Клятва длинною в век

            

              «Безнадежное дело» - думал уставший Начальник Королевской стражи Ногарэ, с отвращением вдыхая воздух, напоённый сладким запахом сгоревшей плоти. «Этот упрямый старик никогда не сдастся. Никогда и ни за что он не выдаст он, то место, где укрыты огромные богатства». Ногарэ, уже который месяц пытается выпытать у Магистра: куда его преступные подручные вывезли сокровища Ордена? Он устал так сильно, словно его самого пытали. Деньги и золото обнаружены, да вот только то, что найдено при тщательных обысках командорств, хоть и немалые богатства, но если верить хотя бы половине слухов, то это жалкие крохи. Удивительно, но старик, истерзанный бесконечными и жестокими пытками твердил только одно: все отобрали стражники. А как же тогда заставить сказать его про главное, если он об этом молчит? Заканчивался серый промозглый декабрь. С того злосчастного дня прошло уже более двух лет.  Ногаре, как сейчас помнит ту самую пятницу, тринадцатого дня месяца октября, когда вскрыв конверты под королевской печатью, они получили приказ немедленно арестовать всех Тамплиеров, и изъять все ценности, найденные в их замках и командорствах, в королевскую казну. Рьяные служители короля сделали все быстро и правильно, но основная масса сокровищ Ордена бесследно исчезла, словно канула в преисподнею. Был осмотрен каждый альков, каждый уголок в самом темном подземелье, две недели усердные  каменщики под наблюдением верных королю стражников осматривали замки и вынимают из стен коридоров и подвалов подозрительные камни, но….. Хотя поиски не прекращались ни на один день, но все уже поняли всю тщетность этих поисков.
          Кто мог предупредить рыцарей, кто предал короля? Ногарэ не знал, да и представить себе такую измену было просто невозможно. Ведь все готовилось в строжайшей тайне, и только среди самых преданных королю людей. Даже он, начальник Королевской Стражи, не знал, против кого намерен Король направить свою карающую волю!
- Ну, хорошо…..
Голос палача звучал нарочито примирительно.
- Тогда ты сейчас постараешься объяснить мне  то, что жители городов требуют у короля вернуть им деньги доверенные ими командорствам вашего ордена, Магистр? А деньги ведь немалые!
Тихий и слабый голос мученика спокойно ответил:
- Наш орден помогал людям сохранить их состояние. Каждый проситель имеет бумагу с указанной к выдаче суммой…. На каждый ливр, полученный от людей, давалась расписка нашими служителями.
- Да, дорогой Магистр! Конечно, дорогой Магистр! Но вот только расписок ваших служителей так много, что подсчитанные по ним суммы значительно больше, тех денег, которые мы обнаружили в подвалах ваших замков! А где же остальное, Магистр? Что значит такое расхождение в цифрах?
- Все деньги были на месте, а если не хватает чего - то, то это значит, успели разворовать ваши весьма старательные люди, господин Начальник стражи!
Несмотря на терзающую боль, голос старика звучал насмешливо и уверенно.
Приложив к лицу надушенный платок, что бы отогнать, вновь накатившую  тошноту, Ногарэ задумчиво ходил по подвалу. Конечно, он понимал то, что магистр отчасти прав! Он и сам немного погрел руки при обысках. Разумеется, другие не глупее, и все же….
              Поняв, что дальше тянуть и вилять бессмысленно, Ногарэ дал знак своим подручным, и когда помощники вышли за дверь, резко задвинул засов на ней, и быстрым шагом подошел к Магистру. Тот был крепко привязан к пыточному столу  и, несмотря на преклонный возраст, продолжал внушать страх. Ногарэ на миг представил его в латах и с мечом, и незаметно для рыцаря перекрестился. Начальник Стражи снова заговорил со стариком, но теперь его тон был немного поучителен:
- Ну, хорошо, любезный Магистр, допустим, я поверю в то, что слухи о богатстве Тамплиеров не более чем выдумка завистников и недоброжелателей. Допустим, что я поверю в то, что в возах, выехавших почти из всех командорств ордена, за несколько дней до нашего появления, была солома. Возможно, что я настолько глуп, что соглашусь с утверждением, что в деревне, в отличие от Парижа соломы, видимо не хватает! Но пропала одна вещь, очень ценная вещь, про которую никак нельзя выдумать! Ее привез после победного крестового похода из Иерусалима, сам Гуго Пайенский! Тот самый, что в одна тысяча сто восемнадцатом году от рождества Христова и основал ваш преступный Орден Соломонова Храма, на острове Крит. Удивительно! Как эта жалкая,  ненормальная королева Крита, Рыма, утвердила такой безбожный, и столь же могущественный орден! Может мне рассказать тебе, Жак де Моле, ЧТО на протяжении нескольких лет искал в подвалах мечети Аль – Акса, прости, Храма Соломона ваш незабвенный Гуго Пайенский? Рассказать тебе, как он привлек даже тех чернокнижников, кто читал на собачьем языке древних Иудеев? Сколько безбожных рукописей прочитал он, благодаря своему терпению и наущению Дьявола? Нет? Конечно! Ты и без меня знаешь, что нашел этот отступник, раскопав древние, заваленные ходы и подземелья! Все эти годы, почти два века, Святую Чашу хранил Великий Магистр Ордена, и каждый из вас, жалких червей надеялся, что эта тайна неизвестна никому! Конечно ты, ты сейчас ответишь, что ничего не знаешь о ней? А может, дорогой Жак де Моле, ты самозванец? И ты не Великий Магистр Тамплиеров?
Губы старого и измученного пытками дворянина растянулись в саркастической улыбке. Он слушал эту тираду со спокойным сердцем:
- Вот теперь то мне стало понятно, что надо было этому безбожнику Филиппу!
-Безбожник это ты, Магистр! Или ты уже позабыл, какие признания подписал? -  Злобно вскричал Ногарэ:
- Говори, отступник, где Чаша?
Магистр засмеялся и сказал:
- Не знаю, палач. Чаша двести лет хранилась у нас, и о ней, я расскажу тебе все. Но не потому, что боюсь раскаленного железа, или клещей, которыми ты ломаешь пальцы, а только потому, что тебе, жалкий пособник Антихриста, никогда не добраться до этого священного предмета, и никогда твои грязные и запачканные кровью преступные руки не осквернят его!
- Пусть так, но ты говори, старик, а там увидим.
Королевский поверенный  был холоден, и готов был заметить ложь. На минуту он поверил в то, что сейчас у него все получится, и он добудет святую реликвию.
Магистр глубоко вздохнул, облизнул исковерканные мукой сухие от жажды губы, и заговорил:
- Ты прав, палач, я действительно последний Хранитель реликвии, но поняв, что скоро я смогу утратить власть защитить ее, я избавился от Чаши навсегда. Именно по тому, я не знаю, где Чаша сейчас!
- Как это не знаешь?
- Очень просто. Я отправил ее в неизвестном направлении, с человеком, имя которого мне неизвестно.
- Ты отдал Чашу первому встречному? Ложь!
Засомневался Ногарэ.
- Нет, не первому встречному. В разные командорства нашего ордена я отправил девять посланцев, указав направление, а к кому из командоров обратиться, посланец выбрал сам. Каждый вез два письма, одно для магистра, другое для меня.
- Зачем ты слал письма самому себе? – Ногарэ начал путаться, пытаясь понять замысел старика.
Не обращая внимания на вопрос, старик продолжал:
- Каждый магистр, выполняя мой приказ, должен был выбрать малоизвестного, но верного нашему Ордену человека, имя которого я не знал, и который меня никогда не видел. Этот человек отправлялся с моим письмом ко мне. Именно по этой бумаге я должен был узнать, что приехал новый хранитель. При этом рыцарь должен держать свое имя в секрете от всех, даже от меня! Когда, все девять посланцев прибыли, я вручил каждому сверток, в котором была чаша, но только в одном была настоящая! В каком? Я и сам не знаю, ведь все свертки были одинаковые. В ожидании приезда гонцов, мастера сделали восемь чаш по моему заказу, а служитель зашил их в одинаковую ткань и сложил в один мешок. Еще в своем командорстве, каждый посланник получал направление, в котором поедет, а я давал наказ никогда не открывать сверток, не допустить его попадания в чьи либо руки, и схоронить его в самых глухих местах на окраине Мира, что бы никто и никогда не смог его найти. Каждый дал клятву сберечь его ценой жизни.
Ногаре, осмысливая сказанное, задумчиво произнес:
- Значит, магистр, ты не знаешь, кому отдал чашу, откуда он приехал, и куда отправился? Я правильно понял тебя, старик?
- Да, палач, ты понял все верно!
- Но зачем такие дьявольские ухищрения? Ведь ты же не знал о том, что будешь арестован! И почему девять? А не пять, или двадцать? Или кто то выдал замысел Короля? Если выдал, то кто?
- Нет, я ничего не знал о замысле Короля, но предчувствовал, что бесчестный Филлип, найдет средство не заплатить долг Ордену, и непременно захочет обладать Чашей. Именно по этому, за месяц до вашего вероломного преступления, я сделал так, что даже под пыткой, самой страшной я не смогу сказать, где и у кого она. Ведь нельзя выдать то, чего не знаешь. А девять… По числу рыцарей основавших наш Великий Орден двести лет назад.
Взбешенный своим полным бессилием, Ногарэ ударил по лицу беспомощного старика и яростно проорал:
- Как смеешь ты, пес, так говорить о короле Франции! Теперь я полностью уверен, что ты отрекся от Бога! Только лукавый мог подсказать тебе, выжившему из ума старику, такой дьявольски хитроумный план, как укрыть Грааль от его законного обладателя, Папы Римского!
Вытирая руки узорчатым платком Ногарэ медленно ходил по подвалу, лихорадочно размышляя. Он знал все, и вместе с тем ничего. Однако он решил, что еще не все потеряно, и Чаша может быть найдена. Позвав тюремщиков, начальник стражи велел им отправить Магистра в темницу и не спускать с него глаз. Пора было идти на доклад к Королю.
        Выйдя из подвала, где кашлял и отплевывался кровью старый магистр, Ногарэ направился во дворец, но замедлив шаг, решил сначала зайти в церковь, что бы испросить отпущение грехов у святого отца.
       Волна недовольства катилась по городам Франции, у замков Тамплиеров, в которых и день и ночь стражники обшаривали каждую комнатку от глухого подвала до шпиля на башнях, толпились люди. Им было непонятно, в чем провинились эти люди, которые славились своей честностью и добротой. Но не чувство справедливости влекло их сюда. В замках хранились их деньги доверенные рыцарям, и каждый из них уже понимал, что теперь их деньги, отданные на хранение в казну Ордена, попали в лапы королевским слугам, известным своей алчностью и воровитостью. Скорее всего, теперь эти деньги были потеряны для владельцев навсегда…
         Ногаре осознавал, что большего от истерзанных рыцарей он не добьется, и в то же время, надо успокоить людей. Надо показать народу справедливость королевского суда, пока парижане не последовали примеру мальтийцев и не выступили на защиту Тамплиеров. Ногарэ  немедленно приказал прекратить пытки рыцарей и распорядился их сносно кормить. Он даже прислал лекаря к престарелым руководителям ордена. Их нельзя убивать, их нужно осудить! Теперь оставалось ждать. Папа Климент, уже получил письмо от Короля, но почему то этот хитрец молчит….
          По всему католическому миру продолжаются аресты Тамплиеров, как рыцарей, так и служителей. Но особое внимание Ногарэ обращал на арест тех, кто путешествовал в одиночку, удаляясь от Парижа и, при задержании оказывал сопротивление. Согласно его приказу по всем дорогам были выставлены заставы на многие мили вперед, и доходили аж до земель, где еще истинная католическая вера не поборола язычество. Более того, отряды преданных людей рыскали в поисках беглецов по чужим странам, пытаясь вернуть их в Париж. Огромная награда ждала того, кто сможет найти преступников – Тамплиеров!
          Эти поиски не были безуспешными, и кое - кто был найден. Таких было трое. Согласно докладам командиров, при попытке стражников задержать их, они яростно сопротивлялись с оружием в руках, и солдаты короля, понеся большие потери, были вынуждены убить их. При одном был найден перстень, говоривший о принадлежности к преступному Ордену, и сверток в котором толком ничего не было. Двое, перед столкновением со стражей, что - то выбросили в озера. Никто не знал их имен, и ничего ценного при них не найдено. Поверенный отправил гонца за свертком, но сам не верил, что найдет то, что нужно. Он понимал, что деньги и драгоценности рыцарей уже расползлись по карманам лихих стражников, но это его не интересовало.

             Полгода допросов, пыток и поисков измотали людей Ногарэ. Он и сам выглядел измученным, словно его самого пытали долго и жестоко, но ничего не менялось. Никто не знал, где скрыты сокровища. Теперь, после того, как Папа Климент V, наконец, решился отлучить Орден преступников от церкви, появилась возможность закончить это хлопотное дело. Надо было срочно искать бежавших рыцарей, а не возиться с измученными полутрупами. Надо было спешить! В добытых людьми Ногарэ свертках, были простые деревянные чаши, вырезанные совсем недавно, но оставалось еще шесть! Шесть беглых преступников, и среди них один, уносящий настоящую святыню!
             Шел одна тысяча триста четырнадцатый год. Восемнадцатого марта на помосте, окруженном королевской стражей, отделяющей собравшийся народ от церковного суда, вершилось судилище над братьями Ордена Храма.  Все было предельно ясно, преступники: Великий Магистр Жак де Моле, и ближайшие его сподвижники признавали себя виновными в отречении от Бога, в служении Дьяволу и в грехе содомии! О чем имелось подписанное ими признание.
            Председатель суда, духовник самого Короля, Великий инквизитор Гийом Парижский, ежась от холода, а может и от страха за содеянное, зачитал обвинение, и без паузы приступил к приговору. Перечислив все страшные обвинения, он без остановки начал зачитывать решение суда, милосердно оставляющее им жизнь!  Но при этом, осуждающее преступников, на заключение до конца дней:
- … И содержать отступников и прислужников сатаны в подвале замка запертыми в четырех стенах, покуда жизнь не покинет их!
Согласно предупреждению Ногарэ все четверо рыцарей в своих старых изодранных в клочья белых плащах с красными крестами, должны были, встав на колени благодарить Короля Филиппа IV и церковный трибунал, за оказанную им милость.
              Но вместо этого Рыцари, встав плечом к плечу, как на поле боя перед лицом жестокого и безжалостного врага, смело посмотрели на суд. Высокий и болезненно худой Жак де Моле, высоко поднял голову и произнес, хотя и слабым, но хорошо слышным голосом:
- Мы признаем себя виновными, перед Господом нашим Иисусом Христом, но мы никогда не признаем себя виновными в названных судьями чудовищных и измысленных ими преступлениях. Мы виновны в том, что дух наш оказался слабее плоти, и под пыткой каленым железом, мы вынужденно и малодушно оклеветали Орден Храма Господнего в Иерусалиме, а так же братьев наших, самых верных и преданных слуг Господен! За это смиренно просим Господа нашего простить нас!
         Гийом Парижский, весьма и весьма раздосадованный таким заявлением, вызвавшим гул недовольства в собравшейся толпе, принялся искать другие бумаги, среди разложенных на столе листов. Несколько лет он тщательно готовил оправдание действиям французского короля, и главным из них, должно было стать публичное признание рыцарями своей вины. Заявление Магистра портило все его планы. Теперь Тамплиеров придется просто убить.  Ногарэ, стоящий на краю помоста, подошел к Магистру и тихо произнес:
- А ведь могли купить себе жизнь….
Жак де Моле, и три его собрата по несчастью, посмотрели на своего истязателя. Взоры их метали яростные, хотя и бессильные молнии. Но и этого хватило для палача, что бы он шарахнулся в сторону, боясь удара, пусть ослабевшей, но могучей рыцарской руки.
              После недолгого совещания председателя суда с подручными, и продолжительного взгляда на балкон, где за широким плотным занавесом укрывался Король, Гийом продолжил, перекрикивая гудящую толпу:
- Поскольку, вместо благодарности за великодушный и мягкий приговор, эти еретики продолжают упорствовать, и изрыгать хулу на матерь нашу Святую церковь Христову, передать судьбу преступников в руки Королевского правосудия!
             Желая угодить Королю Филипу, обладателю весьма вздорного нрава, и стремясь поскорее закончить с этим тягостным и неприятным делом, Ногарэ немедленно приговорил: Великого Магистра Ордена Храма Соломона в Иерусалиме Жака де Моле, а так же трех досмотрщиков: Гуго де Пейро, Жоффруа де Гонвиля и Жоффруа де Шарне к сожжению на костре, как еретиков и отступников.
            С неимоверной торопливостью, при полном молчании толпы, гвардейцы короля очень быстро соорудили рядом с помостом четыре костра, обложив их большим количеством просмоленного хвороста. Не дожидаясь, пока стражники схватят его за руки, седой и усталый, с бессильно опущенными плечами, Великий Магистр сам спустился с помоста и взошел на сложенную поленницу костра. Торопясь закончить казнь, стражники с четырех сторон подожгли хворост, глядя как на свои костры восходят трое оставшихся старика – Тамплиера. Когда пламя костра начало подбираться к ногам Магистра, над площадью раскатился зычный и сильный голос Жака де Моле! Видимо таким голосом Глава Ордена призывал на смертную битву с сарацинами воинов Храма в дни, когда Тамплиеры еще ходили крестовыми походами в Святую землю!
- Я, Великий Магистр Тамплиеров, Жак де Моле, призываю на Божий суд моих палачей и судей! Папа Римский Климент V! Ты явишься ко мне на сороковой день! Король Франции Филип IV, не минет год, как ты предстанешь перед нами! Судья и законник Ангерран де Мариньи, ты, измысливший все эти лживые обвинения, через полгода после короля явишься, что бы ответить за свои прегрешения перед Господом! Рыцарь, недостойный этого звания, Гийом де Ногарэ, следом за ними я жду тебя! Вы все ответите за ложь и предательство нашей Веры!
Произнеся последние слова, старец, облизываемый широкими языками пламени, поднял глаза вверх и замер без движения. Стражники, крестясь, поражались, что умирая в огне, рыцари не проронили, ни стона, ни жеста боли…..
           Толпа хранила гробовое молчание, и только треск горящих поленьев нарушал эту жуткую тишину, а когда стало ясно, что рыцари погибли, и только их бренные тела догорают, упав на поленья, по площади прокатился негромкий, но хорошо различимый голос:
- Великий Создатель! Это как же надо было пытать их, что бы они отреклись от Господа нашего? Страшно даже представить то, что довелось им пережить? Наверно сам Иисус Христос не испытывал таких мук…..
Крамольные слова, сказанные кем то, словно ветер пробежали по толпе людей, рождая в их сердцах сомнение в справедливости суда, но с Орденом было покончено навсегда. Конечно, не все рыцари были казнены, и многие из них прожили еще долгие годы, но никогда больше Тамплиеры не упоминались с таким уважением, как прежде. Даже королевский духовник и судья, глядя на костры тихо произнес:
- Легко можно обмануть церковь, но ни в коем случае нельзя обмануть Бога….
О чем думал в этот миг Годфруа Парижский, Великий инквизитор и духовный наставник Короля Филиппа, останется тайной навсегда.


            Боль мешала сосредоточиться, она затмевала все, и даже небо виделось в огневом ореоле нестерпимой боли. Весьма немолодой седой мужчина, лицо которого носило отпечаток долгих странствий и лишений, бессильно лежал на соломе, которая наполняла крестьянский воз, и только на больших ухабах, когда его израненное тело немилосердно трясло, Александр, ехавший рядом, слышал слабый  подавляемый стон.
- А он, добрый ратник! Как смекаешь, Родион?
Солидный высокий воин, ехавший неподалеку от молодого друга, молча кивнул в знак согласия.
Голос, словно вырвал из забытия раненого, и он стал лихорадочно шарить около себя, заметив это, Александр успокаивающе произнес:
- Да лежи ты, беспокойство одно! На месте твоя котомка.
Потом, видимо заботясь о раненом, крикнул:
- Малюта, ты бы шибко не тряс, а то неровен час, помрет дедок то.
Возница что - то буркнул в ответ, но телега покатилась медленнее, а толчки ослабели.
Видимо голос Александра успокоил, и раненый ратник погрузился в воспоминания. Кто он? Да, он Андрэ де Бриссак! Точно! Он с Мальты, но как долго он не вспоминал имя свое! И он….. Нет! Об этом нельзя! Никогда и никому нельзя! Ведь он дал обет Великому Магистру! Боль немного отступила, и раненый воин, несмотря на тряску, погрузился в воспоминания, казавшиеся ему далеким и забытым сном……

                Впервые он путешествовал в Париж, пользуясь одним только перстнем! Это казалось ему странным, ведь он не преступник, а член ордена Тамплиеров! По дороге, он никому не назвал своего имени, ведь так было приказано! А потом…. Потом, получив от самого Великого Магистра странный, зашитый в серую ткань, сверток и наказ спрятать его так, что бы тот стал недосягаем для людей, он отправился на восток, где жили дикие племена словянов, или как по привычке многие на Мальте называли их, гипербореями. Именно там он укроет этот небольшой, зашитую в серую, дешевую тряпицу, тайну. Сначала Андрэ решил ехать на юг, где высились древние Аланские горы, и откуда шестьсот лет назад примчались всадники, разорившие, ставший вновь ненавистным людям Чести, Рим! Но основательно подумав, он решил, что не сможет пройти степи, ибо там много сильных и отважных воинов кочуют по просторам ровным, как стол, и где негде укрыться от враждебного взора. Андрэ был храбрым и умелым воином, но отлично понимал: бравада в таком деле намного опасней осторожности. Да, на Восток идти опасно, а вот в северных лесах будет довольно легко укрыться от ненужного взора, и проехать в одиночку незамеченным. Как сильно он тогда заблуждался…
       Приняв решение, Андрэ направил коня ближе к северу. Осторожно передвигаясь по обочинам дорог, и чаще ночуя в лесах, нежели в придорожных корчмах, он начал свой бесконечный путь.
        Передвигаясь на север, он привык к тому, что он в целом мире один, без близких друзей. Хотя это угнетало его, но клятва, данная Великому Магистру в Париже, толкала его вперед,  и через какое - то время оказался в стране Лэтгалов. Город Рига встретил его холодными, обещающими суровую зиму ветрами. Во время своего путешествия на север, он думал о месте, где укроет тайну, и постепенно пришел к решению замуровать сверток в стену, какого либо монастыря или храма. Это казалось ему наиболее правильным и надежным.  Каменные здания Риги наводили на мысли, как избавиться от тяжкой ноши, но он не мог попасть в церковь или часовню тайно, избегнув посторонних взоров. Каждый, кто входил в храм, попадал под бдительные взоры служителей. Присутствуя на воскресных службах, он понимал, как трудно ему исполнить задуманное. Но от принятого решения отступать не хотел. Пришедшая зима остановила его путешествие, и Андре пришлось остаться до весны в Риге. Здесь жило много ливонцев, и он, неплохо зная германское наречие, скоро затерялся среди них. Золото, которое он вез, ему могло хватить надолго, но он решил, что ведя праздную жизнь, привлечет нежелательное внимание к себе. Он понял, что ему придется заняться, каким ни будь делом, что бы, не сильно выделяться среди мастерового народа Риги. Поискав подходящее занятие, он пошел в помощники старому немцу - кузнецу по имени Кнутт, у которого стал учиться набирать из кованных мелких колец кольчуги. Эти металлические рубашки, сделанные своими руками, казались ему тяжелыми и неуклюжими, по сравнению с его собственной кольчугой, сработанной в Испании. Трудился он упорно и Кнутт очень скоро заметил и высоко оценил нового скромного подмастерье, который прилежно трудился и регулярно ходил в церковь, соблюдая все праздники, предписанные доброму христианину. Кузнец, не смотря на ворчливый и угрюмый нрав, был хорошим мастером и честным человеком. Платил он исправно, не жадничая, так что Андрэ прикопил еще деньжат в своем дорожном кошельке.
          Очень часто, особенно по воскресениям, Андрэ гулял по городу, рассматривая здания ратуши, храмов и постоялых дворов. Прогуливаясь по булыжной мостовой, он подолгу смотрел, как катит в Балтику свои темные воды Даугава, и с тоской вспоминал родную Мальту. Мальта! Пронзительно синее небо, лазурные просторы средиземного моря, где сквозь толщу воды легко рассмотреть красоту морского дна. Но тяжело вздохнув, беглец с тоской смотрел в серое, затянутое низкими облаками небо, и неторопливо шел домой….
          Наступила весна! Апрель звенел капелями с черепичных крыш, призывая рыцаря в дорогу: «Кап-п-пора… Кап-п-пора…». Андрэ, собрав свои нехитрые пожитки, проверил и почистил оружие. Он уже присматривал коня, для путешествия, когда вечером по дороге из мастерской он столкнулся у городских ворот с большим отрядом хорошо вооруженных рыцарей, которые въезжали в Ригу в сопровождении большой группы монахов, лица которых говорили о чем угодно, но только не о смирении. Непонятно почему, эта встреча взволновала Андрэ, а наутро, он услышал указ бургомистра Риги о том, что все выезжающие на восток купцы, рыцари и даже крестьяне, будут проверяться служителями Ордена Иизуитов. Это сильно взволновало молодого тамплиера, и он решил отложить свой, такой желанный  отъезд на неопределенное время, пока не прояснится положение в городе. Он не может продолжать путешествие, пока иизуиты проверяют каждого человека, и с его тайной в дорожной суме, ему нет дороги из города. Набравшись терпения, Андрэ продолжил работать в кузне Кнутта, и на долгие пять лет такая непонятная и чужая Рига, стала ему родной. По Риге, словно змеи поползли люди, скрывающиеся под монашеской рясой. Они вели расспросы о тех, кто прибыл в город недавно, и откуда они прибыли. Опасаясь снующих по городу монахов, которые вели расспросы о каждом чужеземце, он сменил свое французское имя, на германское, - Густав и продолжал ждать, благословляя нелюбимую ранее добродетель, - терпение.
             С приходом каждого лета, Андрэ нетерпеливо посматривал на улицы и прислушивался к разговорам приезжих купцов в небольших рижских тавернах. Они рассказывали о том, как на всех, даже самых глухих  дорогах рыцарские заставы проверяют всех проезжающих, заглядывая в широкие карманы странников, осматривая даже убогие котомки нищих, бредущих в Ригу или из Риги в дни церковных праздников. Андрэ конечно не мог знать, но чувствовал, что ищут именно его. Это не пугало рыцаря, но каждое лето держало его в напряжении, и он ходил, сжимая под одеждой рукоять силлета, каждое мгновение готовый нанести удар. За то, каждую зиму, он смиренно просиживал за верстаком, склепывая кольцо за кольцом на кольчуге, которым потерял счет. И каждой зимой давал себе слово, что весной непременно, пусть даже с боем, он прорвется на восток!
            С прошествием лет, терпение Андрэ уже истощилось, и он готов был совершить самый безумный поступок, когда ему немного повезло. Мастер Кнутт взял заказ на кольчугу для одного богатого и знатного тевтонца. Андре терпеливо стучал молоточком, опережая время, отпущенное на работу, но рыцарю до срока потребовалось выступить на дальнюю восточную заставу. Оплатив кольчугу, рыцарь потребовал от мастера, что бы он поехал с ним, и уже на месте закончил заказ. Кнутт, весьма спесивый человек, пользующийся расположением самого бургомистра Риги, не согласился ехать, но он отправил с рыцарем и всем необходимым для работы, своего мастера. Андрэ был очень рад  такому повороту событий! Под охраной людей, искавших его, он покинул прекрасную, но давно опостылевшую ему Ригу, и двинулся по манящей его дороге, на восток.
           Правда далеко отъехать у Андрэ не получилось, потому что вскоре рыцарь остановил свою свиту в небольшом, но оживленном городке, и рьяно приступил к поискам неизвестных беглецов, даже не подозревая о том, кто, сидя за верстаком в небольшой комнате его дома, терпеливо постукивает молоточком. Часто за трапезой, он слышал разговоры о том, что ищут эти люди уже много лет беглого преступника, укравшего у самого Папы Римского неизвестную никому вещь, которую вор увозит в сером неприглядном свертке. Потерявший сон Андрэ, спеша закончить работу, день и ночь клепал кольца ряд за рядом, с тоской наблюдая, как под порывами холодного Балтийского ветра опадает на тронутую морозом землю, желтая листва. Ему снова приходилось ждать прихода теплых дней….
            Мужчине было трудно под подозрительными взглядами рыцарских слуг исчезнуть из города незаметно, и он решил, как ранее в Риге, на некоторое время остаться в небольшом городке, со странным для слуха мальтийца названием Валмиера. Этот город находился на перекрестке торговых путей ведущих из Европы в новогордские земли словенов, а значит, здесь было легко затеряться, и познакомиться с купцами, что бы узнать от них, о стране, в которую он направлялся.
               Именно в Валмиере он услышал о жестокой казни Великого Магистра, о чуде, которое сотворил Господь, когда Храмовник командор Гуго Сальм, пришел на суд сам, без конвоя вместе с двадцатью своими рыцарями. В доказательство своей невиновности перед Богом, рыцари бросали на большой костер свои белые плащи, которые быстро превращались в пепел, сжираемые горящим пламенем, но кресты на плащах не сгорали! Именно там он узнал о борьбе Тамплиеров Арагона!
Командор Рамон Са Гвардиа укрепился в замке Миравет. Кроме того, рыцари других замков Арагона вступили в борьбу, которую поддерживали многие местные дворяне и простолюдины, хорошо знающие этих честных людей. Обдумывая услышанное, он часто прогуливался по берегу Гауи, вспоминая Даугаву и прожитые в Риге годы.
          Андрэ уже свободно владел с языком ливов, латгалов и эстов. Он внимательно слушал рассказы про странную и суровую восточную землю, в которую держал путь, и был очень удивлен тому, что тамошние полудикие народы смогли не только противостоять рыцарям Швеции и Ливонии, но и разгромив их в сражениях, с позором изгнать из своих земель. С той поры прошло почти сто лет, но рассказы о жестоких боях велись так, словно только вчера, доблестные рыцари запада подписали унизительное согласие с Росами, и уступили часть своих земель. Он и раньше что - то слышал о северных неудачах Римских замыслов, но они больше напоминали сказки для маленьких детей, в которые истинному христианину верить было просто невозможно. Теперь же Андрэ верил, и был сильно обеспокоендумами: так ли забывчивы победители? Ведь побежденные рыцари, принесшие в землю словенов смерть и разорение, не забыли кровавых боев. Были ли прощены ливонцы победителями? Не будут ли мстить Россы пришельцу с запада, случайно оказавшемуся в пределах их земель?  Но думай, не думай, а иного выбора у рыцаря не было, и он взялся изучать язык словенов.  Для этого Андрэ, за небольшую плату пошел в услужение к местному Бургомистру, который вел торг с Новогородскими и Псковскими купцами. Что бы затеряться в городе, и не выдать себя, он выбрал себе новое имя, Рамон Са! Он хорошо помнил, что нет ему права назвать свое настоящее имя, а имя героя – Тамплиера напоминало ему о подвигах ордена, к которому он принадлежал, и которому хранил верность. Это решение было принято еще и потому, что работать в кузне становилось опасно. Все чаще и чаще он ловил на себе угрюмые взгляды странных людей.  Ему надо было потеряться в этом городке, словно он всегда тут жил, что бы рыцари и странные монахи, время от времени проходившие по городу и выяснявшие, есть кто новый, не заподозрили приезжего мастера – кузнеца, который почему – то, не умеет ничего, кроме изготовления кольчужных рубах. В Валмиере часто менялись люди только на торговых площадях, и беглец понял, что потеряться можно именно там. Торговать Андрэ не любил, но относился к этому так же добросовестно, как и к служению Ордену. Находясь несколько лет на Кипре, он очень хорошо изучил торговое ремесло, и теперь использовал свое умение на деле. За несколько месяцев он  познакомился со многими торговцами, и весьма преуспел в этом деле. Бургомистр был очень рад новому, весьма способному слуге. На удивление он, в отличие от других, втихаря не привороввывал, и не покупал задорого плохих товаров, обкрадывая хозяина.  Терпеливо и обстоятельно Андрэ изучал спрос на те или иные товары, определял лучшие сезоны для торговли и четко знал, когда можно сбросить цену, а когда поднять.
              Так, в торговых заботах, прошло несколько лет, Андрэ уже хорошо  говорил по - словенски, завел дружбу с русскими купцами из Новгорода и Пскова и думал о дне, когда снова пустится в путь. Рыцарь надеялся что за прошедшие годы, враг потеряют надежду, и оставят бессмысленные поиски, но кордоны на дорогах становились плотнее, а в городе участились казни тех, кто пытался прорваться через них, или оказывал сопротивление при досмотре. Стража на дорогах становилась все злее и нетерпеливее, а чувство тревоги и недоверия, повисло в воздухе ядовитым туманом. Андрэ понимал, что нет ему права на риск, и потому набрался побольше терпения, веря, что сможет переждать напасть. Но пустяковый случай ускорил принятие решения рыцарем, о срочном бегстве из Валмиеры.
            Однажды вечером торговец Рамон, как обычно пришел к Бургомистру в конторку за положенным жалованием. Тот, будучи в изрядном подпитии и дурном настроении, глядя на его, не очень - то хороший плащ и изрядно поношенную одежку, решил, что не стоит платить этому удачливому оборванцу, так много. «Наверняка он и от выручки крадет, а бедным только прикидывается!» думал Бургомистр. Хозяин, звучно икая, нагло улыбаясь, сказал, что даст Рамону только половину платы, так как тот слишком скуп и не знает, как нужно правильно тратить деньги. От такого, бесчестного поступка кровь ударила в голову рыцаря, и он, забыв обо всем на свете, быстро сделал шаг вперед, схватил Бургомистра за ворот камзола могучей рукой и, поднеся к его глазам Орденский перстень, хорошо известный во всех уголках земли, зловеще произнес:
- Как смеешь ты, грязный пес, обманывать честных христиан? Или забыл, какая кара ждет тебя за этот смертный грех? А может мне самому покарать тебя, прямо сейчас?
От неожиданности, и от гнева, пылающего в глазах этого странного и страшного человека, Бургомистр онемел. Несмотря на известие о падении Ордена, страх перед этими мужами Духа и Веры не умер. Бургомистр дрожащими руками, насыпал полную ладонь рыцаря золотыми монетами, но Андрэ отсчитав положенную плату, вернул остальное и, не говоря ни слова, вышел на улицу. Прохаживаясь по площади, где кипела торговля, он раздосадаванно ругал себя за несдержанность, и то, что выдал себя после стольких лет. Проходя мимо одного из возов с товарами из Риги, он услышал разговор двух мужчин, явно рыцарей, с купцом. Они интересовались, не встречал ли тот, кого либо, из его друзей Тамплиеров, которые вынуждены скитаться по разным странам. Рыцари рассказывали купцу, громко гудя голосами, что в далекой Португалии, Орден оправдан, и теперь под другим именем служит Господу нашему. Андрэ сразу понял эту уловку, разговор был рассчитан явно не на купцов, стоящих рядом, а на тех многочисленных зевак, которые всегда наполняют торговую площадь.
               Рамон знал, что тянуть с отъездом больше нельзя, и поскольку не был обременен большим скарбом, он вернулся в домик у восточных ворот, где прожил несколько спокойных лет, заседлал коня, приторочил к седлу свертки с оружием, и еще до заката покинул ставшую опасной тихую и немного родную, Валмиеру. Но знал, что должен сделать, хотя это претило ему. Устав, пусть и уничтоженного Ордена, запрещал обнажать оружие против христиан, но тут…. У Андрэ просто не было иного выбора.
             Не успел рыцарь далеко отъехать, как солнце начало угасать, прячась за вершинами деревьев, и Андрэ решил остановиться на опушке до утра. Он так часто продумывал план прорыва с оружием, что хорошо знал каждый свой шаг. Он помнил повешенных в Риге и Валмиере. За прожитые здесь без малого девять лет, не он первый пытался прорваться силой, но пока ни кому это не удалось. А он должен суметь! Обязан! И у него был хорошо продуманный план. Не зря же он за эти годы множество раз объезжал окрестности, подвергая себя досмотру. Он терпел унижения от развязных стражников, но за то Рамон отлично знал расположение постов на расстоянии двух дней пути, по разным дорогам на восток от Валмиеры……
            Это была первая ночь в северном лесу под открытым небом. Первая, хотя  потом, их будет так много, что Андрэ перестанет вести им счет….  Все они смешаются, в какую - то непонятную череду событий наполненных сырыми ночевками, поездками под палящим солнцем и проливными дождями. Ссорами с проезжими купцами на проезжих трактах, беседами с веселыми попутчиками, и стычками с разбойными людьми на глухих лесных дорогах.
          Выждав, когда минет густая полночь, Андрэ неслышным шагом прошел к месту первой заставы. Пятеро воинов сидели у костра и о чем - то беседовали, явно засыпая сидя. Неслышно обойдя их стороной, он приблизился к дороге, где два стражника сидя на камнях без особой надежды увидеть, кого – то в кромешной тьме,  пялились на дорогу. Рассмотрев стражников, Андрэ понял, что один из них умеет держать оружие, а второй, скорее всего, носит его просто так, для устрашения прохожих. Усмешка презрения мелькнула у Андрэ на губах. Сжав в руках рукоятки стилетов, он в три шага оказался рядом с постом, и оба стражника расстались с жизнью прежде, чем успели разглядеть нападавшего, не издав даже тихого стона. Глядя на тела убитых им стражников, Рамрон тихо читал молитву, и вспоминал слова Великого Магистра:
«- Грядут тяжелые дни, братья! Не мне вы клянетесь, а отцу нашему, Богу единому! Не принимаю я обеты от вас, я лишь свидетель ваших обетов! В ваших руках истинная вера, именем которой отступники и служители Сатаны попробуют отнять у вас то, что доверено вам! Никогда нечастивые руки не должны коснуться тайны, и для этого вы проложите путь в далекие земли силой своей Веры, верностью Духа, а если потребуется, то и своими мечами! На победу благословляю Вас, братья! Аминь!»
        Разделавшись с двумя горе – вояками, Рамон тряхнул головой, прогоняя воспоминания, тихо достал из ножен свой меч, и через минуту вся застава лежала вокруг костра, заливая землю чернеющей в отсветах багрового пламени, кровью. Казалось, что дорога была свободна, но Рамон понимал, как обманчива эта полночная свобода! Скоро по дороге на восток пустятся стражники, как волки по следу раненного оленя! Они не остановятся, пока не догонят дерзкого беглеца!
         Выведя на дорогу коня, Рамон хлестнул его плеткой и, не слушая затихающий звук копыт, вернулся в лес, осторожно пробираясь к соседней заставе. Он рассчитал все правильно! Перед рассветом, ливонцы объезжая заставы нашли убитых, и под громкий звук рога, все, кто сторожил пути на восток, кинулись в погоню за беглецом - убийцей!
Рамон видел, как по сигналу, командир поднял свой отряд, и не медля ни секунды умчался туда, где уже остыли тела незадачливых сторожей. Убедившись, что на заставе осталось только два неумелых стражника, Андрэ без труда заколол обоих, и пустился галопом на восток, ведя в поводу двух коней. Он торопился уйти, как можно дальше, пока вся стража Валмиеры гонится за ним по другой дороге…..
             Довольно скоро рыцарь добрался до небольшого русского города Пскова. После трудной дороги через земли жестоких и грубых эстов, которая заняла четыре дня в седле без отдыха, и четыре ночи без сна,  ему требовался отдых. Несмотря на хитрость, Рамон делал круги и петли в лесах, избегал проходить повороты тракта на виду у всех, и припоминая рассказы купцов, старался обойти места, где когда либо были замечены заставы рыцарей или монахов.
           Так или иначе, но вскоре в ворота Пскова въехал мужчина сурового вида и, найдя ночлег на окраине города, спокойно разместился поспать. Как и раньше в Валмиере, он предложил свои услуги одному русскому купцу, с которым познакомился несколько лет назад на торжище. Не смотря на плохое умение Рамона говорить по русски, купец помня его честность, взял иноземца в услужение, о чем после ни разу не пожалел. В отличие от прочих торговцев, Рамон, владеющий грамотой, записывал, какой товар продан, какой куплен, и за какую цену. Для удобства он даже список составил, какая монета, чего стоит. Одна беда, не словоохотлив был Рамон, и добрых людей от чего – то дичился. Сначала люди подумывали: не на догляд ли приехал ливонец в город? Не замысли ли там, на западе новое лиходейство? Но Рамон был нелюбопытен и, по - своему добр. Правда был он Римской веры, но люди частенько видели его, аккурат, подле монастырей или церквей, но захаживал он туда, или нет, никто не ведал. Поговаривали только то, что деревянные храмы его не интересовали, а все больше высокие, белокаменные! Ну а что возьмешь с пришлого ливонца? Германец, одно слово!
            Здесь, на Псковской земле, Рамон чувствовал себя спокойно и не торопился. Он с почтением и вниманием слушал рассказы про иные города Русии, где церкви и монастыри сложены из камня, и в которых священники призывают бороться против ига Батыева. Рамон не знал ничего о злобном Хане из Орды, но по летописям представлял себе многотысячный набег разъяренных сарацин, и непонятное чувство сострадание стучало в его сердце. Здесь, среди немного беспечных, но суровых и гордых словенов, Рамон чувствовал себя в безопасности. Даже если все монахи Рима придут сюда за ним, его без боя они не смогут захватить, а словены лебезить не станут, и помогут ему дать отпор!
           Но не смотря на уверенность, все чаще думал он об опасности, все гуще казались ему тучи плывущие по низкому небу с запада. Однажды к нему в лавку забёг соседский паренек, Ивашка, и любопытствуя, спросил, переиначивая его имя на свой лад:
- Дядька Раман, тут давеча Шведы пытали, кто здесь есть германцы, али нет? Вот я и подумкал: ты сам то, часом не германец, а?
Стараясь скрыть нахлынувшую тревогу, торговец улыбнулся, и весело смеясь ответил сорванцу:
- Да ты што, Ивашка! Я ж с под Киева, торгую тут почитай три годка! Каков же с меня германец? Я то по- германски и лопотать то не можу! Да и к чему мне ихний собачий язык?
           Ивашка остался доволен, особливо тем, что дядька Раман угостил его сахарным петушком. Только после этого разговора, он попросил купца Дамаша отпустить его вести торговые дела в Великий Новгород. Дамаш, прищурившись, поглядел на приказчика, но перечить в его пошении не стал, и когда тот писал подорожную грамоту, по просьбе Рамона указал, что: « …приказчик купца Дамаша - Псковича, именем Гаврила, будет вести торговые дела в Великом Новогороде.» Вручая испрошенную грамоту, Дамаш еще раз  внимательно посмотрел на мужчину, но ничего не сказал. Лишь проводив ставшего другом приказчика, до городских ворот, перекрестил его трижды в след, и произнес:
- Пусть Отец наш, Господь сбережет тебя в пути твоем многотрудном….. Так Рамон, снова сменив имя, обосновался в другом русском городе, Великом Новгороде.
           Теперь, ведя торговые дела, он часто ездил по разным местам, но все никак не мог решиться: где утаить от мира данную ему тайну. Ветшала тряпица свертка, перетирались нити, но Андрэ обкрутив его свежей рогожкой, саморучно зашивал, и продолжал искать нужное место. Много разных храмов встречались на его долгом пути, но не ни один из них не положил Господь ему на сердце, а значит, нужно искать…
           Частенько случалось, что после стычки с разбойниками в лесу, Гаврила хотел утопить сверток в каком либо глухом болоте или в озере, и даже камень привязывал. Но всякий раз, что - то удерживало руку его. Великий Магистр доверил ему нечто ценное, и скрыть это надо в святом месте, а не в гиблой трясине. Вот и ходил рыцарь из года в год, старательно высматривая храм или монастырь, что бы понадежней скрыть тайну на веки. Ведь вечно стоять на земле, будут только божьи храмы, осененный крестом! Но пока не довелось ему найти достойного, годного для хранения этой тайны…..
           Торговые дела шли успешно, да и при своих скудных запросах Гаврила скопил немалую денежку. Но опять, как только в городе и на торжище стали появляться люди, плохо говорившие на русском языке, и больше вели распросы о пришлых иноземцах, нежели торговали, Гаврила собрал свои пожитки и двинулся к Ростову! Опять леса, болота речушки. Опять ночлеги под деревьями, или в шалашах из лапника, какие он изловчился строить, для укрытия от непогоды.
              Теперь он хорошо знал язык словенов, и мог, не боясь называть себя именем, с которым легче затеряться. Отныне он называл себя Гаврилой Новогородцем. Кто - то говорил ему, что такое имя носил великий русский воин! Прада называли его непонятно – Олексич….
              Шли года, торопливо отнимая силы у некогда могучего рыцаря. Гаврила уже не столько торговал, сколь ездил из города в город. Но ни Ростов, ни Ярославль, ни Козельск не показались ему надежным прибежищем для хранимой им тайны, и хотя годы шли, и рыцарь старел, он не спешил ехать далее, а возвращался в Ростов. Здесь, занимаясь торговлей и распрашивая купцов и проезжающих ратников, к коим проникся уважением, о других русских городах на востоке. Особые. Какие то странные чувства у него вызывали воины Руси. Часто слушая рассказы о сражениях, в которых эти люди проявили столько мужества, упорства и верности своей Вере, что поневоле сравнивал их со своими братьями по Ордену. Он с удивлением слушал рассказы о мужестве защитников Рязани, Владимира и Козельска. С трудом верилось в такую стойкость этих мужиковатых рубак, но почему то он был уверен: услышанное им, не выдумки.

              Большая яма на дороге, сильным ударом разбудила, уснувшую было боль, и Гаврила, открыв глаза, снова увидел склонившегося над ним молодого воина, в глазах которого сверкнуло беспокойство и непонятное сочувствие….
- Потерпи, дед Андрей, скоро доедем. Глядишь, бабка Агафья и поможет!
- Эй, Малюта, ты бы осторожней правил. Чай раненого везешь, не лещину!
Прикрикнул воин на возницу.
Не понимая, почему этот незнакомый ему молодой воин так назвал его Гаврила задыхаясь, с трудом спросил:
- Почему….. Дед…… Андрей?.....
Он с трудом переводил дыхание. Боль в груди жгла и мучила, мешая дышать.
- Дак ты же давеча, когда бредил, молвил, что кликать тебя Андреем, а годками то, ты чисто дед! Вот и выходит, стало быть, что ты и есть дед Андрей!
- Гаврила….. я…..  Не кликай меня иначе….
С трудом проговорил дед. Родион приложил палец к устам, призывая молодого приятеля не спорить.
Александр, юноша весьма словоохотливый, согласно кивнул и ответил:
- Добре, друже! Гаврила, так Гаврила! А вот, ужо и приехали.
На сложенном алом плаще, раненого внесли через узкий притвор в избу бабки Агафьи, женщины властной, но доброй к страждущим телесно. Она саморучно сняла неловкие повязки с ран, и укоризненно взглянув на Родиона, печально покачала головой. Виделось бабке, не жилец был Гаврила…..
           Но все же знахарка, стараясь облегчить страдания умирающего, дала испить ему целебного отвара, обмыла глубокие раны настойкой с дурным запахом и, перевязав чистой тряпицей, позвала гостей ужинать, пока несчастный забылся зыбким сном.
            Бабка Агафья поставила на стол пареную репу, да ковригу хлеба и, перекрестившись, попросила гостей отужинать, чем Бог дал. За ужином, запивая хлеб квасом, Александр спросил:
- А сказывай нам бабушка, как человек? Сильно хвор?
Бабка помолчала, жуя сладкую корочку хлебушка, и тихо проговорила:
- Не жилец он, милок, чую, ждут его на небесах, для суда над делами его земными, грешными.
Гости печально переглянулись, и посмотрели на спавшего старика. Силен был еще старик, да сгубило его разбойничье копье…
           Открыв глаза, старик услышал молодой и радостный голос:
- Глянь, Радион! Гаврила очнулся!
Мысли запрыгали в голове: Гаврила, это он! Андрэ тоже он, и Рамон тоже…  Сколько же имен сменил он скитаясь по чужбине…
- Кто ты?
Уже довольно громко спросил умирающий старик. Бабкино снадобье изгнало, жгучую терзающую боль, и прибавило сил. Взгляд его пронзительно смотрел на Александра. Таким же молодым и сильным, как это голубоглазый русич, покинул он Париж много лет назад. Рядом с юношей сидел степенный воин с не по  росту широкой грудью, и легко рвал на полосы чистую тряпицу, которой бабка перевязывала его рану. Он был непомерно силен, от чего казалось, шевельни он плечами, и кольчуга на его груди порвется так же легко, как рвется тонкая тряпица в могучих руках.
- Видать запамятовал, Гаврила. Я Александр, ратник из Московии, а то, друже мой, боярин Родион! Да на месте твоя котомка, экий ты волнительный!
Закончил фразу ратник, заметив, как Гаврила снова ищет свою суму лежащую рядом.
- Где вы нашли меня?
Продолжил мужчина мучимый неизвестностью. Он помнил только схватку с пятью лесными лиходеями злыми, ловкими и умелыми. Пять мужиков, вооруженных, чем ни попадя заступили ему дорогу. Хотя вид их и не внушал страх, но Гаврила понял, что они опасны. Под хмурыми взорами разбойников он соскочил с коня, и встал поближе к большому дубу. Главарь лиходеев нарушил молчание:
- Послухай, старик, тебе тяжко носить поклажу, давай мы ее понесем, а ты ступай с богом. В исподнем.
Его товарищи засмеялись. Желая избежать стычки, Гаврила спокойно произнес:
- Давайте так, я дам калиту с деньгой и уеду.
- Я же молвил: в исподнем. Уйдешь!
Холодно закончил разговор главарь и, угрожая, опустил тяжелое копье.
- А это увидим.
Не менее холодно произнес Гаврила, и сжал скрытое под плащом оружие.
Тяжелый нож сверкнул в воздухе, но Гаврила уверенно отбил его тускло сверкнувшим стилетом. Разбойники на секунду замешкались от неожиданности, но в следующий миг, с ревом бросились на старика. Шагнув в сторону, Гаврила уверенно ударом меча отбил удар двоих врагов, и тонкий стилет пронзил сердце ближайшего разбойника. Сделав еще шаг за спину нападавших, рыцарь широким взмахом меча нанес жестокий удар в спину второму разбойнику. Поняв, что напали не на того, разбойники стали действовать осторожно, и нападали одновременно с трех сторон. Схватка была тяжелой. Бились лиходеи умело и старому рыцарю уже не удавалось поразить нападавших. Гаврила теперь лежа на соломе в маленькой избе вспоминал свою последнюю схватку в лесу. Он помнил ловких бойцов, помнил и их удары мечом и копьем, какие не смог отразить. Так же Гаврила помнил шум подошедшей из лесу подмоги, и все…. Темнота, как в склепе….
- Где нашли? Да тут же, недалече, в лесу!
Тараторил ратник Александр:
- Ехали мы с Родионом до дому, в Московию,  опосля своих делов в Новогороде, вдруг крики в лесу и звуки битвы. Вот мы и решили поглядеть: кто ж это на дороге безобразит? Глянули, а пятеро охальников на старца наседают! Несправедливо такое, смекнули мы спешно, и тоже решили мечами позвенеть! Двоих ты сам уложил, весьма ловко, двоим, мы с Родионом  лечь пособили, а один утек, успев копьем ткнуть тебя! Но ничего, Бог даст, встанешь на ноги!
Гаврила слушал болтовню Александра, и вспоминал событие последнего дня. Чувствуя что умирает и, что ждать больше нельзя. Гаврила лихорадочно думал. В небольших русских городах нет достойного места для сохранения его тайны. Он объездил Ростов, Ярославль, и еще несколько городов и, поняв, что это все не то, он отправился в Московию, где по слухам есть большие каменные строения! Именно в стены каменной церкви решил схоронить он тайну Великого Магистра. Но видать не судьба…..   Внезапно его осенила мысль: -«А так и должно? Может это и есть судьба? Та самая Судьба, к которой он шел все эти долгие годы по воле Создателя? Хоть этот Александр и болтлив и молод, но в глазах его мужество и честь. А Родион, под стать рыцарям храма! Немногословен, степенен. Они завершат мое дело! Боле некому.» - Решился Гаврила, и прикрыл глаза, позволив себе немного отдохнуть.
            Услышав, как негромко скрипит притвор, Гаврила проснулся. Заметив это, Бабка Агафья сказала ему:
- Отдыхай, Гаврилушка, а мы с Малютой пойдем, ночные травы посмотрим, луна нынче светлая, благодатная.
Когда притвор закрылся за хозяйкой, а ее ворчание затихло, удаляясь, Гаврила громко позвал своих спасителей. Они мигом оказались рядом, и присев на лавочку, спросили, чем они ему могут пособить?
- Не поможет мне никто, Родион, вижу я врата небесные открытые предо мною. Но скажи, готов ли ты выполнить волю Божью, как выполнял ее я?
Родион переглянулись с Александром, говорливость которого словно ветром унесло.
- Говори, воин. Все сделаем во славу Бога нашего Иисуса Христа и Земли нашей Русской!
Ответил Родион суровым тоном, и оба осенили себя трижды крестным знамением.
Тяжело сглотнув, и еще колеблясь, Гаврила начал говорить:
- Зовут меня Андрэ, родом я с Мальты. Но это имя вы забудете сразу же после моей смерти, как и то, что я расскажу вам. Я рыцарь Ордена Тамплиеров, Ордена Храма Соломона в Иерусалиме!
Русские витязи переглянулись, и внимали словам умирающего Тамплиера с суровостью во взорах.
- Осквернители веры в Риме, решили уничтожить нас, из - за того, что хранили наши Магистры на протяжении двух столетий. Последний из них, был сожжен на костре, как вероотступник, алчными властителями христианского мира. Перед смертью, он дал мне наказ, спрятать сверток со святыней так, что бы ни одному смертному не найти его!
- А что же такое тайное укрыто в свертке?
Поинтересовался Александр, глядя как ослабевшая рука Гаврилы лежит на старой котомке.
- Я не знаю. И вы никогда не откроете этот сверток, а просто схороните его в стене или под полом какой либо каменной церкви или монастыря. Навечно! Ведь только христианским храмам дано стоять вечно, и там никто не посмеет искать сокровище доверенное вам по воле Бога!
Я знаю, на Руси не клянутся рыцарским словом, но поклянитесь мне Именем Господа нашего, Иисуса Христа в том, что не откроете сверток, и никому, никогда, даже под страхом смерти не расскажите о нем и обо мне ни одной живой душе, даже на исповеди.
- А кому мы можем рассказать, коли….
Начал Александр, но Родион, положив руку на плечо друга, остановил его:
- А как давно ты покинул дом родимый?
- Тому уже годков сорок утекло.
Словно былину из уст Баяна, слушали ратники печальную повесть рыцаря с далекого острова Мальта. Они услышали рассказ о мужестве, доблести, вере. О мудрости Великого Магистра, о доблести рыцаря Рамон Са Гвардиа, и о проклятии Тамплиеров….
- Клясться именем Бога, не игра.
Проговорил Гаврила и, улыбнувшись, добавил:
- А недавно, в Ростове, я слышал, как шведские купцы распрашивали на базарной площади про иноземца – рыцаря, сбежавшего много лет тому от правосудия Папы Римского…..
- Так выходит, что ты…..
Начал Александр, и умолк под внимательным и суровым взором старика.
- Что ж, Гаврила.
Проговорил Родион.
- Мы даем обет именем Господа нашего Иисуса Христа в том, что не произнесем имя твое, и сказанное тобой даже под пыткой, а бесценную ношу твою, укроем, как ты просишь. Аминь!
- Аминь!
Как эхо, повторил за Родионом Александр, и перекрестился.
- Все будет ладом, Гаврила, спи, утро вечера мудренее! А на Сашка не гляди с сомнением, Гаврила, болтлив он по молодости, но слову даденому не изменит. Из булата откован друже мой верный, и честь его, ярче светлой зари!
Слова Родиона немного успокоили умирающего рыцаря и, покопавшись в котомке, он достал оттуда небольшой предмет в чистом рушнике, из под которого гляделся ветхий серый холст, и передал его новому другу.
- Теперь это твоя ноша, брат мой. Храни ее, а тебя охранит Господь.
Проговорил Тамплиер.
- А это кольцо нашего братства. Оно ценно своим видом, а не златом. Возьми его, и ты станешь Тамплиером!
- А это… Тебе, ратник Александр. Прав твой друже, великие подвиги ждут твоей руки!
Андрэ протянул Александру застежку для плаща, на которой были видны два всадника, едущие на одном коне.
- Что сие значит?
Спросил молодой ратник, рассматривая бляшку.
- Это значит, что мы, слуги Бога! Мы и священники, и воины, а на одном коне, потому, что должны довольствоваться малым, и не допускать в сердце алчность и жажду золота. И еще, воин из булата! Возьми меч мой! Его ковали лучшие мастера в кузницах знаменитого Толедо! Никогда не подводил он меня, и вас я встретил в добрый час, держа этот меч в руке.
Не зная, что ответить улыбающемуся на смертном одре деду, Александр попробывал пошутить:
- Конечно! У Родиона едва сил хватило разжать пальцы, что бы забрать его из твоей руки!
- Поспи, рыцарь, побереги силы.
Сказал Родион и задул тускло горящую лучину.

         Коротки летние ночи на Руси. Едва опуститься мрак ночной, как ясный рассвет норовит просочиться в махонькое окошко, затянутое бычьим пузырем. Александр сев на лавке, сладко потянулся, хрустнув молодыми костями, и приметив улыбку на лице Гаврилы, громко сказал:
- Ну, здрав будь, друже!
- Тихо, Сашок, не галди. Преставился дед Андрей, ночью преставился.
Глухо прогудел басок Родиона. Александр перекрестился, и начал быстро одеваться.
            Здесь, в глухомани, найти священника никак не возможно, а без отпевания хоронить старого воина не хватало совести. По этому Родион, как умел, провел отпевание и, осеняя могилу крестным знамением, проговорил.
-Пусть буде тебе царствие небесное, раб божий Гаврила, в чужой для тебя земле ставшей родной.
Александр слушал путаные слова молитвы, а сам вспоминал спокойную и мирную улыбку на изможденном лике покойного, как будто тот умер, доведя все свои земные дела до успеха.
            Дорога в Московию была не долгой, но други ехали не спеша, тихо переговариваясь о прошедших событиях, и думая о них.
- Пошто ты, Родион, на кресте нацарапал «Гаврила»? Пошто не Андрей?
Вопрошал молодой ратник, поглаживая ладонью рукоять даренного меча.
- Али забыл? Не хотел он, что бы поминали его этим именем, а Бог и без имени знает, где и кто схоронен. Ведь представ пред отцом нашим, имя свое реч буде усопший.
Отвечал Родион неохотно. Его одолевали думы о том, что тяжкая тайна, носимая мальтийским рыцарем, перенесена на их плечи. Теперь должно им выполнить слово данное деду Андрею.
             Теплые летние дни шли к закату, и кони неторопливо ступая по наезженному тракту, под стать грустному настроению всадников, шагали к Москве, поднимая клубы пыли крепкими, коваными копытами. Вокруг зеленел пронизанный солнечными лучами лес, яркий свет, словно звенел, заставляя щурится седоков, и тишина, редко нарушаемая криками птиц, будто скорбела о достойном муже, о котором никто и ничего так и не узнает, и подвиге которого не напишут песен.

             Мчатся года, как кони ретивые. Бежит, словно гонится за непоседливым челноком Москва – река. Гудит молодой город, торг идет знатный! Вдоль широкой дощатой пристани, купцы от Астрахани, до Белого моря, и от далекого Яика до туманных варяжских стран, шумно хвалят свой товар! Продают и покупают, меняют и снова продают! Весело, шумно на пристани! Скоморохи веселят народ, коробейники, напевая частушки, предлагают товар! Весело торгуют в Москве!
             В один из дней, едва начинающейся осени, ступая сафьяновыми сапогами по желтым ломким листьям, прогуливался по торговой пристани Боярин московский, Родион. Частенько он хаживал по торжищу, присматривал за порядком в рядах и лобазах, беседовал о делах с купцами знакомыми, пособлял в делах, споры помогал решать. Но стоило боярину услыхать голоса купцов италийцев, али греков, улыбка пропадала с лица его. Не забыл он клятвы данной Андрею, да все никак не можется выполнить наказ деда. Даже кольцо, подарок его носит на пальце, как немой укор самому себе. Не единожды заморские гости – купцы просили продать кольцо, деньгу немалую давали, но не продаст Родион память о воине, коему слово дал, а доселе сдержать не сподобился. Кто ведает, сколько бы еще Родион корил себя за невыполненный обет, данный старику, да случай невеселый подстерег его на торговой пристани Москва - реки.
            Шаркая неспешным шагом по желтым листьям, устилающим дощатые мостки пристани, Боярин как то не обратил внимания на резкий окрик, а когда почувствовал, что сильная рука легла не плечо его, осерчал от такого своеволия. Повернувшись, и хмуро глядя в глаза человеку посмевшему тронуть его, Родион грозно спросил:
- Пошто купец руки распускаешь? Али не обучен уважать хозяев?
Хищно прищуренные глаза заморского купца смотрели внимательно и зло. Он быстро отдернул руку, но не из страха. А чего ему было бояться? Он гость в Московии, к тому же за спиной у него стояли люди в таких же, как и у купца, серых плащах, и без тени улыбки глядели на Родиона, зло сверкая глазами и готовые выхватить оружие.
Резкий каркающий голос прозвучал в ответ на замечание Родиона:
 - Прости, рус, но ты не отзывался на окрик.
И подобие улыбки мелькнуло на хищном лице купца. Это еще больше не понравилось Родиону, и он решил закончить неприятный разговор:
- А меня не надо кликать, набедокуришь, сам приду, и спрошу за дебош полной мерой! Чего хотел, купец?
- Скажи, воевода, откуда у тебя это нерусское кольцо, что носишь ты на пальце?
«Вот оно!» мелькнула мысль. «Значит, не бредил дед Андрей!»
- Мое оно, много лет как мое! И не приценивайся, купец, не продается!
Резко ответил иноземцу Боярин, и хотел было уйти, но тот снова удержал его.
- Ты лжешь, воевода, не твое это кольцо.  Краденую вещицу носишь, рус!
Зло оскалясь, проговорил купец, но заметив тяжелый взгляд Родиона под сошедшимися над переносицей бровями, опасливо отступил на шаг и положил руку на рукоять меча, скрытого под плащом.
- Да как смеешь ты, подлый пес, называть меня вором! Да за такое на дыбу вздерну тебя!
- Меня? Рыцаря?
 Взревел германец, но Родион не пугаясь стоящих за ним людей, не менее дерзко ответил:
- Тебя, пес! Али ты забыл, сколько таких пошло под лед у Вороньего камня? Дак я зараз напомню! В матушке Москве – реке, в достатки водицы, что бы потопить десяток забывшихся гостёв, что смеют грозить мне мечами!
На громкий возглас Боярина сбежался торговый народ, и иноземцам стало тесно в гудящей толпе. Поняв, что ссора может кончиться плохо, иноземный купец, убрал руку с меча и неловко улыбнулся.
- Ты неверно понял меня, Рос. Кольцо, и кое - что очень ценное было украдено у одного Короля, и я подумал: не у вора ли ты забрал все это?
«Точно, пришли таки по следу Андрея, собаки!» Подумал Родион и, вспомнив путаный рассказ умирающего рыцаря о своем путешествии и его друзьях с южного моря, с усмешкой ответил.
- Нет, германец, не угадал ты. Это еще в юности, ездил я с купцами в Венецию, ну и позвенели мы мечами, шуткуя с тамошними ратниками, так один старец с Майорки перстень то мне и подарил!
- А имя старика не помнится тебе, рос?
Так же нарочито улыбаясь, спросил купец.
- Давно это было…. Кажется Рамос Гарди… Или как то иначе….
Копаясь в памяти, припомнил Боярин.
За спиной иноземца зашептались и один из серых воскликнул:
- Это был Рамон Са Гвардиа!
- Вот, вот, он самый, будь неладно такое трудное имя!
В глазах прислужников купца засветилось скрытое уважение, но купец не сдавался. Прикрикнув на свиту, он продолжил препираться:
- Может и так, рос, но припомни, может это был совсем другой Рамон? Тот, который назвался этим именем, когда торговал в Валмиере? Или, кто - то другой подарил тебе это колечко, а с ним еще кое -  что? Мальтиец Рамон Са, никогда бы не расстался с рыцарским перстнем!
- Не знаю я германец, никакой Валмиеры! Да и скажи, наконец, кого ты ищешь? Раз уж ты в нашем граде ищешь вора, то назови имя лиходея, и скажи, что он украл? Я Боярин Московский, и бойся солгать мене!
Раздосадованный прямым вопросом купец, снова зло огрызнулся:
- Не знаю я имени этого подлого пса, и что украл он, я тоже не ведаю….
Громкий смех русского Боярина был ответом иноземцу:
- Ну и глуп же ты, купец, аки щенок слепой! Ищешь того, не знаешь кого, потерял то, не знаемо чего! Смотри, германец! Так ты протогруешься на нашем торжище! Вернешься домой без портков!
Дав понять, что разговор окончен, и повернувшись спиной к иноземцу, Родион снова неторопливо зашагал по листьям, устилающим дощатую пристань. Его провожала недобрая, хотя и покладистая улыбка германца, но он успел заметить грозный блеск глаз матерого волка, напавшего на кровавый след.
«Вот как все туго вышло» Думал Родион, « Не шутки шутковать приехал ныне германец в Московию, да и не купец он поди….»
Неторопливо ступая по пристани, боярин задерживался подолгу  у выставленного товара, давая понять, что разговор с иноземцами его не беспокоит. Тем не менее, он неприметно оглядывался, пытаясь высмотреть доглядчика, но в толпе никого не различал, хотя чуяло сердце: идут за ним, идут сторожко. Не заметив за собой никого, Родион повернул к городским воротам и, поднимаясь по косогору, бросил быстрый взгляд на пристань. Там, в толпе людской, он увидел, как пятеро в знакомых серых плащах, словно свора лягавых поспешает за ним.
«Не поверил, лиходей!» подумал Боярин и, прибавив шагу, быстро затерялся в узких переулках Москвы.
          - …… Вот такие дела, Сашко. Сколь мы не тянули, а волки, что шли по следу деда Андрея, теперича к нам царапают калитку, и крови хотят!
Александр ходил по светелке, слушая старого друга, и поругивал себя за то, что за делами, так и не успели укрыть тайну деда Андрея. Никак други не выбрали времечка. То Родион делами боярскими обременен, То он сам, по княжествам следом за Князем Московским разъезжает. Выслушав до конца рассказ друга. Остановился и молвил:
- Не гоже нам с тобой, Родион, клятву данную воину забывать. Завтра же поутру отправимся из Москвы, и пока не укроем тайну, а с ней кольцо и бляшку, нет нам оборота назад.
Родион молча кивнул.
        Вечеряли поздно, при закате. Любава, справная баба, сестра Александра прибрала со стола, и постелила медвежью полость на лавку, дабы мягче спалось Боярину и, не поднимая взора, ушла к малым детям, шумевшим за стеной.
        Родиону не спалось, он все вспоминал старика Андрея, и ругал себя за перстень. Вон, Сашок, даром что молод, а бляшкой не красовался. Хотя как молод? Ужо лет пятнадцать прошло с той памятной встречи. Ну да ладно, журись, не журись, а сделанного не переправить. Завтра они упрячут эту непонятную, но, как видно очень страшную тайну.
         Рано утром, едва засерел рассвет, оседлав коней, два могучих ратника собранные, словно для сечи, крупной рысью покидали город. По тихим улицам простучали копыта, и затихли за крепкими дубовыми воротами.
- Никого не видать.
Оглянувшись, заметил Александр, не снимая ладони с рукояти меча, когда то подаренного Андреем.
- Едут.
Хмуро, но уверенно буркнул Боярин и подстегнул неторопливо бегущего коня. Дорога петляла в густом лесу, и утренний туман не только скрывал близкие деревья, но и приглушал звуки погони, ежли таковая была. Роса падая с листьев освежала лица, а ветерок приятно холодил кожу загрубевших щек.
- И что делать будем, друже? Не гоже тащить за собой волчью стаю по московским уделам. Неча псам поганить землю русскую.
Нетерпеливо вопрошал Александр.
- А мы скоро посмотрим на них. А как посмотрим, так и решим, что же делать.
- А решить то, успеем?
- Успеем! Есть задумка одна….
Родион, не прячась, поворотил коня и прямиком поехал по широкой просеке, ведущей из лесу в широкое поле. Далеко, за зеленеющим высоким разнотравием полем, темнела полоса хвойных высоких деревьев. К ним и погнали коней ратники, перейдя на широкую размашистую рысь.
- Никого не видать, Родион!
Проговорил Александр, оглянувшись на поле, едва кони ступили под деревья. Но боярин хмуро молчал. «Аки перед самой сечей!» Подумал Александр, и молча последовал за другом.
Отведя коней вглубь леса, где привязали их накрепко к дереву, ратники вернулись на опушку и, не выходя из леса, оглядели поле. Точно по траве, примятой копытами их коней, ехали пятеро всадников в хорошо знакомых Родиону серых плащах.
- Ну вот, Сашок, а ты говорил. Не просто едут, а самострелы свои, по всему видать на нас изготовили, душегубы!
Недобро процедил сквозь зубы Родион:
- Айда, приготовим встречу нерадивым гостям. Отучим, псов таскаться по нашим краям, и искать в нашей земле не знамо чьи потерянные, не знамо кем, тайны……
Встав за большими деревьями, по обеим сторонам тропы, и изготовив тугие черниговские луки, ратники терпеливо ждали, своих  непрошенных попутчиков.
         Германцы, держа наизготовку оружие, торопливо въехали в лес, и приостановили коней, разглядывая тропу. Они явно шли по следам совсем недавно проехавших тут русичей. Пение тугой тетивы показал германцам, что их погоня замечена. Два арбалетчика рухнули на землю, послав кованные болты в никуда. Всадники, попавшие в засаду, едва успели поворотить коней, как перед ними выросли два могучих исполина в доспехах, и мечи их обагрились кровью. Два воина в серых плащах,  успев обнажить свои мечи лишь наполовину, упали наземь, не дыша. Могучий удар мечом в крепкий щит, свалил на траву предводителя. Хоть и ловок был рыцарь германский, и силой не обделен, но ничего поделать германец не мог. Удар Александра, был сродни удару тараном, каким выламывают врата крепостей! Тяжело дыша, вчерашний сердитый купец лежал на земле, а меч его был придавлен ногой молодого воина, внимательно смотревшего на него сверху вниз.
- Ну, здравствуй, германец, о чем еще ты хотел спросить меня? Можа что позабыл вчера поизведать, коли вдогон за нами пустился?
С улыбкой прогудел Родион, сдвигая шелом на затылок.
- Али силком хотел отнять рыцарское кольцо? Можа все же скажешь мне: чего это вы рыщите по Московии, аки псы злобливые?
Воин, лежа на спине, только зло прошипел:
- Ты обманул меня, воевода. Не поведал всей правды. Знаю, у вора ты отнял кольцо! А значит, и краденная ценность у тебя! Верни по доброму! А не то, хуже будет, Боярин Московский.
- Пусть даже у меня эта ценность. Не тобой дадено, не тебе отымать. И молвил бы ты правду, германец, тебе –то, какой интерес к тому, кто помер давно, и к тому, что вез он в своей суме?
- Он украл у Папы Римского! И тот, кто укроет краденное, сам становится вором, и того покарает Господь гневом своим!
Громкий смех был ответом на эту пламенную речь.
- Так ты возомнил себя Господом и думал покарать нас? Али считаешь нас глупцами? Неужто ты взаправду думаешь, что мы поверим твоим сказкам, будто у такого вора, как Папа из Рима, можно хоть что - то украсть? Это он обокрал полмира, и Русь хотел обокрасть, да укоротили ему руки его жадные! На Неве, да на Чудском озере!
Смелая и злая насмешка еще сильнее озлила германца, и без того сильно раздосадованного своим промахом, и своей беспомощностью. Но всего обиднее было напоминание о поражении рыцарей.
- А теперь ты молвишь правду нам, иноземец: как тебя кличут, какого ты роду – племени, чей ты пес, что ищешь в Русской земле, и пошто осмелился охотишься на русичей в пределе Московии?
Произнес Родион ледяным тоном. Ему был отвратителен этот человек и, припомнив умершего Андрея, которого этот жалкий убийца называл вором, он с трудом сдерживался, что бы не убить его.
- А за что ты напал на мирно едущих купцов, Боярин?
Пытаясь выкрутиться, спросил германец.
- Мирные купцы не ездят без товаров с взведенными самострелами. Ответствуй, ибо не хочу убивать тебя. И я не стану тебе ответствовать, ибо в сече мой верх!
Добр сердцем был Боярин Родион, незлоблив ратник Александр, но назначенная судьба не минует каждого. В бешенстве германец выхватил узкий кинжал и попытался ударить им, стоящего рядом Родиона. Но заметив блеск предательского клинка, Александр быстрее молнии ударил мечом, и толедская сталь, пробив кольчугу, вонзилась в черное сердце германца, так и не назвавшего своего имени…..
           Собрав оружие, и бросив тела непогребенными, Родион с Александром вернулись в Москву, ведя в поводу коня, навьюченного добытыми в бою трофеями. Неподалеку от дома Александра, они остановились у кузни, что бы передать Микуле – кузнецу, мечи, кинжалы и самострелы. А так же коня.
Микула внимательно осмотрел каждый клинок и, усмехнувшись, спросил:
- Енто вы где столько добра насобирали? Никак ратовали?
- Да так, позвенели мечами с супостатами, что у них было, то и забрали.
Весело ответил Александр, не обращая внимания на остерегаюший взор боярина. Микула был своим.
- А не у тех ли серых супостатов, добыли вы клинки, которые вчерась провожали тебя, Родя, до дома Сашка?
Воины, обеспокоенно переглянувшись, вновь сели верхом и тронулись из Москвы. Благо только полудень миновал. Прощаясь с кузнецом, Родион тихо произнес:
- Ты, Микулушка сметлив, а потому до поры припрячь мечи да самострелы, покуда нас не перестанут выискивать. Да выспрашивать.
Микула понимающе кивнул, и через минуту ничего в кузне не напоминало о том, что тут побывали мечи и копья пропавших германцев. Даже конь, как по волшебству пропал на задворках кузни, влекомый мальчиком – подмастерьем.
         Снова тянется сумрачный лес, снова неспешно едут ратники, решая на ходу, как им быть далее.
- Моя вина, Сашок. Недосмотрел, как крались собаки за мной. Много видать было их, и теперича они открыто не спросят.
Кляня себя за недогляд, говорил Родион.
- Теперича, друже, покуда не сполним обещания, нет нам дороженьки в дом родимый.
- Сполним, друже, неминуче сполним!
Подбадривал Александр, огорошеного друга. Пять дён ехали они, петляя и кружа, да все высматривая: не едет ли кто следом? Благо осень еще не морозила.
       На шестой день пути, с проливным холодным дождем в попутчиках подъехали ратники к святой обители, стоявшей на отшибе в глухом урочище. Под громкие раскаты грома, от которого кони пугливо приседали, и под яркие, ломанные вспышки молний, они стукнули в ворота незнакомого белокаменного монастыря, затерянного в лесу, где то неподалеку от Владимира. Привратник, определив коней, проводил промокших путников к настоятелю. Старый Игумен, окончив читать молитву и благословив волю божью, что привела гостей к нему в обитель, спросил:
- Чем помочь вам, сыны мои? Телесной ли немочью страждете, али болью душевной?
Родион перекрестился, и в мыслях, попросил прощения у Господа нашего за недосказ святому старцу, произнес:
- Грех великий на нас, батюшка. Много лет тому схоронили мы воителя доблестного, старца Андрея, и завещал он нам перед смертью помолиться за душу его грешную, в месте богоугодном и праведном, да никак мы не сподобились до ныне. Тяжко носить грех забывчивости на плечах, батюшка. Молим тебя, повели нас запереть в подвале. Три дня и три ночи будем молить господа нашего Иисуса Христа, дабы простил он грехи вольные и невольные старцу Андрею, и что бы нам простил, забывчивость нашу неправую. Просим только водицы, для укрепления тела нашего, а дух укрепим молитвой святой!
Настоятель кивнул понимающе и, позвав инока, что - то тихо проговорил ему. Тот низко поклонился и, не взглянув на двух огромных воинов, вышел из молельни.
- Ступайте за ним, сыны мои. Он все сделает.
Следуя за монахом, Александр и Родион спустились в глубокий подвал по узкой  закопченной факелами лестнице, и оказались в большой и низкой комнате, с грубыми, плохо струганными лавками, стоящими вдоль стен. Монах низко поклонился гостям, и вышел. Но ненадолго. Пока ратники снимали кольчуги и складывали оружие на лавку, монах вновь появился, неся с собой святую Икону, да свечей, дюжины две. Следом за ним второй монах поставил в углу небольшую кадку с водой, и оба вышли плотно закрыв дверь, громыхнув тяжелым кованным засовом.
             Поставив образ в углу, и засветив свечку перед иконой, два ратника, встав на колени, принялись истово молиться. За грехи свои вольные и невольные, за землю свою Русскую, за сродников живых и умерших, за честную и верную клятве, душу деда Андрея, чья воля привела их в этот монастырь. Молились долго и самозабвенно, и когда по их разумению наступила глухая ночь, Родион поднялся с колен и, взяв с лавки прочный и длинный нож, и направился в самый темный угол. До раннего утра им удалось вынуть из кладки четыре крупных камня, два из которых они упрятали в котомки, а двумя замуровали в стене таинственный сверток, плотно зашитый в почти истлевшую серую ткань. Рядом с ним легли в стену кольцо деда Андрея, да рыцарская бляшка с двумя всадниками, едущими на одном коне. Известь, принесенная с собой, помогла прочно вставить камни на свое изначальное место, а пыль, собранная с пола скрыла от любопытных глаз их ночные старания. Из даров деда Андрея, остался только меч, сделанный в далеком Толедо, с которым Александр никогда не расставался. Да и знаков на нем не было никаких. Меч и меч, правда дюже хорош в сече, да в деснице ладен!
          Когда миновали три дня, кованный засов на двери скрипнул, и вошедший монах застал двух паломников на коленях перед образом. Свечи уже догорели, но мужи молились, прося Господа нашего  простить им грехи их вольные и невольные, несмотря на темноту.
          Щурясь навстречу дневному свету, Александр и Родион предстали перед настоятелем. Старец улыбнулся в ответ на их низкий поклон, и спросил:
- Могу ли я еще, чем либо, помочь добрым людям? Пищей, али кровом?
Родион еще раз низко, в пол поклонился, и ответил, протягивая кошель с монетами:
- Прими в дар от нас эту малость. Не в оплату за милость твою, но в помощь делу святому, Православному. И еще попрошу, святой отец, помолись за нас, и попроси Бога указать нам верный путь в жизни.
Старец поклонился, а воины, ведя в поводу приготовленных им коней, вышли из ворот монастыря, которые негромко хлопнув, закрылись за ними. Повернувшись лицом к закрытым створам, они, как положено, трижды осенили себя крестом, и поклонились. После чего облачившись в кольчуги, сели на коней и направились, молча в сторону Москвы.
          Ехали не спеша, любуясь оголенными деревьями, которые торчали темными булавками из желтого ковра, стараясь вершинами зацепить низко парящие тучи. Листья, ковром устилающие землю, так и приглашали прилечь для роздыха, да только не до красот земли родной было воителям. Думы думались нелегкие.
- Мы забыли спросить, что это за монастырь?
Внезапно вскинулся Александр.
- Это к добру.
Равнодушно прогудел Боярин.
- Мы никогда не вернемся в него, Сашок.
- Так и хотел дед Андрей. Теперича никому не сыскать его тайну.
            Опавшие листья принесенные ветром на дорогу приглушали звук копыт, и два витязя - побратима ехали молча, погруженные в воспоминания. Вспомнился и последний бой старца Андрея с разбойничками, и его завет пред смертью, и неуклюжая молитва над могилой. Припомнились и злые волчьи глаза германца, там, на пристани Москва - реки, и угрожающий тон его злых слов. Кто такой, столь  могущественный мог искать давно забытую тайну в Руси, через пятнадцать лет после смерти ее хранителя? А теперь? После смерти отряда воинов, будут ли дальше искать? Нверняка будут.
           Родион резко дернул поводья, от чего конь, даже присел немного.
- Нельзя нам в Москву, Сашок, ох не можно нам воротиться. Там, на пристани, не пятеро лиходеев было, а поболе! Значится, искать станут меня, раз уж Микула их заприметил, то пронюхали они про верного дружка моего, Сашка!
Александр внимательно посмотрел на друга.
- Можа и их побьем, коли заявятся, злыдни?
- Нет, друже, умишком не слабы они, коль сыскали нас, через столько то годков. А после сшибки в лесу, не станут так стелиться за нами, а подкараулят с самострелами в черный час.
Рассуждал умудренный жизнью Родион.
- Можа, как дед Андрей? Имя то сменяем?
Предложил Александр, и сам себе ответил.
- Извиняй, неумно сказал. Тебя почитай все бояре Руси знают, а меня, в каждой княжеской рати по голосу узнают. Меняй не меняй имя, не затеряться нам на Руси. Укрыться нам можно, разве что у господа за пазухой!
Шуткой закончил Александр свою мысль.
- Нет, Сашок, умное слово ты речил! Только……   
Помолчав немного, Родион продолжил:
- Ужо навоевались мы с тобой друже, да и нет нам права нечаянностью, чужую тайну выдать, а посему, одна дорога нам с тобой, брат! Только схима убережет нас от ворога, и имя не навлечет беды на нас.
Александр снял свой изрядно помятый в сечах шишак и, глянув высоко в небо, где клубились дымом серые тучи, глубоко вздохнул, и ответил:
- А ведь правда твоя, Родион. Един нам с тобой путь. Только давай, к отцу Сергию? Верю я ему, Святой человек.
Родион согласно кивнул, и тронул коня. Александр еще раз глянул в серое небо, прищурив очи, от капель холодного дождя, оглядел унылый и мокрый осенний лес, и с силой нахлобучив шишак, поехал догонять друга в их, как думалось, последнем походе.


           Тучами, черными тучами клубится беда над Русью. Гарью, гарью и ядовитым тленом непогребенных тел пропитан воздух. Стоном, стоном и плачем гудит земля Русская. Снова, снова, как и прежде Орда идет войной на Русские города и села. Горем и скорбью полны сердца матерей, жен, дочерей, праведным гневом и отвагой горят сердца мужчин. За землю Русскую, за отцов, матерей, жен и сестер, за детушек малых, сбирается Русь на смертну сечу.
           В каждом Православном Храме, а каждом монастыре, денно и нощно гудят колокола, денно и нощно молятся Святые отцы, князья с боярами, гридни с пахарями, чернецы с юродьевыми, схимники с иноками…   Мамай идет! Желает повторить поход Бату – хана, пожечь русские города и села, осквернить храмы. Вся Русь в голос читает едину молитву:
- Господь наш всемогущий! Спаси и сохрани землю твою от поругания! Жизни возьми наши грешные, но защити души чистые, невинные!
            Князь Московский Дмитрий, уже второй день, молится в монастыре отца Сергия, просит у Бога, вразумить и наставить, спасти и сохранить, дать силы защитить землю – матушку, уберечь народ российский, сохранить Веру Православную.
           В дверь молельни тихо вошел инок, и едва слышным голосом произнес:
- Великий князь, как ты велел, бояре приехали и ждут тебя.
Дмитрий прочитав «Отче наш», перекрестился и встал с колен. Выйдя из молельни, он увидел сердцу любезного отца Сергия, который ждал его для благословения. Кругом толпились бояре, сбиравшие рати на сечу, и ждали бояре только его слова. Пройдя мимо них, Дмитрий преклонил колено перед Отцом Сергием и, склонив голову, испросил:
- Благослови Святой отец на подвиг ратный, не ради славы моея, а ради земли нашей. И не оставь меня в молитвах своих.
Благословив Великого князя, отец Сергий велел подняться ему с колен, и ответил:
- Иди, княже! Вся Русь с тобой, и да не оставит тебя Бог в деле твоем праведном, а мы не оставим тебя молитвами, пока не получим весть о твоей победе. Но не только молитвами буду с тобой я, Великий князь, рядом будут два схимника, Пересвет и Ослябя, с коих ныне снял я обеты. Они поддержат тебя молитвами и мечами. А теперича, Великий Князь, запомни! Благословение мое дадено на подвиг ратный, на мужество, на смерть во имя Руси нашей! Но на трусость, на измену, на малодушие, нет моего благословения! Иди, ждут тебя воины!
Повернув голову туда, куда указал перстом отец Сергий, Дмитрий разглядел в полумраке у дверей, две огромные фигуры, укутанные в схимы, но при этом так не похожие на иноков. Поблагодарив святого старца, Князь вышел на двор монастыря, заметив, проходя мимо монахов, рукояти мечей под схимами, и невольно улыбнулся своим мысля:
«Вот еще два меча. Один, правда, староват, но крепок. Ничего, помехой не станутся.» Два монаха широкими шагами поспешали за князем на двор, где их ждали заседланные к походу и выученные для бою кони. Проведав о желании схимников встать с мечами за землю Русскую, отец Сергий велел привести для них боевых коней под седлами и с копьями. С каким - то необъяснимым трепетом, трогали монахи руками касались мечей и кинжалов, которые после принятия сана, Святой отец велел приберечь непонятно зачем. Но зато теперь каждый из них имел все свое, привычное руке, оружие!
            Выйдя за предел монастыря, братья трижды перекрестились и трижды поклонились вратам. Быстро и ловко вскочив на коней, словно только вчера ездили верхом, они пустились вслед за Дмитрием, как велело им сердце. Сердце воина, сердце русского, православного человека!
              Туман, все застилает густой туман. Да и не мудрено! За спиною Дон, неподалеку Непрядва плещется, с другой стороны, Красивая Меча степенно волны катит свои, да и ночи холодают. Уж седьмой день сентября! И то верно, пока сбирались князья да полки, так токмо в пятнадцатый день августа и выступили из Коломны. И то всех не дождались, почитай многие сами поспешали на сечу!
              Два инока, более напоминавшие былинных богатырей, прогуливались вдоль берега, с улыбкой посматривая на дружину князя Московского, и сердца их радовались виду отважных ратников. Подле княжеского шатра они услышали смех и крики и подступили глянуть: что за затея творится? Там, в небольшом кольце воинов, могучий воин учил бою на мечах разом трех молодых гридней. Ратник ловко рубился нетолстой веткой, аки мечом. Умело отступая, он сбивал нападавших юнцов в кучу, не дозволяя разом наседать на себя.
- Ох и ловок же Яшка, ох и ловок! Совсем, как батька в былые годы!
Прогудел убеленный сединой воин, стоящий в кругу любопытных. На этот возглас  ответно пробасил второй.
- Да, жаль…. Сгинул без весточки Родион, а как ноныче пригодился бы его меч, и как бы порадовалось сердце отцовское за чадо своё!
Ослябя сильно сдавил руку друга в деснице, и впился прищуренными глазами в уверенно сражающегося воина. А тихий голос Пересвета шепнул, обласкав душу друга:
- Сын! Статью в отца удался, а вот ликом в Василису! Только очи батькины, чисто изумруды!
Ослябя долго смотрел на сына, а потом резко повернулся, стараясь скрыть набежавшую слезу, и широко ступая, зашагал прочь от лагеря…..
          Словно демоны наколдовали седой утренний туман. Клубится он и не дает увидеть войско проклятого Мамая! Знают русичи, стоит рать татарская, да только как биться то с ворогом в этом дьявольском молоке? Построена рать московская, да и другие князья не отставали, тоже стоят со дружиною, и ждут сигнала Дмитрия, да туман мешает.
         Но, сколь не тянуться утру, полудень все же придет, и рассеялся седой колдовской туман. Стоят грозные рати, стенами неприступными, могучими, и каждый присматривается: откуда бы так вдарить всей силою, что бы опрокинуть ворога?
Расступились ряды татарские, и на резвом гнедом коне, с длинным копьем выехал воин. Грозный воин!
- Быть поединку…..
Шепчутся по рядам.
Хмурится Великий князь. Помнит он по сече у реки Вожа, каков в бою Темир – бей. Хоть и бит был Мамай тогда, да не одного ратника сгубил великан Темир – бей, хоть и получил монгол раны тяжкие. Не ждал его Дмитрий в сечу, не готовил князь поединщика. Нелегко послать бойца на смерть не минучую, а послать надобно, и лучшего…
- Позволь мне, Великий князь.
Говор Пересвета вывел Дмитрия из задумчивости.
- Не оплошаю, поверь князь! Прежде супротив меня на копьях равного не было!
Поразмыслив, князь перекрестился, и кивнул соглашаясь.
На огромном вороном коне, не сняв схиму, выехал Пересвет в поле навстречу врагу, и крепкой рукой поднял копье. Тысячи воинов замерли в ожидании, боясь вздохнуть. В звенящей тишине слышно было, как пел жаворонок в дальней роще. Теперь Бог рассудит, за кем победа станет!
       Словно чуя погибель неминучую, кони взвились на дыбы, и громко заржав, понеслись навстречу друг другу через поле, швыряя копытами комья земли в низкие облака. Дробный гул пронесся над равниной, и словно задрожала земля от скачки взбешенных коней! Казалось, даже ветер притих, укрывшись за рощей, со страхом ожидая столкновения! Удар и треск ломающихся копий были звонки, как щелчок длинного хлыста! Вставшие на дыбы кони, словно падая, повернулись на копытах, и грузно рухнув на ноги, помчались рысью назад, к своим рядам…..
          Темир – бей, потерявший в столкновении шишак, надетый поверх лисьей шапки, медленно, словно нехотя сползал с седла, пока не рухнул на траву, словно давая свободу убегающему коню. Пересвет же, укутанный поверх брони в схиму, склонившись на шею своего скакуна, словно из последних сил удерживался в седле, положив голову на густую гриву!
          Заметив упавшего врага, ряды русичей вскинулись мечами и боевыми топорами, и над полем прокатился ликующий гул, празднующих грядущую победу воинов. Дружинник князя Дмитрия, выскочивший поперед строя, подхватил вороного под узцы, и торопливо повлек его к княжескому стягу. Первым рядом с другом оказался Ослябя:
- Молодец, Сашок! Не оплошал….. Сашок…. Брат….
Бессильная рука свисала к стремени, и конь понуро опустив к земле голову, позволил снять с себя мертвого воина…. В боку, через разорванную кольчугу видна была страшная рана от расщепленного татарского копья…..
- Эх, Сашок….  А как хотел ты порубить супостата Андреевым подарком…
Проговорил скорбно Ослябя, не замечая скупой слезы упавшей на его седые усы. Но услышав за спиной тихий говорок:
-…. Оба…. Мертвы….. сколько же тут поляжет народу?....
Свел седые брови и гневно воскликнул:
- Ничего, брат мой, Пересвет! Отведает меч твой, кровушки вражеской, отплатит за жизни загубленные!
Он вытянул длинный и тонкий меч из ножен на поясе мертвого друга и, словно юноша, взлетел единым махом на вороного.
- Вперед, сынки!
Воскликнул он:
- За Бога нашего единого! За землю Русскую! За детей наших, не убоимся мы смертной битвы!
Ослябя видел, как катится вражеский стой подобно снежному бурану, и сам первым погнал коня на встречу, чувствую за спиной, идущих на сечу русичей! Две смертоносные волны схлеснулись с громкими криками, и под барабанную дробь мечей, грянула битва!
           Словно спелые колосья под серпом жницы, падали наземь ратники, едва успев взмахнуть мечом или секирой. Обгоняя низкие серые облака, проносились тучами стрелы, неся смерть на отточеных остриях своих. Топот и ржание коней, крики ратников и стоны пораненых заглушал звон мечей о кольчуги и треск секир о щиты и шеломы. Казалось, что изголодавшаяся смерть носилась над полем битвы, радостно лязгая зубами, и предвкушая богатую жатву! Под грозным монахом пал вороной, от стрел татарских. Ослябя, перемежая слова молитвы ударами Пересветова меча, или взмахами щита, стоял прочно. Ни на шаг не отступил он с места, где утвердившись, встретил врага! Он видел, как мамаевы рати, словно бурные осенние волны варяжского моря, захлестывают прибрежные скалы, и как волны, разбиваются о каменную твердость русского духа! Инок то наступал на врага, скользя по окровавленным телам павших воинов, своих и чужих, то возвращался, спотыкаясь о пораненых и убитых. Грохот битвы заглушал все, но ратники, оглядываясь по сторонам, видели, как в едином с ними строю, бьет врага Князь Дмитрий, и словно исполнившись новыми силами кидались на врага. Тяжелая битва, силен враг, бьются русичи неустанно. А впереди всех, прикрыв грудь схимой, бьется могучий Ослябя! Как непобедимый Святогор рубит витязь врага потускневшим от крови мечом. Тяжело дышится ему в крепкой кольчуге, липнет к ладони окрававленный меч, мешают рубить стрелы, застрявшие в латах и плаще.
          Внезапно Ослябя увидел, что сминая строй, через свои же ряды несется в его сторону огромный воин, на взбешонном чалом жеребце! Изготовившись встретить врага, Ослябя отбросил изрубленный и мешающий ему щит, и выхватил свой меч, но монгол пронесся мимо, и инок узрел, как падает с коня Дмитрий, не сдержавший щитом копейного удара. Монгол с длинными свисающими усами соскочил с седла и высоко занес кривую саблю, но меч схимника встретил клинок врага, а вторым мечом Ослябя пробил грудь страшного воина. Тот рухнул подле князя, не издав даже стона. Ослябя подхватил на руки Дмитрия, ринулся сквозь строй расступившихся ратников, спасая князя Московского. На пригорке переведя дух, схимник оглянулся, и сердце его сжалось. Русичи, ища взорами князя, ослабили ряды, и стой дружины прогнулся, как натянутый лук, в сильных руках. Он слышал тревожные крики:
- Князь? Где князь?
Больно резанули по ушам радостные вопли наступавших врагов.
Вспомнились слова благословления отца Сергия:
- Благословляю Вас, Пересвет и Ослябя, на подвиг, на мужество, на стойкость, а если потребно буде, то на смерть. На слабость, трусость и малодушие, нет вам моего благословения!
Не размышляя более, Ослябя сбросил измятый в битве шишак, нахлобучил на чело шелом Великого князя, прикрыл схиму княжеским червленым плащом и, вскочив на пришедшего за ним, княжеского коня, снова ринулся в сечу.  Пробившись вперед, он вновь повел рати супротив врага, круша щиты и шеломы с двух мечей!
- Давай, дед, давай, пособляй!
Донесся до монаха голос, сквозь звон и шум битвы. Бросив взор в ту сторону, Ослябя увидел Якова! Тот, словно удалой косарь летним прохладным утром махал длинным мечом, навалив перед собой изрядную гору из тел врагов.
- А то совсем невесело одному ратовать! Не с кем переглянуться!
Ослябя, с замирающим сердцем, кивнул сыну головой, и вновь ринулся в гущу битвы. Всем сердцем хотел Родион биться плечом к плечу с сыном, да не можно оставить дружину, идущую за ним. Русичи, увидев, как впереди замелькал сверкающий шелом князя и его алая японча,  с удвоенной силой ринулись в бой, еще выше поднимая Знамя Дмитрия, где на алом поле темнел обращенный к Ордынской рати вышитый золотом лик Иисуса Христа, защитника Земли Русской!

          Губы иссохли от жажды, день к закату клонится, но не стихает сеча, не иссякают силы воинов. Стар Ослябя, тяжко с молодыми тягаться. Ему бы отступить, перевести дух, дать отдых минутный рукам усталым,  натруженным. Да не можно никак. За ним рать стоит, как за князем. Да и сам князь, в его, Ослябя шишаке, бьется неподалеку, посматривая благодарным взором на инока. Вот отбита еще одна нападка врага, уже не поспевают руки мечи поднимать, дышать тяжко, в глазах порою темнеет. На миг подался схимник назад, вздохнул глубоко и увидел новый вал из большого отряда свежей конницы Мамая. Почуяло сердце воина неминучую смерть. Устал схимник. Нет сил выстоять, нет ужо мочи биться, но нету воли русичу отступить. Спокойно и радостно на сердце схимника, не уронил он чести воина, не преступил завет отца Сергия. И вспомнилась, почему то схимнику, мирная улыбка на губах умершего деда Андрея. Поднял свои мечи Ослябя, и весело крикнул в низкие облака, из которых стал накрапывать мелкий дождь:
- Ну, вот, дед Андрей! Теперича никто не выдаст тайну твою! Спи спокойно, великий воин!
       Хоть и ждал смерти Ослябя, но не подставил он грудь под копье татарское, грозно гудел страшный меч, рожденный а горниле московской кузни, звонко отвечал ему ужасный врагам клинок, откованный под синим и ясным небом загадочного Толедо! Хоть и тусклы они были от крови врагов, да только сверкали, аки молнии яркие посреди урагана страшной битвы.
         Краем глаза, сквозь льющийся пот, увидел Яков, как пал отважный старец в княжеском плаще, пронзенный копьями. Много видел он смертей нынешним днем, но от смерти этого старца, захотелось Якову заплакать. Закололо сердце доброго ратника при виде доблестной гибели настоящего воина.
- Ах, вы нехристи…..
Пронесся крик московита, и с новой силой, словно не было тяжелого ратного дня, бросился Яков в гущу врагов, не щади никого, как не щадил в сече этой жизни своей, и как не пощадил себя, хоть и крепкий, но старый схимник - воитель.
         А дождь лил все сильнее и сильнее, словно ангелы небесные оплакивали мужественного воина. Ведь только ангелы небесные могли услышать плач двух мечей – побратимов. А плакали клинки по обессиленным рукам, державшим их, и потому не могли они биться за землю русскую, за веру православную, за все то, что должно жить на этой прекрасной земле.
         Кровью немалой умылось поле на берегу Дона, соленой от нее текла вода в Непрядве, немалыми жизнями была завоевана победа над жестоким Мамаем. На повозке лежат два монаха, два побратима, два воина Русских, Пересвет и Ослябя. Навеки закрылись очи сынов земли родной, не пожалели они себя в битве за землю Русскую, за Веру правую.
Как дед Андрей в повозке Малюты, теперича лежат рядом московиты, ратник Александр и Боярин Родион. Схимники Пересвет и Ослябя. Воины – монахи!
             Года…. Бегут года волною по реке Дон, но не забыты герои сражений великих. И однажды, в одном из трактиров, на берегу реки Сена, услышали французы от заезжего русийского купца рассказ о том, как бились русичи с Ордой Золотой. Ничего особого не было в рассказах словена, пока не поведал он о подвиге двух русских монахов – богатырей. С замиранием сердца слушали парижане рассказ, а когда купец умолк, один из постояльцев поднял в руке стакан наполненный анжуйским вином, произнес:
- Выпьем, друзья, за монахов – воителей! За рыцарей Духа и Веры! За Пересвета и Ослябя! За Тамплиеров!

01,03,2013 год
г. Ташкент