11 января. Серёжа. Выбор.
Сегодня уже 21 марта.
Не писала.
В дневник не писала ничего. Страшно было дать волю чувствам. Но и другое пугало – страшная бесчувственность, с первого мгновения, с первых страшных слов, произнесенных оперировавшим хирургом в ответ на мой вопрос: «Серёжи больше нет?» - «Да, Серёжа умер…»
Всё, что было после, уже из другого измерения, из другой реальности, в которую так и не поверила.
Он жив. Для меня он живой, но так далеко, что жизни не хватит добраться до него. А она, эта жизнь, кажется теперь такой бестолково длинной и лишенной всякой значимости. «Эмоциональная кома», кажется, так это называется.
Об этом писать не хочется.
Это надо изжить в себе.
Надо уйти от невозможной для дальнейшей жизни действительности.
Для этого надо посадить себя за стол и начать писать.
Я пытаюсь это сделать…
22 марта.
Вчера собрала по частям третью книгу. Осталась незавершенной десятая тетрадь. Ей место здесь. Поэтому придется собраться с духом и наброситься на стародавнее своё прошлое. Каким смешным и нелепым кажется всё сегодня. Эта моя любовь, эти страдания, эти вопли в пространство. Какая блажь эта моя любовь… И эта любовь убила моего сына… Я не справилась с ней, поставила её в один ряд с жизнью дорогого мне существа, металась, искала пути из тупика. И хладнокровно отправила ребёнка на тот свет. «Прости, солнышко, тебе нет места там, где мечется моя душа». Присмотрите, ангелы, за ним, пригрейте сироту. У меня нет сил жить той жизнью, в которую я себя упрятала. Ни мать, ни жена из меня не получились. Эгоцентрична, погружена в собственные переживания, совершенно не способная взять себя в руки и заставить жить земными ценностями – дом, семья, муж, дети, работа, наконец. Всё неважно, ничто не ценно, всё суета, бессмысленная и пустая, как пуста моя жизнь без любви.
Что искала, какое неземное чувство ждала от земного существа? Какой взаимности? Каких откровений? Пусто, пусто, пусто… Ни один не оправдал надежд и чаяний. Одно лишь предательство и трусость вокруг. И страх… Как много страха. Почему они все так боятся? Чего? Что страшного может быть на этой земле? Голод? Смерть? Пытки? Война? Как с этим всем вяжется потребность любить? Почему же все так боятся любить? Даже быть любимыми страшатся? Это так обременительно? Это к чему-то обязывает? Ты просто вбирай, пей большими глотками и становись лучше, светлее, сильнее, бесстрашней.
Не понимаю. НЕ ПОНИМАЮ!
«Послевкусие» - полное тоски и отчаяния стенание. Я не могла понять, откуда эта боль в груди, откуда ощущение стесненности и страшной тоски в душе. Я ничегошеньки не понимала. Рождество. Пытаюсь вывести себя из состояния эмоционального ступора. Одна. Гена с Серёжей в Обояни. Катя в Карпатах на отдыхе . Егор полностью погружён в в инетовское общение с друзьями. В комнате темно. Свет не включаю. Не хочется встречаться со своим отражением в зеркале. «Господи, помилуй меня, грешную», повторенное многократно, десятки, сотни раз. Да, вроде отпускает. Что же это со мной такое творится? Православное песнопение, переливы голосов с перезвонами колоколов. Погружаюсь в какую-то дрёму под звучащую в темноте музыку. Тоска отступает. Дышится легче. Стесненность в груди ослабла. Делаю несколько звонков друзьям. Я преступно пренебрегла дорогими мне людьми в новогоднюю ночь, не справившись с собой. Сегодня я исправлю эту ошибку. Кажется, с Божьей помощью я немного окрепла духом. Неужели личные неурядицы могут так вышибить меня из седла? И что за неурядицы? Чушь! У меня всё в порядке. Масса мужчин, если от их внимания так зависит моё эмоциональное благоденствие, добиваются моего расположения. Я легко заменю своего непрошибаемого «героя» на любого из них, более уступчивого. Неужели они значат для меня так много, что из-за этого я так страдаю? Какая ерунда. Ни один из них не способен оценить то, что есть во мне, полностью. Мне действительно придётся ваять себе памятник самой и вручную, не дождавшись признания своим достоинствам. Ну вот, вроде бы и развеселила себя. Ещё легче стало. В самом деле, чего я так убиваюсь. Пустое это всё…
Экспресс. Пытаюсь развлечь себя в дороге чтением. Отвлекаюсь на фильм. «Служебный роман». Мило. Наверное, я так же нелепа, как одна из героинь, цепляющаяся за прошлое чувство к недостойному её любви герою. Надо остепениться и мне тоже. Не те годы, когда безрассудство оправданно молодостью. Я немолода…
Мысли о предстоящей сыну операции гоню от себя прочь. Он позвонил, пожаловался, что побаливает низ живота. «Всё будет хорошо, малыш», - успокоила его, но слегка встревожилась. Операция. Страшно. Почему-то вспомнилась Федина мама. Неудачный наркоз, кома, халатность врачей, не оказавших вовремя необходимую помощь. Много лет женщина живёт прикованная к постели. Живёт? Нет, её нельзя назвать живой. «Убейте меня», - плачет она во время приступов жестоких судорог. Зубы, стёртые до самых дёсен. Никто не думал, что её жизнь после этой врачебной ошибки будет такой долгой и бессмысленной. Нет, только не это. Слишком серьёзное испытание для семьи. Выдержала бы я такое? Зачем я думаю об этом? Разве с моим ребёнком может приключиться что-то подобное? Нет, с моими детьми, пока я жива, не может произойти ничего плохого. Я знаю, я уверена в этом. Но почему-то вновь и вновь возвращаюсь мыслями к той далёкой и несчастной женщине. Нет, если вдруг такое… лучше смерть. О, Господи, да что же я думаю об этом так! Всё будет хорошо. Операция самая что ни на есть простая. Двадцать минут, и мой ребёнок будет навсегда избавлен от недуга. Правда, по телефону он поделился своими подозрениями, что кажется и с другой стороны у него появилась такая же маленькая горошинка. Надо будет не забыть сказать об этом хирургу при встрече. Как-то уж слишком спонтанно всё произошло…
«Мамочка, смотри, какой я сильный стал!» - Серёжка обнял меня за ноги и приподнял над полом. «Серёжка, не надо, я тяжёлая, надорвёшься!» - я, смеясь, вырываюсь из его объятий. «Что ты, мамочка, ты как пушинка. Я тебя так люблю. Я на руках тебя носить буду, когда вырасту». «Хорошо, хорошо. Не забыл бы об обещании».
Это тогда произошло? Когда могла вылезти эта грыжка?
Перед новогодними каникулами медосмотр в школе. Он приносит записку. Необходима консультация хирурга. Подозрение на паховую грыжу.
- Ген, будете в Харькове, созвонись с Женей, пусть посмотрит Серёжку.
Да, необходима операция. По-быстрому сдали анализы в платной поликлинике. Чтобы быстрее. Успеть всё необходимое сделать в течение каникул. Потом пару неделек подержу его дома. Или вообще посидим с ним в Харькове с дедушкой. Он так привязан к нашему харьковскому дому.
- Не дождался тебя Серёжка, - встретил меня, заболтавшуюся с подружкой, папа.
С поезда позвонила Лене. В этот день приезжали дети из Испании. Лена всю ночь в ожидании.
- Может, встретимся? – предложила я. – Попробую скрасить твоё одиночество собой.
- Конечно, - воодушевилась та и встретила меня на машине, избавив от необходимости спешить на последнюю электричку метро.
Мы проговорили два часа, так и не насытившись общением. «Ладно, я здесь, по всей видимости, надолго», - успокоила её, пообещав обязательно порадовать последними своими «творениями» в дополнение к рассказанному. Беззастенчиво претендую на её неувядающий интерес к моей личной жизни. Или к тому, что в связи с ней рождается в моей неутомимой голове? Как знать. Мне самой гораздо интереснее не то, что происходит со мной, а то, во что происходящее выливается на бумаге. Так мало рассуждающая в жизни, становлюсь почти что незнакомкой для себя самой, берясь за перо. Откуда это всё всплывает? Из каких глубин приходит? Микрокосмос реальности, порождающий собой макрокосмос мира невидимого, но данного в ощущение совершенно другим органам чувств. Органам души. Мыслью прикасаться к осязаемому плотью. Расширять ею внутреннее пространство до беспредельности. Разве есть что-то сравнимое с этим блаженством…
- Он ждал тебя, но не дождался – уснул. Знаешь, по-моему, он очень боится операции. Всё время говорит об этом.
- Всё будет хорошо, - успокоила я папу. – Иначе просто быть не может.
- Дай-то Бог…
Утром, едва открыв глаза, встречаюсь со взглядом малыша.
- Мамочка, я так соскучился.
- Иди ко мне.
Прижимаю к себе его худенькое тельце.
- Какой ты стал большой.
И как же ты становишься похож на папу. Как же я буду любить тебя, солнышко моё? Неприязнь к мужу, я боюсь, что она распространится на тебя, так похожего на него. Что за глупости в моей голове. Как можно не любить своего ребёнка? Я справлюсь с собой…
- Ты привезла ноутбук?
- Да, конечно, я же обещала.
- Можно я поиграю?
- Конечно, позавтракаем, и играй, сколько хочешь.
- Мамочка, можно я покажу тебе…
Он смело обнажает передо мной, святая непосредственность, беспокоящее его место.
- Видишь? Справа тоже появилось.
- Болит?
- Да, немного. Это плохо?
- Ничего страшного, Серёженька. Я скажу хирургу. Он же предупреждал, что с другой стороны рано или поздно появится, может, даже лучше, что сейчас. Сделают за один раз. Меньше мучений.
- Хоть бы… Я уже не могу, так хочется, чтобы поскорее всё закончилось.
- Боишься? Не бойся, всё будет хорошо…
С результатами анализов, кажется, всё у нас в порядке, противопоказаний к операции никаких нет, прихожу до начала обхода.
- Знаете, Женя, кажется, у сына с другой стороны тоже появилась припухлость.
- Я предупреждал, что это неминуемо. Беспокоит?
- Да. Они с мужем много времени провели в дороге. Похоже, Серёжу растрясло в машине. Жалуется на боли внизу живота.
Евгений задумчиво постучал кончиком ручки по столу.
- Я должен предупредить. Если действительно грыжа двусторонняя… придется делать сразу… В этом случае операция очень травматичная. Необходимо погружать в глубокий наркоз…
Я захлебнулась внезапным огромным глотком воздуха.
- Да вы не волнуйтесь, - поспешил он успокоить, видя мой испуг. – Всё будет хорошо. А сейчас…
Он заполнил какие-то бланки, задал несколько вопросов. Аллергия? Какие-то обезболивающие уколы у стоматолога? Зубы не рвали? Что-то было такое, но уже прошло больше полгода. Тогда всё в порядке. Видите, приходится ненужной писаниной заниматься сколько?
- Теперь спуститесь, пожалуйста, вниз, в приемную, оформите историю болезни. И, пожалуйста, завтра до операции принесите справку от участкового врача об эпидемокружении. От нас требуют.
Необходимые формальности соблюдены. Здесь сегодня мы больше не нужны. Участковая врач, даже не пришлось искать кого-то другого, - на месте.
- А я уже вас «выбыла» давным-давно. Какими судьбами?
Рассказываю вкратце нашу одиссею.
- Как же вы решились на этот переезд? Какими деньгами надо было поманить, чтобы вы согласились сунуться в самое пекло. Там же такая радиация. А, мамочка? Разве можно так пренебрегать своим и детей здоровьем? У меня сёстры в Киеве. Так ни одной здоровой. Уже все по операции на щитовидке сделали.
- Это было решение нашего папы. Мне этот переезд ничего хорошего не принес.
- А детки как?
Раиса Фёдоровна неизменно вела всех моих детей с пеленочного возраста.
- Старшие втянулись. Им Киев нравится. Друзья новые. Им легко. Серёжка долго не мог адаптироваться. Так и маялись с ним вдвоем. Сейчас уже вроде бы ничего, привыкли. Хотя…
- Мамочка, я так хотел бы остаться здесь, в Харькове.
Серёжка находит какие-то старые альбомы, рисунки, фотографии, игрушки. Несёт, показывает мне. Видишь, мамочка, помнишь? Мне так всё здесь дорого. Я ведь всё детство провел в этой квартире, вырос здесь. Мне здесь так хорошо. Я так хотел бы жить в Харькове. У меня столько друзей осталось. Я грустно соглашаюсь. Что-то происходит в моей душе. Ещё чуть-чуть и мне тоже станет очень тоскливо оттого, что надо возвращаться в дом, который так и не стал моим домом. В город, который так и не сделал меня счастливой. Тогда не было иного выхода, кроме как согласиться на переезд – Гена спасал семью от развала, взяв на себя груз ответственности за моё рассыпавшееся в нелюбви к нему сердце. Он был уверен в успехе. Заперев меня за семью замками, заменив собой весь мой разноцветный мир, в который я успела окунуться, он вынудит меня предпочесть его, верного, всем прелестям мира. И, может, так оно и случилось бы, не встреть я своего «героя». Ирония, гримаса судьбы – сбежать от одной несчастной привязанности, чтобы встретить что-то совершенно превосходящее по силе влечения на новом месте. Как же он не предусмотрел такую вероятность. Я так легко согласилась следовать за ним тогда, то чувство к Мишелю меня совсем не держало. «Спаси меня от него», - молила я мужа тогда. Я не хочу быть его. Это так больно и не нужно. И что теперь? Совершенно иное. Конечный пункт. Почему я не встретила тебя раньше? Мы ведь всё время ходили где-то рядом. Оказывались в одних и тех же городах. В одно и то же время. Зачем надо было встретиться сейчас, чтобы вся моя жизнь перевернулась с ног на голову? Теперь я хочу сбежать от тебя. Да, я сбегу от тебя и от него, мужа. Я сбегу от всех вас сюда, вместе со своим сыном.
- Серёженька, но ты же понимаешь, что если мы с тобой здесь останемся, наша семья поделится на две половинки?
- Мамочка, я даже согласен пожить с дедушкой. Вы же будете приезжать ко мне в гости?
- Я бы приезжала каждые выходные.
Я ещё не могу расстаться с тобой, Минотавр. Я готова оставить здесь своего сына, чтобы быть рядом с тобой, в ненавистном мне городе. Нет, я люблю этот город, потому что в нём живёшь ты. Что же я делаю, Господи! Неужели он для меня дороже моего сына?! Чудовище! Я – чудовище! Но я любящее чудовище… И всё-таки я могу попробовать остаться здесь с сыном. Я попробую…
- Серёженька, может и впрямь нам с тобой лучше пожить здесь. Я подумаю. После операции не поедем сразу. Надо, чтобы всё хорошо зажило, чтобы швы не разошлись.
Укрепляюсь в принятом решении. Да, что-то происходит во мне. Я ведь уже приняла решение раньше. Я ехала, надеясь, что решусь-таки подать заявление о разводе. Что меня держит? Только собственная нерешительность и страх. И то не страх оказаться в одиночестве, без мужа, а смешной страх казенных стен, где придется что-то писать, перед кем-то оправдываться, придумывать какие-то невероятные причины нежелания жить с этим человеком одной семьёй. Я просто не хочу больше с ним жить, потому что давно уже никаких чувств, кроме раздражения к нему не испытываю, потому что не люблю, потому что устала изображать благодетель, когда хочется крушить и сносить на своём пути всё. НЕ ЛЮБЛЮ! И всё. И больше – не хочу любить. По долгу, по обязанности, по принуждению, потому что так требует Писание. Если всё моё существо противится жизни с ним, почему я должна бесконечно давить себя. Почему? Во имя чего? Почему, любя Пьера, я люблю весь мир и ничего не прошу для себя. Почему, заставляя себя любить мужа, я весь этот мир начинаю ненавидеть за то, что он требует, чтобы я насиловала себя этой любовью. Так что из этих двух истина? Что приведет меня к небу? Не знаю, не знаю. Запуталась. Измотана выбором. Не могу выбрать. Мне не из чего выбирать. Только принять или отвергнуть. Я отвергаю. Мужа отвергаю. Остаётся выбор – сын и он. Какой страшный выбор… И они для меня равнозначны?
Надо уехать. Переселиться сюда и пожить так, как будто я уже разведена. В конце концов, я же не собираюсь разводом подталкивать любимого к немедленному принятию решения. Я вообще не собираюсь никого ни к чему подталкивать. Мне нужна свобода от всех. Сбросив одно ярмо, я не собираюсь навешивать на себя новое. Я должна разобраться в себе, в своих чувствах. Может, мне вообще лучше жить одной и ни от кого не зависеть. Жить своей внутренней силой, своими представлениями о том, какой должна быть моя жизнь, заниматься тем, что мне нравится, без оглядки на то, как мои занятия скажутся на репутации близких. Я ведь даже не могу опубликовать то, что написала, потому что это нанесет непоправимый урон имиджу семьи. И что, я должна ждать, пока все умрут? И жить на те жалкие гроши, которые мой муж считает достаточными для меня? Впрочем, даже этих жалких грошей я уже не вижу месяцами. Да, я готова бежать из этого рая куда глаза глядят. И без всяких маячков и указательных знаков. Исчезнуть, раствориться, спрятаться от них всех. Я возьму с собой только Серёжку. Моего верного, доброго Сержика. Он не предаст и никогда не разлюбит меня. Он единственный, кому я нужна и кто нужен мне. Всё, решено! Развод. И я остаюсь с ним здесь.
- Серёж, мы задержимся здесь ещё на лишнюю недельку. Пропустим школу, - не страшно, потом наверстаем. В конце концов! Ты же умничка у меня. Головка светлая. Всему научу.
Мне ведь теперь только тобой и придется заниматься. Слава Богу, определилась. Теперь только пережить завтрашний день…
23 марта. Продолжаю…
…Ещё много времени до вечера. Заехала к Елене Прекрасной. Жалуется на Федю.
- Мне страшно, Ир, он начал вести себя, как твой муж. Боюсь - рожу ребёнка, попаду в такую же ситуацию, что и ты. Своего заработка на содержание ребёнка не хватит. Он откладывает заработанные деньги, сокращая размер выдаваемой мне суммы. Мне уже сейчас едва хватает расплатиться за квартиру, ремонт, материалы для своей работы. Неужели они все такие? Что мне делать? Я не смогу так, как ты. Уже всерьёз задумываюсь, стоит ли рожать, если всё сведется к тому, что я буду целиком зависеть от него финансово. Я ведь не смогу так бегать по клиенткам, как сейчас, чтобы эту копейку заработать. Надо будет ребёнком заниматься.
- Не знаю, Лен, тебе решать. Возраст такой, что с детьми уже тянуть дальше нельзя. Потом захочешь, родить не сможешь, время будет упущено. А детей всё-таки не для мужика, для себя рожаем, чтоб на старости одной не остаться. Смотри. Федя не самый худший вариант. Далеко не самый худший. Много у тебя было таких?
- Да вообще никого путёвого. Потому и обидно. Неужели они все такие?
- Даже самые распрекрасные! Лен, им контроль над нами нужен. Уверенность в завтрашнем дне. Вот и подпитывают свою уверенность доступными средствами. У меня вообще впечатление, что только мало зарабатывающий мужчина легко расстается с деньгами. Потому что не представляет, как на такой мизер жена умудряется семью кормить. А чуть больше необходимого зарабатывать начинают, тут у них крышу и рвёт. Как же, думают, расстаться, это же я заработал. Ей хватит и того, что было раньше, а остальное – это уже моё! Одним словом, Ленусь, поменьше иллюзий на их счёт. Будет другой, будет то же самое. Или не зарабатывает, или зарабатывает, тогда уже своей природной женской смекалкой выманивай. На ребёнка, на хозяйство, там и на себя что-то останется.
- То-то и обидно, что я уже не могу себе позволить что-то купить. Поначалу-то он ни в чём мне не отказывал. Трать, любимая! Неужели любовь закончилась? Говорю ему: «Ты стал, как Ирин муж», - обижается, резко так ответил: «Я не Гена!»
- Он прав и не прав. Тенденция та же, посыл другой. Он тебя любит, Гена же экономил, потому что вообще меня никогда в расчёт не брал. Ни меня, ни мои потребности. Не любил изначально, потому не считал, что вообще что-то мне должен. Так, живёшь рядом, радуйся, что крыша над головой есть и я, такой весь из себя распрекрасный, честь тебе оказываю, мужем твоим числюсь. Ладно, Лен, больную тему подняли. Не хочется разводить дальше. Разведусь к такой-то матери, хоть ничем ему обязанной не буду себя чувствовать. А там выживу как-нибудь.
- Решила всё-таки?
- Решаюсь. Устала, сил моих больше нет. А ты не дури, Федя классный парень. Такими разбрасываться нельзя. И он действительно не Гена. А деньги откладывает, так не на проституток и друзей-алкашей, переезжать собирается к тебе, дело какое-то открывать. На голом месте мало что построишь. Он о завтрашнем вашем дне думает. А вещи себе ты и так купишь. Шиковать не получится, а на необходимое подожмёшься в одном в другом месте – подсобираешь и купишь, если захочешь. А детей рожай. Даже не думай. Иначе смысл совместной жизни теряется.
- У меня уже Катюха есть.
- Одной Катюхой по жизни не удержишься, да и Феде своего ребёнка иметь хочется.
- И останусь я одна, без мужа и с двумя детьми на руках. Ира! Я же в нищете погрязну!
- Так рассуждать, лучше вообще не жить. Ну что ты хочешь, чтобы тебе без всякого на то твоего старания гарантию на всю оставшуюся жизнь небеса дали? Не бывает так, девочка моя. Счастье выстрадать надо. Иначе ценить не будешь.
- У тебя Гена совсем другой стал, а ты всё равно из семьи рвёшься.
- Да, Лен, рвусь. Прошлые обиды забыть не получается. Хочу забыть, а не выходит. Прокол получился. Нелюбовь его давнюю и долгую простить не могу. Но у меня хоть детей полон дом. Есть для кого жить. Потому и говорю так – рожай и не думай. Мужик пришёл в твою жизнь и ушёл, а дети – это непреходящее, они и есть твоя настоящая жизнь. И чем их больше, тем она оправданнее. Я бы рожала и рожала, да видно небеса решили, что с меня и троих хватит.
По дороге домой заехала в близлежащий маркет. Надо кое-что подкупить. Носочки для малыша, полотенце, шампунь, бальзам, прочее. Не нагружала себя лишними вещами, уезжая из Киева, взяла лишь самое необходимое. Завтра даже не во что переодеться в больнице. Впрочем, футболку найду какую-нибудь и дома.
Не могу подобраться к полкам с шампунями – какая-то дама застыла, изучая этикетки, перегородив доступ остальным своей необъятной корзиной. Ольга?!
- Где бы мы ещё с тобой встретились! А я ещё думаю, надо бы к куме зайти.
- Ирина, дорогесенька!
Громко обмениваемся поцелуями и новостями и уже не расстаёмся.
- Ты давно здесь?
- Ночью приехала.
- По каким делам или папу проведать?
- Серёжке операцию собираемся делать.
Ольга неожиданно поменялась в лице:
- Какую операцию? Ты меня пугаешь.
- Да обычную операцию, Оленька, что ты так всполошилась.
Мы уже в моей машине. И без того избыточно эмоциональная подружка пугает меня ещё больше неожиданным воем:
- О-о-ой, Ирина, зачем же маленького под нож?! Ой страшно!!
- Оля, прекрати, что ты по живому как по покойнику воешь.
- Ой, не могу, Ир, жалко маленького, - слёзы заливают её перекошенное от плача лицо. Она пугает меня.
- Оля, да всё будет нормально, сколько мы уже с тобой этих операций своим мужикам переделали.
Я не понимаю её истерики, не могу принять этих слёз. К чему столько криков. Звонок Масяня. Отвлекаюсь на разговор. «Нет, я не в Киеве. В Харькове с малышом. Скоро приеду. Сделаем операцию и приеду. Да нет, ничего страшного, так, мальчишеские дела. Я скоро буду спецом по вашим интересным местам. Да, до встречи». Оля за время нашего с Масянем разговора немного успокоилась. Но глаза по-прежнему больные и мокрые от слёз.
- Как ты можешь так спокойно, - недоуменно спрашивает она. – Твоя же дитина.
- Оленька, я всё принимаю так, как оно происходит. Есть вещи, которые я не могу изменить или предотвратить, и это я тоже принимаю, значит, так надо.
- Но почему же именно сейчас? Может, можно подождать, перенести операцию.
- А смысл? Рано или поздно всё равно придется делать. Чем сегодня хуже завтра?
- О-о-о… - опять завыла Оля, - как Серёженьку жалко, маленький же совсем. О-о-о…
Отвлекаю её разговорами о другом. Она успокаивается. Мне не понятен её страх, но привычен. Она на всё реагирует именно так, словно конец света уже наступил. Но, может, именно поэтому я её и люблю? Непосредственность, эмоциональность, неравнодушие. И тонкая-тонкая плёночка кожи на душе. Почти прозрачная. Её сердце можно увидеть просто так, невооруженным взглядом – вся здесь, как на ладони…
- Ты позвони мне, когда всё закончится, - просит Оля.
- Обязательно, - обещаю я. – Думаю, часам к двенадцати, он уже отойдет от наркоза, позвоню сразу, как привезут в палату.
- Он очень боится, - встречает меня папа, - всё время спрашивает, как это будет, ни о чем другом говорить не может. Я уже не стал его от компьютера оттаскивать, так и проиграл весь день. Ладно, думаю, пусть хоть как-то отвлечется.
Уединяемся с ним в комнате. Рассказываю то, что услышала от хирурга. Операция будет сложнее, чем мы предполагали. Глубокий наркоз. Мне почему-то не по себе стало, когда врач сказал об этом. Но будем надеяться на лучшее. «А что нам ещё остается», - соглашается папа.
Утро наше началось очень рано. Серёжка проснулся, ещё не было пяти. Я встала, почувствовав на себе его взгляд. Мы много говорили с ним накануне вечером. «Мамочка, я буду что-то чувствовать?»
- Нет, малыш, ты ничего чувствовать не будешь. Ты просто заснешь и проснешься, когда уже всё закончится.
- И мне не будет больно?
- Чуть-чуть поболит, но это уже совсем не страшно. Может, уже на следующий день нас домой отпустят.
- Вот было бы здорово. А ты со мной будешь?
- Конечно. Я всё время буду рядом. Не переживай.
- Я буду спать? А ты ноутбук возьмёшь в больницу?
- Да. Обязательно. У нас будет отдельная палата, и мы сможем делать всё, что нам заблагорассудится.
Утро.
- Почему-то совсем не хочется спать, - Серёжка смотрит на меня умоляющим взглядом. – Можно я полежу с тобой?
Я обнимаю его и прижимаю к себе:
- Ничего не бойся, я с тобой.
Мы лежим и тихо разговариваем. Всё о том же, о предстоящей операции. Я понимаю, ему надо выговорить свой страх перед неведомым. Стараюсь не раздражаться в ответ на вновь и вновь задаваемые одни и те же вопросы. Ему страшно. Проникаюсь сочувствием к его страху, но не пропитываюсь им. Мне нельзя паниковать, я должна поддержать его, а не раскваситься в собственных страхах. Мне тоже страшно. Как любая нормальная мать, я очень переживаю за своего ребёнка, но гоню свои опасения прочь, чтобы не привлечь беду. Я должна думать только о хорошем. Он успокаивается. Мы встаем. Пора собираться. Меня предупредили, никакой еды, только полстакана сладкого чая до половины седьмого и то, если уж совсем невтерпеж. Навела чай себе. Он отхлебнул из моей чашки – что-то больше не хочется. Будешь знать все мои мысли, шучу я, допивая остальное. Завтракать тоже не стала. Я должна чувствовать то же, что чувствует мой ребёнок.
Всё собрано с вечера. Мы готовы ехать. Удачи, напутствует папа, позвони сразу же.
- Я пообещала себе, что брошу курить, если всё закончится хорошо, - бросаю через плечо малышу.
Он обрадовался.
- Давно бы так, я и папе говорил, что не надо уже курить, когда он у батюшки сигареты брал.
- Я их выбросила сегодня утром, когда брала машину из гаража. Так что брошу, обещаю тебе.
Едем по светлеющим улицам. Слякотно. Зима в этом году так и не наступила. Не было морозов, не было снега. Какая-то непонятная пора – предзимье или ранняя весна уже в январе. Мы быстро проскакиваем город. Больница на самой окраине. Приехали вовремя, даже чуточку раньше. Гардеробная ещё закрыта. Складываю вещи в пакеты, предусмотрительно взятые из дому. Обувь отдельно, курточки – в другой пакет. Тапочки. Поднимаемся по лестнице. Палата.
- Располагайтесь, - дежурная сестра оставляет нас одних. Застилаю постели. Здесь будет сын, красиво выстилаю его высокую кровать. Здесь прилягу я, ожидая его пробуждения, простынка и наволочка – я не собираюсь здесь задерживаться долго. Всё свободное время буду писать или читать, мне так мало времени остается на это дома, что просто преступно не воспользоваться вынужденным бездельем.
- А когда за мной придут?
- Сначала обход врачей, а часам к девяти, думаю, мы должны быть готовы.
- Скорей бы уже, так ждать тяжело…
Как тянется время. Томительно долго нет обхода. Понимаю, лучше не ждать вообще. Отвлекаю его грусть на разговор.
Почему я заговорила с ним об этом? Почему начала рассказывать о своей жизни вне семьи? О друзьях, с которыми провожу лучшие часы сегодняшней своей жизни. Так получилось, что лучшее у меня теперь не здесь, в кругу близких, а там, за порогом моего дома. Как это могло произойти? Огромная неудовлетворенность, комком застрявшая в горле. Я рассказываю ему о своих планах. Мне так хочется окунуть его в эту мою новую жизнь. И я знаю, что именно так и будет. Хватит ждать, что моими детьми начнет заниматься муж. Они нужны ему не больше сорной травы на огороде. Совершенное безучастие к их внутренней жизни, к их насущным потребностям. Как я могла допустить, чтобы случилось такое. Ему не-ин-те-рес-но заниматься ими. Подспудное недовольство этим прорывается в моих словах Серёжке: «Папа отстранился, но я обязательно наверстаю. И познакомлю тебя со своими новыми друзьями. Ты увидишь, сколько замечательных людей вокруг меня. Мы будем ходить с тобой в спортивный зал, в походы. А летом обязательно пойдем на яхте. Мы и Катю с Егором возьмём. Впрочем, и папу прихватим тоже». Воодушевляюсь перспективами лета и всей нашей дальнейшей жизни с Серёжкой. Действительно, почему я не сделала этого раньше? Почему в погоне за новыми ощущениями отодвинула в сторону главное – своего младшего ребёнка? Хотела «закрепиться на территории»? Меня с опаской и недоверием принимают в новых кругах, считая, что я преступно мало уделяю внимания собственной семье. Но они ведь не видят меня дома, не видят в кругу детей. Если бы я хоть чуточку приоткрыла завесу над этим, они бы поняли, что подобных мне матерей единицы. Я живу детьми, мой внутренний мир – это их достояние и старт для их собственной жизни. Я не воздвигаю неприступных стен в общении и не творю из себя идола. Я такая, как есть. И, может, именно тем, что не поставила крест на своих собственных устремлениях, желаниях, делаю их жизнь полнее. Им интересно со мной. Они не замыкаются в себе и не боятся делиться со мной сокровенными мыслями. Да, может, я недостаточно пылко и рьяно отношусь к каким-то бытовым вещам и обязанностям, исполняя походя то, чему другая посвящает всё свободное время. Моя жизнь это не бытовуха. Это – вторично. А жизнь – это полёт. И теперь мы будем летать и вместе с Серёжкой.
- Катя с Егором выросли, поэтому им интересней со своими собственными друзьями. А тебя я обязательно начну брать с собой. Ты не представляешь, каких интересных людей мне подбрасывает судьба. Хочешь, я расскажу тебе о них?
Он кивает и, увлекаемый моими рассказами о Пьере, Нике, Анисе и многих-многих других, я рассказываю всё и подробно обо всех - кто чем живёт, что кому довелось испытать и через что пройти, забывает на время о своих страхах. Глазки горят. Он вторит мне, фантазирует и мечтает, а я радуюсь, что наконец прорвала своё молчание. Меня так долго страшило то, что он не сможет принять мой разрыв с мужем, что так и не решусь рассказать ему об этом, поставить перед фактом и ранить в самое сердце? – его сердечко не выдержит. Он так хочет видеть нас вместе. Кажется, сейчас он готов принять мою жизнь отдельно от папиной. И я решаюсь… Нет, о том, что я люблю другого мужчину, не папу, я ему не скажу никогда. Пусть это будет для него просто моим восхищением доблестью и отвагой кого-то другого. А любовь… я выпишу её в книгу, дождусь, когда подрастет мой сын, а там… он поймёт и не осудит меня. Не осудил же его отец свою мать… вырос и всё понял. Вот и я подожду с этим откровением. Пока же…
- Серёженька, ты ни в коем случае не должен думать, что если мы с папой вдруг разъедемся под разные крыши, в этом какая-то твоя вина. Мне просто стало очень трудно договариваться с собой принимать папу таким, каков он есть. Знаешь… - Внезапно понимаю, что или сейчас, или никогда, и решаюсь сказать ему об этом, - …ты очень много для нас с ним значишь. Наша семья держится вместе благодаря тебе. Ты появился у нас, когда мы с папой были на грани развода двенадцать лет назад. Ты родился, и семья опять стала одним целым. И все одиннадцать лет благодаря тому, что есть ты, мы вместе. Только благодаря тебе… Ты плачешь?
Его глазки набухли слезами. Он быстро запрокинул голову и сморгнул набежавшую влагу:
- Нет, ничего, мамочка.
- Не надо, Сереженька, ничего страшного в том, что мы разъедемся с папой, нет. У тебя всё равно будут мама и папа, просто жить они будут в разных домах.
Помолчала.
- А ведь твоему папе, когда его мама развелась с его отцом, тоже было одиннадцать лет, как тебе. Представляешь, как повторяются судьбы… Может, потому мне так тяжело с ним. Он просто не знает, каким должен быть папа, потому что рос без него.
Это я говорю себе. Отвожу взгляд от его покрасневших глаз. Он быстро справился с собой. Рассмеялся.
- Мамочка, я всегда смеюсь, когда мне страшно. Почему же так долго не идут врачи… Мам, а когда я буду под наркозом, я буду что-то чувствовать? Как это будет?
С койки напротив пересаживаюсь к нему на кровать. Хочется быть как можно ближе к жестоко раненому моими словами дорогому существу. Нашла время, ребёнку и так не по себе, а тут я со своей почти ампутацией себя из семьи.
- Не бойся, малыш. Ты ничего не будешь чувствовать… Когда тебя погрузят в наркоз, ты просто заснешь. Тело будет спать, а твою душу на время операции примут Ангелы…
- Ангелы?
- Да, они будут присматривать за ней всё то время, пока будет идти операция. Главное, ничего не бойся. Увидишь Свет, сразу иди к нему, там тебя будут ждать Ангелы. Они покажут тебе всю твою жизнь до и после. И твою, и нашу, и мою тоже. Там знают про нас всё. И что было, и что будет.
- А почему я этого не помню, мне ведь уже делали операции раньше.
- Эти воспоминания не нужны людям, и их вытирают из памяти по возвращении. Если человек живет правильно, знать о том, что будет, – лишнее. А если неправильно, ему могут оставить отрывочные воспоминания о парении над своим телом, о прохождении тоннеля, о свете. Чтобы человек понял, что там, за чертой, есть ещё одна жизнь, и она бесконечна. Но чтобы там быть счастливым, здесь надо жить правильно. Вот человеку и оставляют воспоминания, если он в чем-то не прав, чтобы исправился. А ты совсем маленький был тогда, какие грехи могли быть у тебя? Вот и не помнишь ничего. Да… ты многое узнаешь обо всех нас, встретившись с Ангелами… Люди часто, возвратившись, меняются, потому что что-то узнают главное для себя…
«Тебе придётся решать, хочешь ли ты жить в том, что откроется тебе»…
- И я тоже вернусь, мне ведь столько ещё всего хочется сделать. Я ни разу рыбу удочкой не ловил, а так хочется попробовать. В футбол хочу играть. На море хочу летом поехать. Мы ведь поедем?
- Обязательно.
- И на яхте… А мы будем в открытом море плавать? Так чтобы берегов не было видно?
- Я боюсь, чтоб без берегов. Я ведь плохо плаваю. На яхте обязательно… Так что ты обязательно вернешься.
«Или останешься Там, если решишь, что так будет лучше для тебя».
Наконец обход. Врачи обступили моего сына.
- Не стесняйся Серёжа, показывай смело, - подбадривает его Евгений, - здесь только врачи. Когда мы делали предыдущую операцию, мамочка? Вы довольны?
- Ещё бы! Красоту навели такую…
Поднимаясь с кушетки, Евгений в мою сторону понятное только нам обоим:
- Да, мамочка, всё как мы накануне с вами говорили. Зайдете ко мне после, поговорим… Лекарства по списку купили?
- Мне не давали список.
Недоумение в сторону дежурной сестры:
- Быстро, только ничего лишнего не пишите. Размер перчаток. У вас какой? – вопрос к анестезиологу. С ней мы познакомимся чуть позже. Высокая статная красавица. Легкую неприязнь и к её красоте, и к несколько высокомерному виду давлю в себе в зародыше. И всё равно остаётся какой-то неприятный осадок от её присутствия. Мне не по себе и тогда, когда она придет общаться с моим сыном перед самой операцией. Что-то и ей покажется подозрительным:
- Кажется у него температура. Вы не мерили?
- Не подумала как-то.
- Возьмите термометр у сестры…
- Мам, а если у меня будет температура, мне будут делать операцию?
- Нет, отправят домой.
- Хоть бы была температура. Мне так страшно.
- Не сейчас, так позже, всё равно придется делать. Женя говорит, что грыжа сама не проходит, а жить будет мешать.
- И в самом деле, пусть уже всё закончится. И забыть обо всём.
Мы опять в ожидании.
- Когда уже меня позовут… Так ждать надоело. Сделали бы какой-нибудь укол, чтобы я уже заснул и не ждал.
- Серёженька, да ты смотри, сколько мы с тобой сегодня говорим, когда так было последний раз? Больше двух часов общаемся. Сколько всего друг другу рассказали.
«Куда же ты спешишь, малыш, я, может, каждую минуточку эту с тобой потом вспоминать буду. Вдруг это последние наши с тобой минуточки…»
Пересохшие потрескавшиеся губки. Собираясь утром, прихватила пузырёк с елеем, когда-то была на поклонении чудотворной иконе, с тех самых пор. Мажу ему губы. Быстро рисую крестики, как это делает священник в храме – лоб, щеки, руки. «Так-то будет лучше». Какую-нибудь молитву прочесть – ничего не получается. Гоню от себя пугающие мысли и опасения. С моим ребёнком ничего не может случиться. НИЧЕГО! Пока я с ним, всё будет хорошо. А я с ним всегда…
11:00
- Ты готов, Сережа? – дежурная сестра. – Пойдем. Быстренько. В туалет и за мной.
Светлая футболочка вразлёт, ничего другого дома не нашлось, только этот балахончик, как саван.
Целую малыша в лобик, быстро перекрещиваю ему головку. Растрепанная белокурая головка. Отпускаю его из своих рук. Он целует меня в ответ так, как делает это всегда перед тем как уйти спать – в лоб, щеки, подбородок, губы, чтобы получился крестик. Легко подталкиваю его – всё, иди, не бойся. Он с облегчением вздыхает, наконец томительное ожидание закончилось. Бодро устремляется вслед удаляющейся сестре, догоняет её, оборачивается и ловит глазами мой жест – я опять перекрещиваю его. Радостно закивал: я увидел, мамочка, спасибо! И размашисто, почти пританцовывая на ходу, хоть и враскачку, как папа, но быстро и, словно в такт звучащей лишь для него мелодии, помахивая головой с развевающимися от ходьбы белыми, как лён, волосами, зашагал рядом с сестрой. В нём не было больше страха. Страшно стало мне, когда в голове отчетливо и просто прозвучало: «Я запомню его таким. Я вижу его живым в последний раз».
Прочь, страхи, прочь. Разве должна мать так думать, когда её сын лежит на операционном столе…
11:45
Уже должны бы заканчивать. Пытаюсь занять себя чтением. Спокойна, уравновешенна. Причин для волнения нет. Там Женя – надежней не придумаешь. Серёжка хотел поставить свои часы на секундомер, чтобы посмотреть потом, сколько длилась операция. Потом вдруг посерьёзнел и осекся – нет, не буду ставить, не хочу ничего знать об этом. И суеверно отстранил от себя часы.
Заглянула сестра:
- Не переживайте, мамочка, всё нормально. Вам нужно докупить ещё вот это…
Протягивает крохотный листочек бумаги с записью.
- Принесёте мне на пост. Не волнуйтесь, с вашим ребенком всё в порядке, скоро привезут.
Я и не думаю волноваться. Иначе и быть не может. Купила препарат, отдала сестре. Зашла в палату. Поправила постель. «Скоро привезут». Можно идти за ноутбуком? Пока Серёжка будет приходить в себя, займусь делом. Нет, дождусь его. Нехорошо, привезут ребенка, а палата пустая. Дождусь. Что же так долго?
12:00
За окном почти весенняя сырость. Нет, на осень не похоже. Светло, как-то по-особенному светло. И очень радостно. Скоро всё закончится, и для нас с Серёжкой начнется новая жизнь…
«Сейчас они зайдут и скажут, что Серёжи больше нет, что тогда?»
Что за бред… И всё-таки… Если бы вдруг такое… Я была бы готова к такому?… страшному…
Замираю в пустоте. Это страшно себе даже представить. Умер? Я тихо соберу вещи, тихо уйду из больницы и скроюсь в неизвестном направлении. У меня тогда останется только моя книга, которую я буду писать с остервенением. И куда я поеду? Загорск? Там меня приняли бы с радостью, сочувствием или пониманием. Там мне действительно удалось бы похоронить себя заживо… Я хочу собственной смерти? Я искала свободы от обязательств? - пока дети маленькие, не смела даже желать такого. Серёжи нет, обязательств – никаких. Старшие дети в такой мере, как он, во мне не нуждаются, они бы всё поняли, и мы остались бы друзьями. Значит, он – единственный, кто не даёт мне жить своей жизнью? Помеха? Куда бы я поехала? Действительно в Загорск к Коту? Я лукавлю сама с собой, я бы наверняка поехала к нему, к своему Минотавру, и огорошила бы его известием, способным растопить сердце даже такого чудовища, как он. Он бы пожалел меня? Не знаю. Но я бы поставила его перед немедленным выбором – я свободна! Решайся! Или что другое препятствует нашему счастью?...
Какой бред в моей голове. Но как явственно я себе это представила. Представила и ужаснулась. Какие нелепые и страшные фантазии. Я готова расплатиться жизнью своего ребёнка за сомнительное счастье быть рабой чувства, выжирающего мою жизнь.
Слава Богу, мой сын в надежных руках и ничего подобного с нами не случится.
Что же будет дальше?
Мы вернемся к прежней жизни. Я вряд ли смогу изменить в себе что-то и буду по-прежнему метаться в поисках смысла и оправдания своей несчастной жизни. Буду гоняться за сиюминутными удовольствиями, стараясь ими «обогатить» своё литературное действо и житейское бытиё. И потихоньку развалю свой брак не только на страницах книги, но и в реальной жизни. Благополучно разрешившаяся операция, на время прекратившая мои брожения, останется в прошлом, я решу, что ничто и никто не вправе судить и останавливать меня, и ничего к лучшему у нас не изменится. Всё потихоньку рассыплется в прах. Чем такой «рай», как у меня, уж лучше – ничего…
А если что-то пойдет не так? Почему же его так долго не привозят?...
13:40
- Мамочка, вы забыли часики снять…
Толстая медсестра втиснулась в палату.
- Не переживайте, с вашим ребеночком всё в порядке, возьмите тут у меня часики его в кармане…
Из кармана вместе с часами Серёжки вытягиваю пятидесятигривенную бумажку.
- Что-то лишнее я у вас тут достала.
- Это не ваше.
- Знаю, кладу на место.
Её руки в резиновых перчатках так и остались висеть возле моего носа. Часы… Идут…
Всё в порядке, скоро привезут…
Что-то с анестезией? Реанимация? Поврежден головной мозг? Что они так долго? Я понимаю, что там всё происходит так, как оно должно происходить, но сколько можно держать меня в неведении…
Повреждение головного мозга?... Мой ребёнок, светлая умненькая головка, необыкновенная проницательность и мудрость не по годам и вдруг - «овощ»? Что останется от его мозга после такой долгой реанимации? Почему я решила, что реанимация? Но его так долго нет. Там что-то случилось непредвиденное. Я это чувствую! Но Женя рядом. Я знаю, Женя сделает всё и даже невозможное. Всё хорошо, там высококлассные врачи. С моим ребенком не может произойти ничего плохого. Это мой ребенок! Но если мозг поврежден… это слишком тяжёлое испытание для нашей семьи. Она рассыплется в прах. Это всё ляжет на мои плечи. Я выдержу. Я буду нести этот крест до конца, если это произойдет. Я даже буду рада, что все мои метания закончились так – служить одному ему… Но им-то всем это за что? Они-то в чём виноваты? Ведь все несчастья в свой дом приношу я!
14:15
- Ну, как чувствует себя наш тунеядец?
Уже не в силах совладать с собой и своими мыслями, позвонила Тане. «Не волнуйся, успокоила она меня. Просто операция очень долгая. Думай о хорошем», - «Танечка, я уже все варианты на себя примерила, и, знаешь, кажется, я уже готова принять любой из трёх исходов», - «Да что ты говоришь такое! Выбрось из головы!» - «Готова, Танечка. Уже больше трёх часов его нет. Всякое передумаешь. Подожди, кажется, это ко мне…»
- Вы нас с кем-то путаете, - останавливаю жизнерадостного незнакомого хирурга по пути к койке, - мой тунеядец ещё в операционном блоке.
- Да, действительно, я ошибся. Ну, удачи…
Уходит, перенабираю Танюшку по новой. И уже не отпускаю её, прерываясь лишь на звонки мужа и смски дочки. Все волнуются, третий час дня. Успокаиваю всех, а сама Тане – «я ко всему готова».
Да, ко всему готова…
14:40
- Пройдемте с нами…
- Танюш, всё, это уже за мной, я перезвоню…
Два высокого роста хирурга – один седой постарше, другой, в очках, молодой, пряча глаза, пропускают меня вперед. Сердце сжалось. Что-то не так. Я чувствовала. Сейчас мне скажут, что остановилось сердце, что была реанимация, что пострадал мозг, и теперь мой ребенок – калека. Только не это, Господи! Только не это. Сестры, мамочки в коридоре сопровождают сочувствующими взглядами нашу процессию. Кабинет. От сигаретного дыма сизый туман.
- Присаживайтесь, Ира.
Женя стоит, опершись на подоконник. Сажусь на предложенный им стул, почему-то отмечая какие-то черные пятна на желтой обивке. Что-то не так. Не томите, говорите уже что-нибудь. В упор сверлю взглядом силуэт Евгения в проеме окна. Окно настежь. Но дымовая завеса скрывает его лицо.
- Ирина… Произошло непредвиденное… Мы начали операцию… Всё проходило нормально… я закончил оперировать на одной стороне… переходил на другую… Вдруг внезапная остановка сердца… Все операции были остановлены… Мы занялись реанимацией… делали всё, что только могли… Реанимация… полтора часа… безуспешно…
Дальше выдавить из себя он уже не мог ни слова.
- Серёжи больше нет? – из бездны, в которую вдруг провалилась вся моя жизнь, как-то слишком спокойно произнесла я.
- Да… Серёжа… умер… мне очень жаль…
Я шумно вдохнула и выдохнула воздух… «Мне очень жаль…» - какая ничего не выражающая вязь слов… А что внутри… Умер мой сын… нет… умерла я... И это – мой первый совершенно не нужный мне вдох за порогом собственной смерти. Чем жить теперь?.. Книга… Господи, и мне об этом придется писать… Какой дикий пиар для моих бездарных и убогих попыток выразить себя в литературе… Сынуля, солнце моё, зачем мне теперь всё это, если это куплено такой ценой. Писать… Да… это будет моим спасением… я уйду с головой в свою прозу, и это не даст умереть тут же, следом. Мне в стольком нужно покаяться перед Богом, я это могу сделать только в своей книге… Господи, как же я теперь одинока… Заснуть и проснуться в другой реальности. Это не может быть правдой. Это немыслимо. Мой ребенок, мой любимый, мой самый дорогой человечек. Как он мог меня оставить. Заснуть и проснуться в той реальности, где он жив. Если бы я только могла поверить в это, поверить так, как верят в это другие. Что я увижу тебя. Обязательно увижу. Я просто не смогу прожить ни одного дня, если буду думать, что мы расстались с тобой навсегда. Вера, где ты?!... Господи, дай мне силы верить…
- Мы очень сожалеем… Поверьте мы сделали всё, что могли…
- Подождите!...
Решительным жестом руки обрываю речь седоватого хирурга. Говорить, я должна говорить, иначе боль станет невыносимой. Иначе я поверю не тому, что зарождается в моём сердце, а сухим словам, доносящимся снаружи. Сердце… Что-то горячее и огромное растеклось в моей груди, я опять шумно вдохнула и выдохнула воздух. Второй вдох дался немного легче… живу…
-…Подождите, дайте мне сказать. Можно? – Женя кивнул. Всё также замерев у окна немой скорбью.
- Я верующий человек, - запинаясь начала я, с каждым словом всё более укрепляясь в том, что говорю, - и к смерти отношусь как к естественному продолжению жизни. Иной жизни. У меня с сыном накануне операции произошел разговор… странный разговор… я исповедалась ему… Не знаю, почему это получилось. Но теперь понимаю, что не будь этого разговора, сейчас мне было бы намного тяжелее принять его смерть… понимаете?...
Растерянные взгляды, наверное, они ждали чего-то другого – крика, вопля, слёз. Нет, выплачусь в другом месте. У меня будет книга об этом. Я напишу обо всем и выплачусь там, на её страницах. Сейчас держаться. Не плакать. Говорить…
- …Он был для нашей семьи спасением. Когда он пришёл к нам, мы с мужем были на грани развода…
- Да, я знаю, - произнёс Женя глухо, - Саша мне немного рассказывал о вашей семье…
- Тогда мне проще говорить вам об этом, вы понимаете… Да, он пришел, когда нас почти ничего уже не держало вместе. И все одиннадцать лет, пока он был с нами, мы были вместе, потому что был он… Об этом я ему тоже сказала… Дело в том… Что последние три года… В общем, мы пришли к тому же… Ничего не получилось… Мы всё равно подошли к тому же, что было до его появления на свет. Мы поняли, что вместе нам не быть… И об этом тоже… Это тоже я ему сказала… Знаете, наверное… Он ещё спросил, что будет с ним, когда он заснет. Я ответила, что его душу примут Ангелы… а он узнает о нас больше, чем мы знаем о себе здесь, живя на земле… Остановка сердца?… Наверное, он что-то увидел там… Что-то, что заставило его сделать выбор. Он просто ушёл, понимаете? Просто ушёл… Мне надо осознать, почему он это сделал. Ведь это его выбор…
- Давайте мы сейчас сделаем вам укол, вам надо отдохнуть.
- Укол? – я поёжилась. – Вы хотите выключить меня? Прошу вас, не делайте этого.
- Вы просто отдохнете, поспите…
- А потом проснусь и попаду в реальность, которую просто не смогу переварить? Пожалуйста, не делайте этого, прошу вас.
- Вам будет легче…
- Я нормально себя чувствую, и прекрасно осознаю то, что произошло. Но мне надо понять, почему он так поступил. Понимаете, он для меня ещё живой, он где-то здесь, рядом, и я хочу разобраться. Поговорить с ним так, как если бы он мог мне ответить. И можно?... – я направила вопрос почему-то ему, седому, - можно я не буду просить вас показать мне его? Это, наверное, неправильно и не принято у вас, но я хочу, чтобы он для меня оставался живым ещё какое-то время…
- И всё-таки мы посоветовали бы вам отдохнуть.
- Я не устала! Пожалуйста, - взмолилась я, - не отключайте меня! Я справлюсь. Если это уж так необходимо, если я почувствую, что дальше никак, я сама попрошу вас сделать мне этот ваш укол. Прошу вас!
- Хорошо. Сестры будут навещать вас, а вы подумайте, кому сообщить.
- Пока не говорите никому. Мужу не говорите.
- Я должен позвонить Саше. Ему я обязан сказать, - потерянно произнес Женя.
- Тогда пусть Саша позвонит Гене. Нет! Подождите, я сама всё сделаю.
- Мы проведем расследование, произведем вскрытие, чтобы понять…
- Бога ради, пощадите меня от этих подробностей. Можно без вскрытия? Я понимаю… Если это необходимо для вас… Мне ничего не нужно. Я не буду требовать никаких расследований. Я знаю, вы сделали всё возможное…
- Мы поднимем все сертификаты, всех компонентов наркоза… Понимаете, это такое…
- Да, это не должно повториться. Делайте всё, что считаете нужным, только пощадите меня от подробностей…
- Как вы решите с телом ребенка, когда забирать?
- Женя, прошу вас, это решите с Сашей. Пусть он займется всем этим. Я не могу в это погружаться… Можно я закурю?
- Да, конечно, - Женя пододвинул ко мне пачку.
- Обещала сыну бросить курить, если всё закончится хорошо… Закончилось…
Затянулась…
- …Спасибо…
- Ира, он не дал мне ни одного шанса… Сердце не сделало ни одного удара…
- Женя, он просто ушёл… не раздумывая…
Да, теперь с этим всем жить. Страх. Как я понесу это всё теперь туда – в ту жизнь, в которой меня, Жени, моего Сержика уже нет. Мы переступили черту. Соприкоснулись с Вечностью. Мы уже здесь, по эту сторону тёмной реки, все остальные ещё там, в неведении и ожидании благополучного исхода. И вот я должна перекинуть через её поток зыбкий мост из утешающих слов и вернуться обратно, чтобы принести эту страшную весть всем им. И заставить поверить в то, во что только что заставила поверить себя – СМЕРТИ НЕТ! Есть только расставание длиною в жизнь. Дай мне силы, Господи!
Ты дал мне силы принять уготованное Тобой. Не может быть, чтобы Ты не знал, что это свершится. Ты хотел наказать меня, Господи? Ты добр, Ты не наказываешь. Но Ты забрал у меня моего сына, чтобы я что-то поняла. Или Ты освободил меня от ноши, которую я дальше не в силах нести в одиночестве?
Всё это будет долгими часами, днями, неделями, месяцами осмысливаться мною. Я так и не отвечу ни на один из своих вопросов. Но я буду задавать их Тебе, Господи. Я буду говорить теперь только с Тобой. Потому что мой сын не оставил мне другого выхода, кроме как желать тех же Небес, на которые Ты взял его к Себе. Я металась между Раем и адом, всё чаще устремляясь фантазиями в необъятность бездны. Мой сын, теперь уже Твой, остановил этот безумный маятник в моей душе, задав ему единственное направление – Рай и только Рай. Я хочу к нему. Я сделаю свою жизнь Восхождением. Настолько, насколько успею. Я знаю теперь, где моё место. Моё место – там, где он. И это место надо заслужить…
Теперь же…
…Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой… теперь я должна понять для себя другое… Стоила ли такой жертвы моя земная любовь к моему герою… Я всё ещё цепляюсь за земную жизнь. Всё ещё не могу поверить, что она для меня кончена…
Да, написать и об этом.
О своем ему звонке. О своей надежде, что хотя бы какая-то искра жалости вспыхнет в его душе. Да, я ждала пусть не мгновенного его решения ехать «спасать» меня, но хотя бы чувства сострадания… Наверное, оно было… Но больше чувствовался страх, что теперь это и его беда тоже. Невольный виновник того, что произошло с моим сыном… Так видела я тогда. Так это видится мне и теперь, и своей вины я не умаляю. Я вызвала к жизни силы, разрушившие мой мир. Я отправила своего сына на тот свет, потому что хотела счастья для себя. Земного убогого счастья с любимым. И сын был этому помехой. Какое страшное признание. Но это так. Именно с этим камнем я иду и иду к исповедальному столику в храмах. Я убила своего ребёнка. Хладнокровно отправила его туда, где ему будет лучше, чем рядом со мной на земле. Разве кто-то может отпустить мне этот грех? Никто. Пока я сама себе его не отпущу…
Страх. Да, он испугался, что я брошу всех и приеду к нему. И уже не я сама, а он будет нести ответственность за жизнь моих детей без меня. Он не имел права позволить мне сдаться, обезуметь от горя или стать слабой. И он отрёкся от меня.
- Я хочу, чтобы ты поняла, Ира, - лезвием по открытой ране провел он, - у тебя своя личная жизнь, у меня своя. А помочь? Я всегда буду готов помочь тебе, если нужно…
…Мне не нужна твоя помощь, мой Герой… Я стою у окна и слушаю, как ты убиваешь во мне последнюю надежду. Внутри пустота и внезапное протрезвление. Он не любил меня ни одной секунды, пока я разносила в клочья свою жизнь. И моя любовь была ему в тягость, потому что нечем было на неё ответить. Ну, что ж… В конце концов… слава Богу, жизнь не бесконечна. Но как же она утомительно длинна. Мне чем-то придется её заполнить… Дом… Мы купили участок… Я займусь строительством дома… Дети. Да, у меня осталось двое детей, которых надо поднять на ноги… Муж… Он не справится без меня со всем этим.
- Да, я слушаю тебя…
В. что-то говорит банальное о том, что я должна быть с семьёй в эту трудную минуту.
- У меня нет семьи, - как-то вяло возражаю я. Как же я жалка в этом вымаливании жалости к себе. Он меня не любит. Как всё просто. Почему я не знала об этом раньше, какими иллюзиями кормила своё воображение. Скажи он об этом прямо сразу, или хотя бы несколькими часами раньше, я ни за что не отпустила бы от себя своего сына. Как это всё просто. Не любит… А разве он говорил когда-нибудь что-то иное? Я сама выдумала всё, чтобы разукрасить свою книгу придуманными чувствами. Он никогда не обнадёживал меня. Я просто ловила его взгляд и трактовала его так, как этого хотелось мне.
- Ты слышишь меня, Ира? – не понимая моего молчания, спрашивает вновь и вновь он, четко и размеренно надиктовывая мне руководство к дальнейшим моим действиям в этой ничего уже для меня не значащей жизни.
- Да, я тебя слышу…
Я соглашаюсь с ним, не пропускаю ни одного его слова, но не этих слов я ждала. Слёз нет. Я совершенно спокойна. Наверное, надо было, чтобы у меня одновременно забрали всё то, чем я жила последние годы, чтобы я обрела наконец это спокойствие. Как всё просто. Надо было всё потерять, чтобы в душе наступил мир, и пришло смирение. Врачи боялись, что я наглотаюсь таблеток или выброшусь из окна. Смешно. Они не представляют себе, как легко мне теперь умереть и без этих радикальных мер. Я просто уйду, когда завершу начатую книгу. А она у меня теперь обязательно будет… и ещё интереснее. Ведь теперь в ней мой герой наконец заговорил и проявил себя. А я такая мужественная и сильная пережила и эту потерю.
Как же я благодарна тебе, Минотавр. Ты сделал меня такой сильной. Ты лишил меня всего, что я имела. Ты разбил мне сердце и отнял мою любовь у моего сына. Не знаю, что останется у меня от моей любви к тебе. Сегодня я просто тебе очень благодарна. Ты не воспользовался моей слабостью. Ты отверг меня в трудный час. Отрекся от всего, что я взращивала в тебе. Я никогда не прокляну тебя за это. Наверное, ты всё сделал правильно. Даже представить себе не можешь, как же единственно верно повел себя. Твоё отречение – добило меня, но спасло от жалости к самой себе и, главное, не дало скатиться в безумие…
- Ты всё поняла?
- Да, я всё поняла. Спасибо тебе.
- Держись. Ты нужна своей семье.
- Да, я знаю…
Я действительно очень нужна своей семье. Только я знаю, как спасти их от падения в бездну ужаса и отчаяния. Я, потерявшая всё, смогу протянуть им руку и одним движением крыльев вознести на небо. Туда, где мы все встретимся когда-нибудь. И даже тебе я помогу. Ты не догадываешься, но так оно будет, я вознесу и тебя своими молитвами и Любовью, которая со временем воскреснет в моём сердце. Потому что я не смогу тебя не любить. Потому что что-то чудесное происходит со мной в эти минуты. Наверное, так открывается сердце и его переполняет неизъяснимое по силе чувство. Господи, как же я люблю их всех. Всех этих перепуганных людей, копошащихся в обыденности, сомнениях и неведении. Они почти ничего не знают о том чудесном избавлении, которое ждёт их по окончании пути земного. А я чувствую, настоящая жизнь будет Там, за горизонтом наших надежд. И какая разница, сколько ещё придется всего перетерпеть в этой жизни. Она есть, эта жизнь, чтобы как можно больше душ движимых Любовью перенеслось Туда. Я теперь знаю это. И мне очень легко…
- Нет, Ира, нет!!! Зачем ты такое говоришь?! Это неправда! Это не может быть правдой…Ты шутишь!.. Зачем ты так жестоко шутишь… Ира… скажи… зачем ты так жестоко со мной…
- Гена, Серёжа умер. Это… не шутка.
- Ты что-то не поняла. Я позвоню Жене. Ты обманываешь меня. Ира…
Муж рыдал и бился, а я наконец осознала ужас происшедшего. Теперь это не было больше только моим горем. Теперь это стало болью для всех остальных.
Принять это не смог никто.
Серёжки больше нет.
В это невозможно поверить…
6 апреля 2007 г.
«Стаканчик сока за твоё здоровье. С годовщиной знакомства, Минотавр. Всех благ;»
Маленький переполох в твоё болотце, мой Герой. Я всё ещё жива, хотя и пытаюсь приговорить себя к обратному.
И твой ответный звонок. Милый, слегка растерянный, но игривый голос: «Так что, будем праздновать?» - «Чуть позже, когда вернусь, я уже в другом городе», - «Я только сейчас обнаружил твоё сообщение. Что ты смеёшься?» - «Я не смеюсь, я радуюсь. Так неожиданно. Ладно, приеду, наберу тебя, встретимся», - «Хорошо. До связи», - «Пока». Вселенная украсилась разноцветными шариками, цветами и выпустила залп фейерверка. Вот только решимости встретиться по приезде я так и не наберусь. Как всегда…
11 апреля 2007 г.
Сейчас…
Шагающий по экрану динозаврик… Серёжкино напоследок: «Это я тебе установил, мамочка, нравится?» Комок сентиментальных слёз, застрявший в горле. Я не хочу плакать. И писать об этом не хочу тоже. Возвращаюсь, чтобы избыть, чтобы не болело по возвращении. Писать же о другом. Жизнь вернулась. Парадоксально не вписывающаяся в меня жизнь опять топчется по мне, внушая, что она и есть главное, о чём надо кричать во все разодранное слезами горло. Поэтому выплакаться и убрать со стола. Засунуть в самую глубь себя. Замкнуть все запоры и спрятать ключи от стороннего взгляда. Это теперь только моё…
Тогда…
Бессовестно присваиваю себе право единоличного горя, чтобы страдать в одиночку. Потому что никто как я страдать «не умеет». Для этого надо, чтобы это было только моим горем. С первого мгновения начинаю выстраивать неприступную стену из слов, заговаривая слёзы всем, кому звоню, и кто после входит в мой дом. Быстро, в лоб, «умер» и тут же «он с нами». С какого оборота и повторения одних и тех же фраз они становятся во мне одушевлёнными мыслями, а не пустым звуком? Не слушаю себя. Слышу лишь колотящееся в груди сердце и сомнабулически набираю номера в алфавитном порядке из своей телефонной книжки. Не останавливаться. Не вдумываться. Не ощущать себя. Говорить. Говорить. Говорить… Мою тираду прерывает лишь раскусивший и разгадавший моё бегство из реальности Анис. «Подожди-подожди, - настораживается он, - мне не нравятся твои речи. Не вздумай идти по этой дорожке. Так легко скатиться в фанатизм. Остынь, девочка моя. Опомнись». Притормаживаю на мгновение – кого я хочу обмануть? Мы же с ним одного древа плоды. Разница лишь в доступности солнечного света. «Юр, ты напрасно испугался. Я понимаю, что делаю, просто сейчас мне легче так. Я обязательно вернусь. И, ты увидишь, вернусь прежней».
«Соболезную» - какое бессмысленное и лишенное тепла слово, повторяемое ими всеми, но отметаемое тут же мною прочь. Это преграда, это страх, это стена из спичечных коробков на пути сметающего вихря моей одержимости Верой. Да, в этот миг я одержима и экзальтированна, бушующий огонь страстного нежелания верить в происшедшее. Земной рассудок отметает истину смерти, водружая на постамент желание БЕССМЕРТИЯ для него, ушедшего так внезапно. Но как верить в то, что не осязаешь? Как увидеть то, чего не дано видеть? Как оторвать себя от земной скорби и отчаяния?
И я говорю, говорю, говорю, заговаривая и замаливая свою боль словами о Вечности и Ожидании им нас Там. И о том, что свершившееся было предначертано и предопределено, и что всё говорило об этом, и что все мы знали об этом, но не прислушались к щедро раздаваемым нам знакам. И в который раз выворачиваю душу, делая свои тайны достоянием сторонних, словно подтверждая публичной исповедью невозможность другого разрешения тупиков моей жизни кроме как такой немыслимой потерей. За что же наказаны остальные, как можешь ты присвоить себе это горе, захлебнется негодованием Масянь. Это не их горе, осажу его резко, мать – я, моя потеря несравнима, потому что это из меня вынули кусок плоти, и эта душа пришла в своё время по моему зову, чтобы спасти меня от душевной катастрофы. Но об этом - после…
Сейчас и тогда…
Надо было, чтобы прошло три месяца. Чтобы ушёл страх сказать что-то неугодное и неправильное, что не угодит кому-то там, на небесах. Панический ужас, что я могу потерять ещё кого-то в расплату за дерзкие слова, вырывающиеся неосознанно из глубин моего существа. Страх слов, мыслей, мечущихся чувств. Что в этом страхе от Бога, а что от лукавого, повергшего смертную плоть в панику. В том горячечном бреду я почти не понимала и не слышала себя, не распознавала нюансов своих чувств. Они были все крупны и направлены в одну точку-стремление. Спастись, спастись во что бы то ни стало, чтобы быть рядом с ним. Очень страшно больше никогда не увидеться. Непереносимо и безысходно. И я цепляюсь за слова, которые почти ничем в моей жизни не были подкреплены до этого. Я хватаюсь за соломинку Православия, чтобы вытащить тяжелейший груз из болота неверия, в которое себя погрузила. Насколько меня хватит? Насколько хватит благодушия Того, Кто отмеряет по Вере, чтобы помогать мне, если Он видит и читает моё сердце как открытую книгу и без этой моей исповеди-«прозы». Мне воздаётся за благое намерение Верить, но не за саму веру. Я не определила её внутри себя, я не верю себе, когда говорю «верю», как я могу ввести в заблуждение Того, Кто знает это и без этого моего откровенного признания. Есть ли стержень веры внутри меня? Я держусь первый день. Чувствую незримое присутствие Серёжкиной души рядом. Вот гаснет сигарета в моих губах: «Мамочка, ты же обещала бросить курить». Вот все кошки нашего двора сгрудились и трутся о мои ноги, словно утешая меня, он не может заставить меня почувствовать его прикосновение, но этим тварям тонкий мир виден так же, как нам наш привычный мир, и он через них ластится и ласкает меня. «Смотри, что ты наделал, Серёжка, сколько людей мне приходится выводить из страха и лишать слёз своей болтовнёй о тебе. Зачем ты это сделал? Зачем превратил меня в это незамолкающее радио?» Я разговариваю с ним, куря в одиночестве на лестничной клетке. Смерть приблизила ко мне чувствование Бога, я ощущаю Его разлившимся в груди жаром и чувством неизъяснимого желания оградить всех, кто рядом, от подобной боли. Пусть это произошло со мной. Оно произошло, и я справляюсь. Но не дай, Боже, пережить кому-нибудь из них такое, пусть это будет со мной, огради их от страданий такого рода. Пусть они все живут и радуют друг друга. Мне только понять ДЛЯ ЧЕГО это произошло со мной. Не ПОЧЕМУ, здесь может быть сотня причин, а для чего. Ведь чего-то Ты ждёшь от меня, Господи? Что я должна сделать, чтобы оправдать эту потерю? Какую жизнь прожить? Я почувствовала прикосновение Вечного, но испугалась тяготения прилепиться подобно моллюску к огромному кораблю, чтобы перескочить океан. Я не стала ревностной прихожанкой. И молчание, длившееся три месяца, – это страх сказать вслух о том, что громыхает колоколом в сердце – нет в моём сердце отклика на многословие молитв, творящихся в храмах. Я наблюдатель общечеловеческого заблуждения насчет Бога. Не дерзаю судить и претендовать на знание истины. Но я оказалась в эпицентре боли, и, лишившись одномоментно и любимого сына, и любимого человека, ощутила не пустую тёмную бездну внутри себя, а неиссякаемый бьющий источник любви, жалости и смирения. Это переживается как необыкновенная лёгкость внутри. Ты словно посреди необъятного луга, благоухающего медоносными цветами. Всё вокруг тебя легко и разрешимо, воздушно, светло и радостно… Было мгновение. Очень тяжелое мгновение внезапного «прозрения», но правильнее – затмения. Второй день, когда эйфория и легкость вдруг накрылись тучами сомнения «а так ли сильно я верю, чтобы выстоять? И во что??!!!» И внезапный ужас: «Я НЕ ВЕРЮ!!! ОН УМЕР!» То, что я читала в глазах всех приходящих ко мне, но с чем бросалась в бой почти ничем не вооруженная. Я ведь ничего не знаю о том, как надо верить. Но я и не хочу знать, как надо. Теперь ещё больше осознала, как я боюсь заблудиться в лабиринтах придуманного, но не прочувствованного. «Серёжка умер, чтобы ты в Рай попала», - сказала мне Светлана. А так ли много знал он о том, куда уходит? Я хочу знать не больше. Чтобы моё неведение помогло не промахнуться и попасть туда же. Только работы с душой немерено. Чтоб такой же чистой и любящей… И страх второго дня, страх сомнения в вере, разгоняю неистовым – Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ ЖИВ, И ЧТО МЫ ПРЕНЕПРЕМЕННО ВСТРЕТИМСЯ.