Юрий Карлович Олеша
(1899—1960)
Сказочный мир Олеши стоит на «Трех толстяках». А его «Зависть» способна вызвать у коллег по писательскому цеху вполне адекватные чувства, не говоря уж о его «автобиографии» — «Ни дня без строчки» («Книге прощания»), где он достиг поистине сказочной простоты.
Три книги — для классика обидно мало. Еще жемчужная россыпь рассказов, несколько пьес и киносценариев...
Впрочем, что есть классика? «В лесу родилась елочка» — классика? Имя Р. Кудашевой что либо вам говорит?
Пожалуй, стоит прислушаться к К. Паустовскому: «У иного пишущего даже не скоропись, а борзопись, резвопись, лихопись. Один такой лихач как-то сказал Олеше: «Юрий Карлович, вы так мало написали за целую жизнь, что я могу все это прочитать за одну ночь». Олеша ответил: «А я могу написать за одну ночь все, что вы сочинили за всю жизнь». И вот что говорил сам писатель: «Пишу я трудно. Написанное сегодня — завтра уничтожается. О каждом кусочке думаю: ужасно! и пишу снова. Каждый день все меняется. Каждый день задумываю новую вещь, в конце недели возвращаюсь к первоначальному замыслу — и опять прихожу к новому... Первых страниц было 300, и ни одна из них не стала потом первой. А первой стала какая-то другая страница».
Олеша родился 19 февраля (3 марта) 1899 г. в Елисаветграде, в семье акцизного чиновника из обедневших польских дворян. Родным языком в семье был польский, хотя, по мнению некоторых исследователей, православный род Олеша-Бережненских, берущий свое начало от боярина Олеши Петровича, был известен еще в XV в. и позднее полонизировался, окатоличился.
В 1902 г. семья переехала в Одессу. Здесь Юрий своими глазами видел броненосец «Потемкин»; поступил в знаменитую Ришельевскую гимназию, где был лучшим учеником, прославился блестящим переводом вступления к «Метаморфозам» Овидия, напечатал в газете «Южный вестник» свое первое стихотворение «Кларимонда» (1915). Несмотря на невроз сердца, он классно играл в футбол. Одесса начала века жила насыщенной культурной жизнью.
«В Одессе я научился считать себя близким к Западу, — вспоминал позднее Олеша. — В детстве я жил как бы в Европе». Вместе с молодыми литераторами Катаевым, Багрицким и Ильфом Олеша образовал группу «Коллектив поэтов», участвовал в поэзо-концертах.
С отличием окончив гимназию, в 1917 г. юноша поступил в Одесский университет, два года изучал юриспруденцию.
Октябрьскую революцию он встретил с энтузиазмом, как социальное и романтическое потрясение; в годы Гражданской войны добровольцем вступил в Красную Армию, служил телефонистом на батарее черноморской обороны, сотрудничал с Бюро украинской печати (БУП) — филиалом «Окон РОСТА». После войны работал в Харькове журналистом.
В 1922 г. Олеша переехал в Москву, 6 лет работал в газете «Гудок» (вместе с Булгаковым, Катаевым и др.) — все читатели знали его под псевдонимом Зубило, руководил группой рабкоров. Опубликовав в «Гудке» пятьсот фельетонов, Зубило был более известен талантом импровизатора, который обеспечивал газете ежегодную подписку.
Олешу вывозили на гастроли в Саратов, Харьков или Киев, где в арендованном цирке он для затравки рассказывал о планах редакции, а затем творил чудеса: по его просьбе зрители выкрикивали по сотне и больше слов и рифм к ним, и импровизатор тут же начинал без запинки декламировать поэму буриме. Это был фейерверк, публика стояла на ушах. Надо ли говорить, что весь цирк, а там и весь город спешили подписаться на газету.
Однако стихи стихами, но «проза — вот настоящий простор для поэзии!» — восклицал поэт, и в 1924 г. за 8 месяцев создал свое первое прозаическое произведение — сказочный роман «Три толстяка», посвятив его своей жене, Ольге Густавовне Суок, дочери австрийского эмигранта.
Писал ночами в редакции (он там ночевал), на рулоне типографской бумаги, прямо на полу. Четыре года издательства не брали у автора рукопись, т.к. не пришла еще пора сказок, и только после публикации его «Зависти» выпустили сказку в свет.
В считанные дни сказка про революцию, и про то, как весь народ порабощенной страны стал свободным и счастливым, сделала молодого писателя знаменитым, его узнавали на улицах. «Толстяками» восхищались и взрослые и дети, лишь официальная критика отзывалась о них через губу. По заказу МХАТ автор в 1930 г. сделал инсценировку романа, и с тех пор «Три толстяка», переведенные на десятки языков, не сходят со сцен многих театров мира.
Сказка была написана «между делом», когда писатель в муках творчества пять лет сочинял свою «Зависть» (1927). Помимо сюжета, образов героев и прочего джентльменского набора литературоведа, роман был набит метафорами, как подушка перьями.
Когда роман опубликовали, Олешу стали величать «королем метафор», хотя конец 1920-х гг. сам по себе был порой метафор.
«Раскрытый рояль, похожий на фрак» пленял читателей той романтической эпохи, а колбаса как символ благополучия — услаждал читателей времен дефицита, они видели в ней метафору советского строя.
«У меня есть убеждение, что я написал книгу «Зависть», которая будет жить века... От этих листов исходит эманация изящества», — не без гордости признавался сам Олеша. «Эманация» наделала много шума в писательском кругу, представители РАПП, например, обвинили автора в интеллигентности и формализме и заклеймили его как «попутчика советской власти».
В 1931 г. вышел сборник рассказов писателя «Вишневая косточка», на сцене театра им. Мейерхольда состоялась премьера пьесы «Список благодеяний». По «Зависти» Олеша написал пьесу «Заговор чувств», а позднее киноповесть «Строгий юноша».
Несколько лет Олеша писал роман «Нищий», забросил его, и по заказу МХАТ пять лет писал пьесу «Смерть Занда», и тоже не закончил (поставлена в 1986).
Как сказочник и сам как сказочный персонаж, Олеша не умел приспосабливаться. Он больше был похож на каторжника-гранильщика слов. Он так подбирал их и так составлял предложения, что они начинали играть ярче природных красок, и были прозрачны, как правда, и, как правда, глубоки.
«Олеша — один из тех писателей, которые не написали ни единого слова фальши. У него оказалось достаточно силы характера, чтобы не писать то, чего он не хотел» (Э. Казакевич).
Такие люди не ко двору. Особенно, когда они еще и живут «не в струю», как это и сделал Олеша, встав на защиту оперы Шостаковича «Екатерина Измайлова», осужденную властями и писателями и заявив на Первом съезде писателей (1934) о своем особом, не «генеральном» пути в литературе.
После этого имя Олеши в печати стало появляться все реже и реже, в основном в статьях, рецензиях, заметках, очерках, редко — рассказах. На жизнь он зарабатывал переводами, а для себя вел дневник, писал «в стол», плодил сотни вариантов будущего романа, делился воспоминаниями о Маяковском, А. Толстом, Ильфе и др., сочинял эссе о Стендале, Чехове, Твене и др. классиках.
Во время Великой Отечественной войны, вместе с Одесской киностудией был эвакуирован в Ашхабад. Вернувшись в Москву, он узнал, что в его квартире живут другие люди. Идти в Моссовет, просить жилье — было выше его сил. Не заслужил — так считал он.
По сценариям Олеши были поставлены фильмы «Болотные солдаты» и «Ошибка инженера Кочина»; для театра им. Вахтангова писатель инсценировал роман «Идиот». А вот для публики писать он практически перестал.
Часто приходил в Центральный дом литератора — выпить водки, если угостят. Денег у него никогда не было. Пил, пока не стал алкоголиком.
Причину молчания писателя литературоведы объясняют «сталинскими репрессиями», хотя сам Олеша был более точен: «Та эстетика, которая является существом моего искусства, сейчас не нужна, даже враждебна — не против страны, а против банды установивших другую, подлую, антихудожественную эстетику».
В последнее десятилетие жизни он по другому стал относиться к литературе «чувств».
«Вот уже нахожусь я в том возрасте, когда все герои классиков оказываются моложе меня… Я перерос героев великой литературы. Стоит ли мне читать после этого? Могу ли я учиться у более молодых, могу ли подражать героям, которые моложе меня?» Не исключено, что эти же рассуждения Олеша распространял и на себя как писателя.
Он на всю жизнь остался десятилетним романтическим мальчиком, сказавшим себе: «Надо написать книгу о прощании с миром». Еще он называл ее «книгой об эпохе». И он писал ее всю жизнь, каждый день хотя бы по строчке. Он отряхнул свою жизнь как роща листву. На каждом листе было начало книги, ее продолжение, очередной вариант, и не было ни одного листа со словом «конец».
Рукописи разбирали жена, писатель В. Шкловский и литературовед М. Громов. В 1961 г. «Ни дня без строчки» увидели свет.
«Мне было тогда лет десять, я еще не гимназист. Я еще просто мальчик в синих коротких штанах и черных длинных чулках.
Просто мальчик.
— Мальчик!— кричат неизвестно кому, и я тоже оглядываюсь. Оглянусь ли теперь, когда закричат: «Старик!»
Пожалуй, не оглянусь. Не хочется? Нет, я думаю, в основном тут удивление, что это наступило так быстро… Неужели наступило?
— Старик! Эй, старик!
Нет, это не я, не может быть.
— Старик!
Нет, не оглянусь. Не может быть, чтобы это произошло так быстро.
— Старик! Вот дурак — не оглядывается! Ведь это же я, смерть!»
Это случилось 10 мая 1960 г. — молодого старика, похожего на Бетховена, догнала смерть от инфаркта. Но он так и не оглянулся…