- Зинка, хдэ твий Мыкола?!
- Ты чого, кума, с утра гавчешь? У бани вин… Шо надоть-то?
- Да кажи свому охламону, шоб у нашего Черныша больше «Чаппи» не жрал! Как зальёть глазишшши, так и прёт через тын до псиной миски!
- Погодь, Зин… Не кипешуй почём зря… Мий Мыкола и от борща на чистом мясе харю воротит. На кой ему чернышёва консерва?!
- Во-во! Воротит-то дома, а у чужой хате в три горла жрэ!
-Зинка, те чо, жалко, штоля… Як твий Иван усю брюкву с наших грядок на закусь повыдергал, дык я не вопила… Ну, подумашь, оходила яго малость граблями меж лопаток… Та шо яму будет при таком сале?!
- Мань, чавой-то у мово сало-то, а… То мышицы! Крепок он у мене…
По хуторской улице с воем пролетел полицейский «уазик». Спорящие бабоньки рванули из дворов вслед… Добежав, запыхавшись, до сельмага, застыли с открытыми ртами, словно вкопанные: Иван – муж Зинки – лежал, распластавшись на пузе в форме «звезда» под ногой грузной продавщицы Груни Брунгильдовой. Грудной голос Груни вещал на всю площадь:
- Ах ты, аспид разожравшийся… Рыло твоё поросячье… Опохмелиться ему захотелось! Ты хочь знашь, хто такий Християн Диор?! Увесь флакон выжрал, харя запойная… Да увесь хутор таких деньгов год не видал, сколь один пузырь стоит!
Выбравшийся из «уазика» участковый Тришка, попытался незаметно обойти буянившую женщину с тыла. Но кто на хуторе не знал о метком взоре Груни? Один взмах пухлой рученьки и… Трифон рядом с Иваном…
- Ванёк, шо ты зробыл, гад… Она ж мене на посмешище выставит… Эх, за честь мундира обидно… - участковый шёпотом выговаривал товарищу свою обиду.
Не известно, что было бы дальше, только подоспевший вовремя раскрасневшийся после баньки Мыкола, растолкав толпу, кинулся обнимать и целовать…Груню… Так на руках в «уазик» и снёс…
Когда за возмутительницей хуторского спокойствия захлопнулась дверь, Мыкола увидел свирепое лицо своей жинки, невесть откуда взявшую штакетину от забора… Трифон только успел завести машину, как услышал вопль Мыколы: « Мать, та ты шо, сказилась?! Вбьешь же зараз… Яка така хахалька… Ты больше куму слухай! И кобелюку ихнего не обжирал! Маня… Убери досочку, ридненька моя… Вот помру, хто твий борщ вообще нюхать станет?!"
Маруся больше терпеть не могла. Шо за утро такое подлое выдалось-то… И пошла в сельмаге стёкла колотить. Оба окна одолела за две минуты. Села опосля на порожке и, вздохнув, прокричала:
- Вот так будет с каждым, хто мене расстроить!
Народ неспешно стал расходиться , а кума Зинка, подняв из лужи муженька, поволокла его домой, брезгливо держа за рукав телогрейки…
Эх, вроде бы и век двадцать первый, и цивилизация вокруг, только люди те же…