Слышал, - спрашивает, - что народ сказывает про глаза?
Первый Министр подумал: «Дались ему эти глаза… Заладил одно и то же…» Мысль привела его в ужас и он приготовился к обмороку. Однако нашел в себе силы, чтобы вслух сказать:
- Ума у меня не столько, Светлейший, как у тебя, чтобы так-то много об чем знать.
- Так знай, - говорит Правитель и поясняет. – Глаза – это зеркало души. Бегающие, - говорит, - глаза – это доказательство грязной души.
Первый Министр только сейчас понимает, в чем его промашка, а посему глаза его стекленеют, он уставляется на своего Повелителя и больше не отводит глаз, даже моргнуть боится. Смотрит по-пёсьи, полуоткрыв рот.
- Вот-вот, - ухмыляется Верховный Правитель, - теперь, - говорит, - по глазам вижу, что не держишь, - говорит, - камня за пазухой.
- Да… Как я могу?! – в порыве подобострастия выкрикивает он и хочет что-то добавить, да Правитель, оборвав, не дает.
- Докладывают, - с хитринкой говорит Правитель, - метишь, - он стучит по подлокотнику трона, - на мое место.
Первый Министр в гневе задыхается и советует:
- Плюнь тому в глаза, кто тебе, Светлейший, все это докладывает!
- Слюны не хватит, - говорит, - на всех-то.
Первый Министр продолжает уверять:
- Более преданного пса у твоих ног, повторяю еще раз, не было, нет и не будет.
- Значит, неправда?
- Истинно, Светлейший! Все это, - говорит, - ложь, ****ёшь, извиняюсь, и провокация. Даже в мыслях не держал. Ну, куда мне?!
Верховный Правитель милостиво кивает головой.
- Согласен, - говорит, - на трон, - говорит, - ты, - тычет пальцем в грудь Первого Министра, - харей не вышел, - он хохочет, - ха-ха-ха, - Первый Министр необидчиво кивает головой.- Дите, - говорит, - малое к ночи увидит и всю ночь кошмары ему будут сниться. Хе-хе-хе.
Правитель прав: «харя», как он изволил выразиться, у Первого Министра, в самом деле, не ахти: одутловатое больно лицо, щеки обвисли и пергаментного цвета, глаз из-за нависших мешков почти не видно. Отчего так скверно выглядит? Черт его знает. Возможно, из-за больных печенки-селезенки или других внутренностей. Возможно, из-за чрезмерного поклонения Бахусу. Возможно, того и другого одновременно.
Верховный Правитель самодовольно ухмыляется, хотя и сам не красавчик: чего стоят одни пергаментные щеки?!
- Ну, - говорит, - да ладно. В конце концов, - говорит, - с лица воду не пить… - и после паузы неожиданно для Первого Министра добавляет. – Люб ты мне, очень люб.
Первый Министр, считая в данном случае уместным, скромно опускает глаза.
- Спасибо, если так…
- А ты смеешь сомневаться? Не думаешь ли, что благодаря своему выдающемуся уму стал Первым Министром?
- Нет… Так… Однако…
- Да ты, если хочешь знать, еще тупее сибирского валенка. Вот скажи мне: что умного изрек за четыре года, что на посту Первого Министра? Что дельного сделал? А?! – Первый Министр молчит, а Верховный Правитель недовольно сопит и стучит пальцами по подлокотнику трона. – А люб, - говорит после короткой паузы, - за послушание.
- О, Светлейший, рад стараться!
- Ценю, да, ценю и, - говорит, - благодарю, - дотягивается до какой-то бумажки, пробегает по тексту и откладывает в сторону. Тут, - говорит, - собираюсь указишко подписать, - если, - говорит, и впредь будешь таким же послушным.
- Рад стараться! – вновь гаркает Первый Министр.
- Похвально.
- Вели, - говорит, - сигануть вниз с колокольни Ивана Великого, ни минуты, - говорит, - не размышляя, сигану.
- Ну, - Верховный Правитель кривится в ухмылке, - зачем такие жертвы?
- Да я… Да если…
- От тебя, Фрадкин, - это фамилия такая у Первого Министра, - требуется самая малость…
- Вели, Светлейший! Я готов ко всему.
- Пора настала тебе отойти в сторону, чтобы не мешать моим оперативным действиям.
- И что же я должен для этого сделать, Светлейший?
- Самую малость: подать в отставку.
Первый Министр закрутил головой, ища поддержки у лакеев, но те с деревянными лицами стоят вдоль стен тронного зала, и, кажется, ничего не слышат и не видят. Будто истуканы или целлулоидные мальчики.
- В отставку? – переспросил Первый Министр. – Как это?.. За что?!
Верховный правитель хохотнул в ответ.
- Хе-хе-хе… А ни за что… Просто так… Мне захотелось… Верховный я или нет?.. К тому же, Фрадкин, ты же не задаешься вопросом, за что я награждаю тебя орденом. Потому что сам понимаешь: не за что. Да еще высшим орденом, так сказать, за заслуги перед Отечеством… И не четвертой, а первой степени. Усекаешь?
- Да-да-да! – спешит ответить Первый Министр. – Если ты, Светлейший так считаешь, что, - с трудом даются Фрадкину слова, но делать нечего: кто в свое время выдвигал, тот и «задвигает» сейчас, - должен (ради высших интересов) уйти, то без проблем… Уйду…
- Молодец, Фрадкин! Не зря я поверил в тебя четыре года назад. Помнишь наш разговор четырехлетней давности, а? Не забыл тогдашнее мое условие?
- П-п-помню… не забыл.
- Отлично, что не страдаешь еще склерозом. Значит, не надо напоминать?
- Не надо, - подтвердил Первый Министр. – Когда я должен уйти, Светлейший?
- А прямо сейчас. Миссию ты свою выполнил и на все сто. Просидел четыре годочка смирнёхонько да тихохонько, что и требовалось от тебя, а теперь пусть посидят и понежатся на посту Первого Министра другие.
Верховный Правитель вновь стал сверлить Фрадкина глазками-буравчиками.
- Надеюсь, - говорит, - за четыре-то года кое-что прилипло к твоим ручонкам, а?
Хотелось, ну, страшно хотелось ответить отрицательно, однако Фрадкин побоялся. Лучше, посчитал он, не врать, потому что пред очами бывшего подполковника КГБ это не пройдет, раскусит ложь и тогда… Будет хуже.
Фрадкин скромно потупил взор. И отделался иносказанием.
- Невозможно, Светлейший, чтобы у хлеба да без крох… Так… Кое-что… Внукам на игрушки…
Верховный Правитель кивает головой.
- Понимаю… Ты – скромный… Не то, что Беломырдин, ставший миллиардером.
- Он устроен, - намекнул Фрадкин на то, что упомянутое лицо тем не менее возглавляет посольство в соседней стране.
- И тебе дело найду, - поспешил успокоить Верховный Правитель. – Верными людьми не привык швыряться. Будешь жить припеваючи.
- Благодарю, - сказал и тут же спросил. - Я могу идти?
- Ну, конечно, Фрадкин. И готовь местечко на сюртучишке для орденишка.
- Покорнейше благодарю, Светлейший, - ответил уже бывший Первый Министр, пятясь и отвешивая низкие поклоны своему бывшему Повелителю, вышел из тронного зала.
После того, как закрылись двери, Фрадкин отряхнулся, расправил плечи, глубоко и облегченно вздохнул. Достал из брючного кармана огромный платок, тщательно вытер дряблые щёки и лысину, вновь с шумом выпустил из себя воздух.
- Еще, - сказал он вслух, - легко отделался. Когда шел сюда, думал о худшем.
Фрадкин, потрогав то место пиджака, где скоро засияет высшая награда его Отечества, засмеялся и бодро, по-молодецки расправив плечи, зашагал по старинным дворцовым коридорам.
Его эпоха во главе Кабинета Министров закончилась, но жизнь продолжилась. И еще неизвестно, куда кривая его выведет.
ЕКАТЕРИНБУРГ, октябрь 2007.