4. Моевка - обновлено 05. 08. 2016 года

    
     4. МОЕВКА.

     В Моевку мы пришли по проселочной дороге и, пройдя какое-то расстояние по темным улицам села, неожиданно очутились вблизи ограждения, за  которым возвышалось здание Моевского сахарного завода.

     За оградой, на прилегающей к корпусным зданиям территории светились огни, а между ними сновали люди и пароконные повозки. Завод был задействован румынскими оккупантами, на нем производили «белое золото» – сахар песок и рафинад.

     Более года тому назад, когда мне доводилось выбираться из Снитковского гетто и совершать опасные рейсы в Могилев-Подольское гетто, то на моем пути следования лежал приписной к селу Котюжаны хутор Диброва (ныне Блакитне).

     Диброва – тогда это два-три десятка крестьянских хат, а население, за редким исключением, родственники котюжанских крестьян, значительная часть из которых молодые семьи, переселившиеся из села на хутор в свою кое-как слепленную глинобитную хату.

     Между селом и хутором почти на равном расстоянии по обе стороны протекающей здесь речки Лядова на обоих ее берегах раскинулось село Высший Ольчедаев, в котором был один из немногих модернизированных в середине тридцатых годов сахарных заводов Винничины, производивших сахар-рафинад.

     Здесь потомственные мастера сахарного дела – аппаратчики – выходцы из окрестных крестьянских семейств «отливали» кристальные с гранитовыми оттенками головки рафинада. Это было чудо – не прессованные квадратики, а килограммовые глыбы.

     Мы, школьники с нетерпением и великой радостью отправлялись в очередную экскурсию на завод, где нас приветливо угощали твердыми кристаллами рафинада и сахарным сметанообразным молоком.

     Сахарный завод во время румынской оккупации села не работал, а после войны был восстановлен и производил продукцию до перестройки, а затем  при приватизации оказался в бесхозяйственных руках и прекратил свое существование.
 
     На моем пути несколько в стороне слева в селе Вендичаны виднелся главный корпус сахарного завода. Судя по парившим над местом расположения завода парообразным облаков, румынским оккупантам удалось задействовать производство. 

     Однако вернемся к прерванному рассказу.
Дойдя до центра села Моевки, мы свернули к одноэтажному кирпичному барачного типа зданию и, войдя в него, подошли к дверям с висящим на них замком. Моя проводница достала из кармана ключ и, открыв замок, толкнула дверь от себя.

     Посреди небольшого однокомнатного помещения стоял накрытый скатертью стол, с приклоненными к нему двумя стульями. Под одной из стен теснилась аккуратно застеленная односпальная кровать, под второй - кушетка. Признаков кухонного очага в помещении не было.

     – Мабуть брат на заводі, де електромонтером працює, напевно він на зміні, то додому прийде не раніше двенадцяти, а якщо десь в другому місці, то може прийти й раніше. Тим часом ми повечеряємо, нам і брату досить того що я принесла з собою. Грицько  харчується в заводські їдальні,– объясняя мне ситуацию и холостяцкий образ жизни своего младшего брата, одновременно достает из своей кошелки и выставляет на стол хлеб, круто сваренные куриные яйца, соленые огурцы и что там еще имелось...

     Я попытался дополнить стол из своего сидора, но мое намерение было замечено и отклонено.

     – Ти поки що, не чіпай з того, що ми тобі в дорогу припасли. Ще ми не знаємо як складеться те, на що ми надіємося…

     Не успели, мы насытиться едой, как скрипнули двери, и в комнату вошел молодой человек. Он, с радушной улыбкой что-то говоря, направился в сторону сестры и тут же оказался в ее объятиях. Обменявшись несколькими словами, Григорий вопросительно посмотрел на меня, замершего со сжатым куском хлеба в руке.

     – Це знайомий Лени, хлопець із села в якому вона вчителювала, із Котюжан, – опередила сестра вопрос брата. Він в великій біді опинився… Про те, що з ним трапилося, він тобі сам досконально розкаже,–добавила она.

     – Добре,– согласился Григорий,– але це буде завтра. Через годину в мене справи на заводі й я вас покину. Прийду ранком тоді й поговоримо.

     На этом был прерван разговор обо мне. Сестра и брат стали обсуждать непонятные для меня семейные дела, а я, оставив их за столом, перебрался подальше от него на кушетку и старался не прислушиваться к их разговору.
Прошло какое-то время, Григорий поднялся, посмотрев в мою сторону, сказал:
 
     – До ранку! Доброї ночі! – и вышел из комнаты.

     Оставшись одни, мы стали готовится ко сну. Мне было предложено спать в постели, от чего я категорически отказался, и упрямо настоял, мое место на кушетке и расставаться с ней не намерен. Мне постелили, а я утомленный дневным переходом, сняв с себя обувь, растянулся на свернутом вдвое летнем одеяле и, укрывшись пледом, почувствовал облегчение.

     Правда, было несколько жестковато, но мягкая большая подушка, на которой поместилась большая часть моих немощей, облегчала это не удобство. Да я бы не посмел заикнуться об этой мелочи.

     Разве я совсем недавно в перинах проводил ночи? Холодные декабрьские ночи проходил на чердаках пустовавших и жилых полуразрушенных домов на бульваре маршала Антонеску или на улице Гитлер-штрассе города, с которых были изгнаны в черту гетто еврейские семьи Могилев-Подольского.

     Ночи были очень холодные и я, согнувшись по уже давно привитой в лесах Белоруссии привычке в позу «калачика», обложившись с головой разными, в основном толстыми религиозными томами, намертво засыпал. Так что в голову даже мысль не приходила о каком-то сравнении.

     Ночь прошла спокойно. Утром я поднялся с кушетки, чувствуя себя достаточно отдохнувшим и бодрым. Моя спутница была уже на ногах и что-то из вещей брата складывала.

     – Якщо тобі потрібно до вітру, то треба сходити туди,– указала она рукой в сторону окна, сквозь которое виднелась на пустыре одиноко торчавшая примитивная уборная.
               
     Не дожидаясь Григория, мы позавтракали и о чем–то беседовали, а время шло, а в ожидании терпение наше постепенно истощалось.
Наконец Григорий пришел, но это было уже во второй половине дня.

     Причину своего запоздалого возвращения домой он объяснил тем, что до полночи провел время на заводе, а затем отправившись на ночлег к другу далеко за полночь, лег спать и, конечно сестра хорошо знает, о том, что он повышенно предрасположен ко сну, а разбудить его было некому, так его друг и домашние ушли на заводскую смену к шести утра.

     После завтрака, что можно было принять за обед, Григорий, сидя за столом, обратился ко мне:

     – Сядь біля мене й розказуй про все, що маєш, а я уважно тебе послухаю…
      
     И, насколько это было возможно, в течение двух-трех часов, рассказал ему и его сестре о своем печально босоногом детстве, растерзанной юности и нависшей угрозе выживания.

     Время от времени мне задались вопросы, и я старался исчерпывающе ответить на них. Григорий долго изучал имеющуюся у меня справку и расспрашивал об авторе этого документа – Петре Иосифовиче Ремажевском из села Котюжаны.

     – Якщо тебе влаштувати на цукрозаводі, то на ньому весь рік працюють тільки штатні спеціалісти, сезонні тимчасово, тобто всякі робітники. Сезон скоро закінчується, завод зупинять.

     А що дальше? Крім цього Моївка дуже живе місце, тут немало румунів й своїх гадів, які можуть тебе розпізнати… 

     – Ні, це дуже небезпечно. В мене є надійні друзі й з ними треба порадитися. Поживеш в мене деякий час, а я зроблю все, що можливе.
    
     Выбора не было, и я согласился.

     На второй день, тепло, со мной распрощавшись, ушла в Григоровку сестра Григория. Мой покровитель объяснил мне, что пока я нахожусь в его жилье, рядом с которым живут штатные рабочие завода, мне следует избегать с ними всяких контактов.

     При неизбежностях называть себя его племянником из села, просто из села и ни слова больше. Вообще, лучше было бы набраться терпения и только в случаях естественной надобности выходить из жилья.

     Вряд ли мне, настороженному столь продолжительное время, было не понять эти благие предостережения, и я старался исполнять их. С первых дней пребывания у Григория, он стал приносить в армейском котелке наварной гороховый суп, который он умудрялся получать у повара румынского пикета, охранявшего завод. Правда, суп был холоден, но качество и вкус его от этого не ухудшался.

     Я упоминал в первой книге о том, что мне, в дни временной дружбы с выходцем из Румынии Иосифом, работавшем автомехаником в румынском военном гараже, иногда доставался гороховый суп.

     Правда, не советский, а румынский солдатский неполный котелок вкусного горохового супа, который он получал в счет «зарплаты» за ремонт устранение неполадок в автомобилях, разместившейся автоколонны в подсобных помещениях Могилев-Подольского драматического театра на Гитлер-штрассе.

     Сложнее у меня получалось с неволей. Об этом я также упоминал, но во второй книге. Уцелевши при августовском расстреле в 1942-м и добравшись до хаты моих укрывателей – семьи Пелагеи и Демьяна Мельников, я какое-то время там укрывался.

     Затем мои спасители и их близкие попытались переправить меня на левый берег речки Лядова, оккупированный румынскими войсками, где можно было бы мне укрыться от расправы.

     Однако охранявшие «границу» между румынскими и немецкими оккупантами полицейские «хлопці» опознали меня, изрядно избили, а затем под конвоем  и отправили в Мурованные Куриловцы, где остававшаяся в живых группа кустарей и ремесленников, выполняла заказы нацистов по пошиву одежды, ремонту обуви и другие работы.

     Была здесь с каждым днем все тающая группа еврейских юношей, время от времени мелкими партиями отправляемых под город Летичев, где велись земляные работы по прокладке телефонного кабеля от бункера ставки Гитлера на Восточном фронте «вервольф» до Берлина.

     В пути из Мурованных Куриловец в Летичев мне удалось бежать, благополучно переправится на левый берег Лядовы. Здесь меня укрыл Мефодий Павлович Липа.

     Укрыл – это не то слово. Мой покровитель упрятал меня в примитивный, искусно замаскированный «схрон» в котором в довоенные годы время от времени сам прятался, уходя от нависавшей угрозы ареста.

     Нелегко оно ему это давалось. Мне также нелегко, хотя оно тянулось не месяцами, а днями. Тоннель, по которому я двигался, был перенасыщен опасностями и другими свалившимися на меня бедами на каждом шагу, преследовавшие меня эти последние полтора года.

     Каждый мой шаг был связан с риском, смерть витала надо мной. Жизнь проходила тревожно, мне казалось, что никогда не будет конца моим мучениям…

     Как-то до «схрона» долетел душераздирающий истерический крик, заглушенный одиночным выстрелом, и снова наступила гробовая тишина. При очередном посещении я спросил у Мефодия Павловича, где и что случилось, но он ушел от ответа.

     Позже, когда мой покровитель заподозрил что-то неладное в своих отношениях с жившими по соседству родичами, он пришел к выводу, что мое дальнейшее пребывание в «схроне» может окончиться провалом.

     Помимо этого к этому времени уже у меня была справка, которая подтверждала мою личность, а главное национальность – украинец, добытая  Петей Ремажевским. Все складывалось против меня, и я должен был уходить, в противном случае провал придет к расправе не только надо мной, но и над всей семьей Мефодия Павловича.

     Где-то за полночь, выбравшись из «схрона», я вошел в хату Мефодия Павловича. Его жена предложила мне умыть руки лицо, а затем, усадив за стол на котором лежал нарезанный подовой ржаной хлеб и зубчики чеснока, поставила передо мной миску с парящим борщом.

     А тем временем мои спасители наполняли съестным сидор. Наконец, когда уже было готово, а я с нагруженным на спине сидором стоял, посреди, хаты, Мефодий Павлович сказал:

     – Присядемо перед дорогою й помовчимо!

     Мы присели, соблюдая тишину.

     – Пора, – первым поднялся Мефодий Павлович.
 
     Я подошел, намереваясь поцеловать кисть протянутой руки, что в котюжанских краях воспринималось искренней благодарностью и уважением. Она обняла меня, окрестила рукой, сказала:

     – В добрий час! З Богом!

     В сопровождении Мефодия Павловича, никем не замеченные, мы благополучно выбрались из села Котюжаны, выйдя на дорогу, ведущую к местечку Лучинец.

     – Ти не гнівайся на нас, що ми не продовжили переховувати тебе ще деякий час. Я тобі не відповів на твоє запитання, що тоді сталося, як ти почув постріл. Тепер скажу. Дуже часто в село стали заходити молоді бессарабські євреї з обухівського табору , копайгородського та лучинецкого гетто – там голод й він гонить їх в село.

     Місцевості вони не знають, нашою мовою не володіють, а це приводить до біди. Румунські солдати й наші підлабузники, які несуть охорону свого кордону з німцями зустріли на березі Лядови, а саме на нашому огороді молодого єврейського хлопця, стали його тяжко бити, о потім застрілили. Ми не бажали тобі смерті, а тим більш щоб таке сталося в нашому господарстві й оберігали тебе як могли. На все свій час – закончил он.

     У меня не было ни одного слова, которым я смог возразить его мудрому заключению. И еще, внимательно выслушав умудренные жизненным опытом напутствия Мефодия Павловича, я распрощался с ним…

     Но вернемся к прерванному.
Прошло еще несколько дней, я все сильнее тяготясь, одиночеством храбрился в ожидании возвращения Григория домой. Иногда он не возвращался с работы, объясняя, что ночевал у друга. Не возвратился он накануне, а пришел утром и не один, а со своим другом и так сказать представил, назвав мое имя.

     – Василь,– протянул он мне руку.
Затем мы уселись у стола, и по предложению Григория мне следовало безбоязненно и откровенно рассказать его другу Василию о себе. И я рассказал о событиях, происшедших в моей жизни за последние полтора года, не касаясь многого второстепенного, хотя и оно было далеко не простым.

     Выслушав меня, Василий задал мне несколько вопросов и после полученных ответов стал обсуждать с Григорием, что им следует предпринять, чтобы оказать мне помощь. Из их разговора я понял, что меня следует определить куда-то в «глушь», подальше от мест дислокаций румынских оккупантов и их пособников и, как казалось Василию, в этом мог оказать помощь его отец.

     – Добре. Ми ще раз обміркуємо як цю краще рішити. Мені треба поговорити з батьком, він у нас добра людина й допоможе нам.

     Мою справу вирішали просто, но не на месте моего нахождения – заводском бараке на главной улице села Моевка, а на противоположной ей стороне, –  в одной из  крестьянских хат. Сюда меня привели Григорий и его друг Василий в январские дни рождественских праздников 1943 года.

     Земляной пол хаты был устелен соломой, в этих местах, как и в селе моего детства – Котюжанах, именуют «дедухом»*. Несмотря на давность  лет, мне это хорошо запомнилось и свидетельствует о том, что, хотя я не называю определенную дату, но не ошибаюсь в определении времени.
 
     Хозяйка хаты – Татьяна Моисеевна оживлено отозвалась на мое приветствие, и сказала Василию, а затем и всем остальным:
 
     Сідайте біля стола, батько скоро прийде…
 
     Мы уселись на жесткие, стоявшие вокруг стола табуретки. Василий  вел разговор о чем-то с хозяйкой, из которого следовало, что она доводится ему матерью, а мы с Григорием, как бы присутствовавшие при этом молчали.

     В хате господствовал приятный вызывающий запах готовящейся в печи вкусной еды, от чего невольно накатывалась слюна и мне – всегда голодному – и Григорию, ведущему холостяцкий образ жизни, оставалось лишь время от времени удовлетворяться глотанием очередной порции слюны.

     Прошло не продолжительное время, когда в хату вошел ожидаемый нами ее хозяин – Андрій Онуфрійович Ладанюк, – отец Василия. Он был среднего роста крепкого сложения мужчина и, несмотря на свои прожитые за шестьдесят с лишним годы, смотрелся несколько моложе своей ровесницы жены.

     Он приветливо, с усмешкой на губах подал всем свою руку, но при этом с сыном и Григорием – исключая меня – обнялся, промолвил:

     – З різдвом святим!
 
     Пришедший стал мыть руки, а тем временем хозяйка накрыла белоснежной скатертью стол, стала уставлять на нем приготовленную праздничную обильную еду, в чем ей оказывал помощь сын Василий.

     Когда все было подано на стол, а мы расселись вокруг его по определенным нам местам, хозяин стал наливать в граненные стеклянные стаканы мутноватый с резким и довольно неприятным запахом самогон.

     Хозяева понимали, что употребление низкого качества алкоголя отрицательно снижает все усилия хозяйки и ее искусство приготовления вкусной с вызывающим запахом аппетитной пищи, но, видимо, сельские традиции были непоколебимы, и никто не решался их менять.

     Сидевшие за столом, кто все, а кто частично выпили налитое и принялись за более желаемое, а главное превосходно вкусное. Во время праздничной трапезы, я лишь участвовал в ней как гость, а лишь хозяйка время от времени, помимо того, что было мне доступно на столе, все подкладывала в тарелку, явно замечая мою молчаливую скромность, с которой я себя вел в среде ее семьи.

     Никаких разговоров обо мне за столом не было, лишь, когда все насытились, разумеется, среди нас никто не опьянел от очень ограниченно выпитого самогона и мы, оставив стол, переместились в другие места хаты, Андрій Онуфрійович, обращаясь ко мне, сказал:

     – Я знайомий з Володимиром Бияківським та його дружиною, яка тебе привела сюди в Моївку, тобто сестрою Грицька, який тут з нами в хаті, – и, посмотрев  в сторону сидящего рядом Григория, продолжил, – читав твою довідку яку маєш, дещо про тебе мені розповіли мені син та Грицько, але я хотів би тебе послухати, спитати про дещо...

     И мне пришлось повторить всем то, о чем я накануне поведал Григорию и его другу Василию. Мое повествование не было очередным повторением той легенды, которой я пользовался, преодолевая шаг за шагом, спасаясь от гибели в течение полугода полного опасностей, преодолевая более чем 2000-километровый путь, шедший по лесам, хуторам и селам полесья Гомельщины и Брестщины в Белоруссии; по селам, лесам Волыньщины, Ровенщины и Хмельниччины на Украине, кишевших нацистами и их пособниками, добираясь до Винничины к родному селу Котюжаны.

     При этом главное было скрыть свою национальную принадлежность и службу в Красной армии. С приходом в Котюжаны я легализировал себя, и моим место нахождения ограничивалось пребыванием в селе, периодически и переменно в Снитковском или Могилев-Подольском, реже – в Мурованно-Куриловецком гетто.

     Но воля неведомых мне сил не оставляла меня, а усиленно толкала к борьбе за выживание, и я отчаянно сопротивляясь искал тех, кто бы меня поддержал, и как мне казалось, я их находил.

     Мой откровенный рассказ придавал мне сил. Уставший от постоянного преследования и нависших надо мной опасностей, пребывая в бегах или в одиночестве, молил Бога освободить меня от всего земного, забрать к себе, ведь безгрешным я был.

     Бог мне не отвечал, но я искренне верю, что Он мое обращение не оставил без внимания. Окончив свой рассказ, так я поступил и этот раз, мысленно обращаясь с мольбой к Всевышнему.

     – То що зараз по ту сторону річки Лядова усіх євреїв вбили? – удивленно спросила Татьяна Моисеевна.

     Усіх! Від самого малого до самого старого, нікого не залили, живими закопали в силосних ямах та ровах…– ответом окончил я свой грустный рассказ и умолк... Хату заполнила гробовая тишина.

     – Що можна зробити для того, щоб облегшити твоє становище? – задумчиво произнес Андрій Онуфрійович, и, как бы отвечая на свой вопрос продолжил,– на землях підлеглих примарії Моївка розташоване невеличке господарство цукрового заводу, називається воно Вацлавою.

     В дні весняних, літніх та осінніх робіт, тобто в сезонної праці ми посилаємо туди наших селян. Правда, там мізерна плата, але харчують безкоштовно.

     Якось, мабуть уже більше місяця тому назад, я посилав туди утікача з німецького полону. Не знаю як він там влаштувався. Я можу написати відношення до румунського адміністратора на Вацлаві й просити його прийняти тебе до постійної праці.

     Якщо бажаєш, то я це зроблю, але умовимося: про те, що я не знав, що ти єврей й послав тебе на Вацлаву, про це ніхто не мусить знати...

     Ти звернувся до примаря села Моївки з проханням лаштувати тебе до праці, показав йому свою довідку, а я повірив тобі й відправив тебе на Вацлаву. Не було ніяких посередників при цьому: ні Бияківських, ні Грицька, ні мого сина Василя.

     Я ризикую тим, що за свої незаконні дії щонайбільше одержу догану, а тебе відправлять в гетто. Розкажеш правду: нас всіх румуни розстріляють…

     И опять выбора у меня не было, и я клятвенно ценой жизни пообещал честно все исполнить, как было обусловлено между мной и старостой (прымарем – румын.) Андреем Онуфрійовиче Ладанюком...
 
     "ПОТОМКИ: 
     АНДРЕЯ ОНУФРИЕВИЧА и ТАТЬЯНЫ МОИСЕЕВНЫ Л А Д А Н Ю К О В.

     Добрий день Яків Леонтійович!

     З найкраими побажаннями до Вас онук старости Ладанюка Андрія Онуфрійовича, який в 1942 р. був старостою с. Моївки Чернівецького району Вінницької області. Мене назвали в честь мого дідуся Андрієм.

     Наша сім'я Ладанюків вдячна Вам за те, що є такі люди, які через все своє життя пам'ятають, цінують і не забувають добро. Я Вам бажаю здоров'я, довголіття і всього найкращого у Вашому житті!

    Опишу про сім'ю Ладанюків.
    Мій дідусь Ладанюк Андрій Онуфрійович, який був старостою в с. Моївка, його дружина – Ладанюк Тетяна Мойсеївна.

    Мій батько – Ладанюк Остап Андрійович, який народився 1910 року, батько мені розказував, що мій дідусь багатьох людей спас від смерті. За своє життя мій дідусь в с. Моївці побудував дві криниці в центрі села і за селом одну з яких і зараз люди беруть воду.

    Мого дідуся з синами вислали на Урал, дали десять років тюрми по ст.58... В 1959 році справи були переглянуті Свердловським обласним судом,
19. 02.1959 року справу було відмінено за відсутність злочину, батька було реабілІтіровапо.

    По розказу мого батька мій дідусь і його сини пройшли тяжке життя, життя  по тернинах .В тюрмі було нелегко, важка праця і туга за рідним домом постійно мучила їх. Розкажу Вам коротко один епізод, як вони добирались з Уралу додому.

    Мій дідусь від тяжкої роботи на Уралі захворів, батько мій бачив, що тато його не витримає, каже до тата давай утічем додому і батько погодився.

    Йшли вони довго минали села, міста, ліси. Коли ішли через ліс то побачили мисливську хатину в якій жив мисливець, зайшовши в хатину там було трохи муки і вони були раді тою мукою, бо не мали що і поїсти , коли прийшов мисливець та побачив їх, то направив на них рушницю та спитав хто вони такі, вони сказали, що заблудилися , але було видко, що вони біженці, мисливець відпустив їх. Але не довго вони йшли дійшовши до станції їх спіймали і назад забрали в тюрму.

    Утікавши вдруге, дідусь мій важко захворів і не міг йти, по дорозі дідусь мій помер, мій батько руками на кінці лісу вирив могилу і поховав свого батька, який в муках, при голоді, холоді помер від знущання над людською гідністю.

    Поховавши батька вони дойшли до якоїсь станції і знов їх зловили і везуть на Урал, але батько каже до брата давай тікаємо, а він не захотів тікати з ним бо вже немав сили, то мій батько сам скочив з вагона і утік. Батько йшов полями , лісами і застав його сильний дощ.

    Вийшовши із лісу промокши він ляг під дубом і заснув, скільки він спав сам не знає проснувши не міг ні йти, ні стояти, але помаленьку зайшов до якогось села, в яку хату не стукав всі боялись відкрити, крім того говорили троцькіст, фашист, зараз заявимо на тебе та ось залишилась одна крайня хата та думає, якщо його ще ту не приймуть то ляже де не будь на краю, що буде то буде.

    Але постукавши до хати вийшов батюшка, батько попросився переночувати і батюшка запросив його до хати, накормив та простилив йому білу пілочку , якої батько вже багато років і не бачив її, батько не хотів і лягати на таку чисту пілочку та сказав батюшкові, що я не можу лягти на таку простинь, але батюшка дозволив йому помитись у своїй рускій бані, яку батько до смерті не міг забути таких людей, які надали йому притулок в таку тяжку хвилину.

    Батюшка просив мого батька залишитись та бути його сином, але батько хотів вернутись на свою Україну в своє село.

    Приїхавши до своєї сестри у сусіднє село він вислав братові гроші, а брат думав, що його з'їли вовки чи медведі, але дізнавши в тюрмі, що батько живий і де він находиться за ним знов приїхала і забрали в тюрму і так він відсидів даром  в тюрмі 10 років.

    Розкажу про свою сім'ю.
    Я, Ладанюк Андрій Остапович – 1952 р.н., працював на заводі апаратчиком варив цукор, трактористом попрацював 25 років і зараз з даний період перебуваю на пенсії, у моєму господарстві є корова, свині, птиця.
Дружина –Ладанюк Ніна Михайлівна 1958 р. н. – працює секретарем сільської ради і думає, що це її богом дано.

    Донька – Ладанюк Олена Андріївна – 1976 р.н. живе в м.Вінниці, вчитель англійської мови, одружена чоловік – Гнатенко Андрій Дмитрович. В них є двоє дітей, донька – Гнатенко Ніна Андріївна навчається у 8 класі, син – Гнатенко Артур Андрійович – три роки.

    Син – Ладанюк Андрій Андрійович – 1980 р.н. – працює в соцзахисті в смт. Чернівці, одружений,  дружина – Ладанюк Оксана Володимирівна В них одна донька – Ладанюк Наталя Андріївна, навчається у 2 класі.

    От і все, що ми хотіли Вам написати, вибачте, що не вислали із дідуся фотографію бо у нас її немає, як їх висилали то все забрали, хату і все нажите, що було.

    Дуже Вам вдячні, що Ви не забуваєте добро, дай боже Вам здоров'я, довголіття і добра, хай Бог Вас береже і всю Вашу сім'ю від усіх негараздів.

    ЛАДАНЮКИ".

    На фото (в верху): Андрей Остапович, его жена – Нина Михайловна ЛАДАНЮКИ и их внук (правнук – славной памяти – АНДРЕЯ ОСТАПОВИЧА и ТАТЬЯНЫ МОИСЕЕВНЫ ЛАДАНЮКОВ) – трехлетний Артур Андреевич Гнатенко.

     ПРИМЕЧАНИЕ.
     Письмо получено в  2012 году. Шло оно ко мне необычным почтовым путем, а посредством передачи из рук в руки. Письмо приведено  в редакции его автора измениней в редакции без каких либо изменений. Я. Менакер.