Невидимка
№ 508
Ну, надо же! Чистота и порядок. Боже! Даже постель заправлена! Зачем это? Кто их просит? Постель они заправляют, а мне двойную работу делать! Разбирать, собирать. Все равно ведь по правилам собирать не умеют. А так оставишь, нажалуются потом, что я не убиралась. Не угодишь на них. Вот ведь, постель она убрала, а чаевых не оставила. Она что, думает, у нас зарплата что ли большая? Не разгуляешься на зарплату-то нашу. Ноги быстренько протянешь, ойкнуть не успеешь. Да тут номер в сутки больше стоит, чем я получаю за месяц каторжного труда. Легкая что ли думает работа, грязь-то за постояльцами убирать? Чай не бедная, поди, бабенка-то, раз в нашем отеле живет, а горничной 50 рублей пожалела… Хорошо день начался, ничего не скажешь. Теперь добра не жди. Ни разу еще примета-то не подводила: если в первом номере денег не оставили, день неудачный будет. Вот что за стерва?
Ночнушка у нее шелковая. Силк 100%. Фу-ты ну ты! Ой, упала рубашечка! Ой, простите-извините! Я нечаянно! Честно-честно! Ой, наступила! Ой, какая я невнимательная! Как мне не стыдно! Надо под ноги-то смотреть! Ну, ладно-ладно! Подниму, сложу аккуратненько! Вот так: шик-блеск! Ну, подумаешь, ноги я об ночнушечку вытерла! А чего ты хотела? Надо было чаевые оставлять! Так-то! И спала-то она одна-одинешенька. Так тебе и надо! Страхолюдина, небось, какая-нибудь. Косметика-то дорогущая, а толку? Деньги есть, а счастья-то тю-тю! Господь бог-то он справедлив! Он все видит!
Так, что у нее там в шкафу… Так я и знала: набор старой девы. Юбка-карандаш, пиджак, рубашечка мужицкая какая-то. Туфли как у училки начальных классов: черненькие, носы тупые, каблук квадратный. А фирма-то серьезная. Вот, коза! На такую ерунду денег ей не жалко, а для горничной зажала. А что с бельем у нее? Господи ты боже мой! Монахиня она что ли? На лифчике даже бантика нету. Зато поролона полкило. Бедняжечка! Ни мужика, ни титек! И рожа страшная. И ноги, кривые. Несчастная баба! Ох, такая же, как я, одинокая! Ничего-то у нее в жизни и нет небось кроме работы. Пашет как лошадь, чтобы забыться. Как это по научному-то называется? Ах, да! Сублимация! Эх, зря я ночнушку-то ей замарала. Жалко бабу. Ладно, лишний шампунь положу. Пусть порадуется.
№ 509
Ох, уж мне эти мужики командирочные! А накурено-то! Даже окно открыть не потрудился! Он курит, а мне дышать! Ни стыда, ни совести! Бывают же нахалы такие! Мало пепельницу всю загадили, еще куда ни шло! А зачем в стаканы-то окурки свои пихать! Фу, мерзость какая! Хоть бы раз подумали, что людям убирать все это свинство за ними!
А что он с полотенцами делал? В винище все и еще в какой-то гадости. Да он по ним ходил прямо в уличных ботинках! Следы вон! Вот встретила бы его и мордой бы натыкала, как котенка, чтоб больше так не делал! Хотя, чего я бешусь-то! Стирать-то их не мне! Да все равно, в руки брать противно. А бутылок-то! И водка, и пиво, и вино! Алкашня! Устроил тут содом и гоморру! Совести у людей нету!
Ну, так я и знала! Шалаву какую-то приводил! Гондоны даже до мусорки не донесли. Конечно, горничная уберет! Вон и простыня-то вся смятая да заляпанная. Чем они тут занимались? Хотя если он столько выпил, может, и не вышло ничего у него толкового. Знаю я этих алкашей: на словах удальцы, а как до дела доходит, так смех один получается: разогнаться не успеешь, а он уж отстрелялся. Отвернулся да храпит себе, герой! А ты лежишь себе разочарованная, будто обманули тебя. Он-то получил свое удовольствие, а баба перебьется. И не угадаешь ведь таких: с виду жеребец, а в постели амеба амебой, прости господи!
А дома жена, небось, осталась. Думает, он тут работает. Командировка у него. Ха-ха, два раза. Знали бы жены-то чем и с кем мужья-то ихние в командировках занимаются! Заразу еще, небось, домой какую-нибудь притаскивают из командировок-то этих. С деловых переговоров-то со своих, да с конференций. Кобели, одно слово. Я бы уж женам-то порассказала… Хотя, даже если попросят не расскажу. Даже если денег дадут не расскажу. Пусть живут, себе, дуры, в неведении. Пусть радуются, что мужики у них есть. А знали бы, какие они у них на самом деле, это ж сколько семей-то поразбивалось бы. Бабы-то они и так несчастные все… Эххх… За что нам муки-то такие дадены? Хотя, а вот если б деньги-то мне платили, может и рассказывала бы правду-то женушкам-то этим. А что, пусть знают. Может, оно и лучше, правду-то знать. Только никому не нужна она правда-то. Переживания лишние. Жалко жену-то этого алкаша поганого.
А что это под подушкой? Бог ты мой, двести рублей! Вот, сразу видно, приличный человек! Дай Бог тебе здоровья!
№ 510
Перед этим номером она задержалась. Прижалась ухом к двери. Тишина. Несколько раз глубоко вдохнула. Выдохнула. Робко постучала. На всякий случай, хотя уже знала, что в номере никого нет. Она еще ни разу не видела постояльцев этого номера. Но она знала о них все.
Она знала, что номер этот обычно снимает женщина. Что приезжает она раз месяца в два. Она знала, что к ней приходит мужчина и остается у нее на ночь. Она знала, что женщина любит этого мужчину, но он ее нет. Конечно же, нет. Он не может любить эту женщину. Ведь у нее отвратительные духи. Мерзкая зубная паста. Какие-то старушачьи серенькие и черные одежки. Унылое белье. У нее лезут волосы. Клочья этих поганеньких крашеный блондинистых волос постоянно остаются на расческе. К тому же она неряха, раз не выбрасывает их в мусорное ведро. А уж в ведре-то какой только дряни не найдешь. И ватные диски с остатками тонального крема и туши. Жуткое зрелище. И сотни палочек ватных. Чего она ими подтирает? Зачем ей их столько? У нее что, двадцать глаз? И колготки рваные. И трусы разодранные. Про предметы женской гигиены и говорить не хочется. И пачки пустые от сигарет. Разве может кому-нибудь нравиться курящая женщина? Как ему не противно только ее целовать?
Нет, конечно же, он ее ни капельки не любит. Она, наверное, его шантажирует. Она, вероятно, знает про него какую-то ужасную тайну. Такую тайну, что он бежит к ней по каждому ее зову. Может быть, он убил человека. Или ограбил кого-нибудь. Или предал Родину. А она знает об этом. И чтобы он молчал, она заставляет его спать с собой. Потому что она его любит. А он-то ее - нет. И по доброй воле ни за что бы он не согласился лечь с ней в постель. Она ведь, наверняка, уродина и стерва, к тому же. Она его принуждает. Иначе и быть не может.
Она стучит в дверь еще раз. Тишина. Она осторожно заходит в номер. Из всех запахов помещения замечает лишь его парфюм. Не чувствует ни вони сигаретного перегара, ни сандаловых нот духов чужой женщины, ни прогорклого послевкусия недавней страсти. В ее ноздри бьет только ЕГО запах. У нее кружится голова. Она почти теряет сознание. Он был здесь совсем недавно. Она опускается на кровать, на которой только что лежал он. Постель пахнет его телом. Равнодушная грубая ткань еще хранит его тепло. Она зарывается лицом в его подушку. Она точно знает, что он спит со стороны двери. Как и положено настоящему мужчине. На белоснежном полотне подушки два коротких черных волоска. Это самые прекрасные волосы! Это ЕГО волосы! Она уложит их в крохотный красный бархатный мешочек, который висит у нее на груди на тонкой серебряной цепочке. Рядом с сердцем. В его волосах бьется мощь ее влюбленного сердца. У нее уже много этих волосков. Это самое дорогое, что у нее есть. Ведь это ЕГО волосы. Это ЕГО частичка. ОН всегда с ней. Он не знает об этом, но он всегда рядом с ней. Возможно, она самый близкий для него человек. Ведь никто больше не находится рядом с ним двадцать четыре часа в сутки. Только она. Когда-нибудь он узнает. Когда-нибудь он оценит. Когда-нибудь он увидит ее и полюбит. Не сможет не полюбить.
Она заворачивается в одеяло, которое этой ночью грело его. Она закрывает глаза… Он лежит рядом с ней. Она чувствует его дыхание на своем лице. Его жаркое дыхание. Оно пахнет клубничной зубной пастой, такой, какая была у нее в детстве. В его дыхании отзвуки коньяка, лимона и каре ягненка, которое он ел на ужин. Про каре ягненка она узнала из телевизора, она никогда его не пробовала, но она уверена, что угадала, как оно пахнет. И коньяка никогда она не пила. Но она не раз нюхала бокалы из-под этого напитка в номерах своих порочных постояльцев. Ей казалось, что коньяк благоухает виноградом, наполненным особенным французским солнцем. Солнцем, которого она никогда не увидит.
Он гладит ее спину. Он короткими, легкими, сухими поцелуями покрывает ее шею, плечи… Будто сотни цветных крыльев бабочек трепещут на ее теле. Его руки мнут, рвут ее плоть. Как же она его любит! Она никогда его не видела. Но она знает, какой он. Он лучший! Он молод, красив, нежен, страстен, заботлив, богат, силен, внимателен, романтичен. Он почти бог. Он сделает ее счастливой. Как только они встретятся. Он сразу сделает ее счастливой. Она сразу же забудет свои бесконечно тягучие одинокие вечера, она перестанет копаться в чужих вещах и жить жизнью чужих людей. У нее будет своя жизнь. Может быть, она даже перестанет призывать смерть. Когда они встретятся…
Она корчится в чужой постели, в которой нет никого кроме нее. Она бьется в конвульсиях одинокого наслаждения. Она кричит. В ее крике торжество жизни. В ее крике страсть глумится над извечной печалью. В ее крике мечта побеждает реальность.
- Что вы здесь делаете? – мужской крик.
Она открывает глаза. Из запредельных глубин космоса она возвращается в маленький номер отеля. Рядом с кроватью стоит мужчина. В его глазах ужас и… отвращение. Это ОН? Это ОН? Нет! Это не возможно! Этот мужчина не может быть тем мужчиной, которого она любит! Не может!
- Что вы себе позволяете? – Вопит он, и его губы дрожат он негодования. Как нестерпимо противно они дрожат.
Она свешивается с постели и ее рвет на нарядненький зеленый ковролин с красными пятнами ромбов. Прямо под ноги мужчины, которого она вроде бы должна любить, но почему-то в эту секунду ненавидит.
- Да что же это за день-то такой? Вернулся, называется, за сигаретами, - произносит он растерянно и медленно опускается в кресло, заваленное одеждой. Одеждой женщины, которую он любит, но боится ей об этом сказать. – И что мне с вами делать? – спрашивает он у горничной, а сам смотрит в окно и брезгливо поджимает губы. – Жаловаться на вас? Вы ведь сумасшедшая, да?
Она молчит и смотрит на него. Разглядывает. Сбежать бы. Только чего уж теперь бежать. Поздно. Как она могла его любить? Он и не молод, и не красив, и не богат, и не добр… и не романтичен. Усталый человек средних лет. Очень усталый. Как он может сделать кого-то счастливым, если несчастлив сам? И труслив. И нерешителен. Даже жаловаться не побежал, а сидит и смотрит в окно. И не внимателен. Мог бы и выйти. Ей же нужно надеть на себя кое-что. То что она как-то незаметно для себя сняла. А то она и из-под одеяла-то выбраться не может.
- Извините, - говорит она глухо. – Не жалуйтесь, пожалуйста. Я тут все сама и уберу. Я же горничная. И я никакая не сумасшедшая. Просто я вас люблю.
Он отворачивается от окна и смотрит на нее. Более удивленных глаз она не видела никогда. И вдруг удивление сменяется яростью.
- Любовь? Какая еще нахрен любовь? Ты меня знать не знаешь! Ты что больная? Ты же извращенка! Разве можно таких как ты к людям допускать? Ты в каждом номере мастурбируешь или это только мне так повезло?
- Только тебе! – отвечает она с достоинством. – Потому что я тебя любила. Только ты не тот, кого я любила. Тот был добрый, благородный, а ты такой же как все остальные – грязный, похотливый развратник!
- Дурдом какой-то! – вопит он и хватается за голову! – Одна вообще никого не любит, а другая любит, но не меня! Кто придумал эту любовь? Чего с ней все так носятся? По мне так лучше б ее не было! Что за день? Ладно, я ухожу! Жаловаться не буду, но если что-то пропадет, я знаю, кого искать. – Он выскакивает из номера и изо всех сил хлопает дверью. – Дурдом! Идиотизм! Чертовщина какая-то! Ноги моей больше не будет в этой гостинице!– слышит она из коридора. Звуки его шагов поглощает ковер. Вот и голоса его уже не слышно.
Она хохочет. Смех ее звучит хриплым, зловещим карканьем. Встретились! Встретились! Разве о такой встрече она мечтала все эти долгие месяцы? Впервые после развода с мужем она разрешила себе полюбить. Впервые за эти нескончаемые годы отчаянья она поверила, что кто-то может снова полюбить ее. Боже, да она ведь все это придумала! И свою любовь. И этого мужчину. Настоящий мужчина только что ушел, чертыхаясь, в бесконечность, затерялся в ней, и она его никогда не найдет. Да и не захочет она его искать, потому что это не тот мужчина, которого она любит. А того мужчины и вовсе нет. Он не существует. Это был лишь смутный фантом, порожденный ее изнуренным отчаяньем воображением.
Она рыдает. Безудержно, безутешно. Она вдруг замечет на чужой постели, в которой лежит, светлые волосы той женщины. Ее вдруг оглушает запах тела той женщины и удушающий смрад ее духов. Она вскакивает с кровати и бежит в ванную. Она умывает свое заплаканное лицо. Она смотрит в зеркало. Что она видит? Красное, опухшее лицо немолодой женщины. Она никогда не была красавицей, а уж сейчас… Слезы совсем обезобразили его. Кому она нужна такая? Да, никому. Даже себе самой не нужна! Никчемная баба! Ничтожество!
Она роется в кармане своего фартука. Они всегда при ней. Уже несколько лет. Она купила их тогда, когда муж выгнал ее из дома. Как паршивую собаку. Она еще тогда хотела это сделать. Но тогда еще была жива надежда, что что-то может измениться, что, может быть, она еще будет счастлива. Когда-нибудь. А сейчас эта надежда умерла. И ей самой пора. Давно уже пора. Задержалась она что-то на этом свете. Она наливает воды в стакан прямо из-под крана. Какая уж теперь разница какую воду пить? Она высыпает в ладонь таблетки из флакона. Она их глотает. Таблетки застревают в ее пищеводе. Она судорожно пьет воду. Наливает еще. Снова глотает таблетки. Нужно съесть их все. Все до одной. Пора покончить с этой бессмысленной жизнью.
Палата № 3.
Где это я? Когда тут в последний раз потолок белили? В разводах весь.
- Очнулась, самоубийца-то наша!
Что за скрипучий противный голос? О ком это она? Кто тут самоубийца? Где я? Зеленые стены. Капельница. Баба в белом халате. Больница что ли? Как я тут оказалась?... Ах, да! Таблетки. Так я что не умерла? Почему я не умерла? Какая сволочь меня спасла? Зачем? Почему?
- Лежи спокойно. Сейчас врача позову. Затрепыхалась она! И глаза вон безумные какие. Лежи, говорю, спокойно! Травятся они, а нам с ними возись, выхаживай их, с того света вытаскивай. Очень надо! Заняться нам больше нечем!
- Не просила я меня спасать!
- Да не очень-то и хотелось. Спасать вас смысла нету, а не спасешь, так и за решетку еще сядешь за не оказание помощи умирающему. Напридумывают законов, а простой человек страдай. Сами жить они не хотят, так о других бы хоть подумали! Больно надо нам с вами вошкаться. Даже отравиться нормально не умеют, что б уж наверняка.
Какой же мерзкий у нее все-таки голос. Кто она, санитарка что ли какая? Или медсестра? Не молодая уж, а все красится, как шалава. Глаза-то как размалевала. И губищи красные. Шлюха подзаборная. Думает, если размалевалась, так на нее польститься кто-нибудь? Дура наивная! Куда начальство-то смотрит? Почему не запрещает? У нас вон в гостинице дресс-код – никаких красных губ, никаких голубых теней. Спасти-то спасли, да отвезли в какую-то поганую больницу. Стены вон все облезлые. И персонал грубый. Ну, конечно, зачем простую поломойку в приличную больницу везти?
- Чего травиться-то надумала?
- Не твое дело!
- Конечно не мое, а все одно жалко тебя. Как ты жить-то дальше будешь?