Над головою меч висит

               
Мне царский двор напоминает
Собак грызущуюся свору.
Затишье временным бывает –
Собаки спят в ночную пору.
И вдруг одна поднимет вой,
Ей лаем отвечает стая.
Потом набросятся гурьбой -
Грызня идет, не умолкая.
Так и среди придворных – тишь да блажь только временными бывают. Всё временное – ничего постоянно-го.  Друг другу кланяются, улыбаются, а за пазухой каж-дый булыжник носит, норовя при случае камушком тем да к головушке приложиться.  Дамам целуют ручки, но и от-кусить пальчик, и не только его, запросто  могут, зазевайся только… Между мужчинами ведутся  долгие доверительные разговоры, а верить им никак нельзя – используют сказанное и целиком, и в выдержках в доносе своём. Грамота для того и дана, чтобы доносы, по-скрипывая гусиным пером по бумаге, писать.. Донос каж-дый  строчит, заметив, что фигура чья-то изволила разок, другой пошатнуться…  Государыня не так глянула на своего придворного и тут же в его адрес сыплется так много обвинений, что правду от кривды уже просто и не отличить. За  выбивание истины  принимается Тайная канцелярия. А этого заведения «Тайного» даже вельможа  первого ранга, как огня боится.  Ведется допрос с пристрастием  - и начинаются и оговоры, и наговоры. Чем дольше допрашивают, тем больше виновных появляется. А в крепость попал, то считай, пропал. Из крепости прямая дорога на эшафот. Вот только на эшафот поднимается теперь не  один, на кого донос поступил, приговоренный, а множество, в том числе и абсолютно невинные, друг друга незнающие…
В первые годы  царствования Елизаветы Петровны Тайной канцелярии работы прибавилось: то и дело откры-вались новые и  новые заговоры, вызванные противобор-ством и интригами приближенных к престолу лиц. В мут-ной воде каждому рыбку половить хочется. А возможно-сти, если их здорово поискать, всегда находятся. Елизавета Петровна, сохранив жизнь Иоанну VI и его семейству, все время помнила, что ее враги, находящиеся  в России, будут, как предлогом, пользоваться восстановлением их на престоле. Опасаться следовало постоянно…
Был прежде крепким ее сон,
Стреляй из пушки - не проснется.
Ждёт нынче бед со всех сторон –
Вот-вот «костлявая» коснется…

И подозрительность пришла
Везде враги могилу роют…
И ждет, чтоб ночь скорей ушла,
Чтоб наступил момент покоя.
Изредка,  уединяясь от толпы придворных, Госуда-рыня вспоминала те дни, которые проводила а Алексан-дровской слободе, будучи в то время просто цесаревной, не имеющей прав на царский престол, а поэтому и не опасной персоной. Она понимала, что всегда имелась воз-можность появления чего-то неприятного и даже опасно-го. Но это было бы тогда просто случайностью  не прогнозируемой. Случайность  она в расчёт тогда  не брала, ведя простую жизнь в деревне, Двор цесаревны был тогда  мал, люди проверенные – чего ей опасаться?. Летом жила в легком летнем доме, на зиму перебираясь в зимний, на каменном фундаменте, достаточно хорошо утепленный. Всё рядом, всё под руками: и лес, и речка, луга и поля. В церковь пойти – так она во имя Захария и Елизаветы находилась тут же рядом, под боком. Вокруг был разбит большой сад и цветники. Забыв о своем царском происхождении, она дружила с крестьянскими девушками. С  ними песни пела, в легком сарафане по зеленой травушке-муравушке, да  босиком, с ними хоровод водила. Да и в других девичьих забавах участие принимала. Сердечными тайнами с цесаревной делились девушки Александровской слободы... А она, охоча была до амурных тайн.
За стол садилась вместе с ними, ела еду простую кре-стьянскую, подруг пряниками угощала и другими сладо-стями, в крещении новорождённых участие принимала. В половине изб крестьянских ее «крестники» были. Непосе-дой была  дочь Петра. Надоедали тихие игры – на коня садилась. Знала цесаревна толк в лошадях  -  любимым развлечением  была верховая езда. Любила скорость  боль-шую и, не страшась препятствий, неслась вперед, только ветер в ушах песню свою пел. Ездить могла по-татарски и по-европейски… Набегавшись, натопавшись за день, слад-ко спала до третьих петухов.
Всё это осталось  далеко позади. Теперь она ждала, когда  подданные Ее Величества императрицы Елизаветы, станут развлекать ее.  А между развлечениями  временами и страхи пустые стали приходить… Впрочем, так ли уже они были пустыми?.. Стала бояться спать в деревянных домах, опасаясь пожаров, и не тех, которые во время  гро-зы возникают, а поджогов. Боясь смерти и болезней, не терпела разговоров о мертвых и болезнях.  Боялась жутко темноты, поскольку во тьме не увидишь откуда угроза идёт, не спала до самого утра в окружении фрейлин, рас-сказами разными, ее забавляющими. Сплетнями тоже ин-тересовалась, только подробностями многими  разбавляе-мыми. Засыпала, когда солнечные лучи утренние  через стекла окон в спальню начинали проникать.  Более всего на свете боялась государственного переворота.
Ну, не странно ли: когда долго  думаешь о чем-то неприятном, оно ту же приходит нежданно, негаданно!
Вот и сегодня сообщение о заговоре пришло в тот момент, когда государыня менее всего ждала сообщений о нём. Окружение государыни ждало, когда Елизавета Пет-ровна изволит дать знак о переезде на лето в Петергоф. Уже с прошлого вечера шла подготовка к нему. Составля-лись списки вещей, которые следовало с собой  взять, что-бы не забыть что-то, понадобившееся государыне в пути.  Переезд сопровождался кучей всяких сложностей: помимо одежды и вещей первой необходимости, надо было загру-зить телеги мебелью, зеркалами, светильниками… Всё это могло ломаться и биться… Страшил не сам факт повре-ждений или утраты, а то как воспримет это государыня?  А ее действия были всегда непредсказуемыми…
 Июль  1743 года, погожее утро, не жарко, дует лег-кий ветерок. Все телеги загружены, все вещи упакованы. Ждут сигнала Государыни. А вот и она, поддерживаемая камер-юнкером  князем Голицыным с одной стороны,  и камергером Шуваловым с другой, появляется из дверей дворца. Черный мальчишка-арап  в белоснежной одежде, так контрастируемой с цветом его кожи, на вытянутых руках несет шлейф  ее платья. Государыню долго усаживают в карету чтобы ей ничто не мешало,  чтобы было удобно сидеть. Ну, вот, слава Богу, собрались, наконец. Государыня удобно устроилась в карете лицо ее скрывается за проемом каретного окна…  И вдруг, все слышат  частый громкий цокот конских копыт. Взмыленная лошадь появляется на площадке перед крыльцом дворца и, как вкопанная, останавливается. Слышен громкий храп коня от боли врезавшихся  в губы его металлических удил. Всадник легко оставляет седло, соскакивает  с коня и почти бегом направляется к карете государыни, на ходу крича: « Как я рад, что успел застать вас, Ваше Величество!»
Государыня в изумлении. Появление лейб-медика графа Ивана Ивановича Лестока так неожиданно… Ясно, что- то случилось? И по всей видимости чрезвычайно не-приятное?.. О радостных событиях, нарушая придворный этикет, так не сообщают. Да и лицо Лестока не обычно, на нем  выражение
страха и растерянности. К тому же, он небрежно одет – такого с графом  Лестоком никогда не бывало. Государыня не на шутку встревожена и  говорит:
Придите в себя граф, и расскажите, что случилось?
С волнением и дрожью в голосе Лесток отвечает:
- Государыня всем нам угрожает опасность! Мне до-подлинно стало известно, что обер-шталмейстера Кураки-на, камергера Шувалова  и меня хотят убить… А потом отравить и вас Государыня…
- Кто? – спросила императрица, побелев от страха
- Заговорщики…
- А конкретнее – кто?
- Пока мне известно про одного… Это  - Иван Лопу-хин… но, мне кажется, что нити заговора тянутся к графу Бестужеву…
Упоминание о Лопухиных всегда была неприятно императрице… От них всегда следовало ждать неприятно-стей. Но сейчас не время заниматься разговорами - следует действовать!
- Распорядитесь, чтобы охрану выставили! – Прика-зывает Елизавета Петровна камергеру.
 Шувалов бросается исполнять приказание импера-трицы. Ужас охватывает двор. Поездка, естественно, тут же была отменена. Теперь царский  дворец напоминает крепость в осаде. Нет привычных движения и шума. При-дворные ни днем, ни ночью не смыкают глаз. Куракин и Шувалов заперлись в своих покоях. Около каждой двери теперь стоят часовые. У дверей покоев императрицы  по-стоянно дежурит гвардейский пикет. Часовые сменяются каждые два часа. Томительное ожидание продолжается  двое суток. К вечеру третьих был изловлен и взят под стражу первый «злодей». Им оказался подполковник Иван Лопухин. Появилась работа и у следственной комиссии. В нее вошли  - генерал-прокурор Трубецкой, лейб-медик Ле-сток и глава Тайной канцелярии Ушаков. Комиссия при-ступила к первым допросам.
Опять над головою меч
На волоске висит.
Тому причина – злая речь.
О том молва гласит.

Пустой и бабий разговор,
А говорят  - измена
Клеймо на лбу поставят – «вор»
И ссылка – непременно!

Лопухины хорошо были известны в России. Старин-ный княжеский род, ведущий свое начало от самого Рюрика. Лопухины когда-то были сказочно богаты, да и теперь они не бедствовали. Уцелел род  во времена Ивана Грозного. Обласкан был Государем Алексеем Михай-ловичем. Родовая печаль началась тогда, когда Евдокия Лопухина была избрана в жены царю Петру Алексеевичу. Все бы ничего… и сына Евдокия Петру подарила, в честь деда названного Алексеем, и угождала на каждом шагу супругу своему… Но оказался царь непутевым, стал часто в Немецкую слободу наезживать, девку себе там нашел Анну Монсову … И летело всё в тартарары. Мешать стала государю жена законная, брак с которой был заключен по церковным православным правилам. Заточил он Евдокию в монастырь  - в опале оказался род Лопухиных. Своего сына Алексея  от Лопухиной не пожалел, к смертной казни приговорив. Вздохнули свободнее Лопухины, когда государь Петр Алексеевич душу Богу отдал. А с приходом на престол внука императора, сына убиенного Алексея Петровича, стал плечи расправлять старинный княжеский род. Двоюродный брат Евдокии, первой жены царя Петра, Степан Лопухин был пожалован чином генерал-кригс-комиссара. Чин высокий, обязывающий присутствовать на высших военных советах. Ничего предосудительного о нем не скажешь. И в быту, и по службе ровен и спокоен генерал, и  в исполнительности ему тоже не откажешь. Вот только при Анне Леопольдовне дружен был с опальным Левенвольде. Но в этой дружбе ничего крамольного найдено не было.  Жена его Наталья Федоровна, как была  статс-дамой императорского двора при Анне Леопольдовне Брауншвейгской , статс-дамой и при Елизавете Петровне осталась. Почиталась эта статс-дама  одной из первых красавиц Москвы. Может быть по этой причине, может по другим, - кто чувства женщины поймет,- но стала Наталья Федоровна Лопухина неприятной императрице Елизавете. Впрочем,  роду императорскому Романовых приходилось неприятности ожидать от Монсов. От царя Петра это пошло…  В деви-честве своем Наталья Лопухина носила фамилию  Балк и доводилась племянницей Виллиму  Монсу, тому  самому любимцау Петра Великого, которого он заподозрил потом в любовной связи с женой своей и велел казнить в  назидание другим. Многое позволяли себе Монсы недозволенного. Вот и  Лопухина ка-то посмела нарушить дворцовый этикет, установленный самой императрицей. Согласно ему никто на балу не имеет право одевать платье нового фасона прежде того, как его не обновит сама императрица. Такое же правило касалось и причесок.
И надо же, Лопухина посмела, по глупости своей, украсить свою прическу розой, такой же, какой импера-трица украсила свою головку. Елизавета тут же прервала танцы, заставила Лопухину встать на колени и собствен-норучно срезала розу с ее головы вместе с прядью волос. После этого она закатила негоднице две увесистых поще-чины. Лопухина от ужаса и неожиданности лишилась чувств. Ее унесли. Глядя ей вслед, Елизавета бросила: «Ништо ей дуре!» и опять пошла танцевать.
Может быть, от того Елизавета и поверила в заговор, что в нем первой значилась фамилия Лопухиных. В доме Натальи Лопухиной был поставлен караул, письма ее и мужа были тут же опечатаны…
Знала бы только государыня, дав ход следствию, что весь «заговор» придуман и продуман хорошо ей знакомы-ми людьми, кого она  прежде ценила и дружбой своею не оставляла!
Ими были французский посол Шетарди и Лесток (Жан Арман) Иван Иванович. Острием своим «заговор» был направлен против графа  Бестужева, российского канцлера, постоянно уклоняющегося от военного союза с Францией. Сколько денег было Парижем потрачено, сколько сил израсходовано, но канцлер оказался непоко-лебимым и неподкупным. Знала бы Елизавета, как радост-но потирают руки прежние ее французские «друзья»,  уже довольные самим началом расследования! Еще более их радовало то обстоятельство, что членом комиссии по рас-следованию является и Жан Арман Лесток, лейб-медик императрицы, сенатор и граф.
Сам «заговор» родил и сам его расследует!  Изобре-тательный мозг француза из ничего «факты» выудил. А всё началось совсем случайно. ..
Знала бы только государыня, дав ход следствию, что весь «заговор» придуман и продуман хорошо ей знакомы-ми людьми, кого она  прежде ценила и дружбой своею не оставляла.
Ими были французский посол Шетарди и Лесток (Жан Арман) Иван Иванович. Острием своим «заговор» был направлен против графа  Бестужева, российского канцлера, постоянно уклоняющегося от военного союза с Францией. Сколько денег было Парижем потрачено, сколько сил израсходовано, но канцлер оказался непоко-лебимым и неподкупным. Знала бы Елизавета, как радост-но потирают руки прежние ее французские «друзья»,  уже довольные самим началом расследования. Еще более их радовало то обстоятельство, что членом комиссии по рас-следованию является и Жан Арман Лесток, лейб-медик императрицы, сенатор и граф.
Сам «заговор» родил и сам его расследует.  Изобре-тательный мозг француза из ничего «факты» выудил. А всё началось совсем случайно. ..