Льва Николаевича Гумилева арестовали ночью. Он был готов к аресту. Два мрачных человека в плащах постучали, дали время на сборы, вывели во двор и посадили в фургон. На фургоне было написано «ХЛЕБ», а его бросили в кузов, где этот хлеб, судя по надписи, должен был находиться. Его долго везли по городу, а может и за город, окон в фургоне не было. Машина кренилась на поворотах, ехали быстро. Остановились, дверь открылась и два человека в шинелях вытащили Льва Николаевича и потащили его к приземистому серому зданию, находящемуся в пятидесяти метрах от машины. Одноэтажное бетонное знание без окон. Его затащили в подвал и бросили в узкую, но довольно длинную бетонную камеру. В камере не было ничего, кроме соломы в углу. На ней Гумилев и уснул. Утром его разбудил не сильный пинок в область диафрагмы. Лев Николаевич открыл глаза и увидел кирзовый сапог, галифе, а выше и лицо, довольно приятное, правильное с ясными голубыми глазами, твердым подбородком и тонким носом.
- Вставай, пидор.
Лев Николаевич поднялся, получил резкий удар по животу, согнулся, чуть было не упал, но удержался.
- Ща на допрос пойдешь, пидор, приведи себя в порядок, сам товарищ полковник допрашивать будет, не абы кто.
Как привести себя в порядок Лев Николаевич не знал, к тому же голубоглазый схватил его за шкирку, вытащил в коридор, пнул несколько в область почек и потащил на допрос.
Гумилева втолкнули в кабинет.
- Садитесь Лев Николаевич.
Гумилев сел на краешек стула. Стол следователя был прост, практически школьная парта. На столе стояла лампа, телефон и пепельница.
- Понимаете, Лев Николаевич, нам от вас не нужно никаких признаний и прочего. Врагов народа мы и без вас найдем. Нам от вас нужна только сильная любовь к родине. Да-да. Только любовь к родине, огромной, многонациональной советской родине. И мы вас этому научим — правильно родину любить. А вы про это потом в своих книжках напишите. Идет?
- Но позвольте....
- Не хотите сотрудничать, хорошо...
Следователь, не дав ответить, резким ударом в челюсть свалил Гумилева со стула. Кровь залила пол, Лев Николаевич выплюнул два выбитых зуба. Следователь встал, медленно подошел к лежащему Гумилеву и тяжелым сапогом ударил его по носу. Что-то хрустнуло, из носа потекла кровь. Следователь наклонился, схватил Гумилева за волосы, поднял и посадил на стул. Вернулся на свое место.
- Продолжим наш разговор, Лев Николаевич. Я не хочу вам объяснять все на пальцах. Вы умный человек, должны все понять сами. Ваши книги переживут десятилетия и многие будут их читать. Мы хотим, что бы вы писали правильные, патриотические книги. На них будет расти молодежь. Вы понимаете, какая это ответственность?
- Мы-ааа... - промычал Гумилев.
- Будем считать, что понимаете. Поверьте, мне неприятно применять к вам подобные меры. Но я должен добиться полного понимания. К сожалению, я его не вижу. В ваших глазах. Поэтому, я вынужден обратиться к помощнику.
Вошел высокий мужчина в фартуке и кожаной мешковидной маске на лице. В маске были круглые прорези для глаз и щель для рта. В руке у мужчины был чемоданчик. Следователь схватил Гумилева за горло, насильно открыл рот и запихал в рот красный мячик с кожаными шнурками, которые потом завязал на затылке.
- Современные технологии... Искусственный каучук. Сами понимаете, для вас все самое лучшее, — усмехнулся следователь.
Мужчина в кожаной маске открыл чемоданчик.
Через пять часов мужчина в кожаной маске собрал инструменты в чемоданчик и ушел. Следователь вымыл руки, что-то подписал, поставил штамп и вызвал кого-то по телефону.
- Рад, что вы согласились сотрудничать Лев Николаевич, - улыбнулся и засунул Гумилеву в карман штанов несколько сигарет и спички.
В кабинет вошли два мрачных человека в шинелях, взяли бесчувственного Гумилева под руки и поволокли по коридору. Вытащили на улицу, протащили метров пятьдесят и кинули в фургон с надпись «ХЛЕБ». Машина кренилась на поворотах, ехали быстро. Остановились, дверь открылась и два человека в кожаных плащах выкинули Льва Николаевича и потащили его к подъезду четырехэтажного здания. Поставили около проходной, сели в машину и уехали. Лев Николаевич пошарил по карманам, нашел мятые сигареты и спички, закурил. Из его глаз текли слезы, руки тряслись, свернутая шея ныла. Докурил, повернулся и пошел домой, где принялся писать всю эту евразийскую ***ню, которую так любят псевдоинтеллектуалы.