Дома Бертоля

Леонид Жмурко
          Против обыкновения сегодня я воспользовался трамваем курсировавшим улочками Бертоля. Соблазнившись не возможностью сэкономить время на утомительном для непривыкшего человека подъёме, но самой возможностью проехаться в этом чудесном вагончике. Если верить старожилам, он ничуть не изменился за сто лет, и всё так же исправно служит горожанам.
          Обычно, я преодолевал путь пешком, этой же, круто поднимавшейся в гору улочкой, или сокращая расстояние проходя дворами, открывая калитки в глухих воротах, пробираясь между развешанным бельём и запахом кухонь и мастерских. Иногда через двери, едва заметные, казалось бы, в тупиках между домами, или ведущими в чьё-то жильё, но я-то точно знал секреты этих калиток и дверей, и которая куда ведёт. Это был особый мир, закрытый от посторонних глаз, которых в туристическом городке было с избытком. Мне он казался шкатулкой с детскими сокровищами, с теми многочисленными монетками и стёклышками, немыслимыми марками и лоскутками, которые не променяешь ни на что, и ни когда.
           Трамвайчик вздохнув, совсем по-человечески, остановился.
Я не без сожаления покинул его уютный салон. Времени к назначенной встрече было хоть отбавляй, и я, убивая его, отправился бродить по площади. Внимание моё привлёк старик, стоявший у переносного мольберта. Что можно найти интересного в привычных каменных домах, подумал я, и, желая удовлетворить любопытство заглянул, через его плечо на рисунок.
           Дома, те самые дома, мимо которых проходил множество раз, к которым привык, как к голубям, вечно суетящимся на площади, как к старикам, сидящим под навесами кафе и ресторанчиков. Обычные дома, с точностью переданные мастерской рукой не вызывали скуки, но напротив, что-то заставляло вглядываться в рисунок, волнуя воображение. Казалось, каждый дом имел свой характер, словно не камень и дерево с аккуратными вставками окон я видел, но живых существ.
           Недоуменно, скорее растерянно улыбаясь и стараясь отогнать наваждение, тряхнул головой, но ощущение не покинуло меня. Напротив, казалось, я слышал, как дом под красной черепицей жаловался на хозяев, которые прогнали кота, и теперь его одолевают мыши… Дом с вывеской «Аптека», в три этажа, выкрашенный в яркий жёлтый цвет был столь многоголосен, что разобрать то что он говорил, не составляло возможности. Это и не удивительно, ибо он, не взирая на вывеску являлся вовсе не аптекой, но гостиницей, вечно переполненной туристами. Я ошарашенно переводил взгляд с домов на картине и на сами дома, голоса продолжали и продолжали звучать, словно все разом окна распахнулись, выпуская все свои тайны наружу, а те не зная что делать с неожиданно обретённой свободой, метались и сталкивались над площадью, от чего порядка не прибавлялось.
           Старик рисовал, и ему нисколько не мешал весь этот шум и сумбур… Да слышал ли он его? Вряд ли. Он просто рисовал, старательно и детально перенося увиденное.
           Вялая мысль: уйти, бежать прочь, канула как брошенный в воду камешек, оставляя после себя круги сожаления, что я не поддался ей, и так же как круги затихая. Я всматривался, вслушивался, даже закрыв глаза чётко представлял то, что скрывали фасады и стены, всё убранство или же нищету комнат, чердаков и подвалов. Мне казалось что и себя мог видеть со стороны: побледневшего, напряжённо и болезненно глядящего из-за спины художника на картину, как мальчик впервые увидевший чудесное неведомое существо или механизм, и ещё не понимая всех тайн и секретов их, но понимая красоту творения.
          Что-то коснулось руки моей, весь содрогаясь от неожиданности, я повернулся, с негодованием от того что меня посмели отвлечь, с чувством не покинувшей меня радости и недоуменного восторга от сопричастности с чудом и тайной, с растерянностью и сожалением и пониманием того, что больше не смогу вернуться в тот, непонятный, пугающий и притягивающий мир.
            Я повернулся, и испытал новое потрясение… На меня смотрела Мадлен. Моя Мадлен. Но раньше я не замечал той глубокой синевы глаз её, движений зрачков напоминавших бархатных бабочек с пугливой радостью складывающих и распрямляющих крылья при каждом прикасаньи ветра или тени.
Губы едва тронув щеку казалось, оставили ожог, я машинально тронул место поцелуя. Мадлен что-то говорила, но смысл с трудом доходил до меня. Остатки наваждения ещё туманили разум. Она смеясь допытывалась что со мной, но я покраснев как мальчишка, застигнутый на месте проделки, но наотрез отказывающийся от содеянного, невзирая на очевидцев и улики, неуклюже выказывал недоумение её расспросом. Не рассказывать же ей о том, что слышал и видел, случайно подсмотрев чужой рисунок.
           Раздалось кряхтение и позвякивание трамвайчика, в очередной раз карабкавшегося в нескончаемою гору, переглянувшись мы вскочили на подножку. Он был пуст, не считая вагоновожатого, туристы вышли на площади. Мы не садясь целовались. Мне слышался шёпот домов подсматривающих за нами… кто-то возмущался, кто-то радовался за нас. Но мне было всё равно.