Утром Даня проснулся (он всегда встаёт раньше всех), посмотрел в окно и закричал:
- Мама! Туман!
- Где? – вскочила Олька.
Начался день.
Завтрак пришёлся на семь утра. Бутерброды с маслом, оливки, третий раз заваренный пакетик чая.
Кто-то из соседей варил куриный бульон, кто-то гречку. В подъезде все запахи смешались. Мочой отдавало по-прежнему сильно. Плюс прорвало канализационную трубу.
К восьми появилось солнце. Накануне обнаружилось, что Олька сломала мои единственные солнечные очки и спрятала их под диван. Так не хотелось снова щуриться, но пришлось.
В детском садике кричали чужие дети. Мои тоже присоединились к ним. Я посмотрела на свое отражение в начищенное зеркало и увидела над переносицей две глубокие полоски. «Крем от морщин действует не сразу, а только через время», - это я запомнила, слава Богу. Пошла на работу.
Директор, как обычно злой, сидел у себя в кабинете. За опоздание на три минуты он косо посмотрел на меня. Секретарша, не глядя, кинула мне в след: «Добрый день». «Это не входит в мои обязанности» - ее коронная фраза. Я к ней прислушиваюсь уже десять лет с перерывами на декрет. Сама печатаю, ксерю, разношу тексты и думаю при этом: "Директору в постели она тоже это говорит?"
У редактора Валентины Геннадьевны (с ней мы сидим в одном кабинете) два года назад умер муж. Не сказала бы, что отношения у них были хорошими. Но ровно в двенадцать, когда начинается перерыв на обед, у нее наступает период истерического плача по «Лёньке». Никогда не думала, что Валентина Геннадьевна может так громко кричать.
Испуганные сотрудники из других кабинетов поначалу заглядывали, «что случилось», спрашивали. Теперь привыкли и проходили мимо. Минут десять я ее успокаиваю (хотя это и не входит в мои обязанности), но потом как все ухожу на обед.
В столовой со вчерашними ватрушками и капустным салатом при Реставрационных мастерских самые низкие цены. Сюда ходят младшие научные сотрудники, учителя (их легко отличить от остальных по чёткой дикции и громкому голосу) и студенты - все, у кого кошелёк болеет дистрофией и лечению не поддаётся. Здесь приходится довольствоваться малым на малые средства и иметь потом далеко идущие последствия в виде язвы желудка и смурного выражения лица.
Возвращаюсь на работу, снова печатаю, ксерю, разношу, иногда в коридоре взглядом встречаюсь с главным редактором. Он снова намекает на отчет за месяц. Я киваю, а сама думаю: "Быстрей бы шесть вечера".
Всё. Шесть. Ура! Но так как раньше директора уходить опасно для жизни (частная контора), поэтому еще сижу до полседьмого. Потом, наконец, собираюсь и ухожу. Главный редактор остается, потому что ответственный и добросовестный работник. А у лифта - толкотня. Опять ждешь. Опаздываешь в детский сад. Ругаешься с воспитателем и нянечкой. У детей в глазах снова замечаешь хронический испуг. Но дома - «Спокойной ночи малыши», "Фиксики" и "Машенька". И испуг превращается в доверчивость.
Я, усталая, сама не знаю от чего (наверное, от лишних обязанностей), дремлю в кресле. Потом наступает ночь, тишина и беспокойный сон. Олька опять заболела и кашляет. Даня разговаривает во сне. А ведь утром опять на работу ждать шести вечера и избегать взгляда главного редактора.
Утром Ольку отправляю в больницу. Даню - в сад. Иду на работу. Полвосьмого забираю Даню. Вместе мы идем в больницу. По дороге покупаем бананы и лимонад (на большее пока денег нет). Услышала в коридоре больницы, что на обед у детей была рыба, пюре и компот из сухофруктов. А на первое – куриный суп.
"Не так уж и плохо для больницы", - думаю.
И больше не переживаю, что мало гостинцев купила. Даня съедает два банана, а один остается. Три на два не делится.
"Пусть ест,- думаю,- дома кушать все равно нечего".
Олька плачет, домой хочет.
- Жди, - говорю, - две недельки быстро пролетят.
А она всё равно плачет. В окошко машет нам. Мы – ей. Даня ее успокаивает. Она не слышит.
Отчет готов. Можно по коридору до туалета лишний раз пройтись. К вечеру приезжает директор и сидит до восьми. Сидят все. Сижу и я. Ему же нет никакого дела до того, что меня ждут дети, что долга накопилось за электричество аж десять тысяч - в кошельке- ни копейки, что мне пешком домой идти через весь город, что у меня нет времени на личную жизнь, что я старею на пять лет за год, что я сирота, что у меня нет настоящих друзей, потому что времени на них нет, что я мать, в конце концов, мать-одиночка…
А ведь когда-то у меня была мечта. И отнюдь я не хотела жить так, как живу сейчас. Мечтала я стать известной поэтессой, чтобы люди восхищались моими стихами, черпали в них высокие идеи и ещё тьму-тьмущую всяких достоинств.Долго я не расставалась с этой мечтой. Но потом родился Даня, а за ним появилась и Олька,и смысл жизни автоматически переключился на пеленки, памперсы и кашки. Выше головы прыгнуть нельзя. Пришлось на время смириться.
Ещё одно утро. Ванька натягивает скукожившиеся от стирки колготки. Нервничает. Олька спит так сладко после больницы (первая ночь дома). Как хорошо, что сегодня суббота, и никуда не надо опаздывать!
Стук в дверь. Кто бы это мог быть? Открываю. Соседка сверху.
- Анна Степановна умерла, кота не возьмёте?
Серый кот пытается высвободиться из ее рук, кричит.
- Нет, конечно, - отвечаю.
Соседка умоляет. Слезы в глазах.
- Пропадет кот,- говорит,- второй раз хозяев лишается, бедняга. Его первая хозяйка в Питер уехала и бросила в подъезде. Степановна говорила, что он плакал слезами с горошину. Из жалости она его и подобрала.
«Рыдающий кот, – думаю,- чудо из чудес! Настоящий подарок судьбы!»
- Не, не могу взять. Самим есть нечего. Да и дома нас не бывает. Что он тут один делать будет? Предложите кому-нибудь ещё. Или себе возьмите.
- Да мой кот Васька как увидел этого Тимошу, так чуть глаза ему не выцарапал. Не пустит он чужака на свою территорию. Ну, возьмите. На несколько дней хотя бы. Скоро внуки Степановну хоронить приедут. Им отдадим.
- Ладно,- соглашаюсь и забираю кота,- но только на пару дней – не больше.
Да, жила в нашем подъезде семья стариков. Он в прошлом – заместитель директора музея, автор книг. Она – финансист. Как мы начали общаться – не помню. Всё в суете позабылось. Их единственный сын умер в сорок лет от рака. Было это год назад. Так вот, стала Степановна ко мне в гости ходить. Придет, сидит. То о сыне расскажет, то песню споет, то молитву прочитает. Я ей чайку налью. Она радостная.
- У тебя,- говорит,- хорошо, детки...
Потом праздники стали вместе отмечать. Её дед не приходил ко мне, всё больше в сторонке держался.
А как-то бабка пропала на пару недель. И мы с детьми решили ее навестить.
"Мало ли приболела", -думаю.
Взяли яблок и пошли. Дед открыл. Чай предложил. Конфеты на стол выставил. Степановна в кресле сидела. Ничего, даже румяная была.
- Ноги разболелись, вот и не выходила никуда,- говорит.
Дед сразу же под чай принес мне стопку фотографий.
- Вот, смотрите, наши наследники!
И особенно выделил последнее слово.
Так было неприятно! Он думал, что раз у них детей нет, так я за их квартирой охочусь. Но я промолчала. Больше сама не ходила. Бабка тайком от деда бывала у меня, но уже реже.
Потом дед в больницу попал с инсультом.
Степановна попросила о помощи. Вместе мы выстирали постельное бельё деда (его сильно рвало), я помыла пол, сходила в магазин и в аптеку. Так бы и было дальше, но через месяц приехала невестка. Первым делом они со Степановной оформили завещание на внуков (их в Москве оказалось аж пять человек!) и деда в хоспис. И уехала.
Степановна дорогу ко мне забыла. Теперь за ней присматривала служба социальной помощи. Дед отлежал положенные два месяца в больнице, потом его перевели-таки в хоспис, где он и умер на второй день. Хоронили всем двором. Пришлось и мне помочь – бутерброды делать на стол и сто рублей на гроб отдать.
За столом Степановна жаловалась на одиночество. А через неделю умерла. Правда, за день до этого она была у меня, и сказала, что через полгода ее заберет к себе во Фрязино Марина, та самая невестка.
- А почему через полгода, а не сейчас? – спрашиваю.
- Когда в наследство вступлю,- отвечает.
- А без наследства?
Она пожала плечами.
Кот смотрел на меня. Я на него.
- А у тебя есть наследство, Тимоша? - ухмыльнулась я. - Если нет - ты им не нужен. Ладно, живи у нас, одиночество поровну делить будем.
Внуки Степановны не приехали. Марина быстренько похоронила старушку и укатила обратно.
Трехкомнатную квартиру стариков через год продали. Внуки, наконец-то, получили наследство. Гешефт на пятерых оказался небольшой (ну что такое для Москвы полтора миллиона рублей? Не деньги, а насмешка судьбы!) Потому они даже на памятники старикам не скинулись.
А кот так и живёт у нас. Олька его любит страшно. Он же терпит от нее всё, даже вальс на задних лапках. Даня ревнует.
А я, как и раньше, вливаюсь всем своим существом в серые будни и смиряюсь с обычным течением жизни. И снова спешу на работу, терплю неоднозначные взгляды директора, его любовницы, главного редактора, делаю отчет за месяц, обедаю в дешёвой столовке, лечу детей, когда они болеют, и изредка вспоминаю о затерявшейся где-то в девяностых мечте...И когда замечаю, что жестокие люди ожесточаются еще больше, злые злиться не перестают, а жадные остаются таковыми навсегда, то улыбаюсь и говорю сама себе: "Пока мой Тимоша не плачет, всё это не имеет ко мне никакого отношения..."