Глава третья
ЕСЛИ НЕЛЬЗЯ, НО ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ
I
Вопрос: «Ты чо — самый умный?» заставляет большинство людей пугаться и решительно отрицать такую возможность. Слишком горячие головы даже кидаются в драку, чтобы доказать обидчику ошибочность подобных предположений. Обыкновенному человеку не хочется ни быть, ни слыть умным. Ценность его в другом! В своих голубых, серых, карих глазах рядовой гражданин во всей полноте отражает жизнь, которую сам же и называет не иначе, как «сложной штукой».
Встанет один такой сероглазый утром, посмотрит в дождливое небо и, с досадой протягивая слова, скажет: «Да-а, погодка нынче подкачала». Другой, глядя в ту же хмурую хлябь, пробубнит, неизвестно на кого обижаясь: «Не надо было вчера бежать за третьей бутылкой». И оба будут правы. Правы потому, что истиной для них будет служить не картинка, стоявшая перед глазами, а то, что они при виде её почувствовали.
Это гении не полагаются на эмоции, стараются детально во всём разобраться, разложить явления по полочкам, чтобы дойти до сути. Втемяшат эти умники себе в голову какую-нибудь идею и ходят с ней, будто их огрели мешком из-за угла. Ходят год, два, десять лет, пока вдруг не ошарашат окружающих своей «эврикой», на которую сбегутся, чтобы вместе порадоваться, не больше двух десятков таких же широколобых гомосапиенсов.
Обыкновенные же люди не позволяют себе подобной расточительности. Их, как говорится, если и беспокоит «гондурас», то только исключительно по причине собственноручного его третирования. Что же, касаемо андронных коллайдеров, круговорота воды в природе, вращения планет, всё это для большинства — ничто, пшик, по сравнению с проблемой как прожить ещё неделю до получки.
Редко кто из сероглазых способен по-настоящему удивить. А уж если удивляют, то потом сами же и не могут толком объяснить: зачем хотели разбить бутылку из-под шампанского именно о свою голову, и почему решили останавить прихватившую их диарею не таблетками из аптеки, а строительной пеной. Ясное дело, что подобные подвиги в копилку достижений человечества не положишь, но некоторая польза от героических глупостей всё же есть: основная масса потребителей новостных программ в это время вполне законно может гордиться собственным интеллектом. Никогда и никто не станет серьёзно прислушиваться к мнению обыкновенного человека. Не станет по той простой причине, что мысли их — пустяшные, а если и начинают они вдруг что-либо озвучивать, то ничего, кроме жалоб, просьб или нытья, услышать от них не удаётся.
После истории, приключившейся с сэром Го, Иосиф решил больше не ввязываться ни в какие коммерческие предприятия. Его натуре была чужда тупая, сопряженная с риском, погоня за деньгами. Он мечтал о богатстве, но наживать его Маркину хотелось с блеском, красиво. Пусть даже приходилось бы ему делать это в поте лица своего, но, чтобы пот проступал не от бесконечной беготни от лихих людей, опасностей и страхов, а становился результатом сладостного изнеможения, приносимого любимым занятием. Иосифу Маркину всё это могла дать только сцена, куда он отныне поклялся прорываться любым путём.
Он возобновил походы в театры, поднимал старые связи. Его уже меньше стала пугать мысль, что очередное восхождение он может начать через ненавистный ему «Об шланг». Сцена требовала жертв, и Маркин готов был пойти на любую из них, чтобы нащупать брешь на подступах к рампе.
— Сходи, поговори с Невздорным, — просил он Лёшку навести мосты с модным и влиятельным обшланговским юмористом. — Мне он сразу откажет, а тебя, может, и послушает. Скажи, что люблю его творчество, мечтаю читать его рассказы, туда-сюда. Ты же бизнесмен, можешь лапшу на уши вешать.
Грот пытался отнекиваться, но сдавался, как только Иосиф грозил «выписать» его с незаконно занимаемой жилплощади.
Постепенно беглый предприниматель втянулся в артистическую кухню. С помощью долгих уговоров ему иногда удавалось склонить кое-кого посмотреть и самого Маркина и то, на что он был способен. Но довольно часто Лёшка возвращался ни с чем.
— Ёся, нужно мульку свою придумать. Сейчас все шарахнулись искать новьё, креатива какого-то требуют. Это чего такое?
Маркин скривил рот и уставился в пол.
— Я тут перетёр с одним продюсером, — продолжил Лёшка, — так вот он говорит, что неплохо хиляют те, кто переодевается в баб, как раньше, помнишь, были… эти… Вероника Маврикиевна с… как её…
— Авдотьей Никитичной, — раздраженно крикнул Иосиф. — Но это же последняя стадия маразма, тупик! Как ты не понимаешь!? Из этого дерьма потом никогда не выберешься. Я не собираюсь себя хоронить под юбками и кокошниками. Это мерзость.
— А кто сказал хоронить? Я о другом… Встрять надо куда-нибудь, хоть чуть-чуть, на полшишечки. Засветиться, закрепить успех, а уж потом харчами перебирать. А ты всё мудришь чего-то, ломаешься, как принцесса. Учти, так и просидишь до японской пасхи… Всё расхватают! Искать нужно свою нишу, не ждать. Сейчас всё меньше возможностей удивлять. Да что там удивлять! Речь уже идёт о том, что на сцене нужно шокировать. А это можно делать, между прочим, и без таланта. Я тебя не призываю показывать зрителям голую задницу, но если ты, действительно, считаешь себя артистом, то твори, а не лей слёзы на кухне из-за того, что тебя, такого гения, не понимают.
Грот произносил слова с издёвкой, желая вывести друга из себя. Но тот сидел и молчал, как будто обидные речи не касались его.
Лёшка продолжал нажимать:
— Пойми: пародисты уже всех достали. Кому они нужны — горбачевы-ельцины? В театр тебе не пробиться. Забудь! Там — голяк, нищета. Не ходит народ по театрам. Вот на подлянку люди клюнут. Вспомни, как Боря дирижировал по пьяне оркестром, как обоссал колесо у самолёта. Все плевались, а смотрели, когда показывали в новостях. В этом направлении нужно развиваться. Клёво же! Цепляет, согласись. Ну, что ты молчишь?
Иосиф поднял голову и с видом человека, решившего провалиться в бездну, медленно, с ожесточением процедил:
— Да, всё правильно. Ну его, этот театр. Податься в оригинальный жанр, да так, чтобы все ахнули. Креатива, говоришь, хочут? Будет им креатив.
— Это другое дело, братишка. Здравый взгляд на жизнь. Главное — не сидеть, не ждать. Перед носом всё разберут, ничего не оставят эти шакалы. Прощёлкаем шанс. Даже Достоевский нам в своё время говорил: «В нашей странной России можно делать всё, что угодно». А уж в наше-то время и подавно.
— Он говорил, что «Красота спасёт мир».
— Какая нахрен красота? Хотя, знаешь, в спортзал тебе нужно походить, торс подкачать. Сексуальности в тебе ни на грош, а это теперь первое дело для артиста. Перевоплощаться будем, братишка. Будем?
Слово «перевоплощаться» зажгло Иосифа, глаза его сверкнули, и с этого времени в них всё ярче стал разгораться мерцающий дерзкий огонёк.
II
Любая благородная идея теряет свой изначальный лоск сразу, как только люди приступают к её воплощению. Под натиском неутомимого Грота первыми к ногам Иосифа пали кооперативные рестораны. Маркин поочерёдно выступал на двух площадках. На одной он развлекал народ в образе расфуфыренной принцессы челночного бизнеса, на другой «наезжал» на посетителей заведения под видом недотёпы-братка.
Смена амплуа и режима работы заставили Иосифа забросить утренники в школах и детсадах. Ему, прирождённому артисту, было жалко терять звонкую аудиторию, которая бодрила душу задорной реакцией на лицедейство и заставляла сердце трепетать, как у испытуемого перед проверкой на детекторе лжи. В окружении детворы, в чистой атмосфере неподдельного веселья, вдохновляющего гвалта он забывал о гнетущих его страхах, возвращалась утерянная способность радоваться малому.
Частенько, в своих непостижимых, полных загадок, снах Иосиф переносился в удивительный дворец. Он знал, что это было единственное место, где можно избавиться от огромного, похожего на подгорелую хлебную корку, пятна, возникавшего на его лице аккурат к празднику седьмого ноября. Под сводами сияющих ярчайшим светом залов, под взглядами восторженных, удивлённых и удивительных детских глаз, не замечавших на нём столь явного уродства, пятно начинало бледнеть, а затем и вовсе исчезало.
Иосиф радовался исцелению, плакал, и тогда на стрекозьих крыльях к нему подлетала директор сказочного дворца — маленькая златовласая девочка. Она парила над его головой и, льстиво улыбаясь, голосом незабвенной Снежанки трижды повторяла:
— С лёгким паром, Иосиф Богданович.
Утром подушка артиста, ещё не проспавшегося после очередного ночного загула, была мокрой от слёз.
В один из дней в ресторане «У Кеши», где Маркин с успехом воплощал образ торговки-челночницы, его попросил задержаться у столика интеллигентный, стильно одетый человек. Узкое лицо посетителя обрамляли длинные русые волосы. Кучерявая светлая бородка, тревожный взгляд делали его исключительно похожим и на поэта-лирика, и на бомбиста-цареубийцу, которого вернули к жизни революционные процессы перестройки. Речь мужчины оказалась такой же несвоевременной, как и его внешность.
— Милейший, это вы являли здесь сей симпатичный образ на прошлой неделе или кто-то из ваших талантливых коллег?
— Мы-с, — согнулся Иосиф, имитируя почтение.
— Супруга видела вас на днях и осталась в полном восторге, — с той радостью сообщил «бомбист», словно безнадёжно отсыревшими спичками ему удалось зажечь запал адской машины. — Друзья мои, — обратился он к сидящим с ним за столом двум женщинам и мужчине, — Татусик видела выступления этого господина в прошлый вторник и, если не ошибаюсь, в пятницу. Представьте, она назвала это уморительным зрелищем. Definitely, it worth seeing.
За столом возникло оживление. Все четверо, глядя на Иосифа, мило заулыбались. Иосиф обратил внимание, что гости обильно закусывали. По логике ресторанной жизни это могло означать одно: сегодняшние пассажиры на чаевые не поскупятся.
— Не сочтите за навязчивость, — продолжил мужчина, — но не смогли бы мы приватно, так сказать, обсудить с вами один вопрос. Меня зовут Кирилл Данилович, и я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы позвонили мне по этому номеру, ну, скажем, завтра в первой половине дня, — и гость протянул артисту красивую, украшенную голограммой, визитку. — Я думаю, вам это будет небезынтересно.
Весь вечер Маркин наблюдал за странной компанией. Квартет не налегал на спиртное, скорее смаковал напитки, цена которых кусалась даже для владельца ресторана. В конце ужина, официант, принявший поверх счета из рук Кирилла Даниловича ещё и стодолларовую бумажку, разочарованно проронил:
— Вам у нас не понравилось?
Иосиф не позвонил новому знакомому ни на второй, ни на следующий за ним день, но на четвёртый, вернувшийся вечером из тяжелых походов Грот с порога накинулся на него:
— С тобой работать нельзя! Почему не сказал, что общался со Стопудовым? Я прихожу в «Кешу», а мне Юлианка говорит, что в кабак названивают из клиники Стопудова. Люди интересуются, почему ты не отзваниваешься.
— Кому я должен звонить? — не понял Иосиф.
— Дурак, Юлианка спрашивает почему ты не звонишь Стопудову. Ты хоть понимаешь, о чем… о ком речь?
Маркин неопределённо пожал плечами. И только потом, после криков и перекрёстных оскорблений, на свет появилась красивая визитная карточка.
Кирилл Данилович Стопудов оказался врачом, известным среди узкого круга влиятельных владельцев простатита. Грот навёл справки и своим острым чутьём определил, что именно доктор может привести к той замечательной прослойке зрителей, которая предпочитает покупать артиста, а не билет на его выступления. Лёшка тряс визиткой и радостно приговаривал:
— Клюнуло! Клюнуло! Учти, Ёся, говорить с ним буду я. Ты только напортачишь. Я его выпотрошу…
Через неделю к дому компаньонов подкатил пучеглазый «Мерседес», на котором счастливые друзья отправились в свою первую гастрольную поездку — в загородный посёлок, где круглый год на лоне природы проживала чета Стопудовых.
— Юаньчик, посмотри, кто к нам приехал, — замурлыкала на ухо рыжему и сказочно жирному коту низкорослая толстуха, появившаяся перед друзьями в широкой, по виду похожей на пончо, разлетайке. На руках она держала кота, который блаженно щурился, довольный тем, что пятерня хозяйки, оснащенная двумя огромными перстнями, беспрестанно елозила по его холке. Он даже не повёл ухом, когда покровительница громко прокричала, слегка повернув голову назад:
— Ты долго ещё там будешь шоркаться, придурок. Люди уже подъехали.
В ту же минуту из дверей, чуть-чуть наклоняясь вперёд, вышел борец с элитным простатитом — Кирилл Данилович Стопудов.
— О, да, да, да, действительно, Татусик. Немного неловко получилось. Давно, давно ждём, — засуетился врач, затем выпрямился и уже другим, наполненным торжественности и достоинства, голосом произнёс:
— Разрешите, господа, представить вам нашу дорогую именинницу и, по совместительству, так сказать, спутницу всей моей жизни Таисию Фроловну фон Лемпке. Прошу любить и жаловать.
— А это наш Юаньчик, — перебив мужа на слове «жаловать», ткнулась носом в ухо кота Татусик. — Правда, он у нас симпомпончик?
Толстуха фон Лемпке смотрела на мужчин из-под черных густых бровей с пугающей игривостью.
Иосиф не понял, кому адресовался вопрос, и предпочел отреагировать молча, нацепив при этом самую лучезарную из всех улыбок, имевшихся в его творческом арсенале.
— Да это настоящий тигр, — преувеличил действительность Грот.
Он сразу понял, кто главный в доме, и, чтобы закрепить в общении с хозяйкой лёгкий и доверительный тон, шутливо поинтересовался:
— Не бенгальских кровей эта замечательная особь?
Тень лёгкого недовольства промелькнула на лице Таисии Фроловны.
— Не надо над этим иронизировать, сударь. Юаньчик из очень древнего рода и понимает, когда над ним надсмехаются. Советую вам поостеречься от подобного рода догадок, — и с улыбкой протянула Иосифу, звякнувшую перстнями, руку.
Для удобства всех, Таисия Фроловна распорядилась «накрыть артистам» на журнальном столике за барной стойкой. В образовавшемся закутке творческой группе было удобно не только закусывать приготовленными для них бутербродами, но и, спрятавшись от любопытных глаз, менять сценические костюмы.
— Ты это хорошо придумала, Татусик. Художнику нужно создавать обстановку уединения, — шепнул Стопудов, пристраивая вокруг короткой шеи жены боа, болтавшееся одним концом за её спиной.
— Знаю, — недовольно отрезала юбилярша и повела кротко улыбающегося доктора в сторону кухни, откуда, кроме запахов, вскоре донеслось её носовое контральто: «Кто ж так рубит, твою мать! Тоньше, тоньше, нарезай».
— Конь с яйцами, — покачал головой Грот и озабоченно поглядел на друга. — Попал наш Дормидонтыч.
— Данилович.
— При такой жизни есть разница? В этой семейке только Юаньчик заслуживает своего настоящего имени.
III
В загородном доме, который Стопудовы снимали круглый год, отмечался юбилей Таисии Фроловны. Пока Иосиф готовился к выступлению, Алексей наблюдал за собравшимися гостями и определял, когда удобней всего будет подойти к хозяину за остатком обещанной суммы. Задаток в триста долларов врач передал в клинике и пообещал закруглить сделку по приезду артистов на место.
В финальной стадии переговоров Грот не сумел выложить тех железных аргументов, что заставили бы Кирилла Даниловича раскошелиться за выездной сольный концерт «самого Маркина» на целую тысячу американских денег. Интеллигент оказался прижимистым и двести долларов включил в транспортные расходы.
— Я отправляю за вами автомобиль с водителем. Это раз. Он вас отвозит назад. Это два. По стольнику за рейс — это по-божески. И ещё «пятихаточку» плачу по прибытию, итого — требуемая вами «штука», — озвучил смету мужской гинеколог. — Есть возражения?
Принимая первые деньги, Алексей Грот ликовал. Контракт на целых восемьсот баксов наличными был на мази. Даже на шоколаде ему редко удавалось выкручивать такие деньги, не говоря уже об упоительном чувстве, позволяющем ощущать себя состоятельным человеком.
«Шоу-бизнес — это сила», — восхищался начинающий продюсер, только теперь понимая масштабность грядущих свершений.
Тогда-то впервые и подумал он, что наступило время пуститься в погоню за славой Пугачевой, за финансовым успехом «Ласкового мая», «косивших», по слухам, во время своих концертов термоядерные бабки — аки на суше, так и на море.
Когда гости заняли за столом места и примолкли, их взоры устремились на виновницу торжества. Таисия фон Лемпке уловила торжественность момента и царственным жестом подозвала к себе Стопудова. Кирилл Данилович без промедленья оказался у кресла супруги. Для этого ему пришлось на полуслове прервать разговор и оставить один на один со своими проблемами гостя, озабоченно шептавшего что-то доктору на ухо.
— Чего желает мой Татусик?
— Иди, Юаньчик, погуляй с Кирюшей на улочке. Только не долго, полчасика. Мы будем по тебе скучать, лапа моя.
За столом кто-то сдавленно кашлянул, явно стараясь скрыть прорывавшийся смех.
Грот быстро сообразил, что наступило удобное время для получения оставшейся суммы. Он не верил в трезвость подкаблучников и опасался, что «Дормидонтыч» по возвращению быстро накачается, и тогда доводить сделку до конца будет тяжело.
Через считанные минуты прозорливый продюсер хвастливо показывал Иосифу пять новеньких зелёных бумажек.
— Давай, братишка, жги! Понеслось-поехало!
После того, как прозвучали первые тосты, за барную стойку начали заглядывать друзья юбилярши. Некоторые приносили с собой выпить и закусить. Мужчины торопились пропустить с лицедеями лишнюю рюмку, тогда как остававшиеся на своих местах дамы — по мере разгара веселья — всё чаще бросали в сторону артистов уже не снисходительно-любопытные взоры, а игривые улыбки, некоторые из которых казались слишком откровенными.
Заходил «за кулисы» и Кирилл Данилович. Он доставал из-под журнального столика запрятанную бутылку виски, разливал на троих и, закусывая долькой апельсина, косился в сторону главного стола, переводя взгляд с одного гостя на другого.
— Вон тот, возле блондинки, — заговорщицки шептал он и указывал глазами на очередного гостя, — помощник депутата Троелобова. Его шефа я пользую. У того конгестивный простатит; а этот тихоня, что интересно, второе шале в Швейцарии покупает. Всё путаю, как его зовут… Вилор… Владилен.
Компания собралась в доме Стопудова завидная. Маркин и Грот из своего закутка могли наблюдать за людьми, приближенными к политической кухне страны, её углеводородному достоянию, банковской сфере. Транспортную монополию представлял рослый и очень благообразный мужчина. Он смиренно, но решительно, крестил себе рот перед каждой выпитой рюмкой и был за столом единственным, кто почти не пьянел. Набожный гость работал директором вагона-ресторана фирменного поезда, регулярно ходившего в восточном направлении.
Кирилл Данилович в подпитии оказался человеком очень разговорчивым. Пикантные подробности о своих состоятельных гостях он озвучивал без учета данной им клятвы Гиппократа и сострадания к носителям недугов. Доставалось и дамам, которым супруг Таисии Фроловны, видимо, неосознанно мстил за унизительную конкуренцию с Юаньчиком внутри собственной семьи.
Иосифа, как личность творческую, мало занимали подробности из послужного списка, свойств характера и физиологических особенностей собравшейся публики. Его в большей степени интересовал духовный мир этих людей. Отрабатывая шестьдесят процентов от полагающегося ему по уговору гонорара, он стремился постичь своего зрителя. Главным препятствием на пути к этой достойной цели была юбилярша. Невидимые нити, которые единственно и могли связать артиста с горсткой жующих современников, безжалостно рвала фрау фон Лемпке. Она то и дело опережала сценические действия Иосифа не прекращавшимися воскликами и комментариями.
— А сейчас он схватится за сердце и упадёт… Обожаю это место… Замечательно… Он такая умничка, — громыхала Таисия, которая, как выяснилось, оказалась совсем не голубых кровей, а рядовой гражданкой Стопудовой, в девичестве — Тукало, самовольно присвоившей себе чужеземный титул.
Семейную тайну раскрыл гастролёрам не подвыпивший супруг фон Лемпке, а участник празднества, новый знакомый Грота — политтехнолог Митрофан Брунет, носивший в себе хронический простатит, приобретённый, предположительно, на сидячей работе в эпоху застоя, и имевший, по его же смутным намёкам, непосредственное отношение к созданию влиятельной политической партии «Наш край студёный».
— А как же фон Лемпке? — одновременно воскликнули друзья.
— Она заставляет доктора... Вы же видите, что это за баба. Чудит постоянно. Раньше, например, она звалась маркизой Дыра… Деляруа, — продолжал приподнимать завесы Митрофан.
Брунет подсел к Алексею в тот момент, когда Иосиф находился перед зрителями в очередном образе, а властное контральто в очередной раз рушило хрупкий художественный посыл.
— Тонко подметил… талантлив, чертяка.
— Вредная баба, — промямлил Митрофан. — Бедный Киря. Врач с большой буквы, «золотой палец», мы так его между собой зовём, а дома кота в задницу должен целовать. Эти все идиоты, — кивнул он в сторону стола, — из кожи вон лезут, хотят угодить Стопудихе. Кот её, видите ли, брат кота президента. Умиляются Юаньчиком. Тьфу! Брехня. Помойный кот… Я собак люблю, но у меня их никогда не было. Ты, костюмер, пить будешь?
Митрофан принял Алексея за помощника артиста, за Санчу Панса, носящего за своим хозяином доспехи в виде чемоданов с реквизитом.
— С вами хряпну, — согласился продюсер.
— Со мной многие хотят выпить. Ищут контактов, наводят мосты. А что там искать? Наливай, как говорится, да пей. Правильно? Ну, давай. Быть добру.
Брунет уже не закусывал, и всё охотнее погружался в разговор. В какой-то момент он стал рассуждать об искусстве, его влиянии на человеческие умы и признался, что обожает американские мультики и Энди Уорхола.
— Америка во всём впереди. Они мастера: из любой какашки конфетку сделают. Один Голливуд чего стоит. Я про Уорхола уже и не говорю. Он из дерьма, в хорошем смысле этого слова, столько сделал шедевров, что тебе и не снилось, — махнул он на Грота рукой.
В это время за стойку юркнул доктор. Следом за ним, чтобы подготовиться к новой сценке, появился и Иосиф. Улыбка, игравшая на его лице во время выступления, за кулисами сменилась на мученическую гримасу творца, недовольного результатом проделанного.
— Служитель Мельпомены в переднике Геллы, — патетически произнёс Митрофан, сопровождая взглядом движения артиста, стиравшего помаду с губ после воплощения образа неуклюжей официантки. — В тебе — талант, а ты его растрачиваешь на всякую дрянь. Идёшь проторенным путём. Это удел дилетантов. Творцу нужно бузить, преломлять, заглядывать в клоаки и ставить обществу диагноз. Я правильно говорю, доктор? Доходить до сути… выхватывать идеи, замешивать их на чувствах… больше секса, сексульности. А, иначе, какой ты Уорхол, какой ты, к черту, Энди? — засыпал и на время просыпался Брунет. — Доктор, запомни: это наш русский Уорхол, — ошибочно показывал пальцем на Грота Митрофан. — Из дерьма — конфетка. Из грязи — в князи. Понял? Энди наш...
Он что-то ещё промямлил напоследок, перед тем как окончательно замолкнуть, то ли «нам стужа похрен», то ли то же самое по смыслу, но уж совсем нецензурное, что могло оскорбить даже слух Юаньчика.
Утром следующего дня Иосиф обнаружил на себе оранжевое боа фальшивой фрау фон Лемпке и спящую рядом с ним рыжеволосую девицу. Неизвестная гражданка лежала спиной к Маркину, что очень мешало ему построить логическую цепочку из обрывочных воспоминаний финала загородной поездки. Грот спал в одежде на полу, зажав в руке скомканные стодолларовые бумажки.
— Мы куда-то вчера ещё заезжали? — спросил Алексей, когда, пробудившись, зашёл на кухню, где Иосиф под круто заваренный черный чай анализировал прошедшие гастроли. — Двухсот баксов нет. Но откуда-то взялся блок сигарет и куча цветов… Кошмар.
Лицо продюсера выглядело хмурым. Он отказался от чая и присосался к водопроводному крану, даже не став ждать, когда из него пойдёт холодная вода. Залив внутренний пожар, Грот многозначительно выдавил:
— Одно могу сказать точно: концерт удался.
Друзья посмотрели друг на друга, лица их просветлели и оба вдруг расхохотались. Смеялись они во весь голос, до слёз. Иосиф согнулся, сидя на хлипком кухонном табурете, и заливался, словно ребёнок, задорно, заразительно, звонко. Алексей, преодолевая головную боль, ржал натужно, как конь, и тоже долго не мог остановиться.
Наконец, Лёсик, давясь смехом, всё же произнёс:
— Рожа у Татусика, как у её… кошки.
Нелепого и мало отражавшего реальность сравнения друзьям хватило ещё на несколько минут взрывного безудержного сумасшествия.
На смех вышла заспанная, закутанная в плед рыжеволосая девица.
— А у вас тут весело, мальчики, — окинув кухню хозяйским взглядом, отметилась она. — Страшно хочу кофе и сигарету.
— Ты кто?
— Виктория, Вика. Не помните, пьяницы?
Мальчики переглянулись, и квартиру вновь потряс дикий хохот. Почти сразу к дуэту подключилась и Виктория.
Соседка-старушка, жившая через стенку, в испуге перекрестилась от непонятно откуда доносившихся в её квартире завываний.
IV
Грот бегал по редакциям телевизионных каналов, ресторанам, начавшим появляться в городе казино и ночным клубам, и в один прекрасный момент заметил странную вещь: рост площадок совсем не облегчал вопрос с трудоустройством его подопечного.
Маркин переставал идти нарасхват. Заартачились менеджеры, продюсеры расплодившихся заведений; всем им в одночасье приспичило требовать новых неожиданных творческих решений, необъяснимой остроты. В искромётных, сто раз опробованных на зрителе сценках и забавных репризах им вдруг стало не хватать перца, «эмоционального шока», куража и ещё неизвестно чего.
«Мы лучше Ирку запустим на сцену, чем твоего гениального Маркина, — заявили даже в «Кеше», когда Лёсик намекнул о повышении гонорара. — Эта сучка нам одними своими ляжками кассу сделает без проблем. А Маркину своему передай, что незаменимых нет. Пусть не вякает, если ещё хочет с нами работать».
— Черт возьми, Ёся, они правы! — кипятился Грот, объясняя Иосифу метаморфозы, происходящие в шоу-бизнесе, и причины участившихся провалов. — Ты видишь, какие тёлки выросли? Они на своих длинных ногах на завод к станку побегут? Им сцену подавай, софиты, пюпитры, прожектора. Посмотри, кого показывают по ящику. Люди башляют за своих тёлок, черт-те что делают, чтобы их раскрутить.
Маркин, как это бывало с ним и раньше, вновь захандрил. Он опять начал скулить и обманывать себя в том, что сделанное им однажды отступление от главной идеи — было лишь мелкой уступкой обстоятельствам, хитрым тактическим ходом, который помог пережить смутные годы. Однажды он заговорил о том, что ему, изголодавшемуся по театру, по настоящей актёрской работе ничто не помешает бросить «всю эту мерзость», чтобы на вожделенных подмостках развернуться во всю ширь собственного таланта и оправдать себя.
Гроту и Вике, которая после памятного загородного выступления задержалась в квартире друзей, было жалко смотреть на Иосифа. Он выглядел несчастным и потерянным.
Маркина посетил настоящий творческий кризис, которого не переживал в своей жизни только самый плохой артист. Казалось, что рушится всё, и спасти уже ничего не удастся. Крах проявлялся всюду, на каждом шагу. Перед самым носом, как горячие пирожки, разбирались типажи, которые Иосиф долго и внимательно присматривал для себя. Идея только возникала, ещё только формировался подход к ней, а, оказывалось, что кто-то другой умыкал её и в сыром виде тащил на свет божий. В телевизоре появлялись бабки в платках, грудастые тётки в сверкающих кокошниках, гастарбайтеры-неформалы, тупые ковбои и прапорщики...
— Бедный Йорик, — сокрушалась Вика, глядя на понурую голову Иосифа, и самоотверженно бегала для своего кумира за пивом и сигаретами.
Не унывал лишь Лёшка Грот. Он умудрялся регулярно приносить контракты на три-четыре выступления в месяц.
Однажды, каким-то невероятным образом ему посчастливилось зацепить ночной клуб, чей хозяин пожелал раскрутиться на имени Маркина.
— Нужен твой любимый креатив, — с наигранной печалью в голосе сообщил Алексей. — Приветствуются вампиры, Геенна огненная, Содом и Гоморра. Аленький цветочек просили не предлагать. У них — специфика.
— Какая ты умничка, — прыгнула на шею Лёсику Вика. — Обожаю ночные клубы. Зажигать! Зажигать! Зажигать! — радовалась она и целовала удачливого продюсера то в ухо, то в щеку.
Перспектива выставлять себя в виде вурдалака или, того хуже, — «педрилки», обрадовала Иосифа меньше, чем Викторию возможность тусоваться со «своей конторой». Вялая реакция друга на многообещающий контракт не понравилась Алексею.
— Викуля, ты глянь на его рожу. Смотрит, как будто я его в гарем продаю. Его не волнует, что скоро нас ирки трусами закидают. А он из себя всё Чацкого корчит.
Грот аккуратно отстранился от восторженной союзницы и вплотную приблизился к Маркину.
— Глобальная революция с сексуальным уклоном, дятел! Свобода! Каждый творит, как хочет, и, что хочет, то и творит.
— Мне не нужна такая свобода! — огрызнулся Иосиф. — Я во всём должен видеть духовность. Это ты готов продать меня за тридцать серебряников первому встречному.
Грот вопросительно посмотрел на Вику.
— Я не могу говорить с этим святым. Ты хоть на него повлияй.
— Не ругайтесь, мальчики. Разберёмся. В этом деле самое важное — не сбиться на чечётку.
При слове «чечётка» Маркин нервно повёл плечами.
— Есть у меня один знакомый сценограф, — продолжила Вика, — Толик-сатанист. Торчит на всяких таких примочках. Но баб, засранец, не любит, и со мной про дела не станет говорить. Сходи к нему, Лёсик. Он надыбает тему в два счёта.
Иосиф подошёл к Вике и доверчиво прижался к её тёплому бюсту.
V
Толик оказался человеком душным, но при этом крепко знающим своё ремесло. Уже через месяц Грот прибежал от него с хорошими новостями.
— Ёся, нужные люди в сауну собрались. Там будет и Толик. Сказал, что может взять тебя с собой.
— Не люблю я эти сауны, — заартачился Иосиф.
— Причем тут «люблю - не люблю». Пообщаешься, обговоришь наши проблемы. Что там ещё? Ну, заодно и помоешься, — рассмеялся Лёшка. — Там будет хрен один из реалити-шоу. Его нужно зацепить. Он приятель Толика.
Иосиф тяжело вздохнул и с укоризной посмотрел на друга.
— Ну да. Этот тоже. Прости. А что делать? Сейчас они везде. Только ты пойми, Ёся, нам, хоть сдохни, нужно карабкаться вверх, светиться, где только можно. Иначе — гибель.
«Гибель» прозвучало в его исполнении утробно, с малороссийским акцентом, «кхыбель», оформившись в разговоре дополнительным аргументом.
Но на Иосифа это уже слабо влияло. Образ злодея, охочего до человеческой крови, на котором он решил остановить свой выбор, уже давал о себе знать в легко возбудимом творческом сознании. Поиск грима, жестов, костюма, походки, мимики — всё это попеременно начинало будоражить богатое воображение артиста.
К походу в сауну Маркин готов был уже с кем угодно обсуждать собственные идеи и парировать любые нападки в свой адрес. Он вполне допускал, что в жаркой атмосфере финской бани традиционное понимание вампиризма неминуемо натолкнётся на специфическое восприятие мира остальными любителями лёгкого пара.
В теории, Иосифа надёжно защищала стройная и незыблемая система Станиславского, но, как на практике завершится встреча, он не мог знать и слегка паниковал.
Сауна располагалась в огромной гостинице, где традиционно селились лучшие артисты, певцы, космонавты, делегаты съездов — от партийных и до эндокринологов. На подходе к могучей казарме Иосиф с удивлением отметил, что своей популярности отель не растерял.
— Смотри, смотри — Жириновский, — послышался чей-то истошный крик, и большая толпа кинулась к стеклянному входу.
Маркин невольно оглянулся. Он понял о ком идёт речь. Эту фамилию на даче Стопудова называл Митрофан Брунет, и теперь, коль так случилось, захотелось посмотреть на политическую фигуру, чьей популярности могли позавидовать Тарапунька и Штепсель в эпоху развитого социализма.
— Еле прорвался. Очередь сюда, как в Мавзолей, — оправдывался Иосиф, когда с холода попал в духмяную атмосферу пригостиничной сауны.
Четыре завернутых в белые простыни мужчины сидели за столом, на котором сиял пузатый самовар, где были расставлены расписные заварочные чайники с чашками, коробки конфет, пачки печенья и бутылки с минеральной водой.
Маркин, со словами: «От нашего стола — вашему столу», достал из внутреннего кармана пальто бутылку водки и поставил рядом с минералкой. Мужики удивлённо посмотрели на «пузырь», а потом уставились и на новичка.
Сатанист привстал, первым протянул в сторону Иосифа руку и картаво огласил:
— Маркин.
Троица поочерёдно повторила жест, не утруждая себя изображением радости от знакомства. До того они громко спорили и продолжили крик сразу же, как только с формальностями было покончено.
— Да кому они нужны эти Мэри, Бобы, Коломбины? Показываете их, как зверушек в зоопарке. Амёбы под микроскопом, — горячился самый молодой из присутствовавших и, облизав пересохшие губы, потянулся за чайником.
— Да, только добавь: раскрученные, знаменитые амёбы. Их знают сегодня все, о них кругом говорят. Вот что важно! Если бы проект был лоховским, как ты говоришь, его бы не смотрела добрая половина страны.
Иосиф быстро обзавёлся простынёй и подсел к Толику.
— Чего опаздываешь? — прошипел сатанист. — Значит, слушай сюда: тот, что сейчас говорит, — это режиссёр. Если ему всё понравится, ты — в шоколаде. Эти двое — из газет. О современных тенденциях в культуре пишут. Пока можешь идти погреться. Мы уже по ходке сделали.
Иосиф предпочел дослушать спор. Режиссёр говорил спокойно, с заметным самодовольством, но по жестким глазам, буравившим журналиста, было видно, что нападки на проект ему не нравятся.
— Вы все отстаёте от жизни. Приходит время реалити-шоу. С этим надо считаться. На него спрос, — утверждал режиссёр. — Мы будем везде, куда ни плюнь, хотите вы этого или нет. Сейчас запускаем на кассетах интим-бомбу: «Сто минут из Зазеркалья». Там всё самое клёвое собрали: от унитаза до койки.
— Подсматривать за людьми грешно, а зарабатывать на этом стыдно, — упрямился неподатливый журналист. — Тебе еще икнётся это шоу. А амёбы твои будут вспоминать съёмки в кошмарных снах.
— Пока смотрел на Жириновского, слышал в очереди, что победитель хату получит. Правда, что ли? — поинтересовался Иосиф, чтобы хоть бочком втиснуться в интеллектуальный разговор.
Компания переглянулась и засобиралась в парилку. По пути режиссёр мельком посмотрел на любопытного артиста и, ухмыляясь, проронил:
— Какой член у тебя смешной.
— Что? — от неожиданности переспросил Маркин.
— Шпокен зи гаген.
— Это чего такое? Переведи.
— Болт, говорю, у тебя прикольный.
Новое словечко, «прикольный», Иосиф слышал впервые, но по тону, с каким режиссёр его произнёс, понял, что ничего обидного за ним не скрывается. Сама же фраза, сказанная режиссёром, не то с иронией, не то с желанием больней задеть чужака, попала в цель. Она пришлась к месту, как, порой, кстати в бильярдной игре падает в лузу случайный шар после неуклюжего удара игрока. Ненароком брошенные слова возбудили в Маркине сумасшедший творческий процесс. В его голове будто сорвало клапан, который до того исправно регулировал полёт фантазии. Плохо совместимые друг с другом имена существительные: «болт» и «член» неукротимой силой воображения Иосифа превращались в символы, вступали во взаимодействие и даже одушевлялись. Получалась жуть, чепуха, но чепуха дерзкая, смелая, которая не отпускала, заставляла возвращаться к себе, бередила сознание артиста, искавшего новых сценических воплощений.
Весь остаток дня Иосиф не мог успокоиться, а ночью ворочался на кровати и без конца возвращался к событиям прошедшего дня:
«Как он там сказал: «Болт прикольный»? Вот ведь, черт, как сформулировал. Прикольный. Ну и что? Что тут такого особенного? Кому-то раньше, может, прикольным казалось «Купание красного коня». Прикольными были висящие в небе мужики и бабы Шагала. Да мало ли что ещё раньше казалось смешным, а то и уродливым. Но теперь-то это уже классика, черт побери!».
Маркину было ясно, что на его творческом пути появился желанный, но очень рискованный поворот, на котором можно было либо уйти в отрыв, либо окончательно свернуть себе шею. Избыточный адреналин подталкивал его к авантюре, находил оправдания безудержным фантазиям, соединяющим в голове то, что прежде казалось вздорным и абсолютно скандальным.
«Творец должен уметь переступать через условности. Для него нет табу, — подбадривал себя Иосиф. — Член смешной. Ха! Тем оно и лучше: уже всё готово, всё под рукой. Надо же, как просто! Просто, как всё гениальное. Нет, удивительные люди эти режиссёры, художники, видят жизнь по-своему, глубже…».
Однако под утро его мысли крутились уже у противоположного полюса. Мозговой клапан сделал попытку восстановить свою функцию, и в это самое время в дерзкие мысли Иосифа закрались сомнения. Он только на миг представил и сразу же надолго испугался, что вся эта новая «камасутра», о которой он сейчас думает, как о прорыве, как о смелом слове в искусстве, не возвеличит его, а, напротив, повернётся той стороной, что сделает артиста Маркина всеобщим посмешищем и вечным изгоем. Для этого ему нужно было вспомнить себя самого в недалёком прошлом, чтобы найти подтверждения возникшим опасениям. Раньше юный Иосиф за такие художества и сам бы мог кому угодно дать в морду.
Позже, под струями холодного душа, к нему снова возвратился боевой настрой.
«Нужны сторонники… единомышленники… помощники… Кто там ещё? Сподвижники… — с усилием растирал полотенцем раскрасневшееся тело и громко искал нужные синонимы Маркин, твёрдо решив кинуться в авантюрный проект.
Из ванной он сразу направился к телефону и набрал номер режиссёра. Едва услышав хрипловатый голос, Иосиф, забыв поздороваться, с нетерпеливыми нотками в голосе задал вопрос, уже около суток мучивший его:
— А что смешного ты в нем нашел?
— В ком? — глухо отозвались с другого конца.
— Ну, ты вчера в бане сказал, что у меня смешной член. Вот я и спрашиваю: что смешного ты в нем увидел?
В ответ в трубке зазвучали короткие гудки.
— Скотина, — выругался Иосиф и перезванивать не стал.
В пылу болезненной активности он попеременно повторял «скотина», «сволочь» и набирал номер телефона Грота.
Алексей долго не мог понять, чего хочет от него друг; но, когда до него дошёл смысл затеи, наотрез отказался её обсуждать.
— Бред! Это всё Вика тебя подбивает? Бросай ты эту сексуальную маньячку.
— Да нет же говорю! Вчера в бане навеяло.
— Ты с ума сошёл. Креатив креативом, но есть и пределы. Ты сам говорил о табу, о духовности… бла-бла-бла. А теперь хочешь размахивать «непоймичем» и называть это искусством?
Когда Маркина загоняли в угол, в нем начинали просыпаться силы, которые восставали против любых попыток ограничить свободу его творческого полёта. Ему нельзя было запретить мечтать. Те, кто пытались оспорить право артиста на живую фантазию, сталкивались с мощным и ожесточенным сопротивлением.
— Послушай, — медленно и зловеще, как Кашпировский в телесеансе по излечению детского энуреза, начал Иосиф. — Вчера у гостиницы стояла толпа. Она стоит там и сейчас, стоит круглые сутки и будет стоять до скончания века. Люди хотели одного: увидеть, как ходят в туалет, совокупляются живущие за стеклом им подобные. Я никогда бы не поверил, если бы всё это не увидел своими глазами. А знаешь, почему они там собрались?
— Дураки потому что, — отрезал Грот.
— Сам ты дурак. Люди хотели видеть, как это делают избранные, кто находится по другую сторону от них, с кем в обычной жизни они никогда не встретятся. Им кажется, что эти знания приближают их к небожителям, к высшей касте.
Столь красноречивым и убедительным Лёшка своего друга ещё не знал. Из его слов получалось, что один и тот же народ с одинаковой страстью может ломиться на премьеру в Большой театр, ночь стоять в очереди у музея, чтобы лишь мельком увидеть на картине улыбку «Джоконды», и давиться в толпе у мутной, залапанной руками витрины в желании подсмотреть поход на унитаз живущих за стеклом бездарей.
— Классно сочиняешь, — похвалил Лёха. — Только какое отношение это имеет к нам? К тебе.
— А как насчет глобальной революции с сексуальным уклоном? Твои слова. Раз, действительно, революция, как ты сам говоришь, то она затрагивает всех. Такой закон: никто от неё не спрячется. Кроме того, я чувствую, что этим можно зацепить публику. Нужно искать подходы, Лёсик, и спонсоров.
— Да кто под это бабки даст?
— В Лондоне есть один такой. Мне про него сэр Го говорил.
VI
Бывший лаборант университетской кафедры полезных грызунов Варфоломей Каинович Плёвый попал в финансовую элиту по воле случая. К тридцати двум годам он уже мог позволить себе пить шампанское за цену одного квадратного метра жилья, продающегося в центре столицы, и посылать подальше всех, кто не имел на кармане лишнего миллиарда. Вихрастая голова Варфоломея, в которой счастливо уживались практичный ум, сумасбродство и авантюризм, вмещала уйму экзотичных идей по переустройству общего пространства, что находило понимание и немедленную поддержку крупных финансовых структур и доверчивых граждан.
Человеком он слыл прозорливым, удачливым. Завидные качества стали приписывать ему после баснословного выигрыша в казино, где на рулетке он умудрился угадать выпавшие подряд два «зеро» и «семёрку». После заметки, напечатанной в вечерней городской газете, и растиражировавшей редкостный факт, имя Плёвого не сходило с уст обывателей.
В надежде взять у счастливчика интервью и выведать секрет фантастической «прухи», к герою потянулись журналисты из всевозможных редакций. Следом двинулись бандиты, представители лженаучных кругов, спецслужб и богемы. Засуетились предприниматели, обременённые глобальными прожектами, подстрекаемые сутенёрами фотомодели и верящие в чародеев граждане.
Знакомства с Варфоломеем искали многие. На пике его популярности, среди желающих прикоснуться к олицетворению новой эпохи создавались группы фанатов, чтобы легче было пробиться сквозь плотное окружение других его почитателей. В быстро меняющихся событиях собственной биографии он не заметил, как стал членом семьи важного лица из мэрии, женившись на его единственной и ужасно некрасивой дочери. На свадьбе тесть пожелал молодым нарожать ему внуков, а, втихаря, пообещал оторвать зятю ноги, «если что».
Первое время Варфоломей полностью отдавался работе в подаренной одним из гостей свадьбы строительной компании. Хлопотное дело помогало свести к минимуму выполнение супружеских обязанностей и безболезненно покрывать расходы от непрекращающихся попыток повторения рекорда на рулетке.
Позже, чтобы вернуть к себе интерес, Плёвый опубликовал две книги мемуаров «Плёвое дело» и «Плёвое дело 2». Первый том с броской обложкой почти полгода мелькал в руках пассажиров метро. Вторая часть эпопеи была принята прохладно и до подземки почти не добралась.
В хмурое для автора время рядом с ним появился бывший юрисконсульт закрытого военного НИИ Тофик Дундуридзе. Он был одним из немногих, кто расхваливал книжки и с жаром убеждал огорченного Варфоломея создать по мотивам воспоминаний телесериал под общим названием «Варфоломеевские ночи».
Потраченные деньги ни преумножить, ни отбить не удалось, но между бизнесменом и продюсером возникла взаимная привязанность, которая повела их вместе от одного проекта к другому. Варфоломей стал появляться в жюри им же спонсируемых конкурсов красоты, обладателей всевозможных талантов и необычных наклонностей. Имя его мелькало в светской хронике и указах президента страны о награждении официальными знаками внимания.
Бурная, размашистая, как подпись на стодолларовой купюре, деятельность приняла особенно бесшабашный вид после неудавшегося покушения на власть имущего тестя. Предательский выстрел уложил всесильного хозяйственника в реанимацию, где, если верить слухам, он остаётся в коме по сегодняшний день.
Сами собой отпали пошлые договорённости о соблюдении супружеской верности и страхи оказаться без ног. Варфоломей в числе первых рванул к лазурным берегам и заснеженным вершинам дальнего зарубежья, где ему было легко и удобно делать всё то, о чем тяжело мечталось на родной земле.
Странная особенность родины: мешать своим собственным холопам работать на её же благо, заставляла самых активных из них — под видом туристов или паломников — отправляться в разные концы света с надеждой встретить места, где жизнь может быть устроена и по-другому.
Варфоломей закрепился в Лондоне и, на всякий случай, завёл телохранителей. К хвалёной прозорливости Плёвого это уже не имело никакого отношения. Последние годы его строительная фирма продавала в разных городах страны квартиры, существовавшие, главным образом, на красивом сайте в интернете.
Идея принадлежала Тофику Дундуридзе. Он же заранее похлопотал о запасном жилье, предположив, что лучше всего, если оно будет вдалеке от мощного сервера и места основной прописки.
В английском загсе Тофик зарегистрировал новый брак и взял фамилию супруги. Так он стал Тэдом Го. Через какое-то короткое, по Гринвичу, время ему удалось за небольшой по российским меркам магарыч выхлопотать для себя титул сэра. Помог ему в этом чрезвычайно нуждавшийся в деньгах член Палаты лордов, который потом долго просил Тофика сохранить сделку в строжайшей тайне.