ПРЕДИСЛОВИЕ К ПОВТОРНОЙ ПУБЛИКАЦИИ
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПОВТОРНОЙ ПУБЛИКАЦИИ
Моя книга «Культурная предыстория России» была издана в 2006-ом году. В ней аргументируется концепция, согласно которой русская религиозно-культурная предыстория в течение нескольких веков до так называемого «крещения Руси» была не языческой, а христианской.
В моей работе анализируются все источники, из которых можно почерпнуть информацию по этому вопросу: и письменные документы – в первую очередь, конечно, летописи, - и фольклорные материалы. Ключевой же источник для меня - «Слово о полку Игореве», поэма, по художественному строю и совокупности образов очень сильно отличающаяся от всех остальных известных нам произведений старинной русской литературы. Рассматривается религиозная и идеологическая позиция автора; и выдвигается гипотеза, согласно которой упоминаемые в поэме имена собственные, традиционно и аксиоматически принимаемые за имена языческих божеств (Дажбог, Хорс, Стрибог и Велес), - на самом деле фольклоризованная христианская лексика. Лексика, успевшая стать привычной для этноса, в основной массе своей, на мой взгляд, христианизированного на несколько веков раньше «крещения», датируемого концом десятого столетия.
Столь неожиданная точка зрения может, конечно, вызвать недоверчиво-скептическую реакцию. Но она очень тщательно аргументируется, с учетом всего, что может иметь отношение к обсуждаемому вопросу.
За годы, прошедшие со времени издания книги, я ознакомился с дополнительными материалами по теме и многое переосмыслил. Мне стала очевидна ошибочность и даже некоторая наивность целого ряда построений. Но мою основную концепцию ни одна из допущенных ошибок не подрывает, ибо в тематическом плане все они являются побочными. Главная же задача, которую я ставил перед собой - аргументированное изложение ключевой гипотезы, - была в этой монографии выполнена.
Предлагаемая ныне повторная публикация – результат творческого и критического переосмысления. Здесь я, выдвигая ту же, что и ранее, основную концепцию, подробно анализирую вопросы, кажущиеся мне ныне более дискуссионными, нежели ранее, и отбрасываю то, что было, на мой взгляд, просто неверным. И это по большей части тоже сопровождается пояснениями.
Зачем, казалось бы, обсуждать то, что отбрасывается? Дело в том, что ошибки, допущенные мною в первом варианте книги, чрезвычайно поучительны и для меня самого, и для любого иного, кто интересуется данным вопросом. Обсуждаемая нами тема - предыстория России, - содержит исключительно мощный эмоционально-идеологический заряд. И при этом она практически не документирована, по ней почти нет достоверных фактов и материалов; и она, таким образом, подобна пустой территории, жаждущей заселения и застройки. Иными словами – вступающий на эту почву неминуемо подвергается сильнейшему соблазну «реконструирования». И если он прочел имеющиеся источники и вооружен сильной от природы, а к тому же отточенной современным образованием логикой, ему очень даже доступно создание реконструкций – причем поверхностно вроде бы довольно правдоподобных. Многие люди – от поверхностно знакомых с темой дилетантов до профессиональных ученых, - действительно создавали их. Но воздвигающий на неизученном пространстве русской предыстории те или иные модели - обречен скользить по самому краешку научно допустимого; и на этом пути он может временами, сам того не ощущая, соскальзывать в тенета зыбкой псевдонаучности, так называемого «фолк-историзма».
Читатель увидит в моей книге аргументированную критику некоторых реконструкций. Но на месте справедливо критикуемых мною построений я подчас возводил свои, тоже не отвечавшие – как было мною, к чести моей, позже осознано, - двум обязательным условиям, которые я сейчас сформулирую. Только при соблюдении их обоих во всей их целостности та или иная выстраиваемая в рамках нашей темы модель может заслуживать серьезного отношения.
Вот они, эти два условия, два принципа.
ПРИНЦИП № 1. Модель обязана быть ПОЗИТИВНО ПОДТВЕРЖДАЕМОЙ. Логических рассуждений, даже самых здравых, для ее обоснования не достаточно.
Лучшим примером концепции, НЕ удовлетворяющей этому критерию, может служить так называемый «антинорманизм». Национально-патриотические чувства побуждали многих историков оспаривать традиционную, основанную на летописных источниках, «норманистическую» модель, согласно которой варяги-скандинавы сыграли ключевую роль в образовании государства, прототипного и для Киевской Руси, и для всех преемственных ей формаций. Антинорманисты приводили и приводят немало аргументов, в том числе логически вполне адекватных. Да, действительно сколько-нибудь ощутимых следов скандинавских культурных и языковых влияний в русском обиходе не имеется. Да, действительно, если, как гласит летопись, «Чюдь, Словене, Кривичи и Весь» каким-то образом договорились между собой призвать Рюрика, то, получается, у этих славяно- и финноязычных общностей был уже тогда некий механизм принятия решений «федеративного» масштаба; коли же так, - был, значит, некий «порядок», свидетельствующий о социальной зрелости… и чем бы это тогда не государственность?.. И так далее, и тому подобное… Аргументы сами по себе очень даже неплохи. НО… вот это НО – тот камень о который они «претыкаются»: нет ни единого позитивного факта – ни письменного, ни археологического, - который мог бы сию государственность подтвердить. И об это разбивается все. И тут только две возможности: либо остаться с некоторыми неразрешенными странностями (в надежде, что они будут в свое время объяснены), либо - некритично поверить в «государство-невидимку». Надо сказать, что сам я когда-то пошел по второму пути. В настоящем издании книги читатель увидит и эту мою ошибку – пожалуй, самую масштабную и поучительную из всех, которые я допускал, - и, соответственно, комментарии к ней.
Или – еще пример, - вопрос о гипотетической «дохристианской славянской письменности». Должен сознаться, что и на эту тему в первом варианте моей книги имелись несостоятельные, что очевидно для меня теперь, рассуждения - к основной моей гипотезе, впрочем, отношения не имеющие. Да, странно, что у славян - даже у южных, вплотную соприкасавшихся с греками, - не находят ничего, что свидетельствовало бы о некоей практике письма в масштабах общности: письма либо, скажем, «рунического», либо латинскими или греческими буквами, но на своем языке… Констатация этой странности, однако, не дает нам права утверждать: письмо было (если иметь в виду не просто функциональное использование греческого или латинского письма отдельными людьми или группами людей, а самостоятельную письменную культуру). Ибо нет ни единого текста и ни единого же достоверно славяноязычного рунического знака…
Замечу – опять-таки к чести своей, - что, стремясь к добросовестности и научной корректности, я, и отстаивая порой не вполне основательные идеи, все же воздерживался от постулирования и в большей части случаев подчеркивал, что высказываю всего лишь предположение.
ПРИНЦИП № 2. Этот принцип должен, на мой взгляд, быть фундаментальным, основополагающим для любых – и не только русских, - предысторических изысканий. Принцип сей заключается в том что культурно-исторически ПРЕЕМСТВЕННЫМ народ может быть только тому, о чем у него самого хоть сколько-нибудь сохранилась память – будь то в исторических трудах или в фольклорных преданиях. Именно У НЕГО САМОГО: чужих описаний недостаточно.
Насколько, например, современный Египет – включая коптскую часть населения, - культурно-исторически восходит к реалиям времен фараонов? Да ни на сколько. Ибо «египтяне» еще в позднеримскую эпоху крохи сведений о цивилизации Кеме черпали оттуда же, откуда и люди, жившие в совершенно иных краях: из Геродота и из Библии. Ни в народных сказаниях, ни в ученых записях позднеантичных и раннесредневековых времен нет ни одного Рамсеса, Тутмоса, Аменхотепа; ну, и что же это была бы за преемственность? «По крови»? Но множество веков и различных миграций перемешивали эту самую «кровь» до неузнаваемости почти везде – кроме очень изолированных стран, подобных Японии, - и проживание на одной и той же земле не обязательно уславливает даже сильную генетическую родственность, не говоря уже о духовной… А румынская нация, чей язык относится к романской группе, «происходит» ли от римлян? Едва ли. В фольклоре не имеется ни одного момента, в котором обозначилась бы хоть косвенная память о Риме; хроник же – ни румынских, ни молдавских, - вплоть до 16-го столетия физически не было…
Или – можно ли считать даже не только современный, но уже и раннемусульманский Иран времен Фирдоуси продолжением великого царства, созданного Киром? Мне думается, что нет: даже в «Шахнаме» нет ни слова о Кире Великом и его ближайших потомках: персидская история – подобно египетской, - известна нам только из греческих и еврейских источников… Но вот зороастрийский эпос и история сасанидского царства в этой энциклопедии иранских преданий подхвачены и увековечены в полной мере; а значит, этим народ (пусть даже только в лице отдельных знающих, образованных людей) дорожил. И это – его достояние.
То, что дорого народу, он помнит. И только то, что он помнит, является для него своим.
Фактически я руководствовался этим соображением и раньше. Я – даже не вполне чётко формулируя это сам для себя, - искал в русском культурно-историческом бытии скорее не «древность», а ЦЕЛЬНОСТЬ. А она может быть обретена только если по-настоящему прочувствовать и учесть очевидное. В русской национальной памяти нет ни мифологии, ни языческого эпоса; единственная культура, которая у России есть и которую она - и письменно, и в народном предании, - увековечила в качестве своей, - это культура христианская. Сам факт отсутствия сознательных воспоминаний об «ином» навел меня на мысль, что это «иное» - то есть некое почвенное языческое предание, в чем бы оно ни заключалась и какова бы ни была степень его оформленности, - успело сойти на нет в коллективном сознании значительно раньше, чем считалось до сих пор, и именно поэтому столь тотально забылось.
Суть моей гипотезы состоит в том, что у России имеется более основательный и глубокий, нежели принято считать, ХРИСТИАНСКИЙ «культурный фундамент». Иными словами – ее народообразующий этнос значительно (может быть, на века) раньше традиционной даты был христианизирован в основной массе своей и усвоил тип культуры, принципиально отличающийся от первоначального. И такая – христианская, - предыстория, даже если почти не оставила в народной памяти различимых следов, на СУЩНОСТНОМ уровне все же может быть своей для него. Ибо русское национальное мироощущение содержит в том числе «миф о самих себе» в качестве извечно христианской общности. Во второй главе этот момент будет подробно разобран.
В первом издании моей книги этот принцип – «НЕТ ПРЕЕМСТВЕННОСТИ БЕЗ ПАМЯТИ», - еще не был сформулирован. Но де-факто именно им определилось направление, в котором я мыслил. Это очень выручило меня, ибо оградило от попыток выстраивать что-либо на абсолютно бесперспективной почве так называемого «славянского язычества», о котором никто ничего толком не знает (и, вероятно, не узнает) и любые даже ИСТИННО НАУЧНЫЕ гипотезы о котором – даже если обложиться всеми текстами, где фигурируют какие-то имена, и изучить все орнаменты на выкопанных археологами сосудах, - пребудут не более чем домыслами. Еще раз подчеркну – ДАЖЕ истинно научные, поскольку на эту тему пишутся и издаются мегатонны самого умопомрачительного бреда.
И в соответствии с тем же самым принципом в настоящем издании книги несколько изменена «терминологическая акцентуация». Я меньше использую термин «славяне» и прямые производные от него; народы же, говорящие на славянских языках, предпочитаю называть именно по этому признаку - «славяноязычными». Ибо то, что языки этих общностей родственны, - наблюдаемый и очевидный факт, об этногенезе же их мы знаем крайне мало. А схожесть языков и даже одноязычие - результат культурных и геополитических процессов (это будет обсуждаться в книге), но это не всегда и не обязательно свидетельство происхождения от одной праобщности. Шотландцы и ирландцы говорят по-английски, будучи кельтами; французы и испанцы, чьи языки восходят к модифицированной латыни, имеют «по крови» в лучшем случае троюродное отношение к древним римлянам.
Вглядываясь в предысторию России и пытаясь найти в ней упомянутую ЦЕЛЬНОСТЬ, я не касаюсь того, что в сознательной национальной памяти не запечатлелось. В том числе - вопроса о том, был ли некогда исходный для всех славяноязычных народов праэтнос. Я лично склоняюсь к тому, что такого праэтноса, скорее всего, не было. При столь слабо выраженной этнической памяти это выглядит очень сомнительным, и я считаю более вероятным, что языковая близость у этих народов обусловлена теми самыми культурными и геополитическими причинами, упомянутыми в предыдущем абзаце. Но этот вопрос, как было сказано, мы выносим за скобки.
И вместо термина «восточные славяне» я часто пишу «русский этнос», поскольку безусловное отношение к русской предыстории могут иметь только те общности, из которых народ – обсуждаемая нами историческая данность, - достоверно сформировался. А они, конечно, были «славяноязычными»; но насколько они при этом происходят от тех людей, которых описывали в качестве «славян» или «антов» византийские авторы в 6-ом веке? Более чем спорно: нет ни единого документа или хотя бы устного предания, в котором эта преемственность прослеживалась бы.
Основная часть переиздаваемой мною книги – при том, что текст местами отредактирован, - та же, что и в первоначальном варианте. Но я исключил отдельные фрагменты и даже разделы, содержащие ошибочное реконструирование тех или иных периодов и обстоятельств; некоторые главы объединил, иные же значительно перекомпоновал, а также ввел одну новую. Нумерация глав не полностью совпадает с предыдущей, и названия некоторых разделов изменены.
Далее, в настоящем издании дается ряд КОММЕНТАРИЕВ к повторной публикации. Либо в самом начале того или иного раздела, либо после тематических фрагментов, содержащих то, что я ныне подвергаю критическому переосмыслению. Эти комментарии нумеруются по формуле «X-Y(Z)». На позиции «X» - порядковый номер главы, в которой фигурирует комментарий, на позиции «Y» - порядковый номер самого этого комментария внутри главы, на позиции «(Z)» - номер раздела, в котором он находится.
В целом же моя книга осталась «самою собой». И, как десять лет назад, я надеюсь, что вдумчивому читателю будет интересно ознакомиться с ней.
ГЛАВА ПЕРВАЯ – ПРОЛОГ
Раздел 1 - Философский
Люди любят казаться моложе, а народы – старше. Впрочем, и отдельные люди – мы знаем это из романтических книг о рыцарях и дворянах, - были в любую эпоху не прочь подчеркнуть перед окружающими древность своего рода, даже будучи сами очень юными. Древние истоки - предмет неоспоримой гордости тех, кто знает их за собой. Нации же, даже не имея документированных оснований считать себя очень древними, зачастую пытаются возместить это путем создания мифов о давних предках или – в наше время, - исторических и культурологических построений, из которых явствовало бы нечто свидетельствующее о гораздо более раннем культурно-историческом бытии общности, нежели принято думать. Римляне производили себя от троянцев, в японских мифах имеется фигура некоего первого императора (Дзимму-Тэнно), правившего якобы в 7-ом веке до н. э.; кельтские предания повествуют о королях и героях, живших будто бы в самом начале христианской эпохи. Думаю, что мы могли бы найти подобные тенденции у любого народа, чья мифология сколько-нибудь сохранилась. Ныне же, когда для оценки чего угодно – в том числе и давности истории той или иной общности, - нужны научные обоснования, а еще лучше доказательства, в каждой стране, не имеющей бесспорного права считать себя древней, являются на свет труды, цель которых – это право логически вывести.
Слово «народ» я использую здесь несколько ненаучно, для простоты изложения, ибо по-настоящему имею в виду скорее ЭТНОС (тоже, кстати, неоднозначный в плане возможных истолкований термин, но он все же ближе к сути того, о чем мы говорим). По моей терминологии этнос – это одноязычная или состоящая из близких по языку групп общность, которая может делиться на народы современные или преемственные друг другу. Например, романский этнос делится на французов, итальянцев, испанцев и т. д. - это хронологически горизонтальное деление. Преемственные же народы в рамках одного этноса - скажем, древние эллины, византийцы и современные греки. Эти последние – достаточно молодая нация, ее формирование относится уже к новому времени, но греческий этнос, к которому она принадлежит, - очень древний.
Я поспешил пояснить эти категории уже сейчас, поскольку договориться о терминологии – дело хорошее в любом случае, а особенно когда приступаешь к серьезному научному труду. Хочется, чтобы читающему было ясно, что я подразумеваю, даже когда он встретит некоторые вариации в употреблении терминов. Они, конечно же, иной раз будут, ибо я считаю правильным варьировать речь, чтобы книга была живой и интересной; а чрезмерная педантичность препятствует этому.
Тема моей работы – русская предыстория. Россия – одна из стран, для которых это вопрос по сей день не решенный. НАЦИОНАЛЬНАЯ история русского народа достаточно длинна, формирование нации произошло едва ли позже, чем это было, скажем, у французов или англичан (если не путать первых с галло-римлянами или франками, а вторых – с бриттами или англо-саксами). И централизованное государство, фактически империя (ибо еще Московия владела тем, что на современный лад можно было бы назвать колониями), возрастом своим мало кому уступит из ныне здравствующих держав. «Молодым народом» русских считать не приходится; но казаться по возможности «старше» народы желают не только по своему собственно национальному возрасту, но и по древности истоков. Этого желают все народы, и русский – не исключение. Тем более, что великой державе пристало бы иметь и в прошлом своем нечто фундаментальное; а русская и вообще «славянская» предыстория - судя по имеющимся на сегодняшний день научным заключениям, основанным на очень скудных материалах, - преподносит в этом смысле прямо противоположное. Отсутствие государственности до 9-го столетия; некое туманное язычество, от которого не сохранилось практически никаких следов в виде мифологии и эпоса; довольно позднее, по общеевропейским меркам, крещение… И это прошлое народа, сумевшего (пусть не рано) создать одну из лучших в мире литератур, проявить свой талант во всех сферах культурной деятельности и достичь имперского могущества?
Этот комплекс «предысторической пустоты» очень досаждал национальному сознанию. Славянофилы, а отчасти и Достоевский, выдвигали в связи с этим мысль о том, что русский народ – «молодой» и за ним, если так, стало быть, будущее. Но, во-первых, как было уже сказано, едва ли можно считать «молодым» народ, который – даже если формирование нации относить к периоду создания централизованного Московского государства, - ничуть не младше и в этом случае западных наций: у тех окончательное объединение происходило в том же самом 15-ом веке, и нет причины прилагать к себе иные стандарты, нежели к другим… Во-вторых же будущее-то в любом случае еще не наступило, а гордиться хотелось прошлым, поэтому у большинства национально мысливших русских людей подобные настроения энтузиазма не вызывали. И очень мешало ощущение неких «курьих ножек» в основе здания национальной истории.
На эту тему многие умные люди писали очень хорошие книги. Например, Бердяев, утверждавший, что русское национальное начало «женственно» по сути своей и нуждалось в оплодотворении извне, чтобы «понести» и дать – пусть не сразу, - культурное цветение. Он же, воспользовавшись традиционным различением понятий, писал, что Россия – страна «старой цивилизации, но молодой культуры». Дело, однако, в том, что и «старая цивилизация» в этом случае всего тысячу с лишним лет насчитывает. И, словно бы мало одного комплекса, имеется, к сожалению, еще и дополнительный: связанный с тем, что Россия только после «европеизации» перестала быть полуварварской и темной, а все, что имело место до 18-го столетия, - косное и никчемное прозябание.
Так стали считать с тяжелой – отнюдь не легкой, - руки царя Петра, чье «отречение от старого мира» - очень, кстати, характерный для России способ отношения к прошлому после любых серьезных перемен, - надолго определило преобладающую в образованных кругах оценку всей национальной истории до прорубания «окна в Европу». Тенденция эта достигла максимума в устах Петра Чаадаева – тезки великого царя, - в «Философических письмах» которого культурное прошлое страны приравнивается к нулю. Это суждение, ввиду его крайности, вызвало бурю негодования даже в той самой русской аристократической среде, которая в качестве основного языка общения культивировала французский… К счастью, было это во времена Пушкина, и именно он сумел достойно ответить Чаадаеву. В пушкинском ответе прозвучала мысль о монументальности, которую и я усматриваю в российской истории. Я не утруждаю себя здесь ссылками, поскольку и чаадаевские письма, и ответ Пушкина хорошо известны.
Мне тоже не кажутся справедливыми изничтожающие высказывания о русской допетровской культуре, при всей очевидной несопоставимости ее с творчеством и наукой Запада тех времен. И, как бы то ни было, киевский и московский периоды – это все-таки уже история: с государственным строем, письменностью, архитектурой… Если сравнить историю народа с неким зданием, давность же его уподобить высоте этого последнего, то мы имеем достаточно внушительный и величественный «замок» или «храм», пусть даже украшенный лепными узорами только в самой верхней своей части или - возвращаясь к временному измерению, - содержащий культуру мирового значения лишь в последние два столетия… Само по себе строение все же значительно: можно считать, и не без оснований – по качеству того, что Россия сумела создать в 19-ом и 20-ом веках, - что вся более давняя история страны (именно уже национальная история, начавшаяся тысячу лет назад) была затянувшимся и очень консервативным средневековьем, в течение которого происходило подспудное углубление и созревание той почвы, на коей в конце концов и взошла великая русская культура.
КОММЕНТАРИЙ 1-1(1): я и сейчас придерживаюсь этой точки зрения, но сделаю все же одну оговорку. Созданная Россией культура мирового значения и в самом деле свидетельствует – и даже доказывает, - что предшествующие века не были «культурно никчемны». Но доказывается это не КАЧЕСТВОМ русского творческого созидания, а его ЗРЕЛОСТЬЮ. «Молодой народ» мог бы, научившись у «старших», создать блестящие произведения, но он бы не создал, будучи «молодым», литературу столь самостоятельную и взрослую по темам, идеям, образам, литературу, которая настолько повлияла бы этими темами, образами и идеями на самих европейцев. Россия, получив от Запада знания, жанры, образцы, заговорила не только талантливо и интересно (это и подросток, и ребенок может, если способности имеются) – нет, она заговорила еще и очень по-взрослому.
К тому же, если вглядеться в культуру Московии и дотатарской Руси, то и там – при всей жанровой скудости и при всей невыраженности индивидуального начала, - мы все же увидим, опять-таки, очень психологически ВЗРОСЛЫЕ тематические и мировоззренческие приоритеты. Религиозные вопросы, смысл бытия человека и народа, историзм, обусловивший создание повестей и целых циклов о национально значимых событиях. Взвешенно-застенчивая оглядка на священные источники – «когда и насколько можем мы добавить что-либо к тому, что сказано там?..» Наконец, народные духовные стихи, часть которых восходит к допетровским временам… Как бы ни относиться к этой культуре, она - пусть консервативная по характеру, в малой степени творческая, но всецело ориентированная на христианство – т. е. на сложнейшую ценностно-мировоззренческую систему, - была далеко не «младенческой».
Но мы будем говорить здесь не о Киевской Руси и не о Московском царстве, а о предыстории; а она, к сожалению, до сих пор очень мало изучена, и из ее глубин не светит пока ничто отрадное.
Можно отнестись с пониманием к людям, пытающимся создавать те или иные конструкции, согласно которым национальная предыстория объявляется высокоцивилизованной и незаслуженно забытой. Психологически понятна даже та ксенофобия, что зачастую сопутствует подобным изысканиям, ибо если думать, что была великая культура и почему-то позабылась, то естественно искать виновников этого обстоятельства; в виновники же – это, увы, азбука психологии, - лучше всего годятся чужие. Тем, кто комплексует, нужен объект для ненависти: это чувство – надо отдать ему справедливость, - повышает жизненный тонус.
Тот, кто, увидев на обложке этой моей книги ее название, подумает, что прочтет о великом культурно-историческом прошлом пятитысячелетней давности, о грандиозном "древнеславянском царстве" и о забытых литературных ценностях, сопоставимых по масштабу с поэмами Гомера, поступит правильнее всего, захлопнув книгу на этом месте и поставив обратно на полку. Нет в ней ничего подобного, честно предупреждаю, поскольку не люблю, когда люди тратятся на совершенно не нужные им предметы…
Я не верю в возможность нахождения в русской или славянской ближней или более давней предыстории следов великой цивилизации. Не верю, исходя из очень простого логического рассуждения: ВЕЛИКОЕ нельзя спрятать, даже если очень хочется. Ни один «супостат», ни один «ненавистник» – даже если бы и допустить, что таковых было много и что они систематически строили какие-то козни, - не сумел бы полностью стереть у самого этноса и у общностей более или менее смежных память – и вполне осознанную и отчетливую, - о культуре былого. Она запечатлелась бы навек и в собственном коллективном сознании общности, ибо льстила бы ее гордости, и в сознании тех, на чьих предков эта культура когда-то должна была бы, если так, влиять - независимо от того, очень ли дружественными были отношения. Разве все в древности любили греков и римлян? Но и не любя, их отлично знали и отлично запомнили. Великое – и даже сколько-нибудь значительное, - не скроешь и не зачеркнешь, совершенно так же, как, допустим, при всем желании невозможно спрятать в квартире рояль. Если его не находят – значит, его нет.
Кроме того, я полагаю, что никто не может разделить с народом (или этносом - я пока не слишком строго подхожу к терминологии) ответственность за сохранение памяти о его прошлом. История – процесс, включающий борьбу народов и культур за выживание и за увековечение своего имени и облика. Общности, сумевшие заявить о себе многообразнее, ярче, качественнее, остаются в памяти поколений как древние и великие, остаются неоспоримо. Остальным приходится разыскивать следы и осколки.
Возьмем, опять же, Грецию. Она увековечила себя и своевременно записанным эпосом, и художественной литературой, и историографией (ее историю нам не приходится изучать по чужим источникам), и изобразительным искусством. Люби ее или не люби, прославляй ее культуру или пытайся охаивать, - она, так или иначе, сама заявила о себе основательно и навсегда. А вот о древних персах мы узнаем уже иными способами: частично, правда, из «Авесты» (но это единственный уцелевший сколько-нибудь масштабный древнеиранский источник, и он по информативности не идет в сравнение с тем, что дает Греция), а вот об истории этой страны, о ее царях нам приходится читать у греков (Геродот описывает предания о Кире, о его наследниках, а также о некоторых предшественниках – царях Мидии) и в Библии. Не будь чужеземных источников, мы знали бы о прошлом персов крайне мало. Но означает ли это, что наличием информации о своей давней истории персы обязаны исключительно евреям и грекам? Нет, не означает, ибо их предки, как бы то ни было, создали мировую державу, прославившую их имя и пробудившую интерес к ним в том числе и у тех народов, которые уже тогда способны были связно и качественно писать историю. Иными словами, древние персы тоже в определенной мере заявили о себе сами.
КОММЕНТАРИЙ 1-2(1): в предисловии к настоящему изданию я писал, что Иран более поздних времен, уже не помнивший царства Ахеменидов, едва ли можно считать преемственным древней Персии. Но она, так или иначе, - состоявшийся и масштабный фактор истории.
А вот пример обнаруженной в двадцатом веке (только в двадцатом и не ранее) цивилизации древних хеттов. Да, бывает и такое: не знали об этой цивилизации, но оказалось, что было могущественное Хеттское царство еще во втором тысячелетии до н. э. Раскопки и расшифрованные письмена дали возможность изучить в известной мере культуру и историю жившего там народа – судя по языковым данным, индоевропейского. При этом, однако, ничто не дает нам оснований считать данную новооткрытую культуру «великой» и «незаслуженно забытой». Нет в найденных материалах ничего столь значительного, чтобы пожалеть о том, что эти хетты не повлияли особенно сильно на свое окружение. Повлияли сколько могли: если не много, то, значит, видимо, не создали ничего столь яркого, чтобы о них заговорили другие народы… Если, конечно, не связывать с хеттами Трою, которая находилась в той же Малой Азии. Но, как бы ни было, под СВОИМ именем это царство надолго не запомнилось и явных культурных следов не оставило. И это иллюстрирует выдвигаемый мною принцип:
великое – не забывается; ЗАБЫТОЕ – ВЕЛИКИМ НЕ БЫЛО.
КОММЕНТАРИЙ 1-3(1): пример хеттов верен сам по себе, но НЕприложим к «нашему случаю». Поясняю это здесь потому, что в первом издании я писал буквально следующее:
«Нечто подобное мы найдем и в прошлом России. И найдем логическое объяснение тому, почему эта предыстория забыта. Цивилизации, подобные по масштабу древнехеттской, забыться могут: это не «рояль», который не спрячешь».
В свете позднейшего переосмысления мне приходится признать эту аналогию ошибочной. В прошлом России мы ищем НЕ то, что якобы ЗАБЫТО, как забылись древнехеттские культура и государственность. Даже если бы нечто подобное и обнаружили - и, более того, даже если бы доказали, что обнаруженная культура создана некими «праславянами», - это было бы интересно в общенаучном смысле, но НЕ явилось бы сколько-нибудь органичной предысторией русской – да и какой бы то ни было ныне живущей, - нации. Согласно принципу - «нет преемственности без памяти».
Влиять и самосохраняться общности могут, конечно, по-разному: некоторые долго не обретают славы, при этом, однако, не позволяя ассимилировать себя, а, напротив, растворяя других сами и накапливая тем самым могущество. Это – скажу заранее, - наш случай, и о процессах ассимиляции мы поговорим. Некоторые общности, побеждая в этих процессах, заслуженно сберегают себя для будущего; но «права на великое прошлое» одно это еще не дает.
И получается, что если народ или этнос не оставил записей о себе и не описан другими, на коих сумел произвести впечатление, то «виновен» в этом только он сам, и сколько-нибудь длительной и значительной предыстории у него не было. И это, опять же, – наш случай.
Тогда для чего же эта книга?... Конечно же, не для поиска неких масштабных и позабытых при этом ценностей. Нет, мы будем искать – и найдем, - более давний пласт того, что народ ВСЕГДА СЧИТАЛ СВОИМ. Более давний пласт пребывания - пусть не в качестве светоча мировой цивилизации, а всего лишь в качестве чьей-то сферы влияния, скромного «дичка», - внутри той культуры, к которой всецело принадлежит и в лоне которой осознала себя историческая Россия.
Мы будем раскапывать не «исчезнувший дворец» (поиски которого - погоня за миражом), но фундамент того дворца, который хорошо знаем, - русского культурно-исторического бытия последней тысячи лет. Это здание - возвращаясь к уже высказанной чуть раньше метафоре, - поражает взоры лишь в самой верхней (поздней, если перейти на хронологические рельсы) своей части. Но, в конце концов, дворцы тоже бывают разные: один усеян статуями по всему фасаду, сверху донизу, другой же украшен лишь в самом верху, но и сама громада, возносящая этот верх, тоже не лишена величественности. И фундамент этот будет соответствовать самому зданию, составит с ним вместе нечто вполне цельное.
Основные направления анализа и оценки предыстории России до сих пор тяготели, увы, к двум порочным крайностям. Одна из них – псевдонаучные спекуляции о канувшем величии, спекуляции прежде всего с этимологией, насилуемой с удручающей бесстыжестью - вплоть до того, что «русичи» объявляются то потомками этрусков, то, по иным версиям, вроде бы даже основателями Иерусалима… Другую же, и тоже очень печальную, я назвал бы идеологизируемым скептицизмом. Возможно, вторая крайность является отчасти реакцией на первую; но и она тоже неоправданна. Впечатление у меня такое, что в кругах профессиональных историков бытует склонность заведомо относиться в недоверчиво-насмешливом ключе к любым попыткам найти в прошлом страны нечто более значительное, красивое и культурное, чем идол Перуна и конь вещего Олега. Подобные попытки заранее подозреваются в ненаучности. Причем – если говорить не о формальных установках, а об идеологической тенденции, - именно заведомо скептическое отношение к самим надеждам найти в национальной предыстории «что-то лучшее» считается приличествующим человеку научно мыслящему и вообще серьезному. В этом есть нечто родственное пресловутой «политкорректности»… Так что я отлично понимаю: доверие не будет исходной, стартовой позицией образованного человека, а тем более историка-профессионала, который откроет мою книгу… Что ж, остается надеяться, что она сможет это доверие завоевать.
Несколько слов о методике и источниках. Главным обсуждаемым материалом будут - как, думается мне, уже и так ясно, - не мифология и не фольклор, ибо не они, по моему мнению, являются культурно определяющими факторами в расследуемых нами пластах предыстории. Вместе с тем, мне придется в некоторых главах книги затронуть и фольклор, и то, что принимается – правильно или ошибочно, - за мифологию или отголоски таковой. Далеко не все, что я выскажу о русском народном творчестве, будет «хвалебным» – будут достаточно нелестные высказывания, например, о художественном уровне былин, - но абсолютно все будет сопровождаться тщательным аргументированием. Кроме того, должен сказать – и пусть верит кто хочет, - что сам, будучи вынужден очень критически отзываться о некоторых явлениях народной культуры, делал это не без боли и досады. Даже если с долей юмора (это вполне совместимо, тем более что юмор вообще помогает жить…). Русская культура была и будет для меня родной и никогда не станет мне безразличной.
Далее, я в своей работе привлекаю к делу разные и немалочисленные дисциплины – и этимологию, и фольклористику, и историографию, и так далее. Это работа очень широкого профиля, потому и нужны аргументы из разных сфер, в большей части которых автор не является специалистом. И я заранее высказываю, во-первых, сожаление по поводу тех погрешностей, которые, возможно, найдут в отдельных местах моей книги специалисты в той или иной области знаний; во-вторых же – надежду на то, что отношение к моему труду будет определяться все же не найденными в нем второстепенными неточностями, а основным его содержанием.
И еще об одном моменте, в отношении которого я предвижу возможные нарекания. В моей книге много ссылок: я считаю правильным давать читателю возможность проверять аутентичность моих цитат и доводов. Вместе с тем, предваряя справедливую критику, должен признать: в отдельных случаях, когда поиск первичного текста был бы длительным и «громоздким», я ссылаюсь не на первоисточник, а на книгу историка, приводящего нужные мне цитаты. Понимаю, что это не высший пилотаж, но надеюсь, что вдумчивый читатель – а я только таким свою книгу и адресую, - не станет формировать свое отношение к ней на основе таких недочетов. Высказать же это «извинение» за не вполне академический характер некоторых ссылок я считаю более правильным и достойным, чем обойти этот момент молчанием: отдавать самому себе отчет в допускаемых недостатках - проявление силы, а не слабости.
Вот, кажется, и все, что нужно было, на мой взгляд, предпослать моей работе.
Раздел 2 - Культурологический
Рассуждая о вопросах предыстории этноса, естественно заняться прежде всего анализом его духовно-культурного состояния до той поры, когда начинается уже история, известная из упорядоченных источников. Иными словами, мы должны расследовать - именно расследовать, ибо и письменные сведения, и следы, оставшиеся от предыстории в народной памяти, скудны до крайней степени, - в чем заключалась система мировоззрения «базисного» для России этноса, в период, предшествовавший концу 10-го столетия, моменту, когда преобладающей культурно-организующей силой в стране стало православие и когда началась уже история России в конкретно национальном значении этого слова.
Системы мировоззрения неисчерпаемо многообразны, но само по себе наличие духовной жизни, на чем бы она ни основывалась, - непременный и неотъемлемый факт бытия любой человеческой общности. Духовная культура не есть отличительная черта одних лишь высокоцивилизованных народов: чтобы нуждаться в ней и иметь ее, достаточно быть просто людьми. И на любом, даже самом низком уровне развития она содержит представления о происхождении окружающего мира, о месте в нем данной общности и отдельного человека, а также об идеалах и нормативах поведения. То есть система мировоззрения должна иметь три основных компонента:
1. Космогония (и теогония, если мы имеем дело с политеистической системой).
2. Собственно религия: динамика взаимоотношений между объектами культа, общностью и человеком. Включая и идеологическое осмысление самого отдельного бытия общности - если тип культуры позволяет это.
3. Совокупность нравственно-этических и эстетических ориентиров.
Понятие «тип культуры» уже успело промелькнуть. Оно методологически важно для нашего
Расследования, и поэтому, при всей условности подобных классификаций, мне все же хотелось бы подразделить системы мировоззрения на три основных типа.
Во-первых - культуры первично-почвенные. Такие культуры формируются в пределах конкретных этнических общностей - от небольшого племени до собственно этноса, то есть совокупности близкородственных в языковом отношении племен и народностей. Они являются продуктом жизнедеятельности этнической группы и, наряду с этим, сами служат тем цементирующим началом, благодаря которому общность сохраняется от распадения на более мелкие коллективы. Первично-почвенная культура - это РЕЛИГИОЗНО-МИФОЛОГИЧЕСКОЕ ПРЕДАНИЕ общности. Условимся для краткости называть его РМП.
Религия и мифология, конечно, не одно и то же, но произрастают они всегда из одного корня. Там, где верования заключаются в поклонении олицетворяемым силам природы, стихиям, небесным телам и т.п. - иными словами, объектам, которые находятся в очень неясных соотношениях между собой и зачастую противоборствуют друг другу, - они, эти верования, сами по себе не дают человеку возможности ощутить мир в качестве некоего гармоничного целого, подчиняющегося единым законам. Мир предстает перед человеком как дикое поле битвы различных сил и сущностей, каждая из которых, будучи одушевлена, имеет в его глазах свои отдельные ценностные приоритеты. Централизованной системы ценностей нет; и для того, чтобы все же иметь при этом определенный нравственный и эстетический кодекс, люди на этой стадии религиозного мышления должны обязательно опираться на предания о ком-то, кто, с одной стороны, до некоторой степени соизмерим с ними, с другой же - вызывает восхищение и желание подражать. Иными словами, такая общность должна иметь в своем духовном арсенале мифы о культурных героях - доблестных и добродетельных, по ее понятиям, предках, - и о тех временах, когда эти герои жили и действовали.
Итак, для относительно ранней, языческой культуры мифология столь же обязательна, сколь неотъемлемы от иудео-христианской цивилизации библейские заповеди, а для мира поздней античности - учения авторитетных философских школ. В целом же РМП, первично-почвенная система мировоззрения, является всеобъемлющей и единственной «энциклопедией» представлений общности о мире и человеке.
РМП всегда содержит мифологию и всегда этнически специфично. Но последнее - просто факт, и он не идеологизируется. Специфичность РМП служит культурному выживанию общности, препятствует растворению ее в иных этносах (пока способна на это). Воздействовать же на иные культуры оно может только тогда, когда носители его близко и интенсивно, в массовом масштабе соприкасаются с носителями этих иных культур; и обычно в этих случаях происходит просто постепенная полная или частичная ассимиляция одной общности другою, тою, чье предание красочнее и ярче. Но, конечно, только при условии, что по основным мировоззренческим параметрам сильного расхождения между этими культурами нет. Только в таком случае возможно «растворение» одной культуры в другой.
Образцы довольно развитых культур РМП – культуры, например, древних германцев (включая скандинавов), кельтов, а также культура доклассической, микенской и «гомеровской» Греции. Вообще примеров можно бы привести очень много, но этих нескольких достаточно, чтобы пояснить, о чем идет речь. Уже интуитивно ясно, что культуры РМП присущи общностям, у которых еще не было развитой литературы, даже если и была письменность. Создание «Илиады» и «Одиссеи» в доклассической Греции не опровергает этой мысли, поскольку обе поэмы до 6-го столетия существовали только в устном виде. Здесь мы видим культуру на очень высоком УРОВНЕ, но уровень и ТИП культуры - не одно и то же, и по типу это культура РМП в чистом виде.
КОММЕНТАРИЙ 1-4(2): эту свою классификацию я сейчас считаю нужным дополнить еще одним – низшим, - типом. Неверно все же объединять в один тип (РМП) системы, созданные греками, кельтами или скандинавами, и примитивные мифы диких либо полудиких племен – мифы, в которых преобладает грубый, тотемистический в основе, зооморфизм, вышеупомянутые этические и эстетические ориентиры еще очень аморфны, иерархическое же соотношение образов и сущностей еще не сформировано и не уяснено. Назовем эту категорию – ДП (доцивилизованное предание). Впрочем, к нашему случаю это не может иметь отношение.
Второй тип систем мировоззрения - это культуры, возникшие на базе РМП, но располагающие ЛИТЕРАТУРНО-ФИЛОСОФСКИМ материалом. Их прошлое – РМП, и поэтому такие культуры тоже все еще этнически специфичны. Но если РМП - ЭНЦИКЛОПЕДИЯ представлений о мире и человеке, то культуры РМП-ЛФ (назовем их так) всегда содержат КОНЦЕПЦИЮ. Такие культуры начинают формироваться тогда, когда наряду со стихийно-этнической волей общности к сохранению своего предания появляется и осознанно-сформулированное стремление - пусть не всех, а только мыслящих и относительно образованных людей, - увековечить это предание и построить на нем некую ИДЕОЛОГИЮ. Появляется литературная обработка мифологии и эпоса - например, греческие трагедии, большая часть которых в сюжетном плане вертится вокруг троянского цикла и смежных с ним событий, - и возникает философия, одна из излюбленных тем которой заключается в возвеличении этноса: вспомним хотя бы греческие идеи уже классического периода о превосходстве свободного по своей природе эллина над тяготеющим к рабству и деспотии варваром, или зороастрийское противопоставление Ирана как светлого начала Турану - началу темному, - или индуистскую идеологию кастовости, в основе которой лежит все тот же этнический антагонизм, ибо высшие касты были арийскими по происхождению и культивировали память об этом… Наряду с этнической идеологией, в любой культуре РМП-ЛФ имеется, как было уже сказано, и философски выраженная концепция (или ряд соперничающих концепций) отношения к жизни.
Далее, такие культуры способны влиять на иные этносы не только при житейски интенсивном контакте, но и на расстоянии. Так эллинизм подчинил своему влиянию почти весь Ближний Восток и Египет, а кроме того РМП-ЛФ греков практически растворило в себе отдельное раннеэтническое предание латинян, о котором мы именно поэтому почти ничего не знаем (кроме легенды о Ромуле и Реме и еще некоторых обрядовых особенностей религии). Боги и мифологические герои римлян слились с греческими аналогами, благо эти аналоги были под рукой: ведь по мировоззренческим параметрам культуры греков и римлян не расходились, это были две схожие, индоевропейские по истокам языческие системы, между ними не было идеологического барьера, который воспрепятствовал бы такому безболезненному растворению одного предания в другом без следов ломки, борьбы и антагонизма. Вообще-то эллинизация латинян частично происходила еще до включения Греции во 2-ом веке до н. э. в состав Римского государства: контакт этих этносов, и довольно интенсивный, начался еще в 8-ом веке до нашей эры, когда в Италии появились первые греческие колонии; длительное время влияние греческой культуры было влиянием просто РМП, но исключительно яркого, а затем возникшее на его основе примерно в 5-ом веке до н. э. РМП-ЛФ эллинов довершило дело.
Надо отметить, что этносы - носители РМП-ЛФ иногда сознательно стремились приобщать к своему мировоззрению других, особенно греки в период эллинистических царств. Но для эллинизма или иной культуры данного типа приобщение чужих - не идеологическая первооснова: этого пытались добиться только на завоеванных территориях, и цель была всегда социально-политической. Чужих хотели сделать своими, чтобы ликвидировать возможность мятежей, достичь культурными средствами политической лойяльности и спокойствия.
Я должен при этом отметить, что под влиянием культур РМП-ЛФ на другие этносы подразумеваю воздействия массового характера, те случаи, когда мировоззрение усваивается множеством людей, причем не только представителями элиты. Так что я не имею в виду, например, заимствование некоторой частью позднеримской декадентской аристократии восточных культов (поклонение Исиде, Митре и т. д.) или современное увлечение некоторых «ищущих себя» неформалов-полуинтеллигентов кришнаизмом и прочей экзотикой.
Итак, основные отличия РМП-ЛФ от первично-почвенных РМП - их концептуальность (в этом смысле научная терминология оказалась чуткой: такие культуры именуются с концептуальным окончанием ИЗМ – эллинизм, индуизм, зороастризм, тогда как германизма, например, нет), их способность влиять на иные культуры не только при житейском контакте, но и на расстоянии, и их сознательная, целенаправленная экспансия в тех случаях, когда она политически целесообразна.
Ко всему сказанному стоит добавить, что почвенная культура, успела она доразвиться до РМП-ЛФ или осталась первичным РМП, всегда только одна у каждой общности. Национально-государственные эпосы - не РМП и не на его основе создаются, хотя и они являются народным творчеством: они - творение уже НАЦИЙ, а не ЭТНОСОВ. Испанские предания о Сиде-воителе не связаны решительно ничем с античным РМП-ЛФ, при всем том, что испанцы - романский народ и восходят как целое к латинскому этносу. Но предания такого типа возникают тогда, когда общность усваивает уже совсем иную систему мировоззрения и когда имеющая почвенно-этнические основы культура отходит для нее в прошлое. Эпос, не связанный с РМП, возможен тогда, когда уже нет культурной зависимости от этого последнего. Христианская средневековая Европа знает такие эпосы: это и «Сид», и «Песнь о Роланде», и английский цикл о Робин Гуде… Но не «Песнь о Нибелунгах» - она восходит к германскому РМП, ее многое роднит со скандинавским эддическим эпосом, а уж он-то - чистейшее РМП, очень эстетически развитое и яркое.
Мне в ходе расследования русской предыстории придется не раз обращаться к народному творчеству, то есть, по сути дела, к памяти народа - к свидетелю, который, в отличие от любых письменных источников, не только не любит, но и не умеет врать. Фольклор и безыскусен, и совершенно неподцензурен; к тому же - и это будет очень важно для нас, - ЗАРОЖДАЕТСЯ любое фольклорное предание не позже, а именно во время изображаемых в нем событий. Оформиться-то оно может и через века, да так и происходит обычно: ведь большие события порождают очень многообразные эмоции, и способы изображения того, что взволновало народ, столь же многообразны; поэтому возникает множество конкурирующих между собой версий предания, которые могут сложиться в некий синтез далеко не сразу же, а только тогда, когда восприятие произошедшего, пропущенное сквозь сито времени, отбросит второстепенное, сохранив лишь действительно устойчивые - если уж они выдержали испытание веками, - контуры… Но сюжетно-психологический стержень любого фольклорного сказания - всегда отклик на нечто актуальное, злободневное. Поэтому фольклор всегда с удивительной верностью отражает настроения народа в ту самую эпоху, к которой относится действие сказаний, отражает отношение современников к происходившему. В народном творчестве не бывает направленной маскировки событий современных для слагателя именами и декорацией прошлого: это прием книжной литературы и только ее. Народ живет настоящим и о настоящем слагает песни, новеллы и анекдоты; интерес к прошлому в массах есть, но это пассивный интерес, готовность послушать предания о былом, однако народ в массе своей, кроме очень немногих (в чьих устах и ФОРМИРУЕТСЯ фольклор, принимая законченные, закостенелые формы), не отдает былым впечатлениям души и таланта, и творческая активность громадного большинства даже тех, кто в принципе способен ее проявить, направлена на то, что перед глазами. Злободневность народного творчества и его психологическая правдивость очень пригодятся мне в моей работе; пригодится также анализ закономерностей, связанных с забыванием фольклора. Поэтому я вынужден довольно пространно рассуждать о нем здесь; и более того, долгий разговор о фольклоре займет половину одной из ближайших глав. Мы будем использовать логику жизни и умирания преданий, а значит, должны уяснить - в том числе и путем сравнительно-историческим, - законы, действующие здесь…
Но перейдем к третьему типу систем мировоззрения. Это, безусловно, культуры, основанные на мировых религиях. Одна из первооснов любой такой культуры - отрицание определяющей роли этнического начала («… несть ни иудея, ни эллина…»). Таковы культуры христианская, мусульманская и буддийская.
Подчеркну два основных момента: во-первых, такие культуры не могут существовать без литературы и философии, а во-вторых - в отличие от культур РМП-ЛФ, - не только способны
интенсивно и на расстоянии влиять на окружающие народы, но и усматривают в распространении во всемирных масштабах одну из главных целевых установок. Можно назвать эти культуры ВСЕМИРНО ОРИЕНТИРОВАННЫМИ (ВМО). (1)
История России в полном смысле этого слова и история ее культуры берут начало в 988 г., когда государственной религией Киева и подвластных ему земель стало православное христианство. Россия - страна всемирно ориентированной культуры. Но, поскольку в прошлом любой, пусть уже давно исторически зрелой, общности была языческая фаза, то, значит, и у «русского этноса» (или у тех компонентов, из которых он сложился) когда-то сменился ТИП мировоззрения: предание почвенное, органичное для этноса и им самим созданное, уступило место культуре, привнесенной извне. В таких случаях не бывает «растворения», как в случае первичного латинского РМП, слившегося с греческим преданием: нет, тут мировоззренческие основы вытесненного и победившего совершенно различны. Может ли подобная перемена совершиться без болезненной ломки, без длительной борьбы, швы и рубцы которой навсегда остаются, ибо то, что самим этносом создано, дорого ему и не выкидывается на свалку при первых ростках новой идеологии? Наверное, не может, поскольку перемена ТИПА культуры взламывает коллективную психику общности, навязывает ей совершенно новые архетипы – нравственные, эстетические, философские… А где ломка, там может ли дело обойтись без обломков, осколков старого? Наверное, опять-таки нет. В том же германском РМП имеется позднее сказание о «гибели богов» - отклик на трагедию гибели этнической культуры под пятой христианства. Индийские же буддисты длительное время верили - а некоторые, может быть, и сейчас верят, - в существование индуистских божеств (Брахмы, Вишну и Шивы), хотя ни малейшей роли эти боги, в рамках буддийской философии, ни в земной, ни в вечной участи человека не играют. Просто с привычными образами тяжело было расставаться, и они остались в сознании многих осколками древнего мировоззрения, чтимыми бескорыстно, для души… Смена культуры - процесс тяжелейший, сопровождаемый, помимо нравственной ломки, и кровавыми военными эпопеями: так было и в античном мире, и у германцев, да и у всех, наверное. Правда, для только что упомянутых индусов и для арабов переход к культурам ВМО был отчасти смягчен тем, что эти последние пришли изнутри самих этносов и на понятном языке; но и Магомету, тем не менее, пришлось повоевать с арабскими же народностями для того, чтобы утвердить в их среде новорожденный и психологически чуждый большинству ислам.
Конечно, культура РМП-ЛФ, а также очень развитое РМП способны эффективно постоять за себя и уцелеть если не в качестве живого мировоззрения, то по крайней мере как достояние памяти и гордости тех, кто считает себя историческими преемниками их носителей. В Иране, уже мусульманском, Фирдоуси создал литературный эпос «Шах-Намэ», увековечивший зороастрийские предания в чрезвычайно целостном и оформленном виде. Европейское же Возрождение - это ответный удар античного РМП-ЛФ по христианству, удар, нанесенный мировоззрением временно побежденным, но не рассыпавшимся, а сохранившим, благодаря древней литературе и очень развитой философии, огромную силу обаяния и воздействия. Упоминавшаяся мною недавно «Песнь о Нибелунгах» и эддические сказания, собранные и записанные в 13-ом веке исландцем Снорри Стурлусоном, - результаты того, что и в германском мире была воля к сохранению этнической культуры. То же самое касается раннесредневековой английской поэмы «Беовульф»: это большой и блистательный осколок РМП. Я не хочу утомлять себя и читателя длительным перечислением того, что еще можно вспомнить в этой связи, но факт, что в большей части стран и у большей части этнических групп в народной памяти сохранились более или менее различимые простым глазом обломки почвенных преданий. В славяноязычных же странах их ПОЧТИ СОВЕРШЕННО НЕТ. Нет сколько-нибудь различимых следов мировоззренческой ломки. Это само по себе нуждается в объяснении, и это обстоятельство будет рационально объяснено с помощью гипотезы, которую я предложу в настоящей книге.
Сразу оговариваю то, что утилитарные суеверия, очень устойчивые в любом народе и прекрасно уживающиеся с любою системой мировоззрения, я не считаю достойными внимания осколками культуры РМП, и ими мы заниматься не будем. Конечно, во второй половине 19-го столетия бабушка Алеши Пешкова, собираясь переезжать в новый дом, уговаривала домового перебраться вместе с ее семьей «на новое место, на иное счастье»; но при этом она и считала себя, и действительно была христианкой, и ее мировоззрение определяется не домовым, а духовными стихами, которые она рассказывала своему внуку и соседям; если бы ей кто-то сказал, что она язычница, она возмутилась бы, и вполне справедливо. Мировоззренческая ломка всегда бьет по верхам, по тому, что имеет отношение к нравственно-этическим и эстетическим ориентирам общности, а домовые, лешие, водяные и т.п. ею не затрагиваются. Англичане верят в привидения, норвежцы - в троллей; Ромен Роллан в «Кола Брюньоне», действие которого происходит в 17-ом веке, привел монолог сельского священника, сетующего на языческие пережитки у своей паствы: «… Напрасно, век за веком, мы искореняем в полях, лесах, ручьях духов и фей, напрасно мы силимся задуть, надсаживая щеки и грудь, силимся вновь и вновь загасить эти адские огни, дабы в потемневшей ночи вселенной виден был только свет истинного Бога; нам так и не удается истребить эти исчадия земли, эти грязные суеверия, эту душу вещества…» И это во Франции времен Людовика 13-го и Ришелье!... Эти «низшие верования» совместимы с любым типом культуры, они не определяют мировоззрения так же, как боязнь черной кошки... Мы будем рассматривать не эту категорию имен и «мифов», а только то, что предположительно чтилось и воспевалось когда-то: только этот уровень верований и мифологических образов я подразумеваю в своей книге под словом «предание».
Итак, в этой главе мы уже ставим вполне конкретный вопрос: почему русский народ практически не помнит своей духовной предыстории, почему народная память не сохранила практически ни одного сколько-нибудь цельного, очевидного осколка доправославной культуры этноса? И где осколки повергнутого и разбитого прошлого; где следы «взлома» этнического сознания при переходе к христианской культуре?
Нам предстоит сложное дознание, и в ходе его понадобится очень много общей логики: где почти нет достоверной информации, там приходится строить умозаключения, наилучшим образом способных объяснить имеющиеся странности и противоречия - пусть не все, но большую часть их. Разумеется, проверяя эти умозаключения на предмет соответствия хоть каким-то фактам.
Раздел 3 – «Апологетический»
Мне могли бы задать естественный вопрос: а почему я так уверен, что имеет смысл вглядываться в российскую предысторию и сомневаться в культурной пустоте, которая там предполагается? Может быть, так и было - именно нечто бессодержательное, естественно и справедливо отброшено памятью народа?..
Что ж, отвечу на этот предполагаемый вопрос - откуда моя уверенность. Отвечу вынужденно развернуто: мы уже говорили в предыдущей главе о важности общелогических рассуждений для нашей темы и о том, что придется в основном искать объяснений тому, что кажется странным. Методика тут примерно такая же, как при обнаружении планеты Нептун - она была «вычислена» в 19-ом веке путем не прямых наблюдений, а математического анализа отклонений в траектории Урана. Наш же «Нептун» - культурная предыстория России.
КОММЕНТАРИЙ 1-5(3): здесь я привожу, если вкратце обобщить, «аргументы культурного минимума». Суть их заключается в том, что ни пусть архаичная, но все же государственность со всеми признаками и механизмами относительной, но централизации, ни усвоение христианской культуры в качестве доминирующей не были бы возможны без накопленного почвенным этносом за длительные предшествующие века духовного и социального арсенала.
В качестве «артподготовки» эти соображения по большей части вполне оправдывают себя, поскольку я собираюсь предъявить и сам «Нептун», т. е. представить модель, которая зиждется на взаимосвязанных именах и фактах. Отдельные рассуждения я сейчас признаю неверными либо очень спорными (что поясняется в соответствующих примечаниях), но любому, кто интересуется нашей темой, стоит прочесть и их тоже. Как, впрочем, и остальные ошибочные фрагменты книги. Зная ложные пути, по ним уже не пойдешь…
Итак, откуда моя уверенность? Я приведу несколько соображений, касающихся общего состояния этноса на рубеже тысячелетий и несколько ранее. И исходить буду только из того, что известно и не подлежит сомнению.
Аргумент первый. В предыдущей главе мы говорили о том, что духовная культура (как минимум РМП) является цементирующим началом, оберегающим общность от дробления и распада, социально-психологическим стержнем ее единства. А в чем заключается основной, не требующий углубленного культурно-психологического анализа, очевидный признак единства или раздробленности? Конечно же, в ЯЗЫКЕ. В языковом единстве или, напротив, в разноязычии родственных по исходным этническим характеристикам народностей и племен. Язык - почва для духовной жизни, но не в меньшей степени и ее продукт (особенно же - изменения в нем). Образование на единой языковой базе разных наречий отражает появление на единой этнической основе разных культурно-исторических общностей. Вряд ли кто-то не согласится с тем, что единая племенная или национальная культура нуждается в едином языке. Любая иноязычная общность имеет уже свою отдельную, пусть родственную, но иную культуру.
Обратное не всегда верно: существуют народы, говорящие на одном и том же языке, но различные по культурно-психологическим показателям. Таковы, например, англичане и американцы, испанцы и мексиканцы, немцы и австрийцы. Но в этих случаях «дочерние» общности осознали себя чем-то отдельным в тот период, когда на каждом из трех языков имелась уже довольно развитая литература и когда в любой из этих общностей было уже немало грамотных людей, в той или иной мере приобщенных к этой литературе и на ней воспитанных, что препятствовало отходу их самих (а под их уже ощутимым в данный период влиянием и широких масс) от норм родного языка. Этот «литературный» фактор препятствовал сильным стихийным сдвигам в языке и сохранял его как целое, допуская лишь мелкие, диалектные расхождения, отражавшие специфику быта и участи каждой из общностей. Но ничего подобного не могло быть в средние века, в эпоху, когда, во-первых, было очень мало даже элементарно грамотных людей, не говоря уже об утонченно образованных, а во-вторых, почти не писали на народных, бытовавших в массовом обиходе наречиях. Формирование последних, их сохранение или, напротив, модификация отдавались на откуп безграмотным массам; языковые процессы происходили тогда естественно и ничем, кроме самой истории, не контролировались. А язык - это очень гибкий и текучий материал, чутко реагирующий на любые изменения и в политической жизни общности, и в ее культурно-психологическом облике: языковые сдвиги, можно сказать, отражают эти изменения, как в зеркале. В средневековой Европе на единой латиноязычной основе сформировалось несколько романских наречий, каждое из которых отражает специфику развития народа, на нем говорящего, и среди прочего - специфику тех влияний, которым народ в ходе своего становления подвергался. Точно так же на почве единого «древнерусского» языка возникли три современных восточнославянских: это произошло еще в средние века, в период, когда «литературного контроля» тоже еще не хватало для удержания трех разошедшихся по историческим путям общностей в едином языковом русле.
Рассматривая предысторию России, мы имеем дело с еще более ранним средневековьем. То есть с эпохой, когда не могло быть и речи о каком-либо искусственном контролировании языковых процессов и когда тождество или различие между языками отражали - повторю эту метафору, - подобно зеркалу тождество или различие между самими общностями людей.
В свете этого отметим, что около тысячи лет назад восточные славяне говорили НА ОДНОМ ЯЗЫКЕ, все локальные различия имели не более чем диалектный характер. Это факт несомненный, уверенно отмечаемый в «Повести временных лет», написанной на рубеже 11-го и 12-го столетий. (2) Выходит, при жизни летописца одноязычие имело место; а эти времена от эпохи т. н. «крещения Руси» отделяет всего-то один век - период явно недостаточный для качественных, решительных изменений в языке. Значит, и в 10-ом столетии языковое единство было ощутимым .
Но если культура этноса стояла столь низко, что не было почти никакой духовной жизни помимо набора утилитарных суеверий, то не могло быть и сколько-нибудь эффективного культурно-психологического цемента, способного скрепить этот этнос в нечто целое и обусловить одноязычие.
А "русский этнос" - очень многочисленный и к тому же сильно разбросанный по своей уже тогда огромной территории (что уменьшало интенсивность связей внутри общности, связей не только экономических, но и культурных), - на заре российской истории, если не со времен еще более ранних, имел ОДИН ЯЗЫК. Как же это получилось? Особенно если учесть, что разные части этноса жили в очень различных условиях - и в смысле природно-климатическом, и по характеру окружения, в котором находились... Единства условий не было: были все предпосылки для множественности наречий, для культурного и языкового расползания даже тех, кто, допустим, составлял ранее единую общность; однако мы видим противоположное.
Как же это получилось? Я предполагаю, что за этим стоит некий КУЛЬТУРНЫЙ фактор, послуживший тем самым «цементом», благодаря которому общность стала - или осталась, - единой. Одноязычие – разумеется, не единственный и даже не главный критерий культурного уровня, но единство языка, во всяком случае, не могло вырасти на «духовно пустом» месте.
КОММЕНТАРИЙ 1-6(3): Возможности славянского языка (даже если не знать точно, о котором именно из диалектов речь) отражает в том числе тот факт, что именно он смог стать практически государственным в могущественном каганате авар в 7-ом – 8-ом веках. (3)
Правда, красочный и мощный язык – признак скорее потенциала, чем состоявшейся уже тогда сколько-нибудь серьезной культурной жизни. Но то, что язык был еще в долетописные времена существенно единым, - показатель (пусть лишь косвенный) – того, что была, видимо, уже тогда некая духовно содержательная скрепляющая основа.
Этот «языковой» аргумент имеет интересное продолжение. Восточнославянские общности - так называемые «племена», - поляне, древляне, вятичи, радимичи и т. д. - все они удивительно легко слились в 11-12 веках в единый народ: настолько легко, что впору усомниться, были ли они когда-либо отдельными этническими коллективами. Ведь сами их локальные наименования уже к середине 12-го столетия вышли из употребления (что явствует из литературы тех времен), и политические структуры страны (удельные княжества и «земли») именовались уже тогда исключительно по их главным городам, а не по названиям «народностей». Это очень своеобразное явление: в Западной Европе имена множества народностей и племен навсегда запечатлелись на географической карте в виде названий местностей, стран и городов. Название «Франция» происходит от франков, а «Париж» - от галльской народности паризиев; Швеция - от свевов, Ломбардия - от лангобардов, Андалузия - от вандалов, и т. д. И в славянской Польше названия некоторых народностей, которые там вроде бы проживали и из которых сформировалась нация, остались в веках: имя ПОЛЯН (совпадающее с именем населения Киевской земли, но это совсем другие поляне) легло в основу названия самой страны, от «мазовшан» же осталось название Мазовия. Да и в России имеются топонимы с именами народностей, только не славянских: Арзамас и река Мокшанка увековечили имена эрзи и мокши, то есть самоназвания двух племен мордвы. Славянские же «народности» не оставили в топонимике АБСОЛЮТНО НИЧЕГО! Именно ничего, ибо созвучие, например, между названиями «Полоцк» и «полочане» восходит к реке Полоте, которой обязаны своими именами и город, и общность в равной мере. Полочане по отношению к Полоте - то же, что волжане по отношению к Волге; но ведь волжане - не племя и не народность... Если вспомнить о городе Новгороде-Северском и связать его с названием «северян», то связь-то налицо, но само имя общности - не племенное, а географическое, и дали его, наверное, люди, жившие южнее. Точно так же ленинградцы - северяне для москвичей. Тверь невозможно связывать с «тиверцами», поскольку эти последние жили в низовьях Днестра, очень далеко от города, чье название созвучно их «этнониму». Вятка же естественной связи с вятичами иметь не может, ибо возникла в 18-ом веке.
Ни одного топонима от названия «племени»! Что за странная эфемерность «племенных»имен! Племя или народность, то есть этническая, а не просто административно-политическая группа людей, должна иметь некие прочные, сущностные основы для своего отдельного бытия. И должна поэтому обладать некоей если не идеологической, то хотя бы пережиточной устойчивостью, устойчивостью , препятствующей полному исчезновению ее коллективного «я», и если не волей к самосохранению, то хотя бы инстинктом увековечения самой себя… Но мы не видим этого у полян и прочих «народностей», о которых читаем в ПВЛ («Повесть временных лет» - впредь будем именовать ее, для краткости, с помощью этой аббревиатуры). Они канули бесследно, их отдельные, локально-этнические «я» утеряны, вплоть до самих имен, которые не запечатлелись ни на карте, ни в мире военно-политической символики (подобно Тевтонскому ордену, например, - его название восходит к тевтонам, чье, вкупе с кимврами, нашествие на Рим описано еще Плутархом). Они исчезли и растворились в национальном целом, не оказав даже естественного, инертного сопротивления и не пропечатав себя нигде.
Лично я сильно сомневаюсь, что это были общности племенного характера. Мне кажется, их названия отражают географию страны и политическую (но не этническую) раздробленность, имевшую место в ней. Племенами же они названы, поскольку русское летописание стилистически явно стремилось к некоторой «библеизации» текстов. Из Библии взята сама концепция, сама стереотипная картина начала, истока, предполагающего племенное деление. «Афетови же сынове (потомки Иафета – А. М.) западъ прияша и полунощьныя страны. От сихъ же 70 и дву языку бысть языкъ словенескъ, от племени же Афетова, нарицаемии норци, иже суть словене». (4) Согласно известным ему политическим наименованиям и руководствуясь географией, летописец производит славяноязычные общности из римской провинции Норик, поскольку она включала придунайские края. И фраза о полянах «… живяху кождо с родом своим» (5) тоже явно навеяна Книгой Бытия (ср. Быт. 10, 5 – о потомках Иафета: «каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих»).
Но, как бы то ни было, факт быстрого и окончательного схождения на нет «племенных» наименований бесспорен. Поэтому и можно предположить, что племенного характера эти общности не имели, и очень возможно, что между ними не было и культурной розни.
КОММЕНТАРИЙ 1-7(3): Приведу возможное возражение, которого я ранее не предусматривал. Локальные имена общностей не запечатлелись ни на карте, ни в чьей-либо культурно-исторической памяти, возможно, еще и потому, что общности эти ничем ярким себя не проявили. То немногое, что мы знаем о раннесредневековой истории славянского этноса, дает контурную картину очень пассивной жизни. Не было, по всей видимости, «героического периода», который побуждал бы к воспеванию, к сознательному увековечению имен и событий. По большей части платили кому-то дань, входили в созданные кем-то раннегосударственные образования. Так уж сложилось.
С другой стороны – во-первых, финно-угры были в те времена еще более инертным и малоактивным этносом, однако мы видим вышеупомянутые географические термины, образованные от их именований. Во-вторых же - во всех русских источниках 11-ом – 12-ом столетиях мы, так или иначе, видим уже не полян, вятичей и так далее, а «Русскую землю». Отсюда можно заключить, что русские, невзирая на постоянные удельные конфликты, уже успели к тем временам осознать себя устойчивым единством.
Итак в этом своем соображении о «несохранности коллективных именований» как признаке единства общности я сейчас менее уверен, чем раньше, но рассмотрения оно все-таки заслуживает.
В связи же с политической пассивностью отметим мимоходом, что так же – если не еще более, - пассивен и зависим был в те времена романский этнос, и мы не знаем отдельного предания, например, «галло-римлян» или «иберо-римлян» (не говоря уже о «дако-римлянах»). При том, что пусть не полностью, но в основном именно этим общностям – а не франкам и вестготам, которые ими правили, - преемственны и по крови, и по культуре французы и испанцы… И в блистательной Венеции первая относительно собственная хроника – Альтинатская, - датируется 9-ым-10-ым веками, две же следующие – 10-ым-12-ым. (6) Это значительно позже, чем были написаны хроники варварских королевств, созданных франками, вестготами, лангобардами; для Италии же это удивительно поздно. Почему же нет более ранней венецианской летописи? Тут ведь не предположишь, что, дескать, письменности не знали…
Это очень диагностично, на мой взгляд. Получается, что самоощущение этноса не располагало к созданию хроник и преданий. Так было во всех романских странах. И в похожей социально-психологической ситуации (при всей культурной несопоставимости) были тогда, по всей видимости, славяноязычные общности. Они тоже были «фоновым», а не исторически активным этносом. Но этот вопрос заслуживает отдельного рассмотрения.
Итак, культурно единый многочисленный этнос тысячу лет назад. Это первый общелогический довод в пользу того, что наш поиск имеет смысл.
Теперь второе соображение. Жизнь и развитие любого этноса включают не только процессы внутри общности, но и ее взаимодействие с иными этносами и народами. Что можно сказать об этом взаимодействии в разбираемом нами случае? Если вглядеться в происходившее на территориях, заселенных славянами или смежных, в течение от 5-го до 13-го (примерно) столетий, то едва ли не более всего бросается в глаза интересное обстоятельство: славяне (не только восточные, но и южные) обнаружили в этот длительный период удивительную способность АССИМИЛИРОВАТЬ В СЕБЕ иные общности, самые различные и по этнографическому типу, и по уровню цивилизованности.
В истории и археологии нет единого мнения о так называемой «славянской прародине», если она вообще когда-то и где-то была. Но никто из исследователей не простирает ее дальше Верхнего Поднепровья на востоке, Дуная на юге, бассейна Вислы на западе и балтийского побережья Польши на севере. Таков предположительный «максимум». (7) Но и он не выдерживает никакого сравнения с громадными территориями, которые занимали славяноязычные народы,, скажем, к 11-му веку. В этом веке в Восточной Европе уже не было ни сарматов, ни готов (за исключением небольшой общины в Крыму), ни гуннов, ни авар, ни алан, ни болгар (имеется в виду тюркоязычная народность, захватившая в 7-ом веке северную часть Балкан и оставившую свое имя в наследство славянской нации, растворившись в ней полностью во всех отношениях, - вот, кстати, еще один пример живучести имен, которой мы не видим у восточнославянских так называемых летописных «народностей»)… Не было ни одного из тех этносов, имена которых гремели в середине и второй половине первого тысячелетия! Восточная Европа стала славянской вся, за исключением Греции, Венгрии, Румынии и Албании. Иными словами, за несколько веков межэтнической сумятицы именно славяноязычные общности поразительно распространились,
растворили тех, с кем интенсивно соприкоснулись, вместо того чтобы раствориться самим. Обычно это просто констатируется, но, на мой взгляд, одной констатации факта недостаточно. Надо бы объяснить, «как же это получилось». Вопрос тот же, что и в отношении одноязычия. Ведь обычно - и примеров тому очень много, - если общности сливаются, то именно более культурная из них поглощает и растворяет в себе вторую. Так было в Галлии, где римское начало одержало верх над кельтским, и над германским (благодаря чему французский язык сложился именно на латинской основе); так было в Китае, где местное население ассимилировало завоевателей - монголов в 13-ом веке. Так было и в России в уже более или менее православные времена, когда русские растворили в себе печенегов, половцев, финно-угров и татар благодаря превосходству своей культуры, которое в этих-то случаях никем не оспаривается. Тут наблюдается закономерность, причина которой очевидна: ведь ассимиляция - результат ВЛИЯНИЙ, а чтобы влиять, надо располагать чем-то хотя бы отчасти значительным. И в борьбе влияний должно вроде бы побеждать более яркое и авторитетное.
В свете этих рассуждений неясно, как бы могли люди, система мировоззрения которых сводилась бы к примитивно-утилитарным верованиям, не содержала бы ничего сколько-нибудь значительного, «ассимилировать», например, готов, имевших зачатки христианской литературы еще в 5-ом веке, сарматов, предки которых были сильно эллинизированы, или - на юге, - окологреческие общности фракийцев и иллирийцев. Как получилось, что к 10-му веку весь север Балканского полуострова был славяноязычен, включая даже грекоязычную ранее Македонию?..
Мне кажется неубедительным возможный довод насчет того, что малокультурная, но исторически «свежая» сила подавила клонившиеся к культурно-историческому закату общности, этническая энергия которых оскудела или иссякла. Почему, если так, ничего подобного не произошло в Италии и Испании, где несколько веков жили, сражались, основывали королевства и теряли их самые различные, в том числе очень доблестные и этнически яркие германские народы (готы, лангобарды, вандалы и т. п.), но в обеих странах латинское начало все же растворило их - и Италия, и Испания в начале 2-го тысячелетия предстают перед нами в качестве совершенно романских, а не германских по культуре стран, во всей своей целостности, включая и северную часть каждого из полуостровов... Неубедительна и мысль о том, что, дескать, славяноязычные общности растворили в себе тех, с кем соприкасались, благодаря своей многочисленности. Во-первых, неясно, все ли ассимилированные ими этносы количественно уступали им в начале процесса соприкосновения. Во-вторых же - и это более принципиальное соображение, - многочисленность этноса, подобно его одноязычию и культурному единству, не возникает сама по себе и не является некоей первоначальной данностью. Нет, она является ДОСТИЖЕНИЕМ этноса, не причиной, а следствием. «Большой народ» (или, если более точно, «большой этнос») уже сам по себе - результат еще более ранних неизвестных нам ассимиляционных «побед». Возможность же одерживать такие «победы» зависит от ассимилирующего потенциала, от способности влиять, т. е. от неких духовно-культурных данных. Это и есть те дрожжи, на которых вырастает «большая» общность. Для того, чтобы ассимилировать столь многих, надо иметь что-то за душой.
Здесь я предвижу одно возражение: почему, если так, арабы-мусульмане - этнос не очень цивилизованный в начале своей экспансии, - столь успешно ассимилировали, в том числе и по языку, почти весь Египет и ближневосточные страны, имевшие очень давнее историческое прошлое и очень сильно эллинизированные?
Ответ на это таков: арабы, завоевывая эти страны, несли туда ИДЕОЛОГИЮ - пламенную и по-своему яркую и при этом крайне агрессивную и нетерпимую. Приобщение покоренных народов к исламу было направленным и насильственным, и не желавшим примкнуть грозила или смерть, или тягостная дискриминация. В таких условиях исчезновение языка и культуры побежденных может и не отражать общекультурной раскладки: контакт мировоззрений не является естественным, самопроизвольным...Кроме того, идеология - это тоже нечто имеющееся «за душой», это тоже своего рода культура, если понимать это слово широко и не сводить только к тому, что связано с утонченной образованностью...
КОММЕНТАРИЙ 1-8(3): ассимиляционный аргумент в целом остается в силе, но сейчас я делаю из него более скромные и сдержанные выводы, нежели в то время, когда писал первый вариант книги. Там я писал, например, что высокий ассимилирующий потенциал должен свидетельствовать о «культурной значительности» этноса. Но о ней в нашем случае в те времена, конечно же, не может быть и речи, эта формулировка чрезмерна. Далее, я упомянул, правда, великое переселение народов и межэтническую сумятицу, но не учел тогда того, что отмечу сейчас. А именно: факт ассимилирования славянами множества территорий и общностей, включая издавна цивилизованные, можно считать свершившимся лишь веку к 9-му (когда появляются первые достоверно славяноязычные государства), не раньше. Иными словами – через века после начала ВПН; а значит, после нескольких волн варваризации ранее культурных земель. То есть ассимилировали они скорее не «греков» и даже не «фракийцев» и «иллирийцев», а уже в значительной степени полиэтничные массивы; а это куда легче…
Но все же – сумели ассимилировать, что говорит в их пользу.
Вместе с тем, еще раз подчеркну, что сам термин «славяне» я использую осторожно и несколько «условно». И столь же условен мой сценарий «ассимиляции». Я уже отмечал, что славянский этногенез крайне неясен. Мы видим к концу 1-го тысячелетия очень многочисленную совокупность народов, имеющих схожие языки. И – примечательный факт, - именно по-церковнославянски слово «языци» означает «народы». Я лично не знаю такой синонимичности больше ни на одном наречии (насколько могу это проверить). И она кажется мне психологическим «следом». Одним из следов, ведущих к возможности предположить, что языковая близость – основной параметр единства общностей, которые мы называем «славянскими». Что имела место скорее даже не «ассимиляция» неким изначально сплоченным этносом многих других общностей, а ИНТЕГРАЦИЯ ранее разноязычных и «разнокровных» народностей под геополитическим прессом. Иными словами, я считаю очень вероятным, что «славяне» - результат ВПН. Искать же их – в качестве чего-то консолидированного, - скажем, в первые века нашей эры не более продуктивно, чем пытаться найти там в те же времена «романский этнос», который состоит из самых разных по этнической линии компонентов и объединен только языковой основой.
Третье мое соображение связано со вторым. Обычно считается, что на рубеже тысячелетий самыми «культурно развитыми» из славян были так называемые поморяне, жившие на Балтийском побережье и имевшие - это явствует из отрывочных описаний средневековых хронистов, - какой-то более или менее сложившийся языческий культ, причем с элементами упорядоченной мифологии. (8) Культ, впрочем, довольно мрачный: богу Святовиду, капище которого находилось на острове Рюген, приносились вроде бы даже человеческие жертвы. (9) Как бы то ни было, здесь имелось нечто более упорядоченно-языческое, сравнимое со скандинавскими, например, культами, тоже кровавыми (во всяком случае в некоторых местах). Но именно эти - казалось бы, «наиболее развитые» в плане религиозной культуры, - славяне были бесследно ассимилированы окрестными германцами (конкретно - скандинавами, прежде всего датчанами), тогда как другие создали национальные культуры, ассимилировав многих сами и оказавшись очень жизнестойкими. Это внушает мне сомнение в том, что не удостоившаяся дошедших до нас письменных свидетельств духовная жизнь всех остальных славяноязычных народов - в том числе тех, кто является этнической базой России, - была менее значительна, нежели этот мрачный культ.
КОММЕНТАРИЙ 1-9(3): В первом издании книги на четвёртой позиции фигурирует аргумент, который я именую «археологическим». Едва ли, утверждал я, между этносами могла быть громадная разница по уровню духовной культуры при очень схожем состоянии культуры материальной, т. е. всего того, что обнаруживается и изучается археологией. Археологические же изыскания якобы не выявляют в этом отношении существенного разрыва между германцами или кельтами (с их очень развитыми культурами РМП) и славянами начала нашей эры.
Этот аргумент я признаю сейчас не имеющим доказательной базы, поскольку недостаточно критично принял разделяемое далеко не всеми предположение о славянской принадлежности двух относительно развитых археологических культур: зарубинецкой (рубеж старой и новой эр)(10) и черняховской (2-ой-4-ый вв. н. э.)(11) На деле ни зарубинецкая культура, ни тем более черняховская не могут быть уверенно классифицированы в качестве славянских. Последняя характерна для государственного образования готов в Приднепровье, уничтоженного гуннским нашествием. Часть безусловно славянских поселений содержит элементы этих культур, но вопрос о том, какие этносы были ОСНОВНЫМИ их субъектами, дискуссионен. Описания же славян в византийской литературе 6-го столетия дают, увы, картину довольно грубого быта, далеко не передового даже на «варварскую» мерку (12)
С другой стороны, и к этим описаниям стоит подходить осторожно - не делая из них безусловно убийственных выводов о духовно-культурном состоянии общности. Чего только не писали английские авторы, во времена гораздо более поздние, об «удивительной дикости» ирландцев! Не привожу ссылок, это очень легко найти… А между тем ирландцы – один из первых христианизированных в массе своей западноевропейских этносов.
И мы, как было сказано уже ранее, не знаем, насколько преемственны известные нам славяноязычные народы тем, о ком рассказывали в 6-ом веке визаетийские писатели.
И, наконец, дополнительное обстоятельство. Вспомним первые века уже известной нам русской культуры. Софийские соборы, Покрова-на-Нерли, русские иконы 12-го столетия, летописная и житийная литература, плач Ярославны... Вспомним все это и сопоставим с тем, что, по представлениям большинства, бытовало у этого же этноса всего одним-двумя веками раньше: с первобытно грубым поклонением бытовым покровителям, без мифологии и упорядоченной системы верований; с грубым и жестоким культом Перуна «с серебряной головой и золотым усом», при том, что этот культ был лишен, в отличие от столь же жестоких скандинавских верований, всякого поэтического обаяния... Неужели на такой первобытной почве могла менее чем за два столетия (срок для подобных метаморфоз до абсурдности краткий) возникнуть если и не слишком философски и научно утонченная, то все же яркая, имеющая свое лицо и внутренний лиризм полноценно христианская культура?... Я не могу принять рассуждений о том, что в стране было тогда якобы «два народа», один из которых, воспитываемый на византийском православии, (т. е. имеется в виду образованная элита), создал перечисленное мною, другой же был первобытно темен и лишь медленно и постепенно подвергался цивилизующему воздействию... Это невозможно, ибо в страну не была просто механически перенесена христианская культура греков: русская церковная и вообще культурная жизнь, будучи под сильным греческим влиянием, имела тем не менее свое лицо, и это чувствуется во всем (в том числе в очень утонченном и красивом церковнославянском языке). И архитектура, и иконопись, и литература не просто повторяли византийские образцы, а содержали - по тону, по стилю, - немало самобытного. Для создания такой культуры нужна этническая почва достаточно подготовленная и зрелая. Иначе в любой дикой или полудикой стране создавались бы подобные, имеющие свое лицо и вместе с тем вполне отвечающие меркам «мировых религий» культуры, едва лишь некоторое количество «туземцев» получало бы хорошее образование... Нет, чтобы создалась культура на уровне, скажем, христианских норм мироощущения, нужен почвенный этнос, способный дать на воспринимаемые страной влияния адекватный культурно-психологический отклик, необходимый в свою очередь для того, чтобы творческая элита страны, образованная более широких масс, могла эти влияния не только усвоить, но и переработать в местном ключе и на местный лад: ключ и лад всегда даются именно почвой.
Подытожив эти пространные размышления, мы приходим к выводу, что предыстория этноса, основного для России, может оказаться в духовно-культурном плане более значительной, чем предполагалось до сих пор, - невзирая на то, что прямых свидетельств этому в нашем распоряжении нет. Иными словами – наш поиск имеет смысл.
Следующая, вторая глава будет в основном тоже общелогической и «подготовительной». Гипотеза, которую я выскажу и буду обосновывать в своей книге, очень далеко отстоит от всего, что предполагалось до сих пор, и именно поэтому я считаю необходимым, пользуясь этими общими рассуждениями, «взрыхлить почву» для ее восприятия, чтобы она не показалась, когда будет высказана, чрезмерно абсурдной.
ПРИМЕЧАНИЯ
(1) Хотя это и не относится к нашей теме, я понимаю, что здесь мне может быть задан любопытный вопрос: к какому из трех типов систем мировоззрения я отнес бы иудейскую (иудаистическую) духовную культуру? Если придерживаться тех критериев, которые я здесь выдвинул, она имеет несомненное сходство с культурой РМП-ЛФ, поскольку миссионерское приобщение неевреев к иудейской религии не является ее целевой установкой. И эта система мировоззрения очень настойчиво культивирует идею избранности определенного народа, идею его исключительности… Правомерно ли относить такое мировоззрение к ВМО?
На мой взгляд, это все-таки правомерно, и вот почему. Конечно, иудаистическая культура изрядно выпадает из общих закономерностей и уникально пытается сочетать всемирные установки с очень бережным отношением к коллективному «эго» народа - ее носителя. Но ее национальный, а поначалу и племенной характер – явление служебное, функциональное, а не сущностное. Уже в Книге Бытия есть следующая фраза Бога, обращенная к Аврааму: «… Благословятся в семени твоем народы всей земли…» (и это именно тогда, когда ему сообщается, что от него произойдет избранный народ). То есть идея тут такая, что сам этот народ планируется для некоего служения, вселенского по замыслу. Далее, в книгах пророков красной нитью проходит мысль о грядущем приобщении всех народов мира к вере в Единого Бога («… и узнают, что Я Господь…»). Цель – распространение и приобщение, но это не есть «оперативная установка», а произойдет, согласно иудаизму, в конце истории, и людям не дано осуществить это самостоятельно, миссионерским или иным путем. Вечное же бытие народа (носителя мировоззрения) в качестве особой общности, вступить в которую, даже если кто-то и желает этого, нелегко, - именно это и есть порука будущего распространения веры, но не путем постепенного расползания, а скорее путем революционно-взрывным. Иудейская культура вообще уникальна и по времени своего существования, и по многогранности установок, и по сути она все же всемирно ориентирована. Мне не хотелось бы, чтобы за этими рассуждениями читатель усмотрел авторскую пристрастность: к услугам любого, кто пожелал бы оспорить это мнение, - обширнейшая литература на данную тему.
(2) А. А. Шахматов, «Повесть временных лет» (далее – ПВЛ). Петроград, 1916. Стр. 28-29. Летописец еще и подчеркивает этот факт. Правда, в древности слово «язык» могло означать также «народ», но из цитаты» «… а Словенскъ язык…бысть ИМ един» совершенно ясно, что в данном случае язык – это все-таки наречие. Тем более, что строчкой ранее пишется: «аще и Поляне звахуся, но Словенска РЕЧЬ бе…».
(3) Florin Kurta, «The Slavic lingua franca (Linguistic notes of an archaeologist turned historian» East Central Europe/L'Europe du Centre-Est 31 (1), pp. 132-135, 142-148. Здесь это аргументируется на основе анализа языковых и миграционных фактов (включая ареал распространения славянских наречий в более поздние времена).
(4) А. А. Шахматов, ПВЛ, стр. 5
(5) Там же, стр. 8
(6) Н. П. Соколов, «Образование Венецианской колониальной империи». Изд-во Саратовского университета, 1963. Стр. 13-14
(7) «Очерки истории СССР». Изд-во АН СССР. Москва, 1958. Стр. 30-52: здесь тема «прародины» обсуждается достаточно подробно.
(8) К. Бестужев-Рюмин, «Русская история». Санкт-Петербург, 1872, изд-во Д.Е. Кожанчикова. Том 1, стр. 15
(9) Л. Н. Гумилев, «Древняя Русь и великая степь». Изд-во «Мысль». Москва, 1992. Стр. 227.
(10) «Очерки истории СССР», стр. 52-58
(11) Там же, стр. 63-81
(12) Акад. С. А. Жебелев. Маврикий Стратег, «Известие о славянах». «Исторический архив» Москва-Ленинград, 1939. Т. 2, стр. 36; Прокопий Кесарийский, кн. 3 «Войны с готами», гл. 14