Выпускник консерватории…
Олег Павлович прильнул к трамвайному окну. Он вглядывался в силуэт своей студентки, исчезающей в толпе. – Да, интересная девчонка. Неужели так петь она научилась в училище? Конечно, это природный дар. Нужно обязательно убедить ее заниматься в ансамбле. Поют девушки так, что и консерваторские могут позавидовать. Вот тебе и периферия!..
Всего несколько месяцев назад он строил грандиозные планы на будущее, на творческую карьеру в самом лучшем на свете городе Ленинграде, не допуская и мысли, что когда-то сможет покинуть его.
Уезжать из города детства, в котором прошла вся его жизнь, столько друзей, перспектив, где живет любимая девушка, родные, было страшновато. Однако комната в коммунальной квартире на Загородном проспекте, в которой ютилась их семья, несмотря на полную гармонию и взаимопонимание между близкими и соседями, была слишком мала.
Романтические отношения с дочерью генерала, Наташей, последнее время вносили в жизнь Олега странное раздражение - чем больше девушка горела желанием надеть на любимого обручальное кольцо, чтобы жить с ним в богатой, просторной папиной квартире, тем сильнее ему хотелось свободы. И в этом с ним был солидарен отец, скромный мягкий человек. Олег гордился своим отцом и любил его. Отец был воплощением мальчишеской мечты – он был шофером!
Однако Елена Николаевна, мама Олега, страстно мечтала об этом браке - сын был бы под присмотром. Елена Николаевна работала воспитателем в детском саду. Дома она будто не выходила из этой должности, а просто переходила в группу постарше, имея троих сыновей и одну дочь. Собственно говоря, присмотр соответствовал ее доброй, но своеобразной натуре, вернее – своенравной.
Здесь, в Ленинграде, ее гениальный сын Олежка скоро себя проявит при поддержке такого родственника, как папа невестки, – думала она. - Это тебе не какой-то хормейстер Пермского оперного театра, куда приглашал сына однокашник, однокурсник и, по твердому убеждению Елены Николаевны, шалопай Петька Самсонов. Там, наверное, медведи по улицам ходят?!
Олег Павлович улыбнулся, представляя лицо своей матери. Конечно, Наташа хорошая девушка, интеллигентный человек, любит его, прекрасная пианистка, но жениться ему все-таки рано. Хорошо, что он послушался Петра и вырвался, наконец, на свободу.
Петька Самсонов - закадычный друг детства, жил возле «Загородного» на соседней улице, недалеко от «Пяти углов». Симпатяга и озорник – тонкий, звонкий, прозрачный, как большинство ленинградцев, переживших войну. Они вместе закончили Хоровую капеллу для мальчиков при Ленинградской государственной консерватории им. Римского-Корсакова, где проучились десять лет. Потом стали ее студентами и закончили дирижерско-хоровое отделение. По окончании Самсонов был направлен в Пермский театр оперы и балета хормейстером, а Олег - в Оренбургское музыкальное училище. Проторчав там месяц и, не устроившись с жильем, Олег добился через Москву «свободного» диплома и, к обоюдной радости всех, вернулся домой. Дома его ждали письма Петьки.
Письма друга были наполнены радостью творчества, восхищением: «Владька, приезжай ко мне! Пока вторым хормейстером, а захочешь, возьмешь работу дополнительно в любом из училищ – их здесь три. Главное, поле деятельности огромное, создавай, что хочешь. Город очень музыкальный. Не раздумывай, приезжай!»
- Мужчина! Конечная, - кондуктор тронула Олега Павловича за плечо. – Приехали.
Олег Павлович не заметил, что все пять остановок так и простоял на Юлькином месте, вглядываясь в окно трамвая.
- Вам не плохо? – участливо повторила кондуктор.
- Нет, спасибо. Просто задумался. Извините.
Он застегнул все пуговицы на пальто и вышел.
Такая странная любовь…
Переступив порог дома, Юлька моментально забыла про ансамбль и про разговор с педагогом в трамвае. Переодеваясь, она слушала, как мама, укладывая спать сестренку, перечитывала ей сказку о Василисе Прекрасной.
Юлька переоделась и взяла в руки книгу. Ни одно слово не запоминалось и не прочитывалось. Она просто шарила по странице глазами и прислушивалась к шагам на крыльце. – Что же Сашка так долго не заходит?
- Юль, ты что не идешь на кухню? Не хочешь есть? А лекарство как же? – шепотом спросил Сашка, входя в комнату.
- Жду тебя. Случилось что? Рассказывай!
- Да тихо ты! Отца разбудишь.
- Он и не спит вовсе. Слышишь, телик работает? Пошли, поедим вместе.
Юлька чувствовала, что Сашка чем-то расстроен, но не стала донимать его вопросами – сам расскажет. Однако она обратила внимание, что расстояние до кухни брат прошел прихрамывая.
Быстро убрав со стола и вымыв посуду, она вернулась в комнату. Сашка лежал на кровати, укрывшись одеялом с головой.
- Саш, ну не притворяйся. Что ты так, в одну секунду, и уснул, что ли? Я заметила, что ты хромаешь. Ногу подвернул, да? Ну-ка, покажи! – твердо и настойчиво Юлька отогнула одеяло и увидела на распухшей ноге брата огромный синяк возле косточки, ближе к пятке. – Ничего себе, - это перелом?!
- Я бы не ходил тогда.
Юлька была переполнена состраданием к брату. Она даже забыла, что собиралась его отчитать за то, что он закричал на нее при мальчишках. Повзрослев, они стали часто ссориться. Иногда, даже крепко угощали тумаками друг друга. Но случись что, Юлька бросилась бы защищать брата, не раздумывая: хоть в огонь, хоть в воду.
- Саш, смотри, как опухло все. Я зеленку принесу. Ладно?
Зеленка и прочие лекарства лежали в аптечке, в шкафу, который стоял в большой комнате. Отец лежал на диване, закинув руки за голову, и о чем-то думал.
- Что тебе надо, - сердито буркнул он, - мать только уложила Надюшку. Шлепаешь тут тапками!
- Я летать не умею, - в тон отцу ответила дочь.
- Огрызайся еще! Совсем распустились! Один учится через пень-колоду, ты - болтаешься с утра до ночи, как шлюха!
- Я не болтаюсь, а учусь! За что ты меня оскорбляешь?
- Что это за учеба? Концерты разные, танцульки – сплошная гулянка! Лишь бы дома ничего не делать. Грязь кругом, посуда ворохом! – все громче и громче, чеканя каждое слово, распалялся отец…
- Вы что орете? Только ребенка усыпила. Пойдем на кухню, Юля - Мария Ильинична вытолкнула Юльку из комнаты. – Ну, что ты к нему пошла?
- Мне зеленку надо, а он заорал. Никогда по-доброму ничего не скажет. Ненадолго его хватило!
- Ты ведь знаешь, какой он злой после работы. Зачем тебе зеленка? Поранилась где-то?
- Нет. У Сашки с ногой что-то.
Юлька села за стол, обхватив голову руками. Мария Ильинична вздохнула и поспешила за зеленкой.
Не успела Юлька встать из-за стола, как услышала град оскорбительных слов, которые кричал отец, забыв, что его любимая Наденька заснула.
- Зачем она столько терпит? – меряя шагами кухню, думала она. – Как было хорошо у них дома, когда отец сидел в тюрьме – никто не орал, не разговаривал так, дома было уютно и радостно. Скорей бы получить диплом и работать. А там можно и в общежитие устроиться.
В большой комнате что-то грохнуло. Юлька бросилась туда и увидела маму, поднимавшуюся с пола, - рядом лежал стул.
- Вы с ума сошли?! Когда-нибудь ты прекратишь руки распускать?! – бросила она зло. – Мам, ты сама упала или он тебя толкнул? Ненавижу! – Юлька метала в отца огненные стрелы. - Никогда не трогай ее, слышишь, никогда! – прошипела дочь. – Хоть из дома беги.
Отец вскочил с дивана навстречу Юльке, но, увидев бледное лицо и дрожащие руки дочери, снова сел. Из спальни в одной рубашечке и босиком вышла Надюшка. Он взял ее на руки и снова унес в спальню, закрыв за собою дверь.
- Испугалась, доченька? Не бойся. Стул упал.
Когда Юля с мамой вернулись в комнату к Сашке, он стоял одетый и застегивал брюки.
- Снова приступ бешенства? – спросил он.
- Сынок, что с ногой, подвернул или ушиб? Ну-ка, покажи. Куда ты собрался, на ночь глядя?
- Не знаю. Не могу больше жить здесь и учиться не хочу. Хоть куда бы ушел. Работал бы, - не примут, нет шестнадцати.
- Потерпи, сынок. Скоро выучишься и будешь самостоятельным. Сядь, я посмотрю ногу.
Сашка понуро сел на кровать и приподнял брючину. Нога еще больше отекла, и синяк казался невероятным.
- Какая тут зеленка! Надо врача вызывать! Вдруг перелом?! Господи, где же ты так? Упал, что ли?
- Папочка постарался. Я с Рексом возился, а печка притухать стала, - (следить за маленькой котельной в пристройке отец поручил Сашке), - а он как раз с работы идет. Как заорет: «Ты что, сукин сын, не видишь, что угли почти не горят?!» - и запустил в меня большущим комком угля. Попал прямо в косточку. Плохо верится, что это мой отец.
- Хуже зверя! Его уж не переделаешь. Дочь, я побегу к тете Фисе, не спят еще. Замучили мы ее совсем, вызову «скорую», а ты поставь градусник – нет ли температуры?..
Машина «скорой помощи» приехала быстро. Ногу внимательно осмотрели, подтвердили отек и гематому от ушиба и дали рекомендацию по лечению. Сашка обрадовался, что может пофилонить и некоторое время побыть дома. - Обязательно показаться врачу! - констатировал врач. Мария Ильинична наложила на ногу компресс, напоила сына чаем с медом и, осторожно укрыв одеялом, присела на краешек Сашкиной кровати.
Она еще долго говорила о том, что жить в такой обстановке невыносимо, - можно всем окончательно испортить нервную систему и подорвать здоровье, но куда денешься с тремя детьми?..
- Юль, почему же папка совсем другой человек, когда выпьет? Это привычка с севера. И ведь не бывает сильно пьяным. Тогда добрее его на всем белом свете нет! Как он любил читать вам книги вслух! Если бы не он, ты бы так много не читала – ведь оторвать от книги нельзя! А почему? Потому, что он пытался приучить вас к чтению! Он гордится вами перед друзьями, особенно тобой.
- А Сашка стал больше читает, - вставила дочь.
- Я тысячу раз вам рассказывала, как он из деревни, - продолжала Мария Ильинична шепотом, - тайком от родителей приехал в город к старшему брату, чтоб поступить учиться в техникум. Мать видела, когда он уходил, и ведь куска хлеба не вынесла в дорогу. А он поступил! Да как! - все сдал отлично и в подарок часы получил.
Разве он виноват, что на его долю такая беда случилась? Молод был. – Мария Ильинична задумалась. - Уважали его все, слушали. А я любила. Знаешь, как он в шахматы играл! – первый в городе был. Любил папка тебя, сил нет! Ох, натерпелась я, хлебнула горюшка! – Мария Ильинична тяжело вздохнула, и совсем перешла на шепот.
- Настрадался отец. Вот и не может собой владеть. Знала бы ты, чего он там натерпелся! Как вернулся, порассказал родным страху-то. Политических и к уголовникам подселяли и к бендэровцам. Что там творилось?! Сколько людей погибло только на пути к стройке? – Идут мол, рано утром, морозы страшные были в Норильске, еле ноги передвигают. Если от еды такой (баланды) приспичит кому в туалет по дороге, невмоготу станет, присядет – стреляли без разбору. Ночью, мол, сон сшибает, а не заснешь – бандюги гуляли: не работали – не получали еды, а жрать охота! Что только не творили?! Как-то, доставали спирт, напивались до драк да убийств. Были случаи, что выбирали среди заключенных мужика поплотнее и срезали с холки кусок, потом варили и ели. Страшно даже слушать было. Все думаю, может, привирал, маленько? Господи, за что ему это?! Как вспомню разговоры эти, жалко его, до слез. И прощаю. Ведь ни за что, столько лет! – она встала, приоткрыла дверь и прислушалась.
- Юль, а как он к людям относится, какой он простой? - все готов отдать другу, родным. Ты в него. Также все раздаешь. Не любил бы вас, разве бы хотел радовать? Сколько сладостей иногда с простой получки приносит, а с премии?! Ведь все в дом!
- Да не надо мне его сладостей! Я не хочу, чтоб он на нас срывал плохое настроение, ревновал тебя к каждому фонарному столбу. Бил, оскорблял всех. Не надоело с синяками ходить? Домой не хочется идти. По углам прячемся, когда приходит с работы. И ты его еще защищаешь! Да, несправедливо, но ведь не он один так пострадал? Семья что ли теперь виновата?! Неужели так сильно любишь? Мам, ты смотри на себя чаще в зеркало. Какая ты красивая: фигура, глаза, вкус великолепный – не женщина, мечта! Вот он и ревнует. Не прощай! Давай мы все вместе уйдем куда-нибудь. Дня на три, хотя бы. Проучим. Пусть поищет.
- Дочка, это его Север так испортил. Норильск, Игарка – один климат человека ломает. Не расскажешь вам все – дети еще. Как он переживал, когда ты заболела, с лица даже спал. Вспомни алгебру, геометрию. Благодаря кому ты полюбила эти предметы? Ведь он в этом - бог! – она снова замолчала.
- Ну и что! А нас в страхе держит, - не унималась дочь. - Мам, я все удивляюсь, как ты можешь все прощать? Я бы никогда не простила! Разве легко было остаться одной, с двумя маленькими детьми? Работала, как лошадь, и столько лет его ждала. Мам, ты все еще папку любишь, да? – Юлька обняла маму и заглянула ей в глаза.
- Жалко мне его. Да и не одной мне так тяжело пришлось. Сколько тогда семей-то разорили? Целыми семьями забирали! Нам еще повезло – не на улице остались, не в тюрьме. Поломали всю жизнь отцу. Бог им судья. – Мария Ильинична встала, посмотрела на спящего Сашку и опять прислушалась возле двери...
– Слышишь, не спит, ходит под дверью. Остыл уже и переживает. Ложись, доченька. Поздно. Все наладится.
Если исключить семейные неурядицы, то жизнь Юльки кипела и бурлила, как мамин суп, пытаясь выпрыгнуть из кастрюли. Юлька же пыталась выпрыгнуть из времени, которого ей не хватало
Она страшно уставала и уже не помнила, когда в последний раз виделась с подругами и одноклассниками, жившими по соседству. Даже своего любимого пса, Рекса, лишний раз погладить не успевала. Пробегая мимо собачьей конуры, она видела, как он высовывал голову из будки ей навстречу. Поймав беглый взгляд Юльки пес, широко, сонно зевая, опускал голову на лапы и провожал девушку грустными глазами.
Поглощенная учебой и заботами, Юлька не считала дни и ничего не замечала вокруг.
Жизнь в училище кипела и бурлила…
А осень снимала постепенно яркие одежды, сетуя на изменчивость женской натуры. Поплакала-поплакала и замерла, удивляя город своим стройным телом. Купола двух старинных церквей казалось, ближе поднялись к небу, И хотя дворники все еще сгребали в кучки жухлую листву, на бульваре Гоголя, словно надсмехаясь, краснел гроздьями боярышник. Да рябина медленно, словно дразня любимого, не спешила сбрасывать дряблую листву.
Подъезжая к училищу, Юлька увидела возле входа грузовую машину, в которую друг на друга укладывали библиотечные стеллажи.
– Библиотека, что ли переезжает, - подумала она, перебегая дорогу. У входа в училище она придержала дверь, пропуская высокого мужчину, несущего огромную коробку. До звонка оставалось десять минут…
Никогда еще Юлька не слышала таких возбужденных голосов, такой суеты. В этих стенах всегда было спокойно, звучала музыка. Порой, входя в училище, Юля представляла, что вдоль коридора ее встречают какие-то невидимые слуги, степенно кланяясь в такт доносящейся музыки. Это не позволяло ей бежать, громко разговаривать и добавляло ее натуре, характеру какого-то благородства.
Сейчас она не узнала свою скромную обитель. Студенты возбужденно входили и выходили из своих кабинетов-классов, шумно закрывая двери, о чем-то громко спорили, кивая ей при встрече. Свою группу Юлька нашла в кабинете оркестра народных инструментов. Все столпились вокруг крепко сбитого парня, одного из «мушкетеров» старосты курса Геннадия Доценко. Перебивая друг друга, они пытались у Генки что-то узнать.
- Сколько вам можно твердить, – поставленным баритоном говорил Геннадий, - я ничего не знаю. Придет Дмитрий Егорыч и все скажет. Ясно одно – училище переезжает в другое здание.
Пожалуй, в училище не найти ученика, который бы не питал к этому педагогу уважения и сердечного тепла, даже несмотря на то, что он частенько был неряшлив. – Молодой, всего чуть за тридцать, долго наверно спит, и не успевает – думали девчонки. – не это главное!
Главное, он был обаятельным и добрым человеком, обладающим не только знаниями об истории народных инструментов, но и умел привить к ним настоящую любовь. Он виртуозно играл на всех инструментах оркестра, будь то домра или контрабас, баян или балалайка. Юлька, как и другие, училась играть на каждом инструменте но, почему-то больше всего любила играть на контрабасе. Со стороны наверно смешно – хрупкая маленькая девушка и – контрабас! Вспомнить, чтоб кто-то без уважительной причины пропускал занятия оркестра, невозможно.
Не успела Юлька пристроиться к однокурсникам, как вслед за ней вошел Дмитрий Егорович и стройная белокурая женщина лет пятидесяти в синем костюме и в туфлях на очень высоком каблуке, с кипой бумаг подмышкой:
- Так, быстренько-быстренько рассаживаемся и записываем адреса, - полушепотом произнесла она. Ее светло-карие глаза улыбались, а маленький вздернутый слегка носик чуть морщился, приглашая присутствующих услышать новость и порадоваться вместе с ней.
– Наконец! Наконец у нас будет новое здание училища, где мы будем полноправными хозяевами. На время переезда, вы будете заниматься дома - она сделала большую паузу, - у своих преподавателей! Конечно, это связано с некоторыми неудобствами, но вы нынче выпускаетесь. Каждый час занятий очень важен. Покажите свою воспитанность и уважение. И знания, конечно! – она снова улыбнулась и, разложив на столе бумаги, произнесла:
- Расписание индивидуальных занятий уточните у педагогов. Записывайте адреса…
Историю музыки, которую вела Ирина Алексеевна, Юлька никогда не учила. Она с открытым ртом слушала эту роскошную женщину, напоминавшую ей и обликом, и манерами пушистую красавицу-кошку, и сразу все запоминала.
В училище, в этом живом организме, как и в жизни любого человека иногда случались проблемы у студентов и преподавателей. Разрешить их могла только Ирина Алексеевна – ей доверялись самые сокровенные тайны. Без единого слова, без особого нажима она как рентген видела всех насквозь и, пробивая любые двери своим умом и обаянием, добивалась успеха.
- Да, милые мои девушки! Между нами девочками говоря, личные симпатии к педагогам лучше всего проявлять в знаниях. - Ирина Алексеевна строго оглядела присутствующих, и улыбнувшись Дмитрию Егоровичу, поправила волосы:
- Простите, Дмитрий Егорович, отняла Ваше время. Не задерживайте их долго. Геннадий! – обратилась она к Генке. – Проследите, чтоб ни у кого не было накладок с расписанием. До свидания! – она торопливо вышла из класса, плотно прикрыв дверь.
Занятия шли кувырком. Педагоги, понимая возбужденное состояние своих студентов, спокойно смотрели на происходящее, словно их это не касалось. Буквально после каждого предмета Генка увещевал группу, призывая к порядку.
- Шо вы так радуетесь? Мотаться по городу из кинца в кинэц, мало удовольствия. Тем более, холодно становится. Торчи везде на остановках, – его карие глаза останавливались на каждой из девчонок, пытаясь узнать истинную причину восторга. – Неужели мне нужно читать вам какие-то нотации? Я чи шо – батька?
Генкина семья приехала в Пермь из маленького городка в Херсонской области, где он и родился. Никто не удивлялся тому, что Геннадий часто вставлял в свою речь слова на украинском языке, а иногда и целые фразы.
- Я всих кохаю. Но совесть же надо иметь! Хлопци, чем там занимаетесь? Соображаете, когда сбежать, чи шо? – обратился он к ребятам, увлеченно что-то черкавшим на бумаге. - Экзамены вам сдавать!
- Нет! – в один голос, вызывая смех, выдохнули «три мушкетера», - соображаем, как это дело отметить.
- Тогда я иду к вам, - под общий хохот Геннадий прошел к своему месту.
Не успел он присесть, как в дверь просунулась рыжая голова Леньки Капустина с третьего курса…
Леньку в училище знали все и звали «самородком». Он потрясающе играл на гармошке и баяне. Причем игре он научился сам, задолго до поступления в училище, от отца, передового механизатора в колхозе и первого гармониста. Так что музыка окружала Леньку с детства. О себе он говорил: «Как меня подбросил аист, так я и заиграл – гармошка видно под крылышками была!».
В училище он поступил после первого курса Сельхозинститута. Обедая в столовке с соседками по кварталу, он постепенно не только перенял их вкусы, пропитался их атмосферой, а просто тяжело заболел музыкой. Тогда и пришло к нему решение, перебежать дорогу.
Синеглазого, с природным чувством юмора Ленечку обожали девчонки. Но Юльку он раздражал своим пристальным вниманием к ней.
После второго курса родители отправили Юльку на каникулы в Ленинград к маминому брату. Узнав об этом от подружек, Ленька купил билет на тот же поезд, но в соседний вагон, чтобы Юлька его сразу не обнаружила и не осталась в Перми. В поезде, спустя два-три часа после посадки, девушка услышала его игру в соседнем купе. Развернув баян, молодой человек пел песню, написанную для нее, собрав вокруг себя чуть ли не всех пассажиров вагона.
До самого Кирова она с ним не разговаривала и делала вид, что его не знает. Однако, «всенародная любовь» к Леньке растопила ее сердце. До Ленинграда она позволяла ему заботиться о себе и оберегать от приставал.
На вокзале в Ленинграде, сразу передав сумку встречающему ее дяде, она познакомила с ним Леньку и сказала парню, что будет жить на даче за городом, поэтому Ленька не увидит ее до возвращения домой. Удивленный дядя, хотел было поправить племянницу, но встретившись с Юлькой глазами, выразительно кивнул.
В машине Юлька ликовала, что так правдоподобно врала. На вопрос дяди, - почему она так резко оттолкнула своего симпатичного товарища, девушка ответила:
- Он уши не моет! – и это была правда. Да, про уши он часто забывал.
В одну секунду Юлька вспомнила ту поездку и посмотрела на кудрявую Ленькину голову. Ленька солидно откашлялся и, подмигнув девчонкам, произнес:
- Доценко, Геннадий! К директору!..
Через минут пять все узнали, что при приемке нового училища комиссия придралась к чему-то, и переезд перенесли на другие числа. - Хорошо хоть библиотека не вся переехала. Можно брать нужную литературу и ноты, - подумала Юлька.
В душе она радовалась, что так случилось. Не надо суетиться и искать по городу адреса преподавателей.
В тот же день она договорилась с Галкой-хвостиком и школьными подругами пойти на танцы в «Дом офицеров», чтобы встретить Бориса. Как она смогла столько его не видеть! Завтра танцуя с ней, он снова обнимет ее за талию и скажет что-нибудь нежное. Так и было. После первого танца они вышли в фойе и долго сидели за столиком возле буфета. Юлька уплетала мороженое и пила кофе, а юноша смотрел на нее так, словно до этой встречи прошла вечность.
– Юленька, ты не представляешь, как я скучал. Если б ни мои родители и друзья, я бы наверно умер. Мне, ничего не хотелось делать: ни учиться, ни бегать на тренировки, ни есть, ни пить. Все потеряло смысл. Я еще нужен тебе – скажи?
Юлька слушала, смотрела в его необыкновенные глаза и заливалась счастливым смехом, прикрывая рот рукой и не прикасаясь к губам. Потом она облизала каждый свой пальчик, вытерла их платочком и поспешила в танцевальный зал. Бориса остановили друзья. Юлька танцевала фокстрот с молодым человеком, чуть отстраняясь от него, чтобы не помять свое новое платье из блестящей тафты, которое она пошила к празднику. Фасон платья, вернее его юбка бочонком, зауженная в подоле, делали девушку необыкновенно легкой и хрупкой, а облегающий рукав до локтя и открытая треугольником спинка, ее больше подчеркивали ее грацию. За парой следили многие. – Когда я здесь, - думал Борис – танцевать Юлечка будет только со мной. Провожая домой, он повторил эту фразу вслух, а потом слушал, не перебивая, о событиях, происходящих в училище и ее жизни.
К удивлению Юльки, дома царил покой и порядок. Отец сдавал на участке новый объект и приходил поздно, засыпая чуть ли не с порога. Мама шила Надюшке матросский костюм для утренника в садике и учила с ней стишок. Сашкина нога уже не болела, и он не хромал. А в ателье уже выкупили концертные платья ансамбля, которые придумала Юля Никитина. Кстати, она же подобрала и купила к ним ткань. Поэтому, генеральную репетицию назначили в хореографическом училище в костюмах.
После репетиции, по дороге домой, Юлька улыбалась, как начищенный самовар. Она снова представила важную преподавательскую комиссию двух училищ и свою директрису. Ведь концерт, для обкомовских работников будут снимать на телевидение, и транслировать на всю область…
Торжественно прозвучал последний аккорд. Нина Степановна, неожиданно встала, окинула присутствующих выразительным взглядом и вдруг, опрокинув стул, бросилась к девушкам:
- Девчонки! Красавицы мои! Растрогали меня до слез! Алла, Юля! Да вы настоящие артистки – молодцы! Олег Павлович, вы – гений! Бери, и хоть сейчас вас в Москву посылай.
- Лариса Игоревна! – обратилась она к балетмейстеру, - простите мне эмоции. Я впервые их слышу вот так! У вас тоже замечательные номера и талантливые ребята. Думаю, мы будем иметь головокружительный успех. Мо-лод-цы! – повторила она по слогам.
Маленькая, подтянутая как струна, Лариса Игоревна довольно улыбнулась и менее восторженно произнесла:
- Посмотрим. Без двадцати три встречаемся у центрального входа в обком. Там нас будут ждать. Начало концерта в шестнадцать ноль-ноль. Прошу вас не опаздывать. До свидания.
На улице, прощаясь с девушками, Олег Павлович заметил:
- Не вздумайте есть что-то острое или щелкать семечки! Главное, девушки, хорошо выспаться. Счастливо!
Ни для кого не секрет, что любая возможность «повалять дурака» воспринимается студентами с энтузиазмом. А уж праздники – сам бог велел! Еще бы не тащиться утром на демонстрацию, а спать бы себе, да спать! Однако, избегая встречи с суровым взглядом Нины Степановны в ее кабинете и головомойки, учащиеся редко нарушали этот порядок. Нехотя, постоянно зевая, девушки разбирали красные флажки, искусственные цветы, воздушные шары и, уступая транспаранты мужчинам, строились в колонны. Не очень-то хотелось идти через весь город, подстраиваясь под заданный ритм, то отставая, то догоняя передние ряды.
Хмурое осеннее утро нагоняло тоску и недовольство. Строиться в шеренги не торопились. Но, стоило кому-то рассмеяться, сон как рукой снимало. Тут Ленька Капустин, будто ждавший этой минуты, разворачивал меха баяна и начинал играть.
Не теряя времени зря, Юлька вместе с Валюшкой и Анечкой незаметно пробралась ближе к краю шеренги, чтобы при первой возможности удрать. Правда, иногда, глядя на празднично украшенный город, упиваясь звучанием оркестров, девушки забывали про свою тактику. Они торжественно и с удовольствием проходили весь путь до конца, приветствуя на трибуне руководителей области и города, вглядываясь в радостные, счастливые лица людей. Чувство гордости за свою страну, свою родину, за свой сильный и талантливый, непобедимый народ поднималось откуда-то из глубины души и выплескивалось наружу. Тогда они ощущали себя этим народом и любили всех вокруг. Они подхватывали на лету звучащие мелодии, песни и частушки, добавляя в них еще больше красоты и удали.
Седьмого ноября, сразу же после демонстрации, выпал первый снег. Он падал крупными хлопьями и будто оглядывался вокруг, соображая, где бы присесть.
- Надо же, как по заказу! – радостно подставляла ладони Юлька. - Смотрите, какие большие снежинки! Светлей стало и красивей. Снег еще ярче выделил флаги, плакаты, транспаранты. Когда в праздники все поют и смеются, меня это трогает до слез!
- Да, красного цвета прибавилось, - засмеялся Геннадий, - носики-то покраснели. Сдавайте скорей атрибуты и по домам. Вчера по телевизору говорили о концерте в обкоме, показывали фрагменты выступления. Красавицы! А как пели! Мы вами гордимся, нежная наша сила. С праздником, дивчины! Приду в гости…
- А женишься? – Генка засмеялся: «Та на всих»!
Валечка сунула в руки Геннадию бумажные цветы и подхватила девчонок.
- Пошли, посидим в кафе, хоть согреемся. Форс-форсом, а одеться надо было теплее. Здорово вчера концерт прошел! Слышали, как по телику сказали про наш «Диссонанс»? – «открытие города, прекрасный, как сама весна»!
- Вы не знаете главного, – таинственно произнесла Анечка, - Нина Степановна сказала «князю Мышкину», я сама слышала, что если мы досрочно сдадим зимнюю сессию, то она выбьет деньги на поездку в Ленинград на Новый год. А он ответил, что там устроит нам в двух-трех институтах концерты.
- Ура!!! – подруги обнялись и ускорили шаг.