Искусители. Блок-Любовь-Бугаев

  На снимке Александр Блок
 
   
     Но каждый, кто на свете жил,
     Любимых убивал,
     Один – жестокостью, другой –
     Отравою похвал,
     Трус – поцелуем, тот, кто смел, -
     Кинжалом наповал.
                Оскар Уайльд
               
                ИСКУСИТЕЛИ. БЛОК – ЛЮБОВЬ – БУГАЕВ

   
                «ЕСТЬ ЛУЧШЕ И ХУЖЕ МЕНЯ…»               

   Жил- был в России поэт Александр Александрович  Блок (1880-1921). Писал стихи. Никого не трогал. Но многие, как выражаются сегодня, доставали его. А почему? А потому, что он был нестандартным по стилю поэтом. Таким достаётся во все времена.
  Нестандартными по стилю в конце ХIХ - начале ХХ веков были и другие сочинители. Им от друзей и недругов досталось меньше, чем Блоку. Почему? Одна из моих версий: он был прекрасно воспитанным интеллигентом. А такой человек  не может позволять себе того, что позволяют  себе люди противоположного свойства.

  Лишь с небольшим сомнением можно сказать, что Блок был одним из тех, кто подставлял вторую щёку, после того, как его ударили по первой. Не потому что не мог ответить тем же или иным способом. Просто, он был духовно выше  всяких склок. Но что  поэт при этом переживал,  ведомо только по его стихам.
  Предполагаю, что  он и жалел каждого человека, как человека, независимо от профессии и социального положения; прощал его слабости, самовлюблённость, категоричность. Хоть и  платил за это дорого, но по-другому жить не мог. В этом была его правда жизни.

   Прежде чем рассказать о том, кто выступил в роли искусителя в семье Александра Блока, хочу написать о нём и его творчестве. Без этого никак не получится понять, почему тот искуситель, как жук-короед, выгрыз для себя дупло в семейном гнезде Блоков.
   
  Многие стихи Блока в его первые творческие годы, да и после, не  всем были понятны, они были «туманны».
    Так писал о них, например,  Корней Иванович Чуковский (Александр Блок. Лирика. М., издательство «Правда», 1985 г.). Из сноски видно, что  эта статья была взята из собрания сочинений Чуковского, появившегося в… 1969 году. Странно, что за шестнадцать лет не нашлось никого, кто бы написал о творчестве Блока по-своему. Статьи стареют так же, как и всё остальное земное.

    Итак, из вступительной статьи Чуковского  в сборнике стихов Блока «Лирика»:
  «Поэт мыслил одними сказуемыми, которые и стояли в начале стиха. У него получалось такое:
              Блеснуло в глазах. Метнулось в мечте.
              Прильнуло к дрожащему сердцу.
   А что блеснуло, метнулось, прильнуло, это оставалось несказанным. Такие бесподлежащные, бессубъектные строки отлично затуманивали речь».

   И всё в том же духе на многих страницах. Это такая  статья – игрунчик. Чего в ней только нет! 
  Чуковский (кстати, лишь на два года моложе Блока) сравнивает  русского поэта с иенскими романтиками (Германия), которые тяготели к неземной благодати;
   считает, что их объединяет даже тяготение Блока «к бледно-синему цвету, к лазури», «ибо кто же не знает, что именно романтики, как сказал Веселовский, «имели предилекцию» к этому цвету: к голубым далям, голубому цветку, голубому томлению».
 
   И что же в том голубом цвете такое таинственное? Такой же цвет, как и другие – жёлтый или розовый. Нет голубого томления? У Чуковского не было, а у романтиков Иены было. Или это был намёк на извращённое значение слова «голубой»?
   Досталось и стихам Блока о «Прекрасной Даме», узрел в них советский писатель «выспренние образы».
   В общем, вволю повеселился Корней Чуковский, обобщая творчество замечательного русского поэта Блока.

   Кому хочется узнать, как можно кропать необъективные статьи, ищите  собрание сочинений Чуковского.
    Та статья Чуковского  была написана  после смерти поэта. Думаю, что Блок нашёл бы, что ответить советскому писателю, тоже - не без фантазии, только свои аллегории и иносказание Чуковский  прятал в детских стихах.
   Они были знакомы. В книге  издателя Самуила Алянского «Встречи с Александром Блоком» (Из-во «Детская литература», М., 1969 г.) есть совместная  фотография  Блока и Чуковского, сделанная в апреле 1921 года, за несколько месяцев до смерти поэта.
  Там же и афиша, извещающая, что в государственном большом драматическом театре в понедельник, 25-го апреля 1921 года «Дом искусств» устраивает вечер Александра Блока и что лекцию «Об Александре Блоке» прочтёт К.И.Чуковский.
   
   На том вечере  поэт читал свои стихи. Не понимаю, зачем нужна была лекция о живом Александре Блоке? Как не понимаю, зачем все сборники его стихов сопровождаются вступительными статьями, буквально разжёвывающими творчество поэта, а также заполненных ложными представлениями о нём, как личности?
 Я – читатель -  сама во всём разберусь; если мне нужны будут подсказки, то я прочитаю дневники, письма, книги, статьи, написанные Блоком.
 И  другой поступит также.
   
  Можно не повторять прописную истину: каждый человек – индивидуален и неповторим. Он – есть, пока жив.
   Блок Александр Александрович – русский поэт; единственный в своём роде. Он был и больше такого не будет.
   Он оставил России стихи, пьесы, статьи, книги, письма, рисунки. Жаль, что не оставил детей, не продлил в них свою жизнь.
   Поэты своими стихами не похожи. Каждый поэт – эксклюзив.

   От чего или от кого зависит эксклюзивность  человека? Моя теория: где-то есть какая-то канцелярия, в которой для каждого жителя Земли пишется сценарий. В нём расписаны все годы жизни: от первой и до последней минуты.
  В сценарии уже наречено, чем он будет заниматься: кто-то будет шить одежду, кто-то станет  учёным, кто-то - певцом, кто-то -кулинаром, кто-то - врачом…И каждому человеку определён его дар. Не обязательно – поэтический.

   Если бы это было не так, то человечество состояло бы только, допустим, из  композиторов, или из портных, или из чиновников…
   Как по-другому можно объяснить разнообразие профессий, талантов? Почему два родных брата имеют разные профессии? Особенно разительны бывают примеры, когда один - мастер на все руки, а другой не может правильно вбить гвоздь в стену…
   Такие примеры бесконечны.

   Не все пишут стихи. Александру  Блоку было поручено стать поэтом. ТОТ, КТО СОЧИНЯЛ сценарий его жизни, по всей видимости, был романтиком, фантазёром, немножечко – не от мира сего. Так, все поэты – не от мира сего.

    Александр  Блок  написал много стихов.  Он писал пьесы, статьи; участвовал в многочисленных  мероприятиях, где читал свои стихи или произносил речи; даже заседал в разных комиссиях…
  И всё, что Блок делал, было искренним, без лукавства. Многие современники отмечали у него  хорошо развитое чувство справедливости.
   Наверное, поэтому он не совсем вписывался в творческую жизнь его времени.               

   Но ещё больше написали о нём – о его жизни с пелёнок, о его стихах, о литературных течениях, к которым он примыкал, о его друзьях-товарищах, о любовных романах и Любови, жене; о разных сплетнях.
   Что-то  в них  было правдой, а что-то  - домыслом. Писать о человеке – то же самое,  что читать между строк роман, стихи, документ…Что привиделось – то и  выдают  за правду.
   А он был просто самим собой. Вот таким («Завет», сентябрь 1906 г.):
   
   Есть лучше и хуже меня,
   И много людей и богов,
   И в каждом – метанье огня,
   И в каждом – печаль облаков.

   И каждый другого зажжёт,
   И снова потушит костёр.
   И каждый печально вздохнёт,
   Взглянувши другому во взор…

    Я сам свою жизнь сотворю,
    И сам свою жизнь погублю.
    Я буду смотреть на зарю
    Лишь с теми, кого полюблю.

   Любое стихотворение любого поэта любитель найти в них то, чего в них нет, и в «Завете» сыщет то, над чем может издеваться. Например, над строчками Блока: «Есть лучше и хуже меня,//И много людей и богов…», дескать, ишь, какой, сравнивает себя с богами! А «богов» поэту понадобилось для рифмы с «облаков». Или ему просто так хотелось написать.      

                НЕТ, ОН НЕ  ГАМАЮН!

    Я совершенно не согласна с В.Н.Орловым (в советские годы  главный из биографов поэта), который  в своём «художественно-документальном повествовании о жизни великого русского поэта» сравнил Блока с птицей  гамаюн (Гамаюн. Жизнь Александра Блока. Из-во «Советский  писатель, Ленинградское отделение», 1980 г.):

   «Виктор Васнецов на одном из своих полотен изобразил Гамаюна – птицу чёрного пера с мрачно-прекрасным человеческим лицом, воспетую в древнерусских сказаниях как существо, пророчествующее о грядущих судьбах. Александру Блоку шёл девятнадцатый год, когда, под впечатлением этой картины, он написал стихотворение «Гамаюн, птица вещая».
   Это как бы заставка ко всему его творчеству: в незрелых юношеских стихах уже зазвучала та нота безумной тревоги и мятежной страсти, которая составляет самое существо великой поэзии Блока…   
   Прошло несколько лет – и Блок сам стал Гамаюном России, её вещим поэтом, предсказавшим «неслыханные перемены», что изменили весь облик нашего мира».

   Это цитата из «Нескольких предварительных слов» В.Н.Орлова, написанных 5 июля 1977 г. Красиво сочинено, но полная фантазия!
  Биографу нужно было от чего-то оттолкнуться, чтобы  получилось эффектнее, заманчивее для издателей и читателей, вот он и сравнил Блока с вещей птицей. Здесь это сравнение, как  сказал Скалозуб в комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума»: «Дистанции огромного размера».

   Но, в целом, мне понравилось повествование Вл.Орлова «Гамаюн». За исключением тех моментов, когда биограф с явной натугой пытается убедить читателей, что Александр Блок с воодушевлением принял революцию в октябре 1917 года.
  Не было этого! Теперь уже не узнать, сам Орлов верил в то, о чём написал, или  он вынужден был так написать. Авторы – зависимые люди: от вкуса издательства, от цензуры, от политики государства…

   Замечу лишь вскользь о следующем. Том 89 «Литературного наследства» -  фундаментальной и замечательной  серии изданий Академии наук СССР и Института мировой литературы им. А.М.Горького – называется «Александр Блок. Письма к жене» (из-во «Наука», М., 1978 г.).
  Вступительная статья и комментарии  также написаны Вл.Орловым. Но совершенно другой тон. Автор статьи  рассказывает о Блоке - поэте,  о его творчестве, а не о Блоке - человеке,  всю свою сознательную жизнь только и ждущего октябрьской революции в России.

  Поэт прожил при большевиках лишь неполных четыре года. Что он мог понять об их планах и тактике  за такое короткое время? Почти ничего.
  Ту «революцию» можно сравнить со свадьбой. Даже не любящие друг друга мужчина и женщина несколько лет не раскрывают своих искренних намерений, своего лица, стараются показывать себя только с хорошей стороны…
  Потому что у них есть определённая цель; в этом браке преследуется какая-то выгода. Норов будет показан позже.
   Так же вели себя и большевики. Их медовый месяц с народом длился совсем недолго.

   Уверена, что тональность материалов в этой  академической серии задавали (не знаю, выходит ли она сейчас) члены редакции «Литературного наследства». Из всех фамилий мне знакома  одна -  Д.Д.Благой; этот учёный был самым авторитетным «пушкинистом».
  Я познакомилась с ним случайно – в туристской поездке группы писателей в Финляндию. Серьёзности исследований этого учёного я верила и верю.
  А ещё верю, что он был приверженцем принципа: литературное творчество должно быть вне политики. Иначе в нём не будет искренности.

  Среди членов редакции «Литературного наследства» был и И.С.Зильберштейн. Ничего о трудах этого учёного не знаю. Но в названном томе есть его  материал («Сообщение») «О встречах с Любовью Дмитриевной Блок и о судьбе хранившегося у неё архива поэта».
  Именно И.С.Зильберштейн назвал Александра Блока так, как и следует его называть: «один из самых пленительных русских поэтов».
   …Да,  в стихотворении «Гамаюн, птица вещая» есть  предсказания, но совсем не «революции» в 1917 году, на что намекает писатель Орлов.

    На гладях бесконечных вод,
    Закатом в пурпур облечённых,
    Она вещает и поёт,
    Не в силах крыл поднять смятенных…
    Вещает иго злых татар,
    Вещает казней ряд кровавых,
    И трус, и голод, и пожар,
    Злодеев силу, гибель правых…
             (трус – по-церковному, землетрясение)

    Стихотворение «Гамаюн, птица вещая» (под названием приписка: (Картина В.Васнецова)  было  написано 23 февраля 1899 года. Оно - всплеск поэтических эмоций девятнадцатилетнего Блока. Можно найти массу стихотворений «всех времён и народов», в которых выражены впечатления поэтов  от чего-то (кого-то) увиденного или услышанного.
   В 1900 году юный поэт показал это стихотворение редактору журнала «Мир божий» В.П.Острогорскому (другу семьи Бекетовых). Блок позже вспоминал, что, прочитав это творение, редактор выпроводил его со свирепым  добродушием, напутствовав такими словами: «Как вам не стыдно, молодой человек, заниматься этим, когда в университете бог знает что  твориться!».

   Выше приведённая цитата   Вл.Орлова помещена  в книге «Гамаюн», вышедшей в 1980 году, когда тот самый «весь облик нашего мира» трещал по швам! Не хватает только слов, что Александр Блок  всеми своими стихами звал к коммунизму.
   Полная фантазия и то, что «Блок сам стал Гамаюном России». Двусмыслица!

   Александр Блок – не вещун, не пророк, не мистик… Он просто поэт. Если так рассуждать о поэтах, то гамаюном можно назвать и  Гаврилу Державина, и Александра Пушкина, и Марину Цветаеву, и Иоганна Гёте… В общем, многих  поэтов, сочинения которых не всем понятны, а кому понятны, те продолжают читать их и  в ХХI веке.
  В произведениях каждого поэта можно найти иносказания, элементы метафизики и метафоры и ещё много разного, чего мозг не поэта придумать (в рифму) не может. А ещё больше, при желании,  можно найти в их стихах того, чего в них нет.
   В советское время, уже после смерти Блока, только тем и занимались, что судили-рядили о его произведениях, решая за него, что в них скрыто; читали между строк; зарабатывали на  трудах поэта  имя и деньги.
               
                НЕ СЕРАФИМ, А ПОЭТ

    Бедный, бедный Блок! Как его только не называли. Уже было прозвище «гамаюн», а впереди – «серафим», то есть – ангел. И это ещё не всё.
   Мнение поэтессы Зинаиды Гиппиус (Живые лица. С-Петербург, из-во «Азбука-классика», 2004 г.):
   «Своеобразность Блока мешает определять его обычными словами. Сказать, что он был умён (курсив – Л.П.), так же неверно, как вопиюще неверно сказать, что он был глуп. Не эрудит – он любил книгу и был очень серьёзно образован. Не метафизик, не философ – он очень любил историю, умел её изучать, иногда предавался ей со страстью.
   Но, повторяю, всё в нём было своеобразно, угловато, - и неожиданно. Вопросы общественные стояли тогда особенно остро. Был ли он вне их? Конечно, его считали аполитичным  и – готовы были всё простить ему «за поэзию». Но он, находясь вне многих интеллигентских группировок, имел, однако, свои собственные мнения. Неопределённые - в общем, резкие - в частностях».
   
    Стихи, поэмы, пьесы, статьи  Блока не все принимали при его жизни, и также сегодня. Возможно,  поэтому так много метафоричного в материалах о них и о нём.
   А стихи такие разные! Но ни одного – без философского подтекста.
   
    Есть минуты, когда не тревожит
    Роковая нас жизни гроза.
    Кто-то на плечи руки положит,
    Кто-то ясно заглянет в глаза…
 
   И мгновенно житейское канет,
   Словно в тёмную пропасть без дна…
   И над пропастью медленно встанет
   Семицветной дугой тишина…
      
   Блоку, на мой взгляд, не повезло с критиками. Кто на что горазд – так и судили (и судят) о его жизни и творчестве и после того, как он покинул этот мир. Он об этом ничего, к счастью, не знает.
  Хотя и  в  своей короткой жизни, Блок получил немало ядовитых уколов. В том числе и от тех, кого он считал друзьями.
   В апреле 1908 года он писал матери: «Московское высокомерие мне претит, они досадны и безвкусны, как индейские петухи. Хожу и плююсь, как будто в рот попал клоп. Чёрт с ними»
   «Индейские петухи» - это Борис Бугаев (псевдоним  - Андрей Белый) и Сергей Соловьёв.

    Ладно,  друзья-враги жили с Блоком в одно время, знали творчество друг друга, соперничали, наверное, не  признаваясь себе в этом, завидовали…
  Корней Чуковский, собрат Александра  Блока по перу, позже почитаемый писатель, может, больше всего именно за то, что был хорошо знаком с Блоком, но вряд ли мог называть себя другом поэта, ибо эмоциональный Блок, хоть и  был открыт людям, но дружил с немногими; читал о нём лекции и оставил воспоминания.
  И зачем, скажите на милость, Чуковскому постфактум  давать такую несправедливую оценку творчества  гениального поэта? Теперь уже невозможно узнать: сам писатель так думал или это был ему от кого-то заказ. Как бы ни было, нижеприведённое (и не последнее) мнение Чуковского предвзято и пакостно.
   
  Ещё одна цитата  из  его вступительной статьи  в  уже  упомянутом выше сборнике стихов Блока «Лирика»:
   «Её (Чуковский имеет в виду возлюблённую – героиню стихов Блока – Л.П.) образ часто являлся ему в окружении церковных святынь и был связан с колокольным звоном, хорами ангелов, иконами, аналоями, скитами, соборами. Замечательно, что никогда он не чувствовал её слишком близкой к себе, а, напротив, ему неизменно казалось, что она неблагосклонна и сурова, ему чудилась в ней какая-то надменная строгость. Она была скорее зла, чем добра. Она забыла о нём, но он медлит, прислушивается, шепчет: приди (курсив – Л.П.). Этим приди (курсив) была охвачена вся его первая книга.
   Ждать стало его многолетней привычкой. Вся его книга была книгой ожиданий, призывов, гаданий, сомнений, томлений, предчувствий:
              Не замечу ль по былинкам
              Потаённого следа?

   Только об одном он и пел – изо дня в день шесть лет: с 1898-го по 1904-й, и посвятил этой теме шестьсот восемьдесят семь стихотворений. Шестьсот восемьдесят семь стихотворений одной теме! Этого, кажется, не было ни в русской, ни в какой другой литературе. Такая однострунность души!..
   Нет, в сущности, отдельных стихотворений Блока, а есть одно сплошное, неделимое стихотворение всей его жизни. Оно лилось, как река, начавшись тонкой, еле приметной струёй и с каждым годом разливаясь всё шире.
   Именно как река, потому что никому из поэтов не была в такой мере присуща влажность и длительная текучесть стиха. Его стихи были влага. Он не строил, не склеивал их из твёрдых частиц, как, например, Иван Бунин, но давал им вволю струиться…
  Все шесть лет – об одном. Ни разу за всё это время у него не нашлось ни единого слова – иного. Вокруг были улицы, женщины, рестораны, газеты, но ни к чему он не привязался, а так и прошёл серафимом мимо всей нашей человеческой сутолоки, без конца повторяя осанну. Ни слова не сказал он о нас, ни разу даже не посмотрел в нашу сторону, а всё туда – в голубое и розовое».

   Чрезвычайно туманные рассуждения Чуковского о стихах Блока! Вроде бы, иронизирует, и вроде бы, хвалит. Но искренности, точно, нет. Скорее,  «однострунность души» Блока оказалась «не по зубам» писателю Чуковскому.
  «Его стихи были влага» - первый раз я  вижу, что стихи сравнивают с водой, рекой. А что это за «твёрдые частицы», из которых Иван Бунин склеивал свои стихи?
  Сплошные ребусы. В сказках они допустимы, а в публицистике зачем? Словесные шоу!
  Не буду утверждать, но витает Её Величество Зависть над всей этой рецензией писателя.

   Кстати слово «однострунность» принадлежит самому Блоку, а не Чуковскому.
   Поэт в 1911 году готовил к изданию первую  книгу «Собрание стихотворений».  Комментируя стихи о «Прекрасной Даме», Блок пояснял: «Эта книга, в противоположность двум следующим, написана в одиночестве; здесь деревенское преобладает над городским; всё внимание направлено на знаки, которые природа щедро давала слушавшим её с верой; такая «однострунность» души позволила мне расположить все стихотворения первой книги…».

    Если бы Александр Блок был таким незрелым, как описал его К.Чуковский, то не написал бы он в августе 1905 года это потрясающе мудрое стихотворение:

   Девушка пела в церковном хоре
   О всех усталых в чужом краю,
   О всех кораблях, ушедших в море,
   О всех, забывших радость свою.

   Так пел её голос, летящий в купол,
   И луч сиял на белом плече,
   И каждый из мрака смотрел и слушал,
   Как белое платье пело в луче.

   И всем казалось, что радость будет,
   Что в тихой заводи все корабли,
   Что на чужбине усталые люди
   Светлую жизнь себе обрели.

   И голос был сладок, и луч был тонок,
   И только высоко, у Царских Врат,
   Причастный Тайнам, - плакал ребёнок
   О том, что никто не придёт назад.
   
    Современники поэта вспоминали, что на литературных вечерах он всегда читал это стихотворение, часто именно им завершал своё выступление.
   С.Алянский вспоминал о литературном вечере Блока, устроенном 9 мая 1920 года в Москве в Политехническом музее. Там поэт также закончил своё выступление чтением стихотворения «Девушка пела…»:
   «Думаю, что публика хорошо знала это стихотворение, и, может быть, именно поэтому оно сопровождалось таким триумфом, какого в этот вечер ещё не было.
   Я слышал это стихотворение из уст поэта много раз, и сейчас я слушал его с таким же волнением, как  раньше, как слушаешь любимую музыку или как разбуженное в памяти и в сердце глубокое переживание».
               
                ЖИТЬ В СОГЛАСИИ С САМИМ СОБОЙ

   Я не собираюсь разбирать стихи и другие произведения Александра Блока, что называется, «по косточкам». Не могу сказать, что мне нравятся все его стихи. Но большинство нравятся; есть и такие, которые я  время от времени перечитываю; или – отдельные строчки, которые  отвечают моему настроению, или какой-то ситуации.
   А сколько его строчек стало «крылатыми», разошлось, как выражаются сегодня, на цитаты!
 
  Стандартное мнение о жизни поэтов и их стихах, конечно, рождают критики. Они могут  хвалить и хулить с одинаковой щедростью. К критикам, особенно тем, кто пытается обозревать стихи, я отношусь с недоверием. В их мнении обязательно есть личный вкус, личный взгляд.
  А ведь стихи – это некая таинственная структура, такая же, как в математике, физике.
  Чтобы быть критиком поэзии, надо быть очень образованным человеком, и совершенно нейтральным; на него не должны влиять   побочные  суждения, а также личная симпатия или антипатия к данной личности.

  И до сих пор, когда речь заходит об Александре Блоке, тут же вспоминают его Прекрасную Даму. А мне нравится его «Ночная Фиалка» (подзаголовок: Сон. 1906 г.). Философская причта!

    Но Ночная Фиалка цветёт,
    И лиловый цветок её светел.
    И в зелёной ласкающей мгле
    Слышу волн круговое движенье,
    И больших кораблей приближенье,
    Будто вести о новой земле.
    Так заветная прялка прядёт
    Сон живой и мгновенный,
    Что нечаянно Радость придёт
    И пребудет она совершенной.
   
    И Ночная Фиалка цветёт.

     А как Блок писал о женщинах! 
  Долгое время его так и называли: автор стихов о Прекрасной Даме. Время их написания 1901-1902 гг. Александру Блоку 21-22 года. Стихи прекрасны тем, что они наполнены молодыми чувствами, тенями, тайнами,  сравнениями, красками природных явлений…
   Александр Львович Блок, отец, регулярно получая от сына письма и стихи, упрекал  его в эротизме. Да, изящные и тонкие тени эротизма в стихах найти можно; но больше в них элегантности и чувственности поэта-мужчины.
  У кого плохое настроение, тем советую читать о Прекрасной Даме. И не только о ней. 
       
  Вот лишь одно стихотворение из этого большого цикла:
      
    Предчувствую Тебя. Года проходят мимо –
    Всё в облике одном предчувствую Тебя.

   Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
   И молча жду, - тоскуя и любя*.

   Весь горизонт в огне, и близко появленье,
   Но страшно мне: изменишь облик Ты,

   И дерзкое возбудишь подозренье,
   Сменив в конце привычные черты.

   О, как паду – и горестно, и низко,
   Не одолев смертельныя  мечты!

   Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
   Но страшно мне: изменишь облик Ты.
                4 июня 1901
                С. Шахматово
 * два последних слова  курсивом.

  Хвала женщинам – они вдохновляют мужчин-поэтов на такое тонкое и чудесное описание событий и чувств!
  И именно влюблённые или встревоженные, разочарованные чем-то (кем-то) поэты гораздо шире, чем иные люди, используют  всё богатство русского языка.

   «Послание» из цикла «Пред ликом твоим»:
   
    Ушла, но гиацинты ждали,
    И день не разбудил окна,
    И в мягких складках женской шали
    Цвела ночная тишина.

    В подушках, в кресле, на диване
    Живут стыдливые слова.
    Мечта твоих благоуханий
    На смятой ткани всё жива…

   Мне слабость этих рук знакома,
   И эта шепчущая речь,
   И стройной талии истома,
   И матовость покатых плеч…
 
   Как человек  Блок мне симпатичен. Я прочитала много чего о нём, и большинство суждений о поэте не разделяю. О каждом из нас можно такого насочинять!
  Поэты (и представители других творческих профессий) более  чем иные, уязвимы.
  У них, условно говоря, тоньше кожа.
  Они  всё время на виду, а значит – постоянная мишень для подглядывания,  критики, сплетен.
  Они – своеобразная сцена, на которой несценические люди могут покрасоваться.

  Что-то творящие  не могут жить в одиночестве. Во всяком случае, долго. Им нужна аудитория, соратники. Они ищут слушателей или  читателей, зрителей…Им важно проверить, как воспринимают другие ими написанное,  нарисованное, сочинённое, вылепленное, придуманное.
  Да и вообще, человек – стадное существо; нам друг без друга никак: скучно, жутко, пустынно.
 
  Однако  жажду быть услышанным  большинство тех же поэтов хочет сочетать со свободою творить, не потрафляя критикам или недругам. Александр Блок хотел этой свободы.
  Он был достаточно сильной личностью, чтобы сочинять, не ломая себя и свой стиль – в угоду кому-то. И ему, пусть не  на сто процентов, это удавалось, пока никто  и ничто грубо не вмешивались в его творческую и личную жизнь.
   Блок был, без преувеличения, великим тружеником. За короткую жизнь он написал столько, что всем, кто критиковал его при жизни и после, такой писательский багаж мог присниться только во сне; наяву он им был не по силам и не по уму.

  Приведу здесь суждение одного из персонажей  романа «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда (посмотрите, при случае, как похожи в молодые годы Уайльд и Блок) – лорда Генри. Его слова – ответ на вопрос Дориана: «Кто, по-вашему, хорош, Гарри?»:

  «Быть хорошим – значит, жить в согласии с самим собой, - пояснил лорд Генри…– А кто принуждён жить в согласии с другими, тот бывает в разладе с самим собой. Своя (курсив – Л.П.) жизнь – вот что самое главное. Филистеры или пуритане могут, если им угодно, навязывать другим свои нравственные правила, но я утверждаю, что вмешиваться в жизнь наших ближних – вовсе не наше дело.
Притом у индивидуализма, несомненно, более высокие цели. Современная мораль требует от нас, чтобы мы разделяли общепринятые понятия своей эпохи. Я же полагаю, что культурному человеку покорно принимать мерило своего времени ни в коем случае не следует, - это грубейшая форма безнравственности».

  Но есть события в окружающем мире, напоминающие  природную стихию, с которой  человек не может справиться; его закручивает - и топит или обугливает.
  Блок родился не в свой век. Он сам и не написанные его стихи – жертвы переворота в России в  1917 году.  Тот год и последующие за ним  годы искалечили, испепелили многих.
-------------------------------------
 В книгах о Блоке, на мой взгляд, совсем несправедливо написано о его отце Александре Львовиче Блоке. Шло это, конечно,от матери и её родового клана Бекетовых. Юная Александра Андреевна (Аля)вышла замуж по любви, никто её к замужеству не принуждал. Но что-то не сложилось в супружеских отношениях.
 Очень может быть, что Аля просто скучала без родителей, сестёр и Петербурга, ведь молодой чете пришлось уехать по месту работы мужа - в Варшаву. А в то, что Александр Львович бил Алю и "таскал за волосы почтеннейшую Елизавету Григорьевну Бекетову"(бабушка Блока), как написано в "Гамаюне", я не верю.

 Предвзятое отношение к отцу какое-то время разделял и Александр.Есть такое его  признание:"Мне было бы страшно, если бы у меня были дети...Пускай уж мной кончается хоть одна из блоковских линий - хорошего в них мало".
 Но потом он, можно сказать, реабилитировал Александра Львовича в своей поэме "Возмездие". Это прелестное, талантливое, эмоциональное творение!

  В салоне Вревской был как свой
  Один учёный молодой.
  Непринуждённый гость, привычный -
  Он был со многими на "ты".
  Его отмечены черты
  Печатью не совсем обычной.
  Раз (он гостиной проходил)
  Его заметил Достоевский.
  "Кто сей красавец? - он спросил
  Негромко, наклонившись к Вревской: -
  Похож на Байрона"...

   Так сын написал об отце- молодом человеке; а дальше в поэме - вся его биография. Александр Львович родом из немцев. Он был учёным, публицистом, преподавателем; прекрасно знал литературу,стихи многих поэтов, в частности, любимого Лермонтова, знал наизусть.
 Отец поэта был виртуозным пианистом, поражал своим исполнением музыки Шопена, Бетховена,Шумана. Он владел шестью иностранными языками.
 Нелицеприятно замечание о нём: "Научное наследие Александра Львовича мизерно".Не всем же оставлять горы книг!Более двадцати лет он писал философский трактат "Политика в кругу наук". Не успел закончить. Но тема-то очень интересная и сложная.Не знаю о её судьбе: может, издана, а, может, где-то пылится.
 Но главное творение Александра Львовича, конечно, с участием Александры Андреевны, - - поэт Александр Блок.

                ПЕРВАЯ СТРАСТЬ
   
   Итак,1897 год. Блок – подросток; он  из высокоинтеллектуальной, дворянской  семьи. Дед А. Н.Бекетов - отец матери, ректор Петербургского университета; отец Александра – учёный; мать - Александра Андреевна знает иностранные языки, занимается переводами. Он -  любимец матери;  у него нет никаких проблем; он творец, поэт-новатор…   
  Екатерина и Мария Андреевны -  родные сестры его матери Александры Андреевны, по сути, стали первыми  биографами поэта. Мария Андреевна вела и свой дневник. Позже написала несколько книг о семье Бекетовых.
  Ещё до рождения Сашуры, сёстры  приобрели красивую тетрадь, дали ей имя  «Касьян». Один раз в четыре года - 29 февраля (високосный год!) - её открывали  и записывали всё, что произошло за прошедшие годы.  Конечно, писали и о племяннике.
 
  В моде тогда была такая игра: предлагалось ответить на полушутливые вопросы.
Тётя  Марья  сохранила листок с ответами племянника – ещё невинного мальчика:
  «Главная черта моего характера» – нерешительность.
  «Моё любимое качество» – ум и хитрость.
  «Мой идеал счастья» – непостоянство.
  «Что было бы для меня величайшим несчастьем» – однообразие во всём.
  «Какую реформу я всего более ценю» - отмену телесных наказаний.
   «Каким природным свойством я хотел бы обладать» - силой воли.
    Любимые  поэты и писатели: Шекспир, Пушкин, Гоголь, Жуковский.
    Любимые литературные персонажи: Гамлет, Тарас Бульба, Наташа Ростова.
    Из кушанья и питья предпочитает мороженое и пиво.
    Хотел бы стать артистом и «умереть на сцене от разрыва сердца».

   Как считает В.Орлов, Александр Блок заполнял эту анкету в те дни, когда у него случился роман. Первый, но какой!
    Двадцать девятого февраля 1896 года  тётушка  Мария записала:
   «Сашура росту очень большого, но дитя. Увлекается верховой ездой и театром, Жуковским, обожает Шахматово. Возмужал, но женщинами не интересуется».
    Прошёл год и случился тот роман. Александр с матерью и тётей Марией в мае 1897 года приехали в южную Германию – в живописный курортный городок  Бад Наугейм. Там всегда было много русских.
   Здесь они и встретились.

   Из «Гамаюна»:
   «… Курортное, ни к чему не обязывающее знакомство. Это была высокая и статная, оживлённая, очень красивая и элегантная тёмноволосая дама с тонким профилем, совершенно синими глазами и глубоким, вкрадчиво-протяжным голосом. Она явно искала развлечений. Это была Ксения Михайловна Садовская».
    Золотокудрому, светлоглазому  гимназисту восьмого класса  Александру Блоку ещё нет семнадцати, а Клавдии Михайловне (в девичестве Островская) шёл тридцать восьмой год. Она  ровесница матери Александра;  замужем, у неё трое детей. Закончила Петербургскую консерваторию по классу пения,  болезнь горла не позволила ей стать певицей, но молодая женщина страстно любила музыку и пела для родных и друзей. На курорт она приехала лечить сердце.

   Одному лишь Богу известно, как  пробегает искра между людьми.
   Возлюбленная  Александра Пушкина Анна Керн («Я помню чудное мгновенье: // Передо мной явилась ты…»), расставшись с поэтом, вышла замуж за своего троюродного брата. Ей было 42 года, а ему – 22. Многим это казалось странным, но  брак оказался счастливым. Они прожили вместе более 40 лет. Современники вспоминали, что Анна Керн всегда  носила в сумочке письма А.Пушкина к ней,  охотно их  всем читала, и была счастлива, вспоминая любовь поэта.   
   Так что, если   разница в возрасте не мешает мужчине и женщине, то другим  не должно быть никакого дела до их отношений. В романе Ксении Михайловны и Александра Блока было одно «но» - любовник был несовершеннолетним.
 
   В Бад Наугейме  Мария Андреевна записала в своём дневнике:
   «Он, ухаживая впервые, пропадал, бросал нас, был неумолим и эгоистичен. Она помыкала им, кокетничала, вела себя дрянно, бездушно и недостойно».
    А  в книге о племяннике, написанной позже,  тётя Мария так представила эту встречу:
   «Она первая заговорила со скромным мальчиком, который не смел поднять на неё глаз, но сразу был охвачен любовью. Красавица всячески старалась завлечь неопытного мальчика…».
   
   Мать Александра тревожилась и ревновала. В одном из писем родным в Россию Александра Андреевна написала, тщательно сдерживая свои истинные эмоции:
   «Сашура у нас тут ухаживал с великим успехом, пленил барыню, мать трёх детей и действительную статскую советницу… Смешно смотреть на Сашуру в этой роли… Не знаю, будет ли толк из этого ухаживания для Сашуры в смысле его взрослости и станет ли он после этого больше похож на молодого человека. Едва ли».

   Как бы то ни было, Александр влюбился и окунулся в самые настоящие сексуальные отношения с женщиной.
  Он был галантным юношей. В Бад Наугейме каждое утро  поднимался рано, покупал для подруги цветы.
 Одетый с иголочки, с цветком в петлице, он встречал её, целовал руку и сопровождал на все процедуры. На его руке была её накидка или плед. Они гуляли по окрестностям городка, катались на лодке, ходили на концерты.
  Юношу переполняли новые, до того не изведанные, чувства, а потому  нисколько не смущали взгляды исподтишка курортной публики.

   В такую ночь успел узнать я,
   При звуках ночи и весны,
   Прекрасной женщины объятья
   В лучах безжизненной луны.

   Юный Александр, вступив в интимные отношения с женщиной, был горд, ощутил себя повзрослевшим. Но, при всём при том, он испытывал чувство «сладкого отвращения». Возможно, это признание Блока автор книги «Гамаюн» нашёл в каком-то его письме.
   Спустя годы, Блок так вспоминал  тот свой роман:
  «…её комната, хоралы, Teich по вечерам, туманы под ольхой, моё полосканье рта vinaigre de toilette (!), её платок с Peau d`Espagne».

   Из Бад Наугейма  Ксения Михайловна уехала первой. Александр её провожал.  Кто-то рассказал, что юноша вернулся  с вокзала с  розой, подаренной на прощанье; театрально упал в кресло и прикрыл глаза рукой.
  Театрально упал в кресло или не театрально, но, явно, тоскливые переживания его были искренними. Иначе роман не имел бы продолжения.

   Расставаясь, Блок и Ксения Михайловна договорились писать друг другу. Но были не только письма, но и  позже встречи в Петербурге. Ничего нет странного в том, что женщина влюбилась. «Сон волшебный, сон чудесный», - так она говорила об их романе.

   Письма Ксении Михайловны к Александру  не сохранились. Но есть  его письма к ней. Например, вернувшись из Бад Наугейма,  13 июля 1897 года  он написал ей из Шахматова:
   «Ухожу от всех и думаю о том, как бы поскорее попасть в Петербург, ни на что не обращаю внимания и вспоминаю о тех блаженных минутах, которые я провёл с Тобой, моё Божество».
    И  ещё такое его послание Ксении Михайловне:
   «Ты для меня – всё; наступает ночь, Ты блестишь передо мной во мраке, недосягаемая, а всё-таки всё моё существо полно тогда блаженством, и вечная буря страсти терзает меня. Не знаю, как побороть её, вся борьба разбивается об её волны, которые мчат меня быстро, на крыльях урагана, к свету, радости и счастью…».

   Можно сколько угодно иронизировать над стилем этих любовных писем. Ирония улетучится, если мы признаем  право, не только Блока, но и всех людей, описывать свои чувства так, как хочется, а не так, как кому-то угодно.

   Их роман продолжался почти три года. Он поджидал её с закрытой каретой, случалось, что ходил под её окнами; они гуляли по уединённым местам Петербурга; встречались в гостиницах…
   Одно из его стихотворений  о переживаемой в то  время страсти:
   
   Наши уста в поцелуях сольются,
   Буду дышать поцелуем твоим.
   Боже, как скоро часы пронесутся…
   Боже, какою я страстью томим!

 Александра Андреевна решила положить конец этому затянувшемуся роману,  поехала к Ксении Михайловне. Влюблённая женщина обещала матушке  Блока, что расстанется с юношей.
   Слово сдержано не было, они продолжали встречаться до конца 1899 года. И  ещё почти два года  переписывались.
  В  последнем  письме к ней он не хочет оправдываться, потому что: «…слишком много воды утекло, слишком много жизни ушло вперёд и очень уж многое переменилось и во мне самом и в окружающем… Мне приятно всё прошедшее; я благодарю Вас за него так, как Вы и представить себе не можете… Я считаю себя во многом виноватым перед Вами».
 
   Все события, переживания тех лет  нашли отражение  в  стихах юного Александра. А в  июне 1909 года Блок снова  оказался в Бад Наугейме. Там он вспоминал: «Твои, хохлушка, поцелуи, //Твои гортанные слова…». 
  Блок  написал поэтический цикл  «Через двенадцать лет» с посвящением К.М.С. В них 8 стихотворений. Вот одно из них:

   Синеокая, Бог тебя создал такой.
   Гений первой любви надо мной,

   Встал он тихий, дождями омытый,
   Запевает осой ядовитой,

   Разметает он прошлого след,
   Ему лёгкого имени нет,

   Вижу снова я тонкие руки,
   Снова слышу гортанные звуки,

   И в глубокую глаз синеву
   Погружаюсь опять наяву.
              1897-1909
               Bad Nauheim

   Немного о  жизни Ксении Михайловны после того, как она рассталась с Александром. Дети её болели, и она вынуждена была  лечить их  на разных курортах. В 1908 году её семья окончательно переехала в Петербург.
  С Блоком она ни разу не виделась, не знала, что он пишет стихи и что есть стихотворения, посвящённые ей. Муж её вышел в отставку, дети выросли и уехали из города. Может быть, несмотря на скромный материальный доход, эта чета так бы и жила себе тихо до глубокой старости.

  Но… грянул государственный переворот в 1917 году, а центром  его был Петербург. Садовский умер в 1919 году. Ксения Михайловна, гонимая голодом, решила добраться до Киева, где жила её старшая дочь с семьёй. Почему-то там она не задержалась и пустилась снова в путь – в Одессу, к сыну. По дороге она просила милостыню, собирала на полях колосья с остатками зерна, жевала. В Одессу  добралась едва живая, а потому оказалась в больнице.
  Врач, удивился совпадению имени, отчества  и фамилии этой больной с инициалами, написанными  Александром  Блоком  под  стихотворениями «Через двенадцать лет». К тому времени уже было известно, кому поэт их посвятил. Врач знал поэзию Блока.
   Ксения Михайловна  и не ведала, что её юный любовник стал известным поэтом и посвятил ей стихи.  Она заплакала, когда ей их прочитали. Умерла она в 1925 году. Похоронили её в Одессе.
   А когда разбирали оставшиеся вещи Ксении Михайловны, то нашли пачку писем Александра Блока к ней, написанные в годы их бурного романа. Женщина потеряла всё, кроме этих писем. Они были перевязаны красной ленточкой.

    Четверостишие из другого стихотворения, посвящённого  Ксении Михайловне:

   Жизнь давно сожжена и рассказана,
   Только первая снится любовь,
   Как бесценный ларец перевязана
   Накрест лентою алой, как кровь…
               
                ОН  МЕЧТАЕТ СТАТЬ АКТЁРОМ

   Вернёмся в то время, когда они были молоды и  здоровы.
   Роман  с Ксенией Михайловной  закончился, потому  что  Александр… влюбился в юную деву.
   В те времена не было  кино, телевидения, Интернета, мобильных телефонов. Но были театры – любимое и популярное развлечение горожан. Популярны были также театральные представления, которые разыгрывались молодёжью; летом – в имениях.
  Дед Блока по материнской линии – Андрей Николаевич Бекетов  был учёным и общественным деятелем. Его называют «отцом русской ботаники», «предшественником Дарвина в России» и другими заслуженными  званиями. Он дружил с выдающимися русскими учёными: И.М.Сеченовым, И.И.Мечниковым, А.М.Бутлеровым, В.В.Докучаевым, П.Л.Чебышевым…
  Очень ценил дружбу с Д.И.Менделеевым. К тому же, они были соседями.

   Большая семья Менделеева жила в  имении Боблово в Клинском уезде Подмосковья. В 1874 году А.Н.Бекетов получил небольшое наследство и, по совету Дмитрия Ивановича, купил Шахматово, расположенное в семи верстах от Боблова, то есть в чуть больше семи километрах.
  С самого рождения  каждое лето Сашуру  привозили в Шахматово («ребёнка внёс туда старик»); усадьбу он называл «угол рая». Там поэт отдыхал душой и телом. Последний раз Блок был в имении в июле 1916 года. Предполагают, что последнее его стихотворение – именно о Шахматове:
       Огромный тополь серебристый
       Склонял над домом свой шатёр,
       Стеной шиповника душистой
       Встречал въезжающего двор.
       Он был амбаром с острой крышей
       От ветров северных укрыт,
       И можно было ясно слышать,
       Какая тишина царит…

   Александр рано начал сочинять, завёл (сам был автором и издателем) журнал, а потом были и другие; в записные книжки он переписывал стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Майкова, А.К.Толстого…Заучивал и декламировал. Он страстно мечтал стать актёром. А потому и в Шахматове, и в соседних усадьбах, где была молодёжь,  ставились спектакли; Блок сам или с кем-то  сочинял пьесы, и играл разные роли.
   В Шахматове любили тишину и покой, гости бывали редко. К тому же, болел дедушка Андрей Николаевич; он был парализован.

   А Сашуру одолевал зуд светской жизни. Позже он вспоминал о себе так: «Я был франт, говорил изрядные пошлости», не прочь был «парнисто поухаживать», «пофорсить»; любил прогарцевать по убогой деревне на красивой лошади; любил спросить дорогу, которую знал и без того, у бедного мужика, чтобы «пофорсить», или у смазливой бабёнки, чтобы нам блеснуть друг другу мимолётно белыми зубами, чтобы ёкнуло в груди так себе, ни от чего, кроме как от молодости, от сырого тумана, от её смуглого взгляда, от моей стянутой талии».

   Александр охотно декламировал, никогда не отказывался, если его просили. Читал монолог Гамлета «Быть или не быть?» и многое  другое.
   Из книги «Гамаюн»:
   «Блок следовал моде. «Это было не чтение, а именно декламация – традиционно-актёрская, с жестами и взрывами голоса». Знаменитого, и, по совести говоря, порядком всем надоевшего «Сумасшедшего» (Апухтина – Л.П.) он произносил сидя, монолог Гамлета – стоя, непременно в дверях. Заключительные слова «Офелия, о, нимфа, помяни…» говорил, поднеся руку к полузакрытым глазам…
      Он был очень хорош собой – со строгим матовым лицом, шапкой светлых (уже не золотистых, а скорее, пепельных) кудрявых волос, безупречно статный, в прекрасно сшитом военным портным студенческом сюртуке, со сдержанными, точными движениями, изысканно вежливый».

   Это уже было после возвращения из Бад Наугейма. Александр после окончания гимназии, по совету отца, поступил в университет на юридический факультет, хотя юриспруденция его мало интересовала.
  И именно в эту пору он начинает писать стихи. Кроме матери,  свои  первые стихи  Блок доверил  кузену Сергею Соловьёву.
 Он вспоминал о том периоде Блока так: «Театр, флирт и стихи…Уже его поэтическое призвание вполне обнаружилось. Во всём подражал Фету, идей ещё не было, но пел. Писал стереотипные стихи о соловьях и розах, воспевал Офелию, но уже что-то мощное и чарующее подымалось в его напевах».

   Через Сергея Соловьёва Блок познакомится с Борисом Бугаевым, сыгравшим затем роль искусителя. Хотя, конечно, эти два сочинителя  в тогдашнем, довольно узком литературном сообществе, могли бы познакомиться и без  участия кузена. Но случилось именно так.
   О развитии отношений этих талантливых людей позже.
   А пока о любви.
               
                ОНА БЫЛА В РОЗОВОЙ БЛУЗЕ

   А Шахматове жизнь была размеренной и скучной. Зато иная атмосфера царила в Боблове. Там всегда было много народу:  четверо детей  Менделеевых,  родственники и гости, гувернантки, репетиторы…Свободное время проводили шумно и весело. И это несмотря на то, что у хозяина семьи Дмитрия Ивановича Менделеева был крутой нрав, все подчинялись его воле.
   Менделеева сравнивали с Саваофом (Бог в иудаизме) и с Моисеем – творением итальянского скульптора, живописца  Микеланджело.
 Дмитрий Иванович «не слишком высокого роста, сутуловатый, он казался большим, даже громадным («громадным и красивым», как выразился Блок), с нечёсаной гривой седых волос, достигшей плеч, с перекатами громкого голоса, переходившими в львиный рык».

   Писатель  В.А.Чивилихин в романе-эссе «Память» (Москва, «Патриот», 1993 г.) рассказывает, в основном, о декабристах. Но повествование иногда уходит в сторону – когда появляются персоналии, мимо которых литератор не имеет сил пройти.
   Он проследил судьбу Полины, дочери декабриста Николая Мозгалевского. После смерти родителей девочку взяла на воспитание семья декабриста Николая Басаргина. Полина выросла и вышла замуж за Павла Менделеева – старшего брата Дмитрия Менделеева. Дмитрий Иванович был… семнадцатым ребёнком в семье.
   Владимир Чивилихин не пожалел восторженных эпитетов, рассказывая об учёном-сибиряке. Например, перечислил много зарубежных академий и научных обществ, в которые был принят первооткрыватель Периодического закона химических элементов Дмитрий Иванович Менделеев, однако: «…но – вот действительно странная эта  страна Россия! – проработав для родины всю свою жизнь и оказав ей неоценимые услуги, он так и не был избран членом Императорской академии».
   Д.Менделеев занимался вопросами физики и химии, техники и промышленности, сельского хозяйства и лесного дела, географии и народонаселения… А ещё он изобрёл метод получения бездымного пороха, научно доказал  ложность спиритизма, замыслил спроектировать специальный корабль для освоения североморского пути, интересовался производством сыра, а также не жалел времени, чтобы разработать рецепты для приготовления… варенья.
   И трудился он «не ради себя, а ради русского имени».

   Дмитрий Иванович был отцом Любови, увидев которую, Блок «потерял голову».
   Но сначала юноша познакомился с матерью Любы – Анной Ивановной Менделеевой (второй женой Д.И.). Это случилось весной 1898 года на художественной выставке. Соседка пригласила Александра «бывать у них в Боблово запросто».
   Александр этим сразу же воспользовался. И явился одним жарким июньским днём – как сказочный принц на белом коне.

   Позже Любовь Дмитриевна так вспоминала о первом появлении Блока:
   «Меж листьев сирени мелькает белый конь, которого уводят на конюшню, да невидимо внизу звенят по каменному полу террасы быстрые, твёрдые, решительные шаги. Сердце бьётся тяжело и глухо. Предчувствие? Или что? Но эти удары сердца я слышу и сейчас, и слышу звонкий шаг  входившего в мою жизнь».
   В тот первый визит юношу проводили в сад. Туда же пришла Люба «в розовой блузе с туго накрахмаленным стоячим воротничком и маленьким чёрным галстуком, неприступно строгая».
   Ей шёл семнадцатый год. Они встречались и раньше, например, в университетском дворе, куда их водили гулять няни, но то время  они помнили смутно.

   Современники не называли Любу красавицей. У неё были грубоватые черты лица, «небольшие сонные глаза». Но всем нравились её золотые волосы, румяные щёки, тёмные брови чуть вразлёт.
   Но в шестнадцать лет мы все миленькие.
   В уже упомянутой книге «Александр Блок. Письма к жене» много их фотографий в разные годы. В частности, на развороте  их юные облики; фотографии сделаны в один и тот же год – 1898-й. У Любы гладко зачёсанные волосы, воротник платья полностью закрывает шею; у неё, кстати, пухлые губки с «бантиком». И Александр – парень хоть куда!
   Чуть позже  девушка изменит причёску: появится прямой пробор, что (если судить по фото) не будет ей идти. Хотя причёски у неё будут разные, как и наряды. Вместе они будут играть в  спектаклях, а потому и костюмы у них  самые разнообразные.
   Да, Люба была «неприступно строгая», наивная и невинная – мать держала детей в «ежовых рукавицах».

   На Александра девушка в розовой блузе сразу произвела впечатление. Он не был бы поэтом, если бы её с кем-то не сравнил. Блок  «нашёл в Любе нечто от мадонны Сассо-Феррато, разыскал репродукцию, и она потом всю жизнь висела у него над постелью».
   А он ей совсем не понравился. Она отметила его «актёрский вид»,  про себя назвала его позёром с повадками фата, который, не думая, что смущает девушку, мог рассказать анекдот, ввернуть в разговор двусмысленный афоризм Козьмы Пруткова.               

   Блок был красив, умён, одарён, начитан. Был у него и ещё один талант – он  умел завлекать женщин. Именно завлекать. Он обрушивался на них своими письмами и стихами с таким напором, что они не могли опомниться, как уже подпадали под его обаяние.   

                «ТЫ – БОЖИЙ ДЕНЬ…»

     И  полились стихи! И пошли письма!
     Цикл стихотворений, написанных  в 1898-1900 годы, Блок объединил названием  «Ante Lucem» (в переводе с латинс.- до света) – так поэт иносказательно определил время до встречи с Любовью Менделеевой.
   Влюблённость окрыляет. Не напрасно крылатый конь Пегас (из греческой мифологии) считается символом поэтического вдохновения.  Блок в один миг оседлал Пегаса и придумал образ Прекрасной Дамы. Его музой стала Люба.
   
    Одно  стихотворение из этого цикла:
   
    Ты – божий день. Мои мечты –
    Орлы, кричащие в лазури.
    Под гневом светлой красоты
    Они всечасно в вихре бури.

    Стрела пронзает их сердца,
    Они летят в паденьи диком…
    Но и в паденьи – нет конца
    Хвалам, и клёкоту, и крикам!

                Или такие, возможно, чаще цитируемые:

    Мы встречались с тобой на закате,
    Ты веслом рассекала залив.
    Я любил твоё белое платье,
    Утончённость мечты разлюбив…
                ********
    О легендах, о сказках, о мигах:
            Я искал до скончания дней
             В запылённых, зачитанных книгах
             Сокровенную сказку о Ней.

   Об отчаяньи муки напрасной:
            Я стою у последних ворот
            И не знаю – в очах у Прекрасной
            Сокровенный огонь, или лёд.

   О последнем, о светлом, о зыбком:
           Не открою, и дрогну, и жду:
           Верю тихим осенним улыбкам,
           Золотистому солнцу на льду.

    Они ещё учились: Люба после  гимназии поступила на историко-филологический факультет Высших женских курсов, Александр был студентом   университета. Но часто встречались: играли в спектаклях, гуляли по улицам Петербурга, заходили в соборы и  подолгу  разговаривали там шепотом. Он читал ей стихи: свои и других поэтов.

  В самом начале было видно, что Александр и Любовь – разные; такие же, как юг и север.
  Люба смотрела на жизнь трезво. Как написал Владимир Орлов:
  «Она навсегда осталась чужда, более того – враждебна всякой невнятице. По своему складу характера она была прямой противоположностью мятущемуся Блоку…Безудержные его завихрения неизменно вызывали у неё протест: «Пожалуйста, без мистики!».
  Это его обижало, получалось, что Прекрасная Дама его не понимает.
 
  Планы у Любы были такие же простые, как и у  подавляющего большинства девушек, не зависимо, на каком континенте они живут, и в каком веке: встретить достойного её любви юношу, выйти замуж, родить детей…
  Александр был ей интересен. Возможно, вначале именно тем, что писал стихи и этим отличался от её многочисленных поклонников. А ещё потому, что при встречах его не надо было развлекать; он был наполнен знаниями и много говорил сам. Известно, что женщины не терпят глупых мужчин. Не будем забывать и о том, что Блок умел завлекать женщин.

  Но идёт время. Они встречаются, он читает ей стихи, говорят о театре (она ходит в театральную студию и хочет стать актрисой), переписываются… И всё? Вряд ли они целуются. А, если целуются, то, возможно, как брат и сестра, без всякого сексуального «подтекста», как это бывает у страстно влюблённых.
   Девушка ждёт от Александра объяснения, а его нет.
   В конце концов, Любе это надоедает, и она пишет Блоку письмо, носит его с собой.  Но  не решится ему его передать. Однако не разорвёт, не сожжёт, оставит.
   Любовь Менделеева написала:

   «Я не могу больше оставаться с Вами в тех же дружеских отношениях. До сих пор я была в них совершенно искренна, даю Вам слово. Теперь, чтобы их поддерживать, я должна была бы начать притворяться. Мне вдруг, совершенно неожиданно и безо всякого повода ни с Вашей, ни с моей стороны, стало ясно – до чего мы чужды друг другу, до чего Вы меня не понимаете.
   Ведь вы смотрите на меня, как на какую-то отвлечённую идею; Вы навоображали про меня всяких хороших вещей и за этой фантастической фикцией, которая жила только в Вашем воображении, Вы меня, живого человека с живой душой, и не заметили, проглядели…
   Вы, кажется, даже любили – свою фантазию, свой философский идеал, а я всё ждала, когда же Вы увидите меня, когда поймёте, чего мне нужно, чем я готова отвечать Вам от всей души… Но Вы продолжали фантазировать и философствовать… Ведь я даже намекала Вам: «Надо осуществлять»… Вы отвечали фразой, которая отлично характеризует Ваше отношение ко мне: «Мысль изречённая есть ложь»…
   Я живой человек и хочу им быть, хотя бы со всеми недостатками; когда же на меня смотрят, как на какую-то отвлечённость, хотя бы и идеальнейшую, мне это невыносимо, оскорбительно, чуждо. Да, я вижу теперь, насколько мы с Вами чужды друг другу, вижу, что я Вам никогда не прощу то, что Вы со мной делали всё это время, - ведь Вы от жизни тянули меня на какие-то высоты, где мне холодно, страшно и… скучно».

   Вот так она, совсем юная, всё поняла о нём. Но, конечно, не могла предвидеть, что могло в дальнейшем получиться из их союза.
  Предполагаю, что, если бы девушка всё же отдала это письмо Александру, то ничего страшного и не произошло бы. Он бы писал ей не  одно - два письма в день, а - десять, ходил бы под её окнами, сочинял бы стихи о своих страданиях и отправлял ей.
  Блок относился к  таким мужчинам, которые не отпускают от себя женщин до тех пор, пока сами от них не отрекаются.

                МОРОЗНЫЕ ПОЦЕЛУИ

    31 июля 1902   Блок- романтик  написал такое стихотворение:

    Я и молод, и свеж, и влюблён,
    Я в тревоге, в тоске и в мольбе,
    Зеленею, таинственный клён,
    Неизменно склонённый к тебе.
    Тёплый ветер пройдёт по листам –
    Задрожат от молитвы стволы,
    На лице, обращённом к звездам, -
    Ароматные слёзы хвалы…

   Он ещё не говорил Любе о своей любви, но это было уже в его стихах. При желании, в этих строчках можно  углядеть и сексуальный подтекст. Но, как говорят, на подсознательном уровне.
   Александр страдал от её «ледяного тона». Какое-то время они не встречаются. Он пишет ей письма, наполненные «сумасшедшими терминами», но не отправляет.
   К примеру:
   «Я должен (мистически и по велению своего Ангела) просить Вас выслушать моё письменное покаяние за то, что я посягнул – или преждевременно, или прямо вне времени – на божество некоторого своего Сверхбытия; а потому и понёс заслуженную кару в простой жизни, простейшим разрешением которой будет смерть, по одному Вашему слову или движению…».

   Рано или поздно, Александр должен был подавить свой страх (был у него такой) и объясниться с Любой. Ах, как он к этому готовился!
  Это случилось в ночь с 7 на 8 ноября 1902 года после бала, устроенного слушательницами Высших женских курсов  в зале Дворянского собрания. Любовь Дмитриевна написала позже  в своих воспоминаниях,  как это происходило. 
  Их можно прочитать в 89-м томе «Литературного наследства». В этой книге опубликовано 317 писем Блока к Любе – невесте, а в общей сложности его писем к жене более 2500. Все они сопровождаются комментариями.
   
      Письма  Блока нестандартны, как и он сам, и своеобразны. В  его письмах есть и стихи,  названия книг и журналов, которые он рекомендовал прочесть Любе, и прочее разное.
   Вот лишь одно - от 10 ноября 1902 года. Письмо было написано после того, как Блок признался девушке в своей любви:
      
   «Ты – моё Солнце, моё Небо, моё Блаженство. Я не могу без Тебя жить ни здесь, ни там. Ты Первая моя Тайна и Последняя Моя Надежда. Моя жизнь вся без изъятий принадлежит Тебе с начала и до конца. Играй ей, если это может быть Тебе Забавой. Если мне когда-нибудь удастся что-нибудь совершить и на чём-нибудь запечатлеться, оставить мимолётный след кометы, всё будет Твоё, от Тебя и к Тебе. Твоё Имя здешнее – великолепное, широкое, непостижимое. Но Тебе нет имени. Ты – Звенящая, Великая, Полная, Осанна моего сердца бедного, жалкого, ничтожного. Мне дано видеть Тебя неизреченную. Не принимай это как отвлечение, как теорию, потому что моей любви нет границ, преград, пределов ни здесь ни там. И Ты везде бесконечно Совершенная, Первая и Последняя…Если Тебя посетит уныние, здешняя, земная, неразгаданная скорбь, тайна земная и тёмная, я возвеличу Тебя, возликую близ Тебя, окружу Тебя цветами великой пышности, обниму Тебя и буду шептать Тебе все очарования…Я – Твой раб, слуга, пророк и глашатай. Зови меня рабом…».
   
   Интересно, что после объяснения в любви, Блок вынул из кармана сложенный листок и отдал Любе. Выяснилось, что он заготовил заранее  записку, которая начиналась так: «В моей смерти прошу никого не винить…».
   Если бы Люба отвергла его любовь, то Блок собирался покончить жизнь самоубийством. Серьёзное было это намерение или нет, трудно сказать. Однако Александру Блоку в то время было уже 22 года. Не мальчик!
   
   Кстати, они нередко говорили о самоубийствах. Другой темы не нашли!
   Александр Малинин поёт песню, в которой такие слова: «Знай, что жизнь не играет на бис». Мудро!
   Но из всего, что я прочитала о Блоке и из того, что он написал сам, могу предположить, что он бы не решился на самоубийство. Одно дело говорить, другое – сделать. Пусть он был мистиком (в юности), однако он был и очень ответственным человеком. Он всегда думал о благополучии матери.
   Все разговоры о самоубийстве – это была придуманная роль, игра со смертью в жмурки. Хотя не для всех эта игра заканчивалась благополучно. Играли со смертью Александр Пушкин, Михаил Лермонтов, Владимир Маяковский…

   Любовь Дмитриевна вспоминала:
   «Потом он отвозил меня домой на санях. Блок склонялся ко мне и что-то спрашивал. Литературно, зная, что так вычитала где-то в романе, я повернулась к нему и приблизила губы к его губам. Тут было пустое моё любопытство, но морозные поцелуи, ничему не научив, сковали наши жизни».

    Письма Любы – невесты также полны уверений в любви:
   «Ведь после 7-го ноября, когда я увидала, поняла, почувствовала твою любовь, всё для  меня изменилось до самой глубины; весь мир умер для меня и я умерла для мира; я всем существом  почувствовала, что я могу, я должна и хочу жить только для тебя, что вне моей любви к тебе нет ничего, что в ней моё единственное возможное счастье и цель моего существования…».

   Конечно, параллельно у них шла и другая жизнь. Блок писал стихи, но к этому времени о нём, как о поэте, общество не знало; его сочинения не публиковались. Однако он бывал, условно говоря, на различных «посиделках», где встречались поэты, писатели, художники, актёры, музыканты.
  В то время было много  различных литературных течений: символизм, декадентство и иже с ними. С его представителями поэт сходился туго; интересовался, но особенно не вникал.
  Бывал Блок и в доме «Мережковских», состоявших из трио литераторов:  Зинаиды Гиппиус,  Дмитрия Мережковского и их постоянного  спутника  Дмитрия Философа. Они были заняты «обновлением православия», проводили религиозно-философские собрания, выпускали  журналы.

   Творчество этого трио, их взгляды на литературу, их поведение «на людях» и в быту, отношение к  собратьям по перу – всё это очень интересно. Но уводит  от  моей темы. Александр Блок искал подобное сообщество, что объясняется просто.
   Поэт не может изо дня в день, из года в год только и делать, что писать стихи. Ему нужны собеседники, новые впечатления. И он хочет, чтобы его стихи были напечатаны и прочитаны не только мамой, отцом и тётей.
  Блок познакомился с Мережковскими 26 марта 1902 года. До сего времени ни одного его творения не было напечатано. А у них был журнал «Мир искусства» (потом – «Новый путь»), и, вполне возможно, что поэт надеялся на то, что его стихам найдётся там место.
   Хотя Гиппиус до этого уже прочитала несколько стихотворений Блока. Как-то (1901 г.) Ольга Михайловна Соловьёва (двоюродная сестра матери Блока, была замужем за родным братом философа и поэта Владимира Соловьёва – Михаилом Соловьёвым; их сын Сергей – кузен Блока), которой нравились стихи племянника Александра,  тайно отправила Зинаиде Гиппиус два из них: «Предчувствую тебя» и «Ищу спасенья».
   Потом пожалела, так как: «Гиппиус разбранила стихи, написала о них резко, длинно, даже как будто со страстью».
  Правда, уже примерно через год она изменила своё мнение о стихах Блока в лучшую сторону и даже просила для своего журнала – «не декадентских, а мистических».
 
  Из этого знакомства  путного получилось мало. Хотя в дальнейшем будут и встречи, и разговоры, и переписка.  Блок не умел лукавить, «подпевать»; он не мог изменить себе, своим принципам, и особенно в свою душу никого не пускал.
  Современники отмечали, что, как правило, Блок на всех встречах молчал, слушал, был очень сдержан. Просили прочитать стихи – читал. Если поэт и примыкал к какому-то литературному течению, то ненадолго. Он всю жизнь сохранял свой поэтический и публицистический стиль творчества.

   Но об этой – параллельной, литературной -  жизни поэта много писать я не буду, так как она выбивается из моей темы. Об Александре Блоке и его современниках есть обширная литература. Кто захочет, тот найдёт и прочитает.
  В ту эпоху жили и творили Афанасий Фет, Лев Толстой, А. Н. Толстой, Антон Чехов, Владимир Соловьёв, Константин Станиславский, Всеволод Мейерхольд, Вячеслав Иванов (в его петербургской квартире-«башне» собиралось по средам большое общество, много раз бывал там и Блок; «башня» сохранилась), Владислав Ходасевич, Михаил Врубель, Роберт Фальк, Александр Скрябин, Валерий Брюсов («О, закрой свои бледные ноги!»), а позже – Николай Гумилёв, Анна Ахматова, Осип Мандельштам и многие другие люди-таланты.
  И к ним можно отнести  слова Блока, сказанные  о Владимире Соловьёве: они стояли на ветру из открытого в будущее окна. 

                ЖЕНИХ – ПРИ ШПАГЕ, НЕВЕСТА – ПОД ФАТОЙ
 
   У Блока была душевная близость с матерью. Он доверял ей,  всегда всё рассказывал. О том, что Александр влюбился в Любу Менделееву и решил жениться, Александра Андреевна узнала первой.
   Александра Андреевна питала «ревнивую любовь» к сыну. К тому же, она недолюбливала родительницу будущей невестки – Анну Ивановну Менделееву. Но делать было нечего – Сашуре шёл 23-й год, пора ему было завести семью.
   Она поехала к Менделеевым, поведала о желании сына жениться на Любе.

   2 января 1903 года Блок сделал предложение Любови Менделеевой. Оно было принято. Но со свадьбой не торопились по разным причинам. Александра Андреевна болела, решено было, что она поедет лечиться в Бад Наугейм, а сын будет её сопровождать. Так жених и невеста расстались на полтора месяца.
   Но перед этим, 25 мая, они обручились в университетской церкви.
   Нашли, когда обручиться! Если верить приметам, то май – не месяц для обручений и свадеб; потом всю жизнь маяться будут.

   В Бад Наугейме  Александр томился, скучал, ежедневно слал письма невесте. Конечно, писал стихи. И вспоминал свой первый роман – с Ксенией Михайловной. Как-то даже на прогулке ему почудилось, что рядом с ним промелькнула её тень, и он написал:
               Там в поле бродит, плачет кто-то…
               Она! Наверное – она!..
   
    В этом же немецком городке (стоит дата 16 июня 1903 г.) Блок написал стихотворение, в котором, с моей точки зрения, гениальные (другого эпитета пока не нашла) строчки:

                Ей было пятнадцать лет. Но по стуку
                Сердца – невестой быть мне могла.
   У каждого поэта есть такие строчки, от которых дух захватывает. Говорю о своём впечатлении, не навязывая его никому.
   Например, у Николая Заболоцкого в «Признании»:
                Зацелована, околдована,
                С ветром в поле когда-то обвенчана…

    Или у Марины Цветаевой:
                Мне нравится, что никогда
                Тяжёлый шар земной
                Не уплывёт под нашими ногами.
    На эти стихи положена музыка и появился романс. Преподносится он, как объяснение мужчины. Промелькнула информация, что, на самом деле, стихи были посвящены женщине. И пусть. От этого они не потеряли своей прелести.

    Или у английского поэта-романтика Перси Шелли:
                Прими ж восторг души.
                И небеса возвышенных молитв не отвергали.

   Но вернусь к стихотворению Блока «Ей было пятнадцать лет…». Есть в нём тайна.  Автор  «Гамаюна» предполагает, что оно отвечает настроению поэта, который скоро женится и у него начнётся  «крутой поворот». Но сюжет стиха это не подтверждает:
           И она вышла за мной, покорная,
           Сама не ведая, что будет через миг.
           И видела лишь ночь городская, чёрная,
           Как прошли и скрылись: невеста и жених.

    Это или быль, или аллегория. А, возможно, тайный роман, о котором никто не знал.               

 Потрясающий факт: все давно заметили взаимную симпатию Александра и Любы, кроме… Дмитрия  Ивановича Менделеева;  весть, что дочь стала невестой, и что на горизонте замаячил зять,  для него была неожиданной.
  Это мне напоминает кинофильм, снятый по  сказке «Золушка». Замечательный актёр Эраст   Гарин играл короля. Узнав от сына-принца, что он влюбился и хочет жениться, король срывает с головы корону и кричит: «Ухожу в монастырь! Почему мне не доложили, что ты вырос?».

    Но Дмитрий Иванович благосклонно относился к поэтам, понимал поэзию, сам когда-то писал стихи. Особенно почитал  творчество Фёдора Тютчева. К тому же, он был рад породниться с Бекетовыми.
   Если будущий тесть и не воспринимал стихи Блока, то отдавал должное его одарённости: «Сразу виден талант, но непонятно, что хочет сказать».
  А Иван, родной  брат Любы, передавал слова отца, защищавшего Блока от несправедливых нападок: «Об этом нельзя рассуждать так плоско. Есть углублённые области сознания, к которым следует относиться внимательно и осторожно. Иначе мы не поймём ничего!».
  Это был глас учёного.
   А Блок относился к Менделееву всегда с большим уважением и как к другу  деда - Андрея Николаевича Бекетова.
   Свадьбу ещё бы откладывали и откладывали, особенно возражала мать Любы. Невеста плакала, ссорилась с Анной Ивановной. Но всё решила воля Дмитрия Ивановича.

   Свадьба была шумной и весёлой. Съехались родственники и друзья. 17 августа 1903 года дождило, что никак не влияло на радостное настроение собравшихся. 
   Отец Александра – Александр Львович прислал сыну тысячу рублей – подарок к свадьбе. Мать и тётушки, посовещавшись, решили не приглашать его на свадьбу. Александр Львович обиделся. Ещё бы! Удивительно, что сын не воспротивился решению матери. С отцом у него были дружеские отношения, они активно переписывались.

   Блок-жених «сосредоточенный, строгий, в студенческом сюртуке, при шпаге» ждал невесту в Таракановской церкви.
   Из украшенных лентами и дубовыми ветками тарантасов, бричек и колясок получился внушительный кортеж.

   Люба прибыла на тройке: светло-серые в яблоко кони, бубенцы, дуга, украшенная цветными лентами. Правил молодой, весёлый ямщик.
   Невеста вошла в церковь с отцом. На ней было белое батистовое платье с длинным шлейфом, на голове фата, и непременный  флер д`оранж (цветок апельсина, принадлежность свадебного наряда невесты).
   Дмитрий Иванович был во фраке и при наградах, которые в иное время находились в коробке вместе с гвоздями и винтиками. Он очень волновался, крестил дочь и, в конце концов, заплакал.

   После венчания  молодожёнам крестьяне поднесли хлеб-соль и белых гусей, перевязанных розовыми лентами. Эти гуси потом долго жили в Шахматове и пользовались особыми привилегиями.
   Приехали в Боблово. Молодых осыпали хмелем – на счастье.  Полилось шампанское. Но Александр и Люба оставили гостей и на той же тройке отправились к поезду, идущему в Петербург.

    Надо сказать о том, где жил Блок в Петербурге. Его мать после развода с первым мужем – отцом Саши, вышла замуж за молодого обрусевшего литовца, гвардейского офицера Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттух. Александра Андреевна вместе с Сашей (ему было девять лет) переехала жить к мужу – в казармы лейб-гвардии Гренадёрского полка.
   По всему видно, что в дальнейшем супруг Александры Андреевны делал успешную военную карьеру; жили они безбедно. В больших апартаментах всё блестело. Были слуги, кухарки, денщики…
   Я не нашла информации, что Саше до совершеннолетия, как сказали бы теперь, отец  высылал алименты. И поэт тогда ещё учился, собственных доходов у него не было. Получается, что он был на иждивении отчима. После смерти отца Александра Андреевна стала владелицей (не полновластной) Шахматова, наверное, было ещё какое-то наследство.
 
    Казармы – это  военный городок со всем необходимым для нормальной жизни. Блок прожил там семнадцать лет. Туда же привёл и жену. В просторной квартире, к тому времени уже полковника Кублицкого, им отвели две прелестные комнаты с высокими потолками и старинной мебелью. Окна одной из них выходили на Большую Невку.

                ОТЧЕГО РЫДАЛА НОВОБРАЧНАЯ?

    А что было дальше? Любу ждал сюрприз.
    Молодой муж не торопился, как выражаются, исполнять свои супружеские обязанности. По всей видимости, у них не было сразу после венчания первой брачной ночи. И даже  второй…
    В книге «Гамаюн» приведён такой её рассказ:
   «Я до идиотизма ничего не понимала в любовных делах. Тем более, не могла я разобраться в сложной и не вполне простой любовной психологии такого необыденного мужа, как Саша.
   Он сейчас же принялся теоретизировать о том, что нам и не надо физической близости, что это «астартизм», «тёмное», и бог знает ещё что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот ещё неведомый мне мир, что я хочу его, - опять теории: такие отношения не могут быть длительны, всё равно он неизбежно уйдёт от меня к другим. – «А я?» - «И ты также».
   Это меня приводило в отчаянье! Отвергнута, не будучи ещё женой, на корню убита основная вера всякой полюбившей впервые девушки в незыблемость, единственность.
   Я рыдала в эти вечера с таким бурным отчаяньем, как уже не могла рыдать, когда всё, в самом деле, произошло «как по-писанному».

    И из её же воспоминаний известно, что у Блока-мужа  была  только «короткая вспышка чувственного увлечения», которая длилась не больше двух месяцев.
   А то, «как по-писанному», оказывается, произошло только через год с лишним, осенью 1904 года. Затем случалось не часто, и быстро сошло на нет.
   Скорее всего, инициативу приходилось проявлять Любе. Пока ей это не надоело. 

   Если бы странность их отношений, как мужа и жены, не выходила за двери спальни, то не было бы толков и пересудов.
  Ещё до свадьбы вокруг женитьбы Блока было много сплетен. Суть их заключалась в том, что поэт, создавший образ Прекрасной Дамы,  не имел права  иметь реальную жену и быть  с ней в сексуальной связи. Тем самым он предавал Прекрасную Даму и  друзей, не желавших, чтобы Блок развеял о ней  легенду.
 
   Конечно, таким беспардонным образом вмешиваться в чужую личную жизнь позволяли себе немногие. Но, на беду,  активничали те, с кем в то время Блок был наиболее близок, как литератор. Немало изгалялась Зинаида Гиппиус; в её салоне  активно обсуждали намерение Блока жениться и пытались предсказать, что из этого может получиться.
   Гиппиус называли сплетницей. Но и о ней ходило немало экстравагантных слухов. Например, о том, что она была женщиной-девственницей.

   Возмущался и Борис Бугаев, тогда ещё, лишь заочно знакомый с Блоком. Поэт пригласил на свадьбу и москвичей: кузена Сергея Соловьёва и Бориса Бугаева. Последний не приехал, объяснив тем, что в  его семье траур – накануне умер его отец. Но та же Зинаида Николаевна выдала тайну Бугаева, написав Блоку: «Он был очень удручён вашей женитьбой и всё говорил: «Как же мне теперь относиться к его стихам?». Действительно, к вам, т.е. к стихам вашим, женитьба крайне нейдёт, и мы все этой дисгармонией очень огорчены».
   Своя дисгармония их не огорчала. Кстати, символист Бугаев был женат несколько раз, и никогда не спрашивал у Блока разрешения на брак.

   Но, безусловно, не сплетни и пересуды  влияли на поведение Блока-мужа. Здесь скрывалось что-то другое. В разных источниках немало попыток объяснить этот феномен.
   Например, предполагается, что поэт отвергал сексуальные отношения с женщиной, которую возвеличивал, как Вечную Женственность, Деву Радужных Ворот (образы, созданные в стихах Владимира Соловьёва). С ней можно говорить о любви, но не «спать». И совсем ни с кем «не спать»? Сам Соловьёв и его последователи считали, что плоть утолять надо с другими женщинами, то есть с теми, кому за любовь платят.

   Как-то я заговорила на эту тему с подругой (царство ей небесное!). Зульфия Маликова, художница и архитектор, была  умной, начитанной, образованной женщиной.
   - Я  узнала, что Александр Блок не хотел жить со своей женой Любовью Менделеевой. Он что стал  евнухом?
   - Да что ты говоришь! Он ходил в бордели и кабаки.
   - Не может быть! Бордели и Блок несовместимы.
   - Они очень хорошо совмещались. Ты же знаешь, что чужая душа – потёмки. И не важно, душа эта поэта или слесаря.
   - Я оставляю право на сомнение  о борделях. А  кабакам слава! Какое изумительное стихотворение  он написал – «Незнакомка»:

       По вечерам над ресторанами
       Горячий воздух дик и глух.
       И правит окриками пьяными
       Весенний и тлетворный дух…
                И каждый вечер, в час назначенный
                (Иль это только снится мне?),
                Девичий стан, шелками схваченный,
                В туманном движется окне.
      И медленно, пройдя меж пьяными,
      Всегда без спутников, одна,         
      Дыша духами и туманами,
      Она садится у окна….

   «Дыша духами и туманами» - это шедевр!
   «Незнакомка» была написана в Озерках в 1906 году. Блок постоянно бродил по Петербургу и его окрестностях. Там он находил сюжеты для своих стихов. Но он оставлял жену одну. Одинокая женщина не может чувствовать себя счастливой. В тот год, по словам, Любы, супружеской  жизни у них уже совсем не было.
   

                НАМЁКИ И РЕЗУЛЬТАТЫ

   Как уже было сказано, после помолвки Александр уехал с матерью в Бад Наугейм. Там он терзается сомнениями. В дневнике  записывает: «Запрещённость всегда должна остаться и в браке», «Мне кажется, что Любочка не поймёт» и прочее такое же.
  Странные записи, которые показывают, что Блок не собирался заниматься с ней сексом.
   Увлёк девушку и опозорил! По отношению к Любе его поведение было нечестным. Сказал бы ей о той «запрещённости» ещё до свадьбы, и пусть бы она сама решила – нужно ли ей такое замужество.
   Скорее бы, решительная и «земная» Люба, не  терпевшая невнятицы в словах и поведении, не согласилась бы стать женой-сестрой.

   Один из биографов Блока, рассказывая об их  сложных отношениях, написал, что, зато Любовь Дмитриевна  жила рядом с гениальным поэтом, что его слава коснулась и её. Без этой встречи «она, вероятнее всего, прошла бы по обочине жизни, оставшись просто чьей-то незаметной спутницей или маленькой актрисой».
   Абсурдное заверение! Что такое «обочина жизни» и «чья-то незаметная спутница»? Может, Люба вышла бы замуж за какого-нибудь парня без заморочек, не поэта; они бы нарожали детей, и получилась  нормальная семья. А не такая экстравагантная, как с Блоком.
    Счастью женщины не нужна громкость.
    А что касается славы, то Люба была из семьи всемирно известного учёного; она была овеяна славой отца. «Любовь Менделеева» хорошо звучит и без приставки «Блок».

   Если бы она не вышла замуж за Блока, то, наверное, не стала бы кочевой актрисой. Кочевала она потому, можно предположить, чтобы быть подальше от мужа в кавычках и от сплетен. На Высших женских курсах Люба изучала психологию и философию. Эти темы ей нравились. Она могла бы вернуться к ним, преподавать или писать статьи, заниматься переводами.
   А вышла ещё та обочина жизни!

   И детей с Блоком не получилось. Возможно, он оказался бесплодным. У него было немало романов, законная жена и нигде – ни в письмах, ни в воспоминаниях - нет и намёка на то, что какая-то женщина от него забеременела. Уж вряд ли замужняя Ксения Михайловна побоялась бы родить ещё одного ребёнка, если бы «понесла» от юного  любовника на курорте. Она смогла бы убедить мужа, что это его ребёнок. Анализы на определение родства тогда не были известны.

    Вот такой сложился вариант брака: жене пришлось умолять мужа, чтобы он выполнял свои супружеские обязанности. Представляю, как Любе было стыдно и обидно.
   Почему Блок не поговорил с невестой о предполагаемых «запрещённостях», осталось его тайной.

    Нет ничего особенного в том, что Блок не хотел сексуальных отношений с женой. Есть и такие типы мужчин. И совсем не важно: поэты они или кондитеры.
   Типажи очень пёстрые.
   Разные каналы Российского телевидения время от времени  возобновляют показ большого американского сериала «Секс в большом городе». Да, секс там есть; и позы показаны разные, и разговоры герои ведут откровенные – о мужских членах и о женских влагалищах.

   Однако  всё это не делает сериал пошлым. Его бы надо показывать, как учебное пособие, юношам и девушкам ещё до того, как они решат вступить в брак. Он полезен тем, что показывает разные сексуальные возможности мужчин.
   Для примера. У одного половой акт такой мгновенный, что партнёрша не успевает опомниться и что-то почувствовать; у второго нет эрекции до тех пор, пока женщина не помассирует ему член (другие варианты: не пошлёпает его по заднице и  т.д.); третьему подавай минет, так как никакой иной формы секса он не признаёт; у четвёртого очень маленький член, а у пятого, наоборот, размер выходит за пределы, принятые медициной; шестой пьёт какое-то лекарство, и потому член у него, «как сдутая шина»; седьмой в пик оргазма обзывает партнёршу неприличными словами, а  восьмой в такой же миг кричит: «Ударь меня по голове»… И это  далеко не всё.

   А ещё девушкам до свадьбы, надо знать и о таких особенностях мужчины: сколько раз в день (неделю, месяц, год) он хочет и может заниматься любовью с женщиной. Здесь также уйма вариантов.
   Стандартов в сексе нет! Ни у мужчин, ни у женщин. У Блоков, Ивановых, Кочерыжкиных – по-разному.
    В том же сериале «Секс в большом городе» писательница расспрашивает мужчин и женщин, как часто у них бывает секс. Ответы. Молодой мужчина: «Несколько раз в день». Молодая женщина: «Один раз в день, а по праздникам – два раза». Джентльмен около пятидесяти лет: «После рождения ребёнка у нас с женой не было секса». А тот ребёнок уже собирался поступать в вуз.
   И ничего, живут, значит, договорились. Всегда можно договориться, а не писать  намёками в дневнике. Странно, что чрезвычайно щепетильный в отношениях с людьми, «справедливый» Блок, с Любой обошёлся грубо и цинично.
   Получается, что даже гении не во всём совершены.

    Мой вывод: Блок потерял интерес к Любе к тому времени, когда она стала его женой. Период  ухаживания длился слишком долго, весь пыл его угас.
    Люба вдохновила Блока на сочинение серии стихов (название цикла «Стихи о Прекрасной Даме» придумал поэт Валерий Брюсов. Он был редактором журнала «Северные цветы», в котором в 1903 году они и были опубликованы впервые). И всё, больше эта муза не была ему  нужна.
   Жертва вдохновения! По-другому не скажешь. И не последняя его жертва.

    Но и отступать Блоку, как ему казалось, уже нельзя было. Он сделал Любе предложение руки и сердца,  в предсвадебный процесс были втянуты две семьи, слух о помолвке пошёл по всему Петербургу. Но ещё и на этом этапе поэт мог бы отступиться.
  Увы! Получилась не семья, а  цирковое представление с элементами драмы, комедии, водевиля и оперы. А за кулисами было много разговоров и слёз.
   Виноват в этом был только Блок.
   Видно, не напрасно мать Любы, Анна Ивановна, так долго отговаривала дочь от брака с Блоком. То ли предчувствие у неё было, то ли она своим опытным женским оком что-то рассмотрела у молодого человека такое, что предвещало несчастную долю Любы в  замужестве.

   В разной литературе о Блоке я читала о том, что весь его любовный пыл уходил в стихи, а потому ему и не хотелось сексуальных отношений с женщинами. Это лишь домыслы.

    Есть и ещё одно предположение, в которое я категорически не верю. Намёк на его, как говорят, нетрадиционную сексуальную ориентацию. Смутить поэта, вроде бы, мог композитор С.В. Панченко; сложная личность, частый гость семьи Кублицких. В него была безнадёжно влюблена родная сестра матери Блока, его первый биограф, тётя  - Мария Андреевна Бекетова.
   Композитор был против семьи, как таковой, «отличался беспощадным отношением к женщинам», был окружён молодыми мужчинами. В юности Александр  переписывался с Панченко; письма не сохранились.

   Современная наука открыла феромоны – некие биологические вещества, которые имеют запах. Вроде бы, этот запах воспринимает лишь вомероназальный орган, расположенный на слизистой оболочке в каждой ноздре.
  Одни люди хорошо слышат этот запах, а другие – плохо или вовсе нет. Считается, что феромоны усиливают сексуальное влечение. Но это влечение появится, если понравится запах.
   А что, если феромоны, исходящие от тела Любы, Александру не нравились?
   Это ещё один вариант причины: почему Блок не хотел половых отношений с девушкой, которую сам себе выбрал в жёны.

  К моменту женитьбы Блок не был девственником. Мы уже знаем о его романе на курорте с Ксенией Михайловной. И если эта, уже опытная в любви женщина, потом искала встреч с ним, юным, в Петербурге, значит, ей он нравился, как мужчина. И он от неё, конечно, что-то взял, какие-то  секреты сексуальных отношений.
 Или всё-таки разочаровался, испытывал отвращение? Всё могло быть.

 Скорее всего, Блок относился к тому типу мужчин, которые не могут долго быть рядом с одной женщиной. Психологи говорят, что отношения  могут длиться нормально, даже у изначально страстно влюблённых мужчины и женщины, три-четыре года. Потом мужчины начинают скучать.
   Байрона занимал такой вопрос: «Как вы думаете, если бы Лаура была женой Петрарки, стал бы он писать всю жизнь сонеты?».
   Где-то я прочитала, что на склоне своей жизни Петрарка (передаю своими словами) признался, что вся история с Лаурой была большой глупостью.   

   Наверное, Александр и Любовь как-нибудь всё же бы договорились, с чем-то примирились.
   Если бы не вмешался  в их жизнь искуситель.
   Не Борис Бугаев, так кто-то другой, Любе, отвергнутой женщине, мог подвернуться под руку в тот первый, стрессовый для неё год, и стать любовником. Лучше бы кто-то другой подвернулся, а не Бугаев. С этим мужчиной ей тоже не повезло.
 
                ЖИЛ ФЕРТОМ

    Кто такой Борис Бугаев? Он был сыном известного математика, профессора Московского университета. Позже, по совету своего друга с детства Сергея Соловьёва,  он взял псевдоним «Андрей Белый». Почему выбран белый цвет? Символисты считали, что он означает душевную чистоту, высокие помыслы, духовность.
   Как раз ничего этого у Бугаева не было.   

   Характеристика его из книги «Гамаюн»:
   «Единственный в семье ребёнок, плод неравного союза старого чудаковатого учёного и молодой капризной дамы, Боря Бугаев вырос, как и Саша Блок, в тепличной атмосфере, сгущённой вдобавок взаимной родительской ревностью. Заласканный женщинами – матерью, тёткой, гувернанткой, он был крайне нервным, впечатлительным ребёнком, баловнем и капризником, и эти качества остались при нём навсегда.
   Натура одарённая чрезвычайно щедро, с проблесками гениальности, рано проникшийся сознанием собственной исключительности, он находился в постоянном состоянии душевного смятения и безотчётной истерики. Для него были наиболее характерны резкие метания, перепады настроения, вечная подозрительность, нестойкость в отношениях даже с самыми близкими людьми…».

   В этой характеристике не сказано, что  Борис Бугаев был лицемером; он никогда не был до конца искренним; его отличала преувеличенная любезность, потому что он хотел всем нравиться. Чрезвычайно любезен он был с теми, кого хотел «приручить», а если этого не случалось – умел, как никто другой, портить кровь и сыпать обвинениями. О нём говорили, как о «воплощённой неверности».

    С. М.Алянский  в воспоминаниях «Встречи с Александром Блоком» рассказал, как после февральской революции 1917 года он думал, «чем бы заняться, где найти работу». Вместе с товарищем по литературному кружку в гимназии  Василием Васильевым они  решили издавать книги, так как был большой их дефицит, и  открыли издательство «Алконост».
    Первый автор, к которому обратился  Алянский, был Блок. В «Алконосте», начиная с 1918 года, вышли  такие его произведения: поэмы «Двенадцать» и  «Соловьиный сад», «Ямбы», «Россия и интеллигенция», сборник стихотворений «Седое утро» и другие.

   С.Алянский хотел привлечь также и московских авторов. И он договорился о встрече с  Борисом Бугаевым, который жил тогда на Садовой, вблизи Кудринской площади.
   И вот его впечатление:
  «Андрей Белый встретил меня приветливо, я бы сказал – преувеличенно приветливо, быть может, даже театрально приветливо. Да, и всё в Белом показалось мне преувеличенным: голова – преувеличена, жесты – преувеличены, а улыбка - преувеличена  до того, что казалась гримасой.
   К планам «Алконоста» Белый отнёсся с большим вниманием (в 1919 году в этом издательстве вышел сборник его стихов «Королевна и рыцари», и затем другие произведения - Л.П.).

    Бугаев рассказал, что недавно вернулся из Швейцарии. Во время  путешествия  за границей у него случилось немало  приключений. В Англии его заподозрили в шпионаже, задержали и посадили в тюрьму.
   «Вслед за этим, - писал Алянский, - Белый заговорил о происходящих в мире катастрофах, о кризисах: жизни, культуры, мысли – и о многих других отвлечённых вещах.
   Я почти ничего не понимал, но темперамент и страсть, которые Белый вкладывал в свою двухчасовую речь, музыкальный ритм этой речи держали меня в необыкновенном напряжении. Это был какой-то бешеный шквал, который обрушился на меня. Напрягая все свои душевные и умственные силы, я пытался следить за мыслью Белого.
  Возбуждённый, с воспалёнными, сверкающими глазами, Белый стремительно бегал из угла в угол, стараясь в чём-то меня убедить. Казалось, что  вот-вот он весь вспыхнет – и все кризисы и мировые катастрофы разразятся немедленно и обломки их похоронят нас обоих навеки».

   Всю жизнь Бугаев ходил фертом, то есть самодовольным, подбоченившись (ферт – старое название буквы «ф» в русском алфавите; уперев в бока руки, человек напоминает эту букву).

   Зинаида Гиппиус хорошо знала  Бориса Бугаева. Она была свидетелем его отношений к разным людям: сегодня Бугаев  кого-то очень любит, а завтра он того человека  ненавидит так, что готов убить или написать на него пасквиль, всячески его чернит.
  Их «дружбу» Гиппиус  охарактеризовала так: «Боря ведь и мой был «друг»… такой же всегда потенциально-предательский. Он – Боря Бугаев».
 
 Она описывает одну из их встреч в  своей книге «Живые лица». До того – в последние годы перед первой мировой войной – они редко виделись; Бугаев женился,  много путешествовал. Он сделался яростным последователем доктора Штейнера  и «поселился с женой у него в Швейцарии».
   «Однажды проездом в Финляндию (Штейнер тогда был в Гельсингфорсе), - пишет Гиппиус, - А.Белый появился к нам. Бритый, лысый (от золотого пуха и воспоминаний не осталось), он, однако, по существу был тот же Боря: не ходил, а танцевал, садился на ковёр, пресмешно и премило скашивал глаза, и также водопадны были его речи, - на этот раз исключительно о д-ре Штейнере и антропософии. А главное – чувствовалось, что он также не отвечает за себя и свои речи, ни за один час не ручается, как раньше. И было скучно».

    Рудольф Штейнер был главой антропософской общины. Он утверждал, что «художника окружают люциферические духи, они-то и инспирируют творчество». 
   Борис Бугаев в начале 1909 года окончательно погрузился в  антропософию, оккультизм, теософию.
   Но до этого он успел, именно как злой дух, люцифер, разрушить семью Блоков.

    Кузен Блока Сергей Соловьёв дружил с Борисом Бугаевым (на пять лет старше). И жили они в Москве в одном доме Рахманова на углу Арбата и Денежного. Родители Сергея по-доброму относились к экспансивному мальчику. Именно в их доме Борис  знакомился с новинками западной и русской литературы и  живописи; здесь читали и обсуждали его стихи и даже помогли выпустить в свет первую книгу.  Бугаеву посчастливилось познакомиться и поговорить с  Владимиром Соловьёвым.
   Портрет философа и поэта вот в этих стихах Бугаева:
                …Сквозной фантом,
     Как бы согнувшийся с ходулей,
     Войдёт – и вспыхнувшим зрачком
     В сердца ударится, как пулей;
     Трясём рукопожатьем мы
     Его беспомощные кисти,
     Как ветром неживой зимы
     Когда-то свеянные листья;
     Над чернокосмой бородой
     Клокоча виснущие космы
     И желчно дующей губой
     Раздувши к чаю макрокосмы…
    
    Именно здесь, ещё в 1897-1898 годах Бугаев  услышал от Сергея, что в Петербурге живёт его кузен Александр, который пишет стихи, мечтает стать актёром.
   Блок, по совету матери, время от времени посылал стихотворения тёте Ольге Михайловне (она была художницей) – матери Сергея. И посвятил ей несколько своих творений.
   Мы уже знаем, что Ольге Михайловне стихи племянника нравились, она хотела, чтобы они стали известны московской публике. Вот почему она и отправила два его стихотворения своей давней приятельнице Зинаиде Гиппиус. Потерпела фиаско,  и надолго обиделась на Гиппиус за неоправданно резкий отзыв о них.

   Показали  стихи Александра и Бугаеву. Он пришёл в восторг. И с тех пор все присылаемые Блоком стихи Борис переписывал и распространял в университете, где учился, и среди литераторов, которых знал. В Петербург шли похвальные отзывы.
  И хоть к 1901 году  ещё ни одно стихотворение Александра не было опубликовано в печати, он окончательно убедился, что поэзия – дело всей его жизни. В том же году новый учебный курс он начал на другом факультете – историко-филологическом, на славянском отделении.

   Возможно, в  характеристиках людей, знавших Бориса Бугаева, есть доля предвзятости. Не всем нравится, если знакомый кривляется, катается по полу, не даёт рта раскрыть, поскольку упивается своим красноречием. Он был хорошим поэтом, критиком…
   Но, в то же время, Бугаев - из породы прилипал, вампиров. У таких хорошо на душе, если  другим плохо. Он сам был из несчастливых людей, и других делал несчастными.
  К сожалению, литературный талант – вовсе не гарант нравственности и порядочности субьекта. 
  Вот такого человека и послала судьба в друзья Александру Блоку.

                В МОСКВУ, В МОСКВУ…

     Александр и Люба поженились. В Шахматове они поселились в пристройке, которую вместе привели в порядок. Блок был мастером на все руки. Он мог работать с  топором, косой, пилой, лопатой. Одна из его присказок: что печку сложить, что стихи написать – работа такая же.
    Он трудится, не покладая рук, и на литературной ниве. Меняется тема его стихов, появляются «Фабрика», «Из газет»…Он, и до того тесно не примыкавший к символистам, совсем от них отходит. Читает произведения реалистов – Пушкина, Лермонтова, Брюсова, Достоевского…

   Вскоре после свадьбы, а именно в январе 1904 года, молодожёны поехали в Москву. Сергей Соловьёв поселил их в пустующем доме своих родственников – на Спиридоновке, недалеко от храма Большое Вознесенье, где венчались Александр Пушкин и Наталья Гончарова.
   Две последующие недели были заполнены до отказа. Кстати, Блок хорошо знал Москву,  раньше не раз там бывал; хороший ходок, он исколесил её вдоль и поперёк, как и Петербург.

   В первый же день Блок встретился с Бугаевым.
   Борис жаждал познакомиться с поэтом, написавшим стихи, от которого он сам и его друзья «сходили с ума»:
    У забытых могил пробивалась трава.
    Мы забыли вчера…И забыли слова…
           И настала кругом тишина…

   Этой смертью отшедших, сгоревших дотла,
   Разве Ты не жива? Разве ты не светла?
             Разве сердце Твоё – не весна?..   и т.д.

   Почему-то Бугаев представлял себе этого поэта-петербуржца «человеком малорослым и тщедушным, с постным лицом послушника и зачёсанными назад небогатыми волосами. А перед ним стоял статный и широкоплечий, с военной выправкой, кудрявый здоровяк, с равномерно обветренным, без вспышки румянца, но как бы загорелым лицом, напоминающий доброго молодца русских сказок…».
  И одежда, и манеры у доброго молодца были безукоризненны.
   Ещё больше его поразила Люба: юная, строгая, нарядная – в меховой шапочке и с большой муфтой.

   Возможно, именно тогда Бугаева впервые ужалила зависть к Блоку. В своём воображении он создал совсем другой  его образ. «Его Блок» в стихах был «безрадостным и тёмным иноком», «изнурённым и премудрым».
    Нужен был такой образ поэта, который бы у всех вызывал жалость, а Бугаев бы его жалел. А Блок «не оправдал его доверия».  Облик реального Блока застал московского символиста  врасплох и, как писал он  впоследствии, «что-то подобное разочарованию подымалось».
   Завистливые люди способны на разные подлости.

    Соловьёв и Бугаев  собрали на встречу с Блоком весь литературный бомонд; значительная часть его была представлена символистами. Стихи читали Блок, Брюсов, Бальмонт, Бугаев и другие.
   Не была обделена вниманием и Люба, в неё мгновенно влюблялись. Она охотно включалась в различные шуточные розыгрыши.
   После встречи  Константин Бальмонт, лидер новейшей поэзии, по описанию Владимира Орлова, «не пропускавший ни одной юбки», написал такое стихотворение:
   Я сидел с тобою рядом.
   Ты была вся в белом.
   Я тебя касался взглядом –
   Жадным, но несмелым…

   Тогда ещё никто  из посторонних не знал о семейных проблемах четы Блоков. Вполне возможно, что не ставшая к тому времени по-настоящему женой, девушка хотела, чтобы её касались не только взглядом.

   В Москве молодые литераторы не только читали и обсуждали стихи. Они гуляли по морозной Москве, делали визиты, ходили в театры,  устраивали шумные обеды с пивом и сардинками.
   Блоку  тогда наговорили много хорошего о его творчестве. Он  познакомился с более активным, чем в Петербурге, литературным миром.
   Однако он вёл себя так же, как и в Петербурге: говорил мало, только иногда бросал  короткие реплики, больше слушал.
   Какое странное несовпадение! Сексологи утверждают, что малоразговорчивые мужчины, молчуны очень сексуальны. По Блоку этого не было видно, если только он не удовлетворял свои сексуальные потребности в упомянутых борделях.

   Поэт устал от разговоров с мистическим уклоном. Сергей и Борис, решив, что Блок – «свой»,  быстро возвели  его в ранг адепта символизма. А Блок и до этого говорил, что он не мистик.
  Нервный, постоянно вибрирующий, суетливый, многословный Бугаев ещё в первую их встречу почувствовал, что они разные. Нечто подобное испытал и Блок, написавший матери: «Бугаев совсем не такой».

   Если бы Блок  тогда в Москве  в 1904 году чётко сказал  своему кузену и новому другу, что не разделяет их взгляды на воображаемый мир, куда они стремились, чтобы уйти от грубой действительности; что ему чужды демонизм, декадентство и программа  образованного Бугаевым и Соловьёвым кружка «аргонавтов», наверное, их пути бы разошлись, и не случилось бы то, что случилось.
   Сказал бы «нет» и ушёл, не оглядываясь. А потом время бы показало, кто был прав, а кто заблуждался.
   Но Блок не объяснился. При всём при том, можно сказать, что поэт был нерешительным человеком, а потому «наживал» себе проблемы. Или это называется «боюсь огорчить».
  Так было с Любой, так случилось с друзьями-символистами,  так потом произошло и с большевиками.
   Сразу не сказал «нет», жди тяжёлых последствий.

                А ОН  НА  ТРОН  НЕ ХОТЕЛ

    Сергей Соловьёв на правах родственника часто бывал в Шахматове. В начале июля 1904 года он гостил у Блоков вместе с  Бугаевым и ещё одним «аргонавтом» - Алексеем Петровским, химиком, богословом, несколько «не от мира сего».
  Возможно, они приехали неожиданно, так как при их появлении Александра Андреевна и Мария Андреевна растерялись. Тоненькая, моложавая мать Александра  показалась Бугаеву «затрепетавшей птичкой». Его поразили также некая семейная прочность,  уют и чистота в доме. Ничего подобного у него не было, ведь символисты выше быта.

   Собрались ещё родственники. Разговоры вели о том, о сём – ждали Любу и Александра. Вышли в поле и тут их увидели – супруги возвращались с прогулки.
   Бугаев оцепенел, увидев Блока, ещё более не совпадавшего с тем образом, который придумал.
   Из книги «Гамаюн»:
   «Она – рослая, розовощёкая, уже не тонная (соблюдающая во всём изысканный тон, манеры – Л.П.) петербуржанка, а молодая «ядрёная баба», кровь с молоком, в сарафане и в платочке по самые брови. Он – широкоплечий, с погрубевшим, обветренным лицом, без шапки, в просторной белой рубахе, расшитой по подолу тёмно красными лебедями, и в смазных сапогах.
   Здесь, в деревне, Белого ещё более поразило несоответствие облика Блока с тем серафическим образом, что создало его воображение. Не «Фет», поющий о соловьях и розах, но хозяйственный «Шеншин», здоровяк с фламандским вкусом к жизни – таким предстал ему герольд Вечной Женственности среди шахматовских полей».

   В патриархальной семье Блока  такие гости не могли найти себе единомышленников. Мать и тётя  ёжились от иносказаний «аргонавтов», от обилия мистических слов и примеров. Только и слышалось: Антихрист, тайный голос, апокалипсический Зверь, духовное возрождение…
   Соловьёв и Бугаев ни на минуту не оставляли в покое Любу. Они переглядывались, перемигивались, наблюдая за молодой хозяйкой, комментировали её слова. Люба им подыгрывала, но на остальных экзальтация,  наигранное поведение и бестактность гостей производили тягостное впечатление.

   Александр вёл себя сдержанно и помалкивал, но было видно, что он раздражён и не чает, когда гости уедут. Конечно, он чувствовал сеть, в которую пытаются запутать его друзья- символисты. Он даже пошёл погулять с Бугаевым в поле, и там пытался объяснить, что он против мистики и в поэзии, и в реальной жизни, что он  в творчестве уходит от отвлечённого к конкретному.
  Не тут-то было! Блок  не знал, что неврастеники просто так (без увечья) не отпускают тех, кого возвели для себя в идолы.
   Кто знает, может, именно в тот первый визит в Шахматово у Бугаева созрел дьявольский план: как-то «насолить» более успешному во всех сферах жизни «брату». Да, они побратались. Также братались Александр Герцен и Николай Огарёв, что не помешало первому соблазнить (может, она его соблазнила, но он-то не сопротивлялся) жену второго.

   А завидовать было чему. В конце октября 1904 года в издательстве «Гриф» (владелец Сергей Соколов-Кречетов сам нашёл поэта) вышел сборник стихов Блока с прежним названием «Стихи о Прекрасной Даме». В книгу вошло восемьдесят восемь стихотворений. А  написал Блок  их тогда уже более семисот.
  Пока «брат» Бугаев исходил словами в разных компаниях, его  петербургский «брат» трудился.

   29 октября 1904 года Александр написал отцу в Варшаву:
   «Сегодня получил, наконец, свой первый сборник, который посылаю Вам. Пока не раскаиваюсь в его выходе, тем более  что «Гриф» приложил к нему большое старание  и, по-моему, вкус. Мне хотелось «благородной скромности», потому я старался избегать посвящений «знаменитостям», если не считать учителя -  Вал. Брюсова и нежного близкого друга – Андрея Белого…».
   Прочитав стихотворения сына, именно тогда Александр Львович усмотрел в них «рекламу и эротизм». Но сыном своим отец гордился.

   Следующая встреча состоялась 9 января 1905 года. Бугаев умудрился приехать в Петербург в тот день, когда была расстреляна мирная демонстрация рабочих, возглавляемая священником Георгием Гапоном. Жители города направлялись к Зимнему дворцу, к царю – «искать правды и защиты».
   Блоки жили всё в  тех же Гренадёрских казармах, в квартире № 13. В семье была тревожная обстановка, переживали за Франца Феликсовича, супруга Александры Андреевны, который ушёл исполнять свой служебный долг.

   Но внешне, как отметил Бугаев,  побоище 9 января никак не отразилось на заведённом  в доме порядке.  Всё также блестели натёртые полы, в больших кадках стояли ухоженные  растения, уют создавали старинная мебель, рояль, большая библиотека.
   Блок, полный мужской красоты,  был в просторной чёрной блузе с широким белым воротником. Фасон этого одеяния был придуман Любой; потом  блуза стала модной у писателей. А от златоволосой Любы Бугаев не мог отвести глаза. На ней был зеленовато-розовый наряд, как из какой-то театральной роли.
   Политика, как таковая, не интересовала Блока. Но то «Кровавое воскресенье» не могло оставить его равнодушным. Через несколько дней он написал стихотворение:

   Шли на приступ. Прямо в грудь
   Штык наточенный направлен.
   Кто-то крикнул: «Будь прославлен!»
   Кто-то шепчет: «Не забудь!»…и т.д.

   Бугаев, пока они не виделись,  накопил много разных вопросов к «брату», потому и приехал к Блоку. Но в тот день поговорить они не смогли. Бугаев уехал к Мережковским. До отъезда 4 февраля он каждый день бывал у Блоков. Конечно, пили чай, кто-нибудь играл на рояле.
  Но чаще Александр уводил  «нежного близкого друга» в город и они подолгу бродили по окраинам Петербурга, где жил в основном рабочий люд. Бугаев безостановочно  говорил, а Блок  курил и больше молчал.

   Нет, полного понимания между ними не было. И быть не могло. Вполне возможно, что Бугаев разделял мнение Мережковских о Блоке: «беспочвенный  субъективист», «косноязычный мистик», «безответственный декадент, не способный подняться до понимания их «общественных» запросов». И, наверное, передавал эти слова Блоку. Бугаев относился к людям,  у которых слова не задерживаются. Суды-пересуды – это его стихия.
   Блока чужое мнение о нём самом не волновало, потому что он жил в своём мире.

   Но отцепиться от Бугаева было не так-то просто. Тем более  что и Блок давал ему повод для продолжения знакомства. Например, проводив Бориса 4 февраля, он тут же написал ему следующее:
   «Нет почти людей, с которыми легко. Подумал о Мережковских – и не захотелось идти к ним… Ты незаменимый и любимый. Обнимаю Тебя крепко, Боря. Мы близки».
   Что это было? Крик о душевном одиночестве? Жалость к неприкаянному собрату по перу?   
   
                УБЁГ, А ЗАПИСКУ ОСТАВИЛ

    В июне 1905 года Сергей Соловьёв и Борис Бугаев вновь приехали в Шахматово. Просто погостить? Нет! Кузен всё тянул Александра в мир символизма и мистики, «требовал исполнения долга». Блоку по-прежнему предлагали трон царя символистов, а поэт не хотел его занимать. А потому Соловьёв в тот приезд обзывал кузена «ренегатом», «падшим рыцарем».
   И вообще, эта встреча была тягостной и полна сюрпризов. Возможно, тому способствовала гроза. Воздух был наполнен электричеством.

   Бугаев приехал в широкой, прозрачной блузе с огромным чёрным крестом на груди. Крест подарила Бугаеву Гиппиус и потребовала никогда его не снимать. Но через какое-то время он, в сердцах, сорвёт крест и бросит.
   В Москве у «нежного близкого друга» случилось много разных историй, в которые он был мастак  попадать, а  потому он пребывал в нервной вибрации.
   Соловьёв вёл себя бестактно. Он умудрился втянуть в ссору тётю - Александру Андреевну, нервная система которой к тому времени была совсем расшатана.
   А тут ещё Блок подлил масла в огонь – прочитал стихи, которые объединены названием «Пузыри земли». Гости были в шоке, услышав «Болотного попика»:
   
     На весенней проталинке
     За вечерней молитвою – маленький
     Попик болотный виднеется… и т.д.

   В этом цикле ещё такие стихотворения: «Болотные чертенятки», «Старушка и чертенята» и другие.
   А когда Бугаев начал читать свою большую мистическую поэму «Дитя-Солнце», Соловьёв ушёл из усадьбы. Почти сутки  о нём ничего не знали. Хозяева  перепугались, потому что в окрестностях Шахматова были болота.
  Всю ночь никто не спал. Утром Блок  ускакал на наспех оседланной лошади в соседние имения с надеждой, что-нибудь узнать о кузене. А Бугаев помчался в Тараканово, где была ярмарка; там он расспрашивал о «лохматом, сутулом студенте без шапки, в русских сапогах».

   К вечеру Соловьёв вернулся, сделав вид, что ничего не произошло. Оказалось, что «тайный голос» водил его, водил и, наконец, привёл в Боблово, где он и пребывал. Изнервничавшаяся Александра Андреевна  высказала племяннику всё, что она о нём думает. А Бугаев вдруг заявил матери Блока, что, если бы она была мужчиной, он бы вызвал её на дуэль – за оскорбление друга.

     Так ситуация накалилась до предела.  Бугаев, что называется, хлопнул дверью и уехал. Хозяева его не удерживали. А Сергей оставался в Шахматове ещё два дня.
   Но это была ещё не вся гроза. Уезжая, Бугаев оставил записку для Любови Дмитриевны; передал её Соловьёв. В записке было признание в любви. Молодая женщина, смеясь, рассказала об этом  Александре Андреевне. Узнал об этом и Блок. То ли сама жена сказала, то ли мать.

   Странно вели себя Соловьёв и Бугаев, давно не мальчики. Странность их поведения в том, что это были  дворяне, образованные люди, отпрыски  отцов-учёных. Они росли в атмосфере, наполненной разговорами о науке, литературе, изобразительном искусстве, музыке и театре, а также – о религии, нравственности. Как их отцы и матери, они знали иностранные языке, путешествовали по миру.
   И при всём этом, они бесцеремонно лезли  своими «грязными руками» в жизнь и души других людей.
   Сергей Соловьёв позже станет священником.

   Три последующих года длилась эта тяжёлая драма. Бугаев засыпал Любу, Александра и даже Александру Андреевну письмами. Смысл писем  был такой: я влюбился, а потому требую от всех вас  быть на моей стороне. Блока он по-прежнему уверял в горячей дружбе.
   А Люба, читая витиеватые любовные послания, начала расцветать. Она, не получающая от мужа того, что ей положено было, как жене, почувствовала желание любить по-настоящему. В первое время она не думала о том, что Бугаев – не тот мужчина, который может её сделать счастливой.
   Она писала ему, ничего не обещая, но и не отталкивая.

   А что же муж-Блок? Пока - ничего! Он по-прежнему отправлял свои новые стихи Бугаеву, как другу и критику. И здесь проявлялась двуличность  Бугаева. Даже если он хвалил какие-то стихи друга-брата, то, как принято в пьесах, -  в сторону -  говорил о них совершенно другое. 
Он никак не мог остановиться и  продолжал обвинять Блока во всех грехах, какие только  могла нафантазировать его нервическая душа.
   Теперь уже к зависти прибавилась ревность. Он, во что бы то ни стало, хотел увести жену Блока. Возможно, Бугаев и влюбился в молодую эмансипированную женщину. Но всех поражала его беспардонность.

   Вёл он себя, как ребёнок, который, увидев игрушку, начинает требовать: «Хочу!». Он будет кричать, биться в истерике до тех пор, пока не получит игрушку.
   Не все дети такие. Но не все и мужчины такие, как Бугаев. Увидев Любу Менделееву, тогда уже – Блок, он захотел её то ли в  любовницы, то ли в жёны.   
   Не будучи в  отношениях с женщинами (кое-кто из его современников поговаривал, что Бугаев боялся женщин)  таким же «талантливым», как Джованни Джакомо Казанова, Бугаев сумел смутить Любу, внушить ей, что он  герой-любовник, Дон-Жуан. Молодая женщина кокетничала с ним, отвечала на его письма, в которых, кстати, защищала Сашуру от лжи, содержащейся в посланиях Бугаева Блоку.

   Нередко в  своих письмах  Бугаев пишет такое, что пугает всю семью Блоков. «Всюду ему мерещится кровь и какой-то «алый гроб», и он умоляет Любу «спасти Россию и его».
   Люба всё ещё не с ним, а Блок молчит. Тогда  символист-москвич пишет Любови Дмитриевне, что порывает с нею навсегда. Но в таких выражениях, что в семье Блока решили, что Бугаев собирается покончить жизнь самоубийством. У Александры Андреевны случился сердечный припадок, Блок был в отчаяньи. И только  трезво смотрящая на жизнь Люба сохраняла спокойствие.

   Нет, Бугаев не покушался на свою жизнь. Ни тогда, ни после. Как Сент-Бёв, искушающий Адель - жену Виктора Гюго, так и Бугаев, искушавший  Любовь – жену Александра Блока, они рассказывали о своих «победах», когда этих побед ещё не было.
  Зачем они это делали? Скорее всего, потому что их жизнь была скудной на события, а в творчестве был застой.
 
   Распространялась волна сплетен. Бугаев рассказал о своей «победе» в салоне Мережковских; Гиппиус хотела подробностей.
   Можно было  пресечь пересуды? Конечно, можно. Виктор Гюго, первое время был сторонним наблюдателем, как и Александр Блок, но потом  решительно и надолго (пока все события не перемолола прекрасная «мясорубка» - время) порвал все отношения с критиком-другом Сент-Бёвом.
   А что Блок? Сказал хоть однажды Бугаеву: «Уходи и чтобы я тебя больше в своём доме не видел!»? Нет!
   А что Бугаев? А он прекрасно знал, что на таких деликатных людях, как Блок, можно воду возить.

                И УЖЕ ВЫНУТЫ ШПИЛЬКИ…

   Всё-таки расстояния мешали Бугаеву. И вот 1 декабря 1905 года он «прилетает» непрошенный в Петербург. Делает вид, что Любовь его уже не интересует, а приехал он исключительно ради одного – повидаться с другом-братом. Остановился  в гостинице и сразу же отправил записку Блоку. Надо видеть это послание!
   «Хочу просто обнять и зацеловать Тебя, - писал он Блоку. – Люблю тебя, милый».
   Иуда тоже целовал Иисуса Христа. Потом предал.

   Несколько раз они встречались в ресторане, вроде бы, объяснились. Слова Блока: «Боря, я устранился» Бугаев понял как: путь открыт. В тот раз с Любой Бугаев не виделся.
   Зачем приезжал, не понятно. Но уехал в Москву ещё более взъерошенный и взвинченный. Блок прочитал ему черновой вариант большого стихотворения «Ночная Фиалка» (кстати, мне этот стих-сон очень нравится; в нём чувствуется музыкальный ритм; читать его можно под мажорную мелодию скрипки – Л.П.). Под стихотворением даты: 18 ноября 1905 – 6 мая 1906.

   Сюжет рассказан от первого лица. Суть начала: из города вышли два друга. Друг-спутник всё молчал, смотрел по сторонам. Что видел?
   
   Также не были чужды ему
   Девицы, смотревшие в окна
   Сквозь жёлтые бархатцы…
   Но всё посерело, померкло,
   И зренье у спутника – также,
   И, верно, другие желанья
   Его одолели,
   Когда он исчез за углом,
   Нахлобучив картуз,
   И оставил меня одного
   (Чем я бы несказанно доволен,
   Ибо что же приятней на свете,
   Чем утрата лучших друзей?).

   Можно предположить, как был зол Бугаев.  Он, Бугаев, переживает такую драму, а этот Блок не сочувствует, не впадает в депрессию, а сочиняет! И на  что он намекает  строчками о радости при  утрате лучших друзей?
   Бугаева  и других «аргонавтов» позже ждал ещё один сюрприз.  У Блока есть  короткие стихотворения  «Балаган» и  «Балаганчик». А затем он написал под таким же названием в стихах пьесу (1906 г.). Её герои: Пьеро – Арлекин – Коломбина, то есть Блок – Бугаев – Менделеева-Блок.
   «Балаганчик» был воспринят Белым и его друзьями не только как измена и кощунство, но и как личное оскорбление».
   Эра братания закончилась.

   В середине февраля 1906 года Бугаев вскоре снова приезжает в Петербург. Даже как бы переезжает – насовсем или надолго. «Соловьёвцы» устроили ему прощальную вечеринку.
  Остановился  в гостинице.  Любови Дмитриевне  сразу же был отправлен большой куст цветущей гортензии.
   Почему-то он думал, что Блок встретит его с распростёртыми объятиями. Этого не случилось. Бугаев обиделся: «Не так меня встретили, не на это я бросил Москву».
   Да, действительно, мышление, как у Арлекина – героя «Балаганчика».

   «Брошена на произвол всякого, кто стал бы за мной упорно ухаживать», - такая  была  ситуация у Любы в начале 1906 года. Не жена и не вдова.
   Так что время для  соблазнения было  самое подходящее.
    Она приняла  ухаживания Бугаева. Они были ещё очень молоды. Люба сразу же похорошела, следила за своей внешностью и нарядами.
    А искуситель выглядел так:
   «Да и Андрей Белый был в ту пору хоть куда. Франтоватый, в картинной, широко разлетавшейся николаевской шинели с отцовского плеча, тонкий и стремительный, с печатью избранничества на челе, он смахивал на лицеиста минувших времён.
   Совершенно синие фарфоровые глаза сияли – про эти глаза говорили, что об них можно зажигать папиросу».

    Чета Блоков в то время ещё жила в Гренадёрских казармах. Пряча улыбку, денщики полковника Кублицкого каждое утро вносили корзины цветов – для молодой барыни.
   Бугаев и Люба гуляли по Петербургу, подолгу стояли перед картинами в Эрмитаже, с моста любовались закатом…К обеду приходили весёлые и довольные собой. Не стесняясь окружающих, обменивались нежными улыбками.
   Каждый вечер Бугаев приходил в квартиру № 13. Наигрывал на рояле какой-нибудь романс, многозначительно поглядывая на Любу.

    Да, Бугаев вёл себя неприлично. Но и Любовь Дмитриевна вела себя, ему под стать. Она крутила роман на глазах  не только мужа, но и его семьи. А  могла бы со своим эксцентричным ухажёром уехать в Боблово – имение родителей; переселиться к нему в гостиницу или снять апартаменты.
   Что это было? Мстила мужу? Или было некое затмение?
   А что же Блок? Когда приходил Бугаев,  Александра Андреевна и Мария Андреевна, как мышки, прятались; Блок уединялся в своём кабинете, а чаще – уходил и бродил. Надо сказать, что поэт начал пить, чего он никогда не отрицал. Так что его можно было встретить и в кабаках.

    Создавалось впечатление, что Блок специально оставлял жену с Бугаевым наедине. Возвращаются  из театра. Александр с матерью в одних санях, а  Люба и Борис – в других. Целуются жарко, клянутся друг другу в верности и любви.
   Борис предлагает Любе отправиться в долгое путешествие по миру. Отец оставил ему имение. Он готов его продать. Можно  получить почти тридцать тысяч. На эти деньги они объехали бы всю Европу и прочие страны, и ещё бы остались деньги.
   Она колебалась. Но потом всё же сказала: «Да, люблю. Да, уедем».

    Но  всё же её что-то смущало, настораживало в их отношениях. Она колебалась, то приближала к себе Бугаева, то отталкивала.
   Были ли они любовниками?  История  умалчивает.
   Как-то она поехала к нему в гостиницу. Жаркие поцелуи, возможно, шампанское… Она быстро вынимает из своих золотых волос многочисленные гребни и шпильки. Бугаев  в этот интимный момент то ли что-то сказал, то ли сделал.  Люба  собирает волосы в причёску и стремглав  убегает.

   Блок впоследствии жалел, что отстранился, не вмешался, не поговорил с женой. В период романа Любы и Бориса, Блок обвинял (про себя) во всём Бугаева, а позже – только себя. Были ли разговоры о разводе? Вроде, были намёки. Больше всего этого хотел Бугаев. Но они не развелись.

   Влюблённые решили поехать в Италию. Бугаев уезжает в Москву, так  как нужны деньги.
   К Любе пачками приходят письма. Она в большом сомнении. Один из новых друзей Блока – Евгений Иванов - записал её исповедь 11 марта 1906 года:
   «Я Борю люблю и Сашу люблю, что мне делать, что мне делать? Если уйти с Б.Н., что станет делать Саша…Б.Н. я нужнее. Он без меня погибнуть может. С Б.Н. мы одно и то же думаем: наши души – это две половинки, которые могут быть сложены. А с Сашей вот уже сколько времени идти вместе не могу… Я не могу понять стихи, не могу многое понять, о чём он говорит, мне это чуждо. Я любила Сашу всегда с некоторым страхом…».
   Б.Н. – Борис Николаевич Бугаев.

   А через три дня тому же Евгению Иванову Любовь сказала, что окончательно решила: с Бугаевым она  отношения разрывает  и остаётся с Сашей. И отправила письмо в Москву. Бугаев чуть ли не рыдает, жалуется всем знакомым и незнакомым на коварность Любы.
   Он здорово уязвлён, что его (Его!) отвергли. Отправляет многостраничные (до ста страниц) письма Блоку, Любе, Александре Андреевне. Цель: вернуть Любу.
   Биографы, просматривая архив Блока, находили в нём много нераспечатанных писем Бугаева. Блок и сам писал так, что у читающего многие его послания к разным людям, в голове могли «шарики за ролики зайти». Как это ни странно, но Борис Николаевич искал сочувствия  у Александра Александровича –  у обманутого им мужа.

   Вот одно из тогдашних  писем Бугаева (апрель 1906 г.) к Блоку:
   «Ты знаешь моё отношение к Любе: что оно всё пронизано несказанным. Что Люба для меня самая близкая из всех людей, сестра и друг. Что она понимает меня, что я  в ней узнаю самого себя, преображённый и цельный… Она мне нужна духом для того, чтобы я мог выбраться из тех пропастей, в которых – гибель. Я всегда борюсь с химерами, но химеры обступили меня… Люба нужна мне для путей несказанных, для полётов там, где «всё новое»…
   Саша, если Ты веришь в меня, если Ты знаешь, что я могу быть благороден, Тебе мне нечего объяснять, что бы Ты ни думал обо мне, дурно и пошло. Ты – не такой».

   И так далее и тому подобное. Длиннющее письмо. Слово «несказанный» с ударением на второе «а», повторяется много раз в разных вариантах.
   У Бугаева  время съедают письма в Петербург. Но и стихи он пишет. Например, такие:

    В чёрном лежу сюртуке
    С жёлтым –
    С жёлтым
    Лицом;
    Образок в костяной руке.
    Дилинь бим-бом!
    Нашёл в гробу
    Свою судьбу.
     ………….
    Мне приятно.
    На жёлтом лице моём выпали
    Пятна.

   Дальше было много  встреч для объяснений: Блок - Бугаев, Блок – Бугаев – Люба; в Петербурге и в Москве. Бугаев их терзает. Блок  терпеливо относится к  бывшему другу, потому что он его жалеет, как «больного».
  А  ещё Александр Александрович очень спокоен, о чём как-то и пишет Б.Н. Почему спокоен? Он знает, что жена останется с ним. Наверное, поэт был хорошим психологом.

   Уже обо всём договорились, как бы примирились; Любовь Дмитриевна потребовала «угомониться». Но Б.Н. уверен, что Люба его любит. И снова летит к Блоку письмо:
   «Саша, милый, я готов на позор и унижение; я смирился духом: бичуйте меня, гоните меня, бегите от меня, а я буду везде и всегда с вами и буду всё, всё, всё переносить. Планы один ужасней другого прошли передо мной, я увидел сегодня, что не могу рассудком, холодно переступить: я всех вас люблю.
   Мне остаётся позор: унижение моё безгранично, терпение моё не имеет пределов. Я всё вынесу; я буду только с вами, с вами. Я – орудие ваших пыток: пытайте и не бойтесь меня; я – собака ваша всегда, всю жизнь.
   До 22-го в Дедове. Потом в Москве, с сентября там, где вы, и на все унижения готовый. Отказываюсь от всех взглядов, мыслей, чувств, кроме одного: беспредельной любви к Любе. Твой несчастный и любящий Тебя Боря. P.S. Скажи Любе, что мы можем, можем, можем быть сестрой и братом. Скоро увидимся».
   В этом и других письмах Б.Н.  много выделенных как-то слов, а в книге они курсивом.

   Б.Н. удивляется, что Блок его не понимает и пишет: «Право я удивляюсь, что ты меня не понимаешь. Ведь понять меня вовсе нетрудно: для этого нужно только быть человеком» (быть человеком – курсив).      
   
   Издана переписка Блока и Бугаева. Книги этой у меня нет. О содержании их посланий можно судить по опубликованным письмам Блока и Любови Дмитриевны. Многие письма, получаемые от разных адресатов, они пересылали друг другу.
  Бугаев не оставил в покое Блока и позже, когда трио распалось и каждый пошёл своей дорогой. Б.Н. следил за творчеством петербуржского поэта и никогда не упускал возможности покритиковать его, обвиняя то в штрейкбрехерстве, то в том, что на Блоке лежит вина в расколе среди символистов…

   В середине июля 1907 года в журнале «Золотое руно» была опубликована статья Блока (поэт был и хорошим публицистом) «О реалистах». Если коротко: Блок заступился за Максима Горького, которого  в том время в прессе, как только не обзывали. Например,  Д.Мережковский назвал свою статью о нём «Грядущий хам».
   Мнение Блока: «Неисповедимо, по роковой силе своего таланта, по крови, по благородству стремлений… и по масштабу своей душевной муки, Горький – русский писатель» (последние два слова – курсив).
   Кстати, Горький как-то высказался о поэте крайне неприлично, как  о «жадном к славе мальчике с душою без штанов и без сердца». «Душа без штанов» - чем не символизм! Ай да, «буревестник»!
   Но это уже другая тема.

   Прочитав статью «О реалистах», Бугаев взбеленился и отправил Блоку  следующее письмо:
   «Милостивый государь Александр Александрович.
Спешу Вас известить об одной приятной для нас обоих вести. Отношения наши обрываются навсегда. Мне было трудно поставить крест на Вашем внутреннем облике, ибо я имею обыкновение сериозно относиться к внутренней связи в той или иной личностью, раз эта личность называет себя моим другом.
   Потому-то я и очень мучался, хотел Вас привлекать к ответу за многие Ваши поступки (что было бы неприятно и для меня и для Вас). Я издали продолжал за Вами следить. Наконец, когда Ваше «прошение», pardon, статья о реалистах появилась в «Руне», где Вы беззастенчиво писали о том, чего не думали, мне всё стало ясно. Объяснение с Вами оказалось излишним. Теперь мне легко и спокойно.
   Спешу Вас уведомить, что, если бы нам суждено когда-нибудь встретиться (чего не дай бог) и Вы первый подадите мне руку, я с Вами поздороваюсь. Если же Вы постараетесь сделать вид, что мы незнакомы, или уклониться от встречи со мной, это будет мне тем приятнее.
                Примите и прочее. Борис Бугаев».

   Просто детский сад!
   Мало того,  Б.Н. не оставлял в покое Блока и спустя почти четверть века, когда вздумал написать мемуары, а  поэт давно уже лежал в могиле.

   Кто-то из знавших Бугаева близко, назвал его существом, которое обменяло корни на крылья.
   Нельзя заходить в чужой дом, садиться фертом у горящего очага и греться, оттеснив локтями хозяев. Надо разжечь свой очаг!

 Закрывайте форточки – чтобы  вдруг не залетел некто, подобный Бугаеву. 
   
  Не знаю, как закончил свои дни Борис Бугаев (1880-1934). Он пережил Блока на 13 лет. В Москве на  Старом Арбате есть музей  писателя Андрея Белого. Это здание имеет один двор с домом (музей также), в котором провели несколько счастливых лет молодожёны - Александр Пушкин и Наталья Гончарова-Пушкина.

   Если верить, что дух ушедших в мир иной людей витает там, где они жили, то, как же повезло Бугаеву! Витая, встречать дух гениального поэта!  Пусть бы это досталось Блоку.
  Это было бы более справедливо, хотя бы потому, что эти – Пушкин и Блок -  мало прожившие сочинители, много потрудились при жизни.
   Говорят, что хорошие люди и Богу нужны.   

                У НЕГО РОМАНЫ, У НЕЁ – БЕРЕМЕННОСТЬ
          
   Почему Люба не бросила мужа и не ушла к Борису? Предполагаю, что она подумала: «От одного мистика к другому? Зачем? От одного стихотворца к другому? Зачем?». Не известно, какой потенциал был у Бугаева, как у сексуального партнёра.  Очень может быть, что Люба уже знала о его потенциале, и он её не устраивал.
    Пусть она и не понимала стихи Блока, но с ним было стабильнее. Он становился известным литератором. Возможно, хоть в какой-то  мере это ей льстило.
   Но… Это была несчастная пара.
   Потом у него были романы, и  женщинам, в которых  влюблялся, он посвящал стихи: цикл «Снежная маска» - актрисе Наталье Волоховой; цикл «Кармен» - певице Любови Дельмас и т.д.
   «Ямбы» Блок посвятил  Ангелине Александровне Блок - сводной сестре, дочери его отца от второго брака. Кстати брат к ней нежно относился.

   А Любовь Дмитриевна стала кочевой актрисой. Говорили, что актриса из неё никакая. Но ей хотелось играть,  и это было её право, её выбор. У неё было много любовников, как говорят, она «сорвалась с цепи».
 Случилась даже беременность. Блок заранее признал этого ребёнка. Родился мальчик, назвали его Дмитрием, в честь деда – Дмитрия Ивановича Менделеева. Но спустя несколько дней ребёнок умер.

   И все годы (до 1917 г.) Александр и Люба переписывались. Очень интересная переписка!
  Он её всё время звал домой. Она приезжала, вскоре они начинали скучать вдвоём. И так длилось долго. А потом, как это часто бывает, они, повидав в жизни много всего разного, наконец-то, стали жизнь вместе, как супруги-друзья. Она  была рядом, когда он болел, а  потом - и похоронила.
 
                ЛЕЧИТЬСЯ НЕ ХОТЕЛ

   Александр Блок умер 7 августа 1921 года. Успел увидеть, что такое государственный переворот в 1917 году. Невыносимо читать, как его, поэта,  принуждали дежурить у ворот, о продовольственных карточках, как нищал народ, как всё вокруг  запустевало и разрушалось, как изменялись отношения между людьми…
   Его любимое Шахматово в 1917 г. сначала разграбили, а потом сожгли. А в эту усадьбу он вложил  много труда. Его отец с 1879 г. и до конца своих дней был  преподавателем государственного права в Варшавском университете. В семье Бекетовых говорил о его скупости, чудачествах. А этот «чудак» экономил и завещал приличную сумму денег сыну (Блок поделился наследством со сводной сестрой). На эти деньги поэт выкупил у совладельцев имение  и полностью его перестроил.

  Хозяевами жизни становились те, у кого в руках была винтовка или наган. О чём и написал Блок в поэме «Двенадцать» (1918 г.). Он не дописал поэму. Большевики приняли её, как гимн революции, а на самом деле – это рассказ стихами о бандитах; это скетч. Поэт не любил о ней говорить.
   «Двенадцать» - небольшое произведение. В ней: горечь, боль и непролитые слёзы  поэта.

   Петербуржцы голодали. У Блока от недостатка еды развилась цинга.
  Перед смертью, как вспоминал С.Алянский, врач выписал Блоку рецепт не на лекарство, а на продукты: сахар, белую муку, рис, лимон. На рецепте надо было поставить несколько подписей, без них в магазине «не отоваривали». 
  С.Алянский потратил два дня на беготню по конторам. В конце концов, что-то купил на рынке. Но больному поэту уже ничего не надо было. В Интернете я прочитала, что  Блок от боли кричал так, что слышно было на улице. Последние годы он жаловался на боли в ногах. Поэт курил, а у курильщиков случается специфическое заболевание кровеносных сосудов; ноги действительно сильно болят.
  Ещё у Блока были боли в сердце и одышка, последние месяцы он уже лежал.
 
  Причины смерти Блока я не знаю. Предполагаю, что у него могла быть онкология. Все, кто  был на похоронах, отмечали: то, что лежало в гробу -  не было Блоком; так изменилось лицо. А ведь был ему  неполный  41 год.
   Можно сказать, что судьба пощадила его. Не известно, что сделали бы с ним большевики, затем – коммунисты.  В 1921 году был расстрелян Николай Гумилёв,  арестовали и погубили где-то во время пересылки в лагерь Осипа Мандельштама, замучен в тюрьме  Всеволод Мейерхольд (с его труппой ездила на гастроли Любовь Дмитриевна; в 1906 г. он поставил «Балаганчик» А.Блока)…
  Этот кровавый список очень длинный.

   В книгах о поэте можно найти мнение, что лечиться Блок не хотел. Вроде бы, жена и друзья уговаривали его ехать за границу на лечение. Он отказывался. 
  Мелькнула информация, что новая власть не выпускала поэта за рубеж. Из того, что я прочитала о Блоке, можно понять, что он сам не хотел продлить свою жизнь.Но это уже было в последние месяцы его мучений.

   Уверена, что Александр  Блок умер от разочарования.
 
   P.S.
   "Наконец, уже в 1995 году в журнале "Источник" впервые опубликованы документы, которые свидетельствуют, что Ленин несёт прямую персональную ответственность за преждевременную смерть великого поэта Александра Блока. Одна за другой направлялись вождю ходатайства - выпустить поэта, больного цингой, астмой, тяжёлым нервным расстройством - в санаторий в Финляндии. Если бы Ленин проголосовал вместе с Троцким и Каменевым на заседании политбюро ЦК РКП(б) 12 июля 1921 г. за разрешение Блоку выехать в санаторий - медицинская помощь тому была бы своевременно оказана, но вождь был непреклонен - он требует отклонить ходатайство Луначарского и Горького. Результат известен - Блок уничтожает часть своих записных книжек, отказывается от приёма лекарств и еды, постоянно просит родных об уничтожении экземпляров поэмы "Двенадцать". И 7 августа умирает, будучи в полном сознании, что опровергает ещё один большевистский миф о сумасшествии поэта. Данное Блоку, по настоянию Каменева, разрешение на выезд за границу опоздало и помочь уже не могло".
 Из книги А.Г.Латышева "Рассекреченный Ленин" (Издательство МАРТ, Москва,1996 г.)
-------------------------------
Фотография Александра Блока взята из книги С. М. Алянского "Встречи с Александром Блоком". Издательство "Детская литература". Москва. 1969 г.