Солнце, игриво отражаясь от лобовых стекол проезжающих мимо автомобилей, слепило глаза и мешало Донату сконцентрироваться. Мысль, со вчерашнего вечера занозой засевшая в сознании, не давала ни секунды передышки, постоянно раздражая кору головного мозга и заставляя нетерпеливо ёрзать на водительском сидении. Казалось, даже в похмельных мордах проползающих мимо отечественных автомобилей, да что там! даже в нагловато-хитрых глазках БМВ, просвистевшей мимо Донатовой девятки, как, наверное, пронесется не смертельно, но болезненно раненый в задницу мустанг мимо полуживой престарелой клячи с подмосковной фермы, даже в её поблескивающих металлом глазах как будто мелькнул искомый вопрос: «А какого черта?» Наверное, вы сами за свою долгую и не слишком жизнь не раз и не два, по самым различным поводам задавали себе этот вопрос. А всё потому, что порой действия наши опережают мысли, и, даже более того, есть такие мысли, которые, как наиболее хитрые и ловкие сперматозоиды, опережают своих зачастую гораздо более одарённых собратьев и оплодотворяют яйцеклетку. Так вот, такие мысли, преодолевая всё на своём пути, первыми добираются до командного пункта и, полностью захватывая власть над тем, что вы легкомысленно называете «Я», а я, соответственно, назову «Вы», порой заставляют нас совершать необдуманные, глупые, а зачастую просто ужасные по своей неадекватности поступки. И уже потом, после, когда медлительные, но «умные» импульсы достигают-таки вашего микропроцессора, вам остаётся только констатировать факт сбоя и, если есть такая возможность, исправлять ошибки.
Честно говоря, Донат, в отличие от нас с вами, не слишком забивал себе голову попытками поиска причинно-следственных связей того, что произошло прошлым вечером. Для него всё было гораздо проще. Вся грусть, всё отвращение и обида, можно так же добавить сюда недоумение, раздражение и гнев, всё съежилось, сконцентрировалось и, как статуя из глупого детского стишка, предстало перед Донатом в простой и удобоваримой форме вопроса, который звучал так: «А какого черта?».
Поглощённый анализом сложившейся ситуации, Донат чуть было не проехал мимо яростно замахавшего палочкой сотрудника ГИБДД. «Ну вот, только тебя ещё не хватало!» Досадливо и обреченно матюгнувшись, Донат полез во внутренний карман за документами.
«Доброе утро! Сержант Кадук. Проверка документов. Предъявите пожалуйста ваше водительское удостоверение и техпаспорт на автомобиль» - по - пионерски отдавая честь, отчеканил хорошо поставленным голосом блюститель дорожного порядка. «Хм… Кадук! Вот ведь фамилия для мента!» - Донат, мысленно хихикая, протянул сержанту документы. Тот, не спеша, нахмурив брови и ритмично постукивая полосатой палочкой себе по колену, принялся их изучать.
Сержант Кадук был классическим представителем человека своей профессии. Шарообразной формы туловище его плавно переходило в толстую, как у добродушного африканского бегемота, шею, которая незаметно для невооруженного глаза, трансформировалась в колоссальных размеров черепную коробку, верхушку которой гордо венчала милицейская фуражка. Лицо Кадука, не смотря на некоторую диспропорцию верхней и нижней губы (верхняя была приблизительно в два раза больше), узкий лоб, лёгкое косоглазие и, как чуть позже заметил Донат, отсутствие нескольких передних зубов, было по-милицейски красивым и волевым.
Глаза, выражая верхнюю степень концентрации, неспешно вразнобой бегали, изучая водительские права. Внезапно один глаз дёрнулся, провернулся вокруг собственной оси и пристально уставился на Доната:
«Слушай, а чего это у тебя морда такая похмельная?».
Донат оторопел: «Простите, я не совсем понял, о чём это вы?»
Тут уже и второй глаз сержанта присоединился к первому. «Я говорю, рожа у тебя опухшая какая – то. Бухал, что – ли?» Донат, совершенно не ожидавший такого обращения к себе со стороны представителя власти, не нашёлся, что ответить, и с открытым ртом изумлённо уставился на гаишника. «Эээээ… Я…. Не понимаю….» - «Дааа! Налицо эмоциональное истощение и деградация нервной системы на почве алкоголизма. Дружище, это убьет тебя. Плохо это. Ну да я знаю, что делать. Пойдём ко мне в машину.»
Испуганный, но уже немного пришедший в себя Донат, почувствовав, что дело пахнет жареным, взвыл: «Товарищ сержант, я не пил, честно! Только пару бутылочек пива вчера пропустил, ну и, сами понимаете… День Рождения у лучшего друга… Дыхнуть могу, если хотите…» - «Вот мне только не хватало! Дыхнёт он, ****ь… Да ты не дёргайся, я ж как лучше хочу. Пойдём!» Донат, совершенно запутавшийся и не понимающий, что происходит и, самое главное, произойдёт дальше, вылез из кабины и на дрожащих, негнущихся ногах поковылял за сержантом.
«Тебя как звать – то?» - успокаивающим и преисполненным отеческой любви голосом прорычал Кадук, кладя мощную лапу Донату на плечо, чем приводя того в полное замешательство. «Меееня?» - «Ну, ёптыть, не меня же!» - сержант довольно загоготал, верхняя губа его ритмично затряслась. «Меня Донат зовут»
«Донат? Странное какое имя, однако! Еврей, что ли!?» Донат густо покраснел и нахмурился: « Какой ещё еврей? У меня дедушка немец был. Донатом звали. Вот и меня решили в честь него…» Сержант бесцеремонно его перебил: «Ладно, твоя национальная принадлежность, как и вся твоя родословная, генеалогическое древо и расшифровка кода ДНК меня нисколько не интересуют. Значится так. Я сейчас буду говорить, а ты слушай меня, Донат, внимательно, и постарайся правильно понять то, что я тебе сейчас скажу, ибо от этого, вполне возможно, и даже скорее всего, во многом будет зависеть твоя дальнейшая судьба. Ты меня понял? Нравится тебе такая перспектива, а?»
«Нравится, нравится.» - Донат, немного обиженный тем, что сержант в таком нелицеприятном тоне выразился о его родных, тем не менее уже почти пришел в себя после первого испуга, и теперь его переполняло осторожное любопытство. То, о чем говорил толстяк, а скорее даже то, как он говорил, с видом, преисполненным важности и понимания торжественности момента, всё это заинтриговало Доната. «Только вот вы чего вообще от меня хотите, я так и не понял до сих пор.» - «Вот сейчас и поймёшь» - максимально таинственным голосом, прищурив глаза и криво улыбаясь, ответил Кадук, неспешно открывая дверцу сине – белой милицейской шестёрки.
Дверца тоскливо скрипнула. «Садись, Донат!» - Кадук, гостеприимно улыбаясь,
махнул рукой в сторону салона. Донат аккуратно, стараясь не испачкать о грязные пороги милицейского автомобиля белые вельветовые штаны, протиснулся на переднее пассажирское сидение. «Ну, и что дальше?» - «А дальше, Донат, следующее. Да, кстати. Ты вообще как, верующий?» - «В смысле?» - «Ну, в том смысле, что в Бога веришь, в чертей там, в жизнь после смерти и прочую дребедень?» - «Ааааа! Ну, знаете ли, я отношусь к тем людям, которые верят только самим себе. То есть, скажем, если бы я ентого Бога, или, чего ещё не хватало, черта увидел своими глазами, ну вот так, как сейчас вас вижу, то, безусловно, поверил бы. А так не верю. В безработицу верю, в президента верю, в себя, наконец, верю, а вот в этих ваших двоих – нет, и дудки, пока не увижу».
Сержант всё время, пока Донат говорил, тихонько посмеивался и пристально, прищурившись, с кривой улыбкой вглядывался тому в глаза, а по окончании монолога даже радостно, только, как про себя заметил Донат, слишком уж сильно, хлопнул того по плечу: «Однако ты мне начинаешь нравиться! А! Увидеть ему надобно! Я то с тобой во многом согласен, то есть, даже можно сказать, всецело разделяю твой трезвый взгляд на мир, но вот скажи мне: а душу ты когда – нибудь видел? То есть то, что все испокон веков называют душой?» - «Душу? Хех! Душу никто не видел, да и как её можно увидеть, ежели её и в помине не было и нет!» Кадук при этих словах прямо – таки подпрыгнул от восторга: «И души нет!? А кто, или что же тогда ты?» - «Ну, это вопрос сложный и философский, так просто на него не ответить. Ну что такое я? Я – совокупность нервных и прочих клеток, я - это реакция на сигнал эффектора, я – это целый рой импринтов, я – это условные и безусловные рефлексы, это производная эрготропных процессов… А вот, если верить Вернеру Гейзенбергу и его аксиоме неопределенности, дык я вообще получается – вся вселенная, точнее - вся вселенная, и вот даже вы вместе с ней - это всего лишь часть меня.»
Сержант с деланным восхищением посмотрел на Доната и хитро улыбнулся: «Так, значит, нет у человека души?» - «Нет и в помине! То есть человеческую психику можно назвать душой, но в том смысле, на котором, как я полагаю, вы сейчас настаиваете, её быть не может.»
Кадук пристально, не отрываясь, смотрел Донату в глаза. В первый момент показавшийся смешным, сейчас он выглядел очень серьёзно и основательно, взгляд его как будто потяжелел, глаза перестали бегать вразнобой, губы сжались. Когда он заговорил, голос его звучал глухо и тяжело: «Вот сейчас ты готов. То есть ты и раньше был готов к этому, я так сразу и понял, просто мне необходимо было удостовериться. Понимаешь, сейчас очень сложно найти трезвомыслящего человека. Многие, например, орут на всех углах, что религия – бредятина полная, и так далее, а потом, случись что, не кого – нибудь обвиняют, а дьявола, не кого – нибудь просят, а Бога. А бывает и наоборот, и в разнобой. Суть не в этом. Эти люди потерянные. Они не знают, чего хотят в этой жизни. Сначала они ходят в школу, где им объясняют, какими они должны быть, чтобы соответствовать обществу, в котором им предстоит жить, затем некоторая часть их, решив, что они вполне уже соответствуют этому – самому обществу, отправляется работать, другие же продолжают обучаться в надежде занять в дальнейшем более высокое положение в людской иерархии. В любом случае они становятся рабами. Единицы из них достигают того, что их жизнь не превращается в работу, а работа – в жизнь. А ты умный, не такой, как они. Ты знаешь, чего хочешь. Ведь ты знаешь, правда?» В этот момент, взгляни кто - нибудь со стороны на эту парочку, вероятнее всего вспомнил бы старый советский мультик про Маугли, тот момент, где мудрый Каа с квадратной, как у Дольфа Лундгрена, челюстью, гипнотизирует несчастных бандерлогов. Глаза Кадука округлились и как – будто потемнели, сам он своим грузным телом прямо – таки навис над вжавшимся в кресло Донатом. Тот же, не отрываясь, с открытым ртом глядя сержанту в глаза, пропищал что - то вроде: «Канешнаааааааа…….» и зашмыгал носом. Кадук в этот момент резко откинулся на сидение и, как ни в чём не бывало, непринужденно, но так же, не отрываясь, гладя Донату в глаза, продолжил: «И чего же ты хочешь в этой жизни больше всего?»
«Фух… Странный какой – то! Наверное, совсем свихнулся, гибедедешник долбанный! И поделом, собственно. Но что это было? Я ведь действительно что – то почувствовал… Гипноз? Да, наверное, их этому в школе милиции обучают. Но чего ему от меня надо?!» - по вполне понятным нам с вами причинам, мысли эти не покинули уютную Донатову голову и не материализовались в слова. Роясь и путаясь, они начинали выходить из – под контроля, приводя Доната в состояние, пограничное между замешательством и полной паникой. И тут он очень кстати вспомнил, что где – то, кажется, в каком – то глянцевом журнале, читал, что единственно правильный вариант поведения, если вы оказались наедине с сумасшедшим (и при этом, естественно, не можете заломить ему руку или дать дёру) – это подыгрывать ему.
«Чего я больше всего хочу в этой жизни? Это очень сложный вопрос, и на него нельзя однозначно ответить. Я хочу очень многого, и желания мои, по большому счёту, банальны, и совершенно спокойно впишутся, скажем, в пирамиду потребностей какого - нибудь Маслоу. Максимально полное удовлетворение физиологических потребностей, а там далее - признание, слава, власть, и прочее. Короче, я хочу быть счастливым. При всём при этом я с детства усвоил простую истину: наши желания должны совпадать с нашими возможностями. И если объективно оценивать мои возможности на данный момент, то я вообще практически ничего не хочу.» Кадук усмехнулся: «Ну – ну – пионерский набор. Стандартно. Физиологические потребности - хе - хе!!! Вот уж воистину – рожденный ползать летать не сможет! Только сейчас всё совсем по – другому. Сейчас твои возможности не имеют никакого значения, а на первый план выходят мои. А мои возможности, поверь мне, выходят далеко за рамки твоего человеческого понимания. И вот теперь я хочу предложить тебе сделку. Вижу, человек ты образованный, книжки кое – какие почитал, так что предложение моё покажется тебе знакомым. Это классика. Бартер: я предлагаю тебе всё, что ты только захочешь, а взамен прошу только то, чего, как ты уже метко подметил, нет и в помине, а именно – твою душу. Я не Хассан Абдурахман ибн Хоттаб, да и ты не похож на Вольку ибн Алёшу, так что всё будет проще. Никаких выдираний волос из бороды и трудновыговариваемых заклинаний. Ты загадываешь одно, самое заветное, самое сокровенное своё желание, то, о чём ты всю жизнь мечтал, то, чего ты желал и хотел, но, в силу своих скудных возможностей, никогда не ожидал заиметь, и я исполняю его, каким бы нереальным оно ни было, через мгновение после того, как ты произнесешь его и хлопнешь в ладоши. Ты получишь всё сразу, а я подожду. Это, если хочешь, беспроцентный кредит. Я могу ждать столько, сколько придётся. У меня навалом времени. Но суть в том, что в конце – концов ты умрёшь. Все люди в конце – концов умирают, это закон природы, закон жизни. Это забавный факт, который всегда вызывал у меня улыбку. Ты можешь всю жизнь читать и писать прекрасные и умные книги, строить города и рожать детей, зарабатывать огромные деньги, спасать жизни или попросту пить водку в подъезде, но результат всегда оказывается один – ты умираешь. И даже то, что ты оставил после себя, то, чем будут пользоваться и восхищаться твои дети, и то, что ты кого то спас - всё пустое и по сути бесполезное, потому что в конечном итоге они тоже умрут. И никто из живых никогда не узнает, что будет дальше, потому что назад дороги нет и не будет. Всё происходит здесь и сейчас, и нет никаких потом и после. Ты меня понимаешь? Вижу, что да. И вот я предлагаю тебе получить здесь и сейчас всё, что хочешь, а взамен прошу то, что тебе уже вряд ли понадобится. Ты спокойно и счастливо, как сам того захочешь, проживёшь остаток своей жизни, а потом, кода придёт время, и твоё сердце остановится, когда твоя пирамида Маслоу разрушится, и физиологические, как и все прочие потребности, уже не будут иметь никакого значения, я приду и заберу то, что тебе уже не будет нужно. Я заберу твою душу. Итак, ты согласен?»
В тот момент, когда толстый и неуклюжий сержант Кадук произнёс последние слова своего необычного монолога, Донат окончательно уверился в том, что сидящий перед ним человек – сумасшедший, начитавшийся Фауста или чего ещё и возомнивший себя никак не меньше – дьяволом, падшим ангелом, купчим человеческих душ. Осознавая всю степень опасности сложившейся ситуации, Донат решил играть да конца и ни в коем случае не дать сумасшедшему усомниться в том, что он, Донат, хоть на секунду сомневается в правдивости и важности сказанного. При всё при этом он не был бы Донатом, если бы просто по - глупому загадал какое – нибудь желание типа пирожка с повидлом или феррари последней модели, благо что ни то, ни другое, естественно, не появилось бы из воздуха, и это могло бы взбесить неудавшегося «дьявола». Нет, он сначала решил действовать осторожно и аккуратно, так, чтобы всё получилось безболезненно и чисто, чтобы все остались довольны, и он смог уехать и спокойненько доложить куда надо, что на дороге *** стоит сумасшедший в форме сержанта ГИБДД и исполняет желания нерадивых водителей в обмен на их заблудшие души. Он решил, но потом вдруг в нём проснулось то чувство, которое ещё в школе заставляло его спорить с учителем истории о том, было ли вообще татаро - монгольское иго на Руси, которое позже, в университете, подталкивало его к написанию эпиграмм на преподавателей и однокурсников, чувство упрямства и азарта, чувство собственного превосходства и ума. И Донат не сдержался.
«Хм, а какого чёрта!? – ой, прошу прощения – но, правда, почему бы и нет? Ваши рассуждения о бренности бытия мне близки, я сам из тех, кто частенько рефлексирует, особенно перед сном. Мне кажется, что душа моя – далеко не такое сокровище, чтобы дорожить ею или за нее цепляться. Признаться честно - я жутко грешен. Если вы считаете, что вам моя душа может пригодиться, пожалуйста, забирайте. Я не против хорошего бартера. Но вот что мне показалось особенно интересным. Вы говорите, что можете ждать столько, сколько придётся. А я могу получить всё, что захочу. Но, как вы метко подметили, жизнь человека коротка. Даже самая продолжительная и плодотворная человеческая жизнь – это лишь миг в масштабах вселенной. И, что бы я ни получил, и как бы этим не дорожил, но скоро мне придётся всё потерять. Это очень обидно и несправедливо. Стоп, хватит. Это было, так сказать, лирическое отступление. Я согласен. Я готов загадать желание.»
Всё это время Кадук пристально, изучающее смотрел на Доната. Лицо его уже не выражало ни насмешки, ни презрения, глаза превратились в две узенькие щелочки, губы плотно сжались, верхняя полностью накрыла собой нижнюю и побелела. Несколько секунд помолчав, казалось, обдумывая сказанное Донатом, он внезапно громко и сухо засмеялся, и, в очередной раз хлопнув того по плечу могучей лапой, закричал: «Вот это по - нашему! Вот это я понимаю! Что ж, я в тебе не ошибся. Схватываешь прямо - таки на лету! Ну же, приступим. Никаких письменных договоров, подписей и печатей. Никаких документов. Всё это – людские выдумки. Наш уговор вступает в силу сразу с момента, как ты хлопнешь в ладоши. Итак, я слушаю и повинуюсь!»
Сложно сказать, ощутил ли Донат всю торжественность момента. Игра с сумасшедшим милиционером начинала ему нравиться всё больше, страх, казалось, уступил место азарту, и Донат, предвкушая удивление Кадука после того, как желание будет озвучено, тем не менее слегка замешкался. Было во всём происходящем что - то такое, что заставляло Доната нервничать. Ладони его вспотели, а где – то в желудке внезапно обнаружился кусочек льда, который, отмораживая внутренности, вызывал тошноту и желание сходить в туалет одновременно. Но решение было принято. Донат набрал в лёгкие побольше воздуха и, глядя сержанту прямо в глаза, выпалил: «Я хочу, чтобы время не имело над моим разумом власти, чтобы процесс старения не затронул меня. Я хочу видеть, как состарятся мои дети и внуки, как потухнет солнце и вселенная превратится в точку, и засосёт меня, и раздавит, и расплющит! Я не хочу умирать!!! Я хочу жить вечно!!! А ты – жди, жди, ибо времени у тебя навалом, и спешить некуда! Но я – я тоже не буду спешить. И посмотрим тогда, кто – кого переждёт.» Сказав, а точнее, прокричав это, Донат громко и с силой хлопнул в ладоши. В замкнутом пространстве автомобиля хлопок прогремел, как выстрел из помпового ружья. Звук испуганно заметался, забился в обитую войлоком крышу салона, потыкался в стекла, а затем, видимо, найдя - таки лазейку, вырвался наружу и улетел в неизвестном направлении. Наступила гробовая тишина. Слышно было, как гулко стучит сердце у Доната. Он, судорожно сцепив руки, испуганно, но одновременно торжествующе смотрел на Кадука, а тот, казалось, забыл о нём. Он как – будто бы задумался, ушёл в себя. Взгляд его остекленел, лицо осунулось. Руки безжизненно лежали на коленях, и Донат даже на секунду подумал, что перед ним – великолепно выполненный памятник последнему честному милиционеру (почему последнему, и главное, почему честному – на этот вопрос Донат вряд ли смог бы ответить в тот момент). Прошло от силы секунд пять, но Донату они показались вечностью. А затем Кадук ожил. Он расправил широкие плечи, сел прямо, как по стойке смирно, с кривой улыбкой, выражавшей не то досаду, не то насмешку, а скорее – и то, и другое одновременно, посмотрел на застывшего в позе блаженного богомольца Доната и… громко загоготал. Звуки, которые издавала глотка Кадука, ни один нормальный человек никогда в жизни не осмелился бы назвать смехом. Это было жуткое бульканье, как будто тысячи пьяных сантехников решили одновременно прочистить все трубы в городе, нет, скорее это было похоже на то, как если бы все Хищники вселенной (помните, старый фильм со Шварценеггером в главной роли?) обкурились афганской конопли и сели смотреть Петросяна. Кадук смеялся долго, самозабвенно, казалось, наслаждаясь собственным смехом. Смеялся всем телом, дёргаясь и хлопая в ладоши, брызгая слюной и заливаясь слезами. Оглушенный и ошарашенный Донат спешно закрыл ладонями уши и со страхом смотрел на сумасшедшего. А тот, не в силах успокоиться, тыкал в него жирным пальцем и продолжал гоготать. Так прошло минуты две - три, а затем, весь красный и запыхавшийся, Кадук с необычной легкостью выскочил из машины на улицу. Ещё не до конца пришедший в себя Донат последовал за ним. Кадук торжественным голосом заговорил:
«Ну ты меня удивил! Нет, определенно, я теряю квалификацию! Экий фрукт! Нет, ну вы только посмотрите! Жить вечно! И ты думаешь, что ты меня обманул?! Обвел вокруг пальца?! Ха – ха – ха!!! Вечно! А знаешь ли ты, что такое вечность?! Что это значит – жить вечно?! Знаешь ли ты, что два этих слова: жить и вечно – это слова антонимы, они не могут и не должны складываться в словосочетание, они ненавидят друг друга, они несовместимы? Знал ли ты об этом, когда хлопал в ладоши?! Нет, нет, и нет, но теперь у тебя есть возможность проверить всё на собственной шкуре!!! Да, теперь у тебя навалом времени! Точнее, его теперь вообще не существует! Выброси свои часы, они тебе больше не нужны! Выбрось свою машину, выбрось свою душу!!! Она теперь и гроша ломаного не стоит, она теперь никому не нужна!!! Ты даже не представляешь, что ты наделал! Но это твой выбор, и его уже не изменить. Назад дороги нет. Ты сам за всё ответишь, а я сейчас должен тебя оставить. Документы у тебя в порядке, техосмотр пройден, так что не вижу никаких причин дальше тебя задерживать. Удачной поездки!»
Закончив говорить, Кадук махнул неизвестно откуда появившейся вдруг у него в руках полосатой палочкой в сторону донатовой «девятки» и добродушно улыбнулся. Донат почувствовал облегчение, но вместе с тем и что – то, похожее на разочарование. Всё кончилось. Сумасшедший оказался повержен. Донат победил, и в душе он торжествовал, но далась эта победа слишком легко. Кадук быстро сдался. Донат думал, что всё будет намного сложней, и уже приготовился к борьбе, а всё закончилось гораздо быстрее. Но ведь всё хорошо, что хорошо кончается, и, памятуя об этом, Донат улыбнулся в ответ, как ни в чём не бывало попрощался, и направился к своему автомобилю. Руки у него уже не дрожали, ладони высохли, ключ легко вошёл в замок, зажигания, осталось его повернуть, и мотор мерно и привычно затарахтел. Сцепление, первая скорость… нажимаем газ и одновременно отпускаем сцепление… Машина плавно трогается… Всё в порядке, всё как обычно, ничего не изменилось… Донат не спеша проехал мимо застывшего у машины сержанта, а потом перевел взгляд на зеркало заднего вида. То, что он там увидел, заставило его похолодеть и до боли обеими руками вцепиться в руль. На месте старенькой милицейской шестерки стояла огненная колесница. Всполохи пламени окутывали её, заставляя воздух вокруг испуганно дрожать. Большие, старинного вида колёса были украшены необычными узорами, изображавшими какие – то сцены, а по бокам торчали обоюдоострые лезвия, как на боевых колесницах древнего Рима. Сама же колесница не имела чётких очертаний, представляя собой скорее огненный шар, который непрерывно менял форму. Но то, что Донат увидел дальше, описать практически невозможно. Рядом с колесницей, чуть поодаль, там, где только что стоял улыбающийся сержант ГИБДД Кадук, расположилось нечто. Ростом примерно метра в два с половиной - три, оно стояло, расправив огромные перепончатые крылья, и, выпятив жуткие красные глаза, скалилось. Наверное, именно так выглядел бы внебрачный сын среднестатистического оборотня из малобюджетного фильма ужасов и древнего ящера - птеродактиля, будь их союз в принципе возможен. Естественно, сие умозаключение принадлежит нам, ибо совершенно ошалевший Донат был не в состоянии не то что бы говорить, но даже думать. Мир, дружелюбный и понятный, рациональный мир, в котором цветы пахли а птицы пели, собаки лаяли и гонялись за кошками, а чудища из преисподней существовали только на картинках и экранах телевизоров, этот, как оказалось, столь милый Донатову сердцу мир внезапно куда – то исчез. Совершенно невероятное существо, тварь, которая не имела права на появление в Донатовом мире, наплевав на все законы природы и человеческой логики, стояла у обочины и, обнажив огромные острые клыки, через зеркало заднего вида пялилась на Доната. Толстые, упругие вены, как морщины, затейливым узором разбегались под тёмно - коричневой кожей её крыльев. Стоя на кривых, толстых лапах, тварь раскачивалась из стороны в сторону и … смеялась. Это был тот самый жуткий смех, каким ответил Кадук на желание Доната жить вечно. Донат успел заметить, как существо неторопливо двинулось в сторону колесницы, а затем он почувствовал сильнейший удар в грудь и мир вокруг перевернулся. А случилось следующее. Забыв про то, что он за рулём, Донат выехал на встречную полосу. Мышцы его от шока непроизвольно сократились, и правая нога с силой вдавила педаль газа в пол автомобиля. Понадобилось мгновение, буквально несколько секунд, на которые Донат переключил своё внимание на зеркало заднего вида, чтобы автомобиль разогнался до приличной скорости. Навстречу двигалась фура. Водитель грузовика отчаянно сигналил, но для оторопевшего Доната истеричный гудок прозвучал тише комариного писка в моторном отсеке электропоезда. При ударе передок девятки вошёл в кабину автомобиля, ломая Донату ноги и рёбра. Тело по инерции рванулось вперед, но, зажатое в тиски, так и осталось в искореженной кабине. Позвоночник разлетелся на мелкие кусочки. Капот с треском отлетел и, разбивая лобовое стекло, отсёк Донату голову. Кровь фонтаном брызнула на развороченные сидения, заливая остатки крыши, куски металла… Фура протащила изуродованный автомобиль добрый десяток метров, а потом с визгом остановилась. Из кабины вылез водила, пожилой мужчина с брюшком, в спортивных штанах и кроссовках на босу ногу. Пошатываясь, он подошел к тому, что несколько секунд назад носило пусть не громкое, но самодостаточное имя ВАЗ 21093. Внутри груды искорёженного железа, вперемешку с остатками пластика и резины, лежали останки Доната. Правая рука продолжала сжимать сложенный пополам руль, а левая, неестественно свернувшись, запала за переднее сидение. Ноги полностью ушли в железо… А на том месте, где ранее красовалась белобрысая донатова голова, торчали рваные клочья кожи и… ничего больше. Водитель грузовика, шатаясь, неотрывно смотрел в салон изуродованного автомобиля. Глаза его вылупились, взгляд помутнел… Он попытался закричать, но ледяной комок застрял в горле… Воздуха катастрофически не хватало. Он пытался ловить его, хватать зубами, пытался глотать… Асфальт под ногами поехал, а непослушные ноги остались на месте. Мир куда - то уплывал... Он в панике обхватил голову руками и, издав звук, похожий на тот, который издаёт котёнок, когда хочет кушать, повалился на бок…
…
Что – то произошло. Определенно, что – то произошло, причём что - то страшное, страшное и необратимое. Донат помнил, как, заглядевшись в зеркало заднего вида, внезапно почувствовал сильнейший удар… даже не сказать, куда. Удар пришёлся не в грудь, не в ноги и не в лицо, удар пришёлся прямиком в… него, Доната. Ощущение длилось мгновение, а потом всё куда – то исчезло. Сказать, сколько времени он провёл без сознания, Донат не мог. Возможно, несколько секунд, а вполне вероятно, часов или дней… Он посмотрел перед собой и… ничего не увидел. «Боже мой, я что, ослеп?» Боли он не испытывал. Скорее наоборот, присутствовало ощущение необычайной лёгкости в теле. Казалось, будто оно стало невесомым. Попробовав пошевелить рукой, Донат столкнулся с неожиданной проблемой: он не то, что не почувствовал руки, он даже не почувствовал, что пытается ею пошевелить. Руки просто не было, но не было и того, что могло бы заставить её шевелиться. Сложное и непонятное ощущение. То же было и с другой рукой, и с ногами… Тело просто куда – то исчезло. Донат почувствовал, что у него начинается паника. Он ничего не видел и не мог пошевелиться, не знал, где он и сколько времени здесь провёл. Попытавшись закричать, он с ужасом обнаружил, что не может пошевелить ртом. Нет, нет, он не может даже хрипеть, потому что не может дышать! Лёгкие исчезли вместе с телом! Ужас, холодный, как рука утопленника, ужас обуял Доната. «Господи боже, где я?! Что со мной!? Что со мной!?» Он попытался повернуть голову, но поворачивать было нечего, попытался вращать глазами, но веки как – будто отвалились, испарились вместе с глазными яблоками. Ужас, ужас, тот самый ужас, который охватывает школьника, ночью заблудившегося на кладбище, заставляет его плакать и закрыв глаза, бежать куда попало, ужас, который вынуждает мать выкидывать ребенка с шестого этажа горящего дома, ужас - вот единственное, что осталось у Доната.
И внезапно где – то справа, где – то, где раньше было право, раздался знакомый голос:
«Ну ты меня удивил! Нет, определенно, я теряю квалификацию! Экий фрукт! Нет, ну вы только посмотрите! Жить вечно! И ты думаешь, что ты меня обманул?! Обвел вокруг пальца?! Ха – ха – ха!!! Вечно! А знаешь ли ты, что такое вечность?! Что это значит – жить вечно?! Знаешь ли ты, что два этих слова: жить и вечно – это слова антонимы, они не могут и не должны складываться в словосочетание, они ненавидят друг друга, они несовместимы? Знал ли ты об этом, когда хлопал в ладоши?! Нет, нет, и нет, но теперь у тебя есть возможность проверить всё на собственной шкуре!!! Да, теперь у тебя навалом времени! Точнее, его теперь вообще не существует! Выброси свои часы, они тебе больше не нужны! Выбрось свою машину, выбрось свою душу!!! Она теперь и гроша ломаного не стоит, она теперь никому не нужна!!! Ты даже не представляешь, что ты наделал! Но это твой выбор, и его уже не изменить. Назад дороги нет. Ты сам за всё ответишь, а я сейчас должен тебя оставить. Документы у тебя в порядке, техосмотр пройден, так что не вижу никаких причин дальше тебя задерживать. Удачной поездки!»
И тут Донату стало совсем дурно. Он чётко вспомнил последние мгновения перед ударом. Доли секунды. Вспомнил чётко и в подробностях. Массивная морда грузовика MAN (он вспомнил даже марку), неотвратимо двигающаяся прямо на него. Крик, застывший в горле. Судорожную попытку выкрутить руль в правую сторону и удар… тот самый удар… «Ха – ха – ха!!! Вечно! А знаешь ли ты, что такое вечность?!» - «Я что, умер!?» - «Что это значит – жить вечно?!» - «Нет, этого не может быть!!! Я не мог умереть!!!» - «Знаешь ли ты, что два этих слова: жить и вечно – это слова антонимы, они не могут и не должны складываться в словосочетание, они ненавидят друг друга, они несовместимы? Знал ли ты об этом, когда хлопал в ладоши?!» - «Нет, нет, я не знал! Я не то имел в виду! Ты меня обманул, сукин сын! Ты меня обманул!» - « Нет, нет, и нет, но теперь у тебя есть возможность проверить всё на собственной шкуре!!! Да, теперь у тебя навалом времени! Точнее, его теперь вообще не существует!... Ты даже не представляешь, что ты наделал! Но это твой выбор, и его уже не изменить. Назад дороги нет. Ты сам за всё ответишь, а я сейчас должен тебя оставить.» - «Нет, нет, подожди! Пожалуйста, не уходи!!! Я беру свои слова обратно! Я был не прав!!! Вернись, ты, сука! Вернись! Вернись!!!!!!!!!!!!!!!Нееееееееееееееееееееет!!!!!!!!!!»
Если бы Донат мог плакать, он бы рыдал. Если бы он мог двигаться, он бы валялся на полу и бился в истерике. Но он не мог. Он не мог даже закричать. Сознание, чистое, неиспорченное и незамутненное необходимостью лавировать в мире вещей и чужих жизней, свободное сознание Доната стремительно уплывало в ту самую вечность, билет в которую так легко достался ему. А вечность, скользкая, как кожа древесной жабы, («Назад дороги нет!»), тёмная, как чулан в отцовской комнате,( «Удачной поездки!») вечность протягивала ему навстречу свои костлявые лапы и, осклабив беззубую, старческую пасть, брызгая слюной и подмигивая хитрым глазом, истошно хохотала…