ОБРЫВ
Рассказ
Прыгали с обрыва в песок. Всем около 13, Коляне – 15. Ватага. Большое дело прыгать в песок с обрыва. Зато какое удовольствие! Риск! Какой там риск – песок! Преодоление страха. Высота! И катиться с обрыва – тоже удовольствие то ещё! Катишься, катишься, голова уже ничего не соображает, тело не контролируется, счастье свободного падения. Катишься по песку, внизу река, между обрывом и рекой, – тоже песчаный, берег.
Ну, прыгнули, покатились. Прыгать интереснее, чем катиться. Лучше набрать количество прыжков. Парашютисты!
Колюня сиганул так красиво – и не катится, не движется. Лежит на песке. Спрыгиваем, бежим к нему, он же старший. Лежит, не движется. Мы ему:
- Кольк! А Кольк!
Тронули. Как без сознания. Подступаем поближе. Присаживаемся. А у
него под головой камень. И рука – будто кожа-тряпочка, а кости посередине нет. Болтнулась, когда подняли.
Надо позвать на помощь! Взрослых!
Такая досада взбурлила. Сами не справимся? И страх. А что если на самом
деле что случится?
Пока звали, разбежавшись, пока вернулись, он уже был мёртвым. Разбился.
В песке оказался валун с ледникового периода. Дядя Бок, Борис, поведал, что весь овраг – в валунах, так получилось. Валунов лёд лавиной натаскал, а сам расстаял. Потом ветром всего понаносило – засыпало. Потом поля ровняли, в овраг ссыпали, он был тогда сухой – и исчез под всяким. А потом его река снизу размыла и опять в овраг превратила, берега стали расширяться, сыпуны пошли. Так и получилось, что под песком валуны с ледникового периода.
Если б мы знали раньше, мы же не знали!
Никто не виноват! Мы не знали. Взрослые не сказали, мы не спрашивали. А кто бы их послушал? Всё равно пошли бы прыгать. Больше запретов, больше риска – больше тянет.
В гроб смотреть было страшно. Колюня лежал, как живой, улыбался. Свеженький, как после бани, только на лбу ссадина.
Никто вины не чувствовал, но каждый представлял себя на его месте в гробу, и казалось, что мы стоим как виноватые, с опущенными головами.
Надолго перехотелось прыгать с обрыва. Да мы в то место больше и не ходили...
Однажды мне приснился сон, после того, как я поссорился с матерью. Отец нас бросил давно, я его плохо помню, но терпеть не мог, когда мать лезла в мужские дела, забивала гвозди, тесала рубанком – это было моё! Или давала мужские советы: где и как быть осторожным.
И мне приснилась моя мама, но будто она отец, а отцу 7 лет, а мне, как ему 40. Я ему говорю:
- Не иди на обрыв прыгать, там валуны. Я не давлю, вы просто не знаете
об этом. Они там под песком с ледникового периода, а может, и не с ледникового, но они там есть под песком.
А сын-мама-папа:
- Кто был раньше, яйцо или курица? Если курица, то откуда она взялась?
Если яйцо, то оно откуда взялось? Первым был дракон сомнения!
- Сам ты – дракон! Чувство противоречия, - уточнил я.
- Не учи, короче, учёного!
Я не побежал за ним. Я полетел по воздуху. Но лететь не мог. Воздух
удерживал меня. Я кричал: «Я тебе не всё рассказал! Я тебе не рассказал про Колюню! Я должен. Тогда прыгай!»
Я не успевал лететь за ним. Он бежал быстрее. Добежал, спрыгнул. И я с
высоты своего полёта увидел своего сына-отца-маму в позе Колюни – и зашёлся бешеным криком, как птица ворон, которой терять нечего, настолько зловещая, что ничего ей не страшно. Оказалось, - страшно. Это я сам лежал на песке, который поддерживал валун, и мой сын, отец и мать. Но я был жив, а они – нет.
И в гробу на одного уложили всех троих рядышком. Непонятно, как поместились. А я стоял у гроба, склонив голову, вины не чувствовал, но выглядел, как положено, виноватым, и думал, что это я мог лежать там, в гробу, на их месте. Я их не спас. А мог?
И проснулся. Слава богу! С этим жить – по волчьи выть. Ни забыть, ни простить.
Тогда я один пошёл на тот самый обрыв, мне было 15, сколько было Колюне, когда он погиб так глупо. Меня догнал один пацанёнок с прасоседского двора. Дошли, постояли, я попросил:
- Если увидишь, что я не шевелюсь, зови кого-нибудь на помощь.
- Зачем ты это делаешь? Тебе не страшно? – я ему по дороге рассказал
про Колюню.
- Страшно. А мамке моей передай, пусть простит меня, дурака, за всё, за
то, что не слушаю её, грублю, гадом выгляжу, обманываю, чтоб она не волновалась лишний раз. И ещё скажи, что пусть не волнуется, нам и без папки хорошо. А за то, что замуж не выходит, я знаю, ради меня, я её ещё больше люблю, как двух родителей сразу, так что ей вдвойне любви перепало. Она мне самый родной человек.
- Может, не надо прыгать? А? – спросил пацан.
- Надо.
- Зачем?
- Затем.
И я прыгнул. Я долго катился. Когда почувствовал эту хренову твёрдость,
приподнял голову и размягчил тело, перекатился по твёрдости валуна и дальше уже по песку. Но контроль за возможной твёрдостью под песком не снижал. Остановился, сел. Кольку можно было спасти. Если б мы тогда знали про валуны.
Мы были бы к ним готовыми. Или просто проверили бы место, где прыгали. Или не прыгали бы здесь.
Глупо. Дядя Бок был прав. При чём здесь дети и взрослые? Взрослые – это источники знаний, нужно знать про ледниковый период. Взрослые сами не всё знают, тогда говорят, читай книги. Он лёг на песок и раскинул руки.
Пацанёнок долго искал его глазами, нашёл. Лежит, не поднимается. Он сделал всё, как ему было велено. Позвал на помощь взрослых из ближайших домов, добежал до его дома, его мамке всё сказал, как было велено.
Она в слезах, в чём стояла, за пацанёнком к обрыву. Сама спрыгнула с него, сама скатилась по песку к телу, а там народ уже стоит и отовсюду катится. Быстро бежала женщина! – подумал запыхавшийся пацанёнок.
Его товарищ всё также лежал на песке, раскинув руки. Люди, стоявшие вокруг, видимо, не знали, что делать, а тут и мать прибежала.
Пацанёнок сказал:
- У него глаза закрыты.
- И что? – спросила девчонка постарше.
- А то, что у мёртвых глаза открытые.
- Откуда ты знаешь?
- В кино видел.
На него посмотрели удивлённо. А ведь он прав.
Мать, расстолкнув всех, бросилась сыну на грудь, услышала ровный стук
сердца. Он спал. Он спит.Она поднялась, сглотнув всхлип, посмотрела на всех.
- Живой! Он живой!
Все выдохнули. Вспомнили Колюню.
Мать гладила сына по лбу, по волосам, слёзы тихо лились из глаз и
просыхали, иногда скапывали на песок. Она чувствовала ладонью, что сын проснулся, но боится открыть глаза. Он, видимо, понял, что люди вокруг, что натворил дел. Стесняется.
- Ну поднимайся, очнулся! – спасла его мать. – Помощь нужна?
- В себя приходит, - раздалось в толпе.
Солнце мешало смотреть – выглядело натурально.
- Что же ты натворил? – запричитала мать. – И как тебя угораздило до
этого додуматься? Прыгать с обрава в этом месте? Я думала, ты вырос и поумнел. А ты чуть сердце моё не разорвал. Бессовестный. Ну слава богу, что жив. Она поцеловала его в песком обклеенную мордаху. Слава богу!
Она не орала, как всегда.
Он сказал всем:
- Спасибо! Извините меня! Не подумал. Вы хорошие люди, вы – очень
хорошие люди!
Мать молчала. Он не знал, что пацан ей передал, что просил, если не будет
шевелиться. Он же про пацана и что говорил ему, забыл. Пока он думал, его солнышко сморило.
Мать молчала. Так хорошо было. Пацанёнок догнал и бежал сбоку. Зашли во двор.
- Сколько раз я тебя просила не ходить на обрыв, - выговорила мать с
обычной своей «давящей» интонацией.
- А ты не проси, тогда не буду ходть. Когда ты цепляешься, хочется
сделать всё наоборот! – крикнул сын, как обычно повысив на мать голос.
- Не смей со мной так разговаривать. Раньше матерям "Вы" говорили.
- А ты не командуй! Будто ты бог на земле! Сам разберусь, что к чему! –
опять громче, чем положено. – И Вас не спрошу, мамаша!
01-21-08 Н.Ерецкая