Сто дней до окончания детства

   


  Мне было тринадцать лет, когда окончила седьмой класс. Но в душе все еще пребывала большим ребенком, несмотря на начитанность и взрослых подруг. На самом деле, подспудно, изменения внутри и внешне шли, но только переезд в другой город стал тем "Рубиконом", который зафиксировал превращение ребенка в девушку
(гусеницы в бабочку, гадкого утенка в ..., список можно продолжать), не только во времени, но и географически четко разделив мои детство и юность.

 
   
   

                ***


                "Солнце проглянет в ненастье, ....
                Есть непонятное счастье -
                В жизни менять Города"
                (В. Иконников)





   Нет, переезд не был для меня счастьем, скорее катастрофой, которую очень сильно переживала. Не могла не обратить внимание на то, что и в аэропорту, и в самолете, окружающие люди смотрят, как на взрослую. И все соответственно обращаются на "Вы". Не ускользнули и заинтересованные мужские взгляды, что совершенно было ново. И несколько отвлекло от тяжелых мыслей. Впрочем, под чужими взорами чувствовала себя вполне комфортно, в новом платье из легкой шерсти выше колен, с длинными рукавами на манжетах, и модных в то время босоножках, шестисантиметровых танкетках. Розовое платье выгодно оттеняло летний загар. Я еще успела отдохнуть в июне, в последний раз, в пионерском лагере под Воронежем. Завитые в локоны волосы струились по плечах в художественном беспорядке. Косметикой еще не пользовалось, но и без нее большие карие глаза из под челки смотрелись выразительно.
   Сидя у иллюминатора с огромной грушей в руках, подаренной одним незнакомцем в ресторане в промежуточном аэропорту во время пересадки, где мы пытались перекусить, но ушли так и не дождавшись официанта, вспоминала уже спокойно суматоху отъезда и думала о том, что ждет впереди. В памяти всплыла картинка, как упаковывали вещи, главным образом одежду, которые мама не решилась отправить с контейнером, в несколько больших чемоданов и пакетов. Нам помогала молодая пара: Лариса, бывшая папина ученица, с мужем Володей.
   
   Потом вспомнилось, как перед отъездом посчастливилось еще раз увидеть весь класс и попрощаться. Класс отправлялся в колхоз (в первый раз!), возле высокой ограды двора ждал автобус. На крыльце школы последние распоряжения отдавала беременная Полина Ивановна, учительница по математике. Я любила всех учителей в той школе, но Полина Ивановна была в моих глазах воплощением высшей справедливости. Маленькая, изящная как француженка, с острым умом и превосходным чувством юмора, она покорила своим обаянием весь класс, руководствуясь принципом: "Кому больше дано, с того больше спрос". Сумела влюбить в математику всех, от первых до последних учеников, создавая на уроках удивительную творческую атмосферу "сопереживания". Сердце защемило, когда вспомнила, как  хотелось обнять и поцеловать ее на прощанье. Но не решилась, даже просто подойти и попрощаться.
   Мы стояли с Аллой у школьного забора, молчали. Помню ее слова.
 - Вот расстаемся навсегда, а сказать нечего.
  В голове была легкомысленная пустота, не верилось, что уеду, до последнего. Алла предлагала даже остаться и жить у нее до окончания школы. Я обещала писать ей и Ире, нашей общей подруге, которой не было в тот момент. Подходили другие одноклассницы, интересовались, почему не еду вместе со всеми, удивлялись причине и желали всего хорошего. Среди них - Наташа Юшина, уже ниже меня ростом. Так обнаружила, что существенно подросла. К нам присоединилась Лена Кузнецова, попыталась пошутить по поводу моего переезда. Однако мне было не до шуток, и  что-то резкое сказала в ответ, подозревая в неискренности. Ах, как потом сожалела, что обидела на прощание интеллигентную девочку.
   Началась посадка на автобус. Помогая Алле занести вещи, зашла внутрь салона. Почувствовав на себе взгляд, повернула голову и увидела на последнем ряду, как по новому улыбнулся первый ученик нашего класса, отличник Игорь, что в тайне давно нравился, несмотря на вредный, казалось тогда, характер. Но устав ждать отъезда, вышла и быстрым шагом, не оборачиваясь, пошла домой. Мама тут же послала в магазин.
  Я шла с пустыми бутылками из под молока в авоське  по проспекту, и вдруг увидела проезжающий мимо автобус с бывшими теперь одноклассниками. Даже смогла различить кое-какие лица ребят. Больше их не видела никогда, всех, кроме Аллы, с которой судьба подарила еще одну встречу тридцать лет спустя, тоже в августе, во время запаздалого путешествия -"дежавю" в Воронеж.
   Продолжая прокручивать пленку воспоминаний назад, уткнувшись в иллюминатор, прощалась с любимым городом, прощалась с ...детством.
   
   

                ***
   Последнее лето в Воронеже. В июне за три месяца до отъезда, навсегда, из любимого города, удалось еще один раз, прощальный, побывать в пионерском лагере.
   Из-за карантина в школе произошла задержка во времени, и я приехала на отдых несколько позже положенного срока. Отряды были сформированы, и в подходящий по возрасту желанный первый отряд так и не попала. Совсем небольшой пионерский лагерь, с белоснежным кирпичным многоэтажным корпусом для младших отрядов, фортепьяно в актовом зале, с хорошо оборудованной, тоже каменной, столовой и ухоженной асфальтированной площадкой для проведения линейки, располагался средь чреды, подобных ему, растянутых вдоль широкой асфальтированной дороги в районе Сосновки. Впечатление от его внешнего вида осталось не самое лучшее. Слишком много асфальта, в том числе и на спортивной площадке возле прачечной, куда с девчонками бегали купаться и гладить одежду. Слишком много пространства свободного от высоких сосен. Однако все же в соснах недостатка не было, и большая часть лагеря, затененная раскидистыми кронами, была покрыта песчаным ковром,  припорошенным сосновыми иголками и шишками.
   Июнь был довольно прохладным. Так что, почти все свободное время  проводили на территории лагеря с традиционным названием "Восток". Название было знаковым, указывающим вектор моего будущего перемещения в пространстве. Кстати, я что-то не припомню лагеря с названием "Запад".
   Волею судьбы, в лице администрация лагеря, попала в смешанный по возрасту отряд, где были только девочки, и оказалось довольно много сверстниц. Две спальни, для старших девочек и девочек помладше, располагались в вытянутом деревянном корпусе на противоположной от парадного центрального входа части лагеря, недалеко от забора с маленькой калиткой, служившей еще одной возможностью проникновения в лагерь, в основном для местных парней, желавших попасть на танцы. Этот уголок был самым тенистым от нависающих разлапистых ветвей сосен, и совершенно свободным от асфальта. Рядом с корпусом располагалась круглая деревянная беседка.
   В памяти отлично отпечаталась воспитательница отряда, маленькая сухонькая темноволосая с проседью женщина. Она потрясала своими рассказами о том, как спасала под немецкими бомбежками детей, отправленных на отдых в начале войны. Обладая талантом повествования, она порой еще и ужасала загадочной историей о женщине, оказавшейся на необитаемом острове и вынужденной жить с захватившем ее в плен... орангутангом. Случай вполне себе в духе Эдгара По. Была ли это реальная история, произошедшая с ее знакомой, вышедшей замуж за американца, или пересказ прочитанного, не знаю. Пленнице удалось сбежать и спастись на случайном корабле, а животное, оставшись на берегу, в бессилии и бешенстве разорвало их общего детеныша. Жуть.
  Меня поместили в спальню к старшим девочкам. Некоторые из них выглядели вполне половозрело, особенно Люся. Наши кровати оказались рядом, нас разделяла только тумбочка. Внутренне, поначалу, поежилась от такого соседства. Люся, завивала волосы на ночь на бигуди, и даже порой не снимала их днем, до самого вечера, прикрыв голову косынкой, распуская волосы лишь вечером ...перед танцами. Похоже, это мероприятие и было самым главным, для жительниц этой спальни и не только. Ростом Люся была чуть выше меня, но уже обладала хорошо сформированной фигурой, и от этого казалась невысокой. И, о ужас, Люся красилась. И не просто ресницы тушью, веки тенями и губы помадой. Нет, у нее был целый набор настоящего театрального грима, который с удовольствием всем демонстрировала и, почти не жалея, разрешала пользоваться желающим смельчакам, впрочем при ее непосредственном участии. Она сама порой накладывала основу на послушно подставляемые девичьи мордашки, растушевывала тени и красила ресницы. Получали удовольствие все присутствующие при процедуре. И сами участницы процесса и те, кто за этим наблюдал. Забавно было смотреть, как обыкновенные девчонки превращались на наших глазах в голливудских красавиц. Но сама Люся пользовалась косметикой умерено, выработав свой стиль. Выглядела по-женски ярко, но не вызывающе вульгарно, благодаря правильным мелким чертам. Я же находила ее красивой и без косметики. В сущности, она оказалась нормальной девчонкой, за внешней грубостью которой скрывалось ранимое сердечко и добрая душа. Мы не успели  сильно подружиться, но относились друг к другу вполне лояльно. Противостояние, внутреннее, никаким образом вслух не проявлявшееся, возникло с другими девочками. Они претендовали на лидерство в отряде в силу своего возраста и, как они считали, привлекательности. Хотя у каждой из трех были явные проблемы с внешностью. У одной, самой спокойной и милой, с вьющимися светло-русыми волосами и серыми глазами, особенно выделялся не по размеру большой нос с горбинкой, и не красили узкий рот, кривоватые ноги и широкий таз. Но она так ловко носила курточки и джинсики, и всегда улыбалась, что даже явные недостатки ее не портили. Косметика, и уложенные Люсей с помощью шпилек  волосы валиком вокруг головы, в форме своеобразного каре, очень шли девушке и делали истиной леди. Другая девочка была, как говорили, "двоишница", чуть ли не оставленная на второй год, с  черными волосами, гладкими прядями распущенными  ниже плеч, тихим голосом, и вовсе, на первый взгляд, была не красива. Но обладала хорошей фигуркой со стройными ногами, а умело нанесенные на лицо краски из волшебной театральной коробочки, делали ее интересной. Самой вздорной и заносчивой была Оля, дочка прокурора. Упитанная, но не толстая, с круглым холенным, вполне обыкновенным лицом с блестящими вишневыми глазами, каштановыми волосами, вьющимися до плеч, и с громким командным голосом, она буквально царила в палате, тушуясь только перед Люсей. Косметикой, кроме туши почти не пользовалась, но считала себя самой симпатичной и всячески это подчеркивала вслух, рассказывая всем, какой мальчик, и что о ней сказал. Разговоры в палате шли в основном о тряпках, косметике, танцах и поклонниках.
   
   

***
   В первый же вечер без долгих уговоров, слегка подкрашенная Люсей, поддавшись стадному чувству, поплелась на "дискотеку", где меня неожиданно пригласил на танец крупный взрослый парень, не лагерный, а из местных отдыхающих. Они по вечерам беспрепятственно проходили на танцплощадку. Молодой человек во все время танца, почти не двигался, а лишь топтался на месте. Похоже, ему просто доставляло удовольствие держать юную хрупкую девочку в объятьях, а я страшно смущалась,  никак не могла дождаться конца музыки, но не показывала виду, И "стая" меня "зауважала". Единственное же чувство, которое испытала в тот момент, - неловкость.
   После первого же вечера попыталась отговорить от хождений на "пошлые танцы", никаким образом не организованные, проходящие на улице, в темноте и тесноте на мало освещенном деревянном помосте,хотя бы, младших девочек отряда. Они от скуки тоже мазали свои детские личики тушъю и помадой, и зачастую просто молча наблюдали за танцующими. Ни у кого из этой толпы, как я думала, не было ни влюбленности, ни симпатии друг к другу, кроме разве что, у Люси. Как позже поняла из ее слез на кровати, она "втюрилась" в глупого, усатого павиана в красной рубашке, крутившего головы студенткам - пионервожатым.
   - Ведь это бессмысленно! - говорила убежденно, стоя как-то напротив сидящей на скамеечке возле беседки белокурой конопатой девочке. - Ведь вас все ровно никто не приглашает.
   Она не возражала и лишь смотрела тихим взглядом. Как я ошибалась! Очень скоро увидела эту кроху, уединившуюся в беседке с крепко сбитым, русоволосым деревенским парнем, старше ее года на два, почти моим ровесником из старшего отряда. Удивленная, прекратила свою воспитательную агитацию.
   А вскоре и Ваша покорная слуга пала жертвой обаяния сероглазого мальчика из корпуса напротив. Веселый и спортивный, он был председателем совета отряда, и ухлестывал за взрослыми девчонками. Так, что мой интерес, задержавшись было на объекте, довольно быстро остыл.
   Тоненькая, в коротком белом платье-клеш в красный горошек, сшитом собственноручно на уроках труда, в тот лагерный сезон не участвовала в художественной самодеятельности, уже не прыгала и не скакала, словом никак внешне не проявляла себя. Я читала "Евгения Онегина":
   "... в тишине лесов
  Одна с опасной книгой ходит
  Свой тайный жар, свои мечты,
  Плоды сердечной полноты
  Вдыхает и, себе присвоя
  Чужой восторг, чужую грусть, ..."
   
   

                ***
   
   Живя в лагере почти неделю, так ни с кем не подружилась.
    " Но дружбы нет и той меж нами, Все предрассудки истребя, мы почитаем всех нулями, А единицами себя".
   Поневоле, пришлось приглядываться к девочкам из "детской спальни ". И там публика была разношерстная. Мое внимание привлекли две девочки, все время ходившие парой, и не только в столовую, куда все отряды ходили строем. Одна из них с темно-карими глазами, опушенными густыми ресницами, закончила пятый класс, но была довольно высокой, стройной, с густыми, темными, до попы волосами, и белозубым ртом на загорелом лице. Веселую, шутливую девочку звали Надя. Другая подружка выглядела взрослее, больше похожа на девушку, тоже, как и я, перешла в восьмой класс. Девочка привлекала спокойным, немного печальным характером.
"Дика, печальна, молчалива,
 Как лань лесная боязлива".
 Когда в первый раз обратила на нее внимание, то невольно залюбовалась прекрасным овалом  лица, задумчиво-нездешним выражением  серо-зеленых глаз, миндалевидных, приподнятых к вискам, небольшим пухлым ртом, и аккуратным, чуть вздернутым, дворянским носиком. Все это великолепие завершала копна светло-русых, волнистых волос, стянутых в конский хвост на затылке. Оглядываясь назад, понимаю, что она очень напоминала молоденькую Комиссаржевскую, фотографию, которой видела в одном старом книжном издании.
  Девушку звали Мариной. Одета  была скромно.. более чем, всегда в одном и том же длинном "до колен", платье, либо, в прохладную погоду, в перешитых серых шерстяных брюках. Девчонки из модной "тусовки" посмеивались над ней.
  А меня словно магнитом тянуло к этой "сладкой" парочке.  Старалась, во время похода на разные мероприятия строем, быть поближе, с удовольствием прислушивалась к  разговорам. Поскольку для меня пары не было, так и стали ходить втроем. Дружелюбные пионерки непринужденно взяли в свою компанию. Вместе стали проводить все свободное время.  Надя постоянно смешила,  с ней было "прикольно", но я все больше сближалась с Мариной. Постепенно веселая подружка ревниво и обиженно незаметно отошла в сторону. Наши с Мариной "умные" разговоры , что подчас заводили, Надю мало интересовали. Кончилось тем, что я уговорила воспитательницу, и та  разрешила перебраться из "взрослой" в "детскую" спальню, где и без того было тесно, и кровати стояли почти впритык друг к другу.
   
   

                ***
   Марина была из семьи врачей, и, как оказалась, старше на целый год.  Девушка доверительно поведала о своем друге, который ее любит, парене со двора. И еще о том, как из-за постоянно державшейся ниспадающей температуры ( никто из врачей не мог понять почему) почти год провела в больнице. Поэтому задержалась в седьмом классе на второй год. Училась хорошо. Но, что нас сблизило больше всего, так это ее серьезная увлеченность театром. Я тоже любила театр, мечтала стать актрисой. "Маниловские мечты", просто витала в облаках. Марина же напротив, занималась в детской театральной студии, читала все журналы про театр и кино, и тверда была в своем намерении поступать в Воронежский театральный институт, если не получиться уехать в Москву. С несказанным интересом слушала ее  рассказы о спектаклях студии, о  первых возрастных ролях, которые  по счастью выпали ей. В одном детском  спектакле Марине довелось играть мать погибшего солдата. Еще более увлекательными были ее впечатления от увиденных "живьем"  известных артистах. Все  актерские знаменитости, будучи в Воронеже на гастролях, обязательно проводили вечера встреч с участниками театральной школы. Олег Даль вызвал у нее раздражение своим высокомерием, а Борис Токарев, сыгравший Князя Игоря, очаровал добротой и непосредственностью.
   В "сончас" мы забирались в беседку и читали вслух по очереди "Онегина", которого захватила с собой на отдых.
   
   "Свой слог на важный лад настроя,
   Бывало пламенный творец
   Являл нам своего героя
   Как совершенства образец,
   Он одарял предмет любимый,
   Всегда неправедно гонимый,
   Душой чувствительной, умом
   И привлекательным лицом,
   Питая жар чистейшей страсти,
   Всегда восторженный герой
   Готов был жертвовать собой,
   И при конце последней части
   Всегда наказан был порок,
   Добру достойный был венок"
   
   После чтения беседа переходила к еще одному общему увлечению - музыке. Обе занимались в музыкальной школе: Марина - по классу "фортепьяно", я - по классу "скрипки". Чудными июньскими вечерами заходили в кирпичный корпус, и новая подруга играла на стоявшем в актовом зале черном пианино. Мы не включали свет. И звучащие в сумерках печальные звуки "Лунной сонаты", исторгаемые нежными длинными пальцами, приобретали особенное очарование. Марина с любовью рассказывала о своей замечательной преподавательнице. Та не просто учила ее мастерству игры, но и рекомендовала читать интересные книги о великих музыкантах. Кумиром Марины стал гениальный скрипач, книжку о Паганини носила с собой повсюду. В ответ мне пришлось только посетовать на равнодушие и несправедливое отношение своего преподавателя, из-за которого хотелось бросить музыкальную школу, несмотря на явные способности, отмеченные самим заведующим скрипичного отделения.
   Проходя мимо корпуса первого и второго отрядов, Марина часто останавливалась, встречая знакомую девочку. Они  перебрасывались парой фраз, пока я ждала в стороне. 
  - Правда, она похожа на Наташу Ростову? - спрашивала Марина, взяв меня под локоток, объясняя тем самым свою симпатию к большеглазой темноволосой девочке.
 И хотя приятельница  не напоминала мне ни Одри Хепберн, ни Людмилу Савельеву, вглядываясь в нее, невольно соглашалась с Мариной.
   Правда, не всегда беседы во время наших прогулок были столь возвышены и глубоки. Иногда Марина брала с собой привезенную родителями сушенную рыбку, пойманную  ее отцом, и забравшись в самую дальнюю беседку, увлеченно болтали обо всем на свете, поедая "таранку".
   Часто выходили за территорию лагеря и гуляли невдалеке по лесу.
"Прогулки, чтенье, сон глубокий,
Лесная тень, журчанье струй..."
   И даже в обычном разговоре с Мариной, не переставала удивляться, с какой притягательной, и неведомой мне, глубиной она воспринимала окружающий мир.
   А иногда мы перелезали забор, и забирались в лагерь по соседству, где воспитателем одного из отрядов была Маринина хорошая знакомая. Симпатичная женщина, приятной полноты, с красиво уложенными в прическу локонами пышных волос, напоминавшая мою любимую воспитательницу из детского сада, Юлию Яковлевну, но, к сожалению, ее звали по-другому. Во время наших редких визитов, она все время была занята поделками, готовила карнавальные костюмы для своих подопечных малышей.
   Соседний лагерь мне очень нравился, поскольку больше похож был на детский. Весь утопал в зелени, почти никакого асфальта, очень ухоженный и хорошо организованный. Территорию украшали расставленные повсюду деревянные раскрашенные смешные фигурки сказочных героев, даже у туалета.
   После этих визитов, Марина загорелась, и тоже стала мастерить костюм для карнавала. Запаслась подручными материалами у своей знакомой, и увлеклась процессом создания костюма... мушкетера.
   
   

                ***
   К закрытию смены готовился праздничный концерт. Должна была выступать и Марина вместе с другими детьми из нашего отряда. Но выступать, как оказалось, было не в чем, нужна была белая рубашка и черная юбка. Кто-то из девочек одолжил  блузку, а я свою юбку, которую одевала лишь раз, по случаю  первой торжественной линейки. Юбка была короткая, намного выше колен, расклешенная книзу с двумя встречными крупными складками. Благодаря складкам легко налезла на Маринины бедра, и если на мне юбка сидела более чем свободно, то на Марине, как "литая". Весь наш "бомонд", в глазах которого Марина была посмешищем, с неприкрытой завистью смотрел на ее ноги. На девушке юбка оказалась модной критической длины. И не только, бомонд, но и весь лагерь, на концерте вдруг открыл для себя, как потрясающе красива эта девочка. Вечером, Марина пошла на дискотеку, одев с той же  юбкой темно-зеленную, в мелкий цветочек, шелковую блузку, хорошо подчеркивающую цвет глаз.
  На танцах отбоя от поклонников не было. "Бомонд" отдыхал. Танцуя, а потом, прячась и бегая от новых ухажеров, Марина совсем забыла про меня. Я одиноко сидела на лавочке, смотрела "Сто дней после детства". Изредка Марина разбавляла мое одиночество, подсаживаясь и живо делясь впечатлениями. Но только замолкала, устремляя взор на экран, как тут же к нам подсаживался, преследующий ее весь вечер, новоявленный взрослый влюбленный - баянист, светловолосый невысокий крепкий молодой человек. Он был явно под "шафе", пытался обнять Марину, и как она говорила, лез целоваться.
   О, эти поцелуи в том лагере ... были нормой! Одна девушка из первого отряда, с правильными, но изрядно бесцветными чертами лица, распущенными длинными соломенными волосами, открыто на глазах у маленьких детей целовалась со всеми парнями взасос, вечером на танцплощадке и днем возле корпуса. Никто из взрослых, воспитателей или пионервожатых, не делал замечаний. Потрясающий по распущенности был пионерский лагерь. Не детский лагерь, а база отдыха.
   Вскоре почувствовала, как непрекращающаяся похотливо-возбужденная возня, веселившая Марину, стала меня раздражать. Мешали смотреть фильм. Соловьевские "Сто дней после детства" смотрела в первый раз. История первой любви "подранка" Лапухина к трогательной , с запекшимися губами и трагичным разрезом испуганных глаз, Лене Ерголиной, так по характеру похожей на Марину, увлекала своей красотой, оттененной незримым присутствием гения Лермонтова и загадочным портретом Джоконды. Танцующие вальс Лапухин и Загремухина, удивительно милая Ерголина, Лунев, тоже неплохой малый, были моими сверстниками, но жили на экране какой-то другой, более осмысленной жизнью.  Фильм был о любви и нечего общего не имел с окружающей действительностью. Действительности ближе были 'Сто лет одиночества' Маркеса, которые успела прочитать, вслед за отцом, гораздо раньше 'Онегина'.
   Возвращаясь в корпус, совершенно очарованная кино, думала о Марине. Мысли в  голове путались, наряду с симпатией во мне зарождалось недоумение и вместе с ним отторжение. Глубокий образ Марины, созданный воображением, рассыпался как карточный домик. Неужели так одежки меняют человека? Такая благородная, умная и, в своих скромных нарядах не менее прекрасная, она, обтянув свои крутые бедра тесной короткой юбчонкой, вдруг как с цепи сорвалась. "Словно "гламозонка" какая-то!" И стала так похожа... на Люсю и ее окружение.
   
   

                ***
   Кончилось все тем, что я просто забрала у подруги юбку , вспоминать об  этом  особенно стыдно, но вернуть ее расположение не удалось. Марина обиделась, и мы стали отдаляться друг от друга. А поклонники не уставали ее доставать. Девушка все-таки сделала  костюм мушкетера, и получила приз на карнавале за лучший костюм. Это был самый скучный карнавал в моей жизни, поскольку представлял собой обычные танцы. И опять Марина, почти единственная в карнавальном костюме, была в центре мужского внимания. Худрук с настойчивостью маньяка, к тому же опять напившись, не оставлял своих домогательств, а ей от этого было только весело.
  На следующий день, расстались совершенно холодно, поскольку я потеряла большую расческу Марины. Живя в напряженной бедности, к своим вещам она относилась очень бережно, и в ответ на мои растерянные объяснения, лишь молча укоризненно посмотрела. Даже не обменялись адресами. Очень жаль. Ее мама забрала первой. И с  отъездом подруги, мир сразу потускнел вокруг меня. Никак не могла дождаться, когда за мной приедут родители.
   
  " Кого ж любить? Кому же верить?
  Кто не изменит нам один?
  Кто все дела, все речи мерит
  Услужливо на наш аршин?
  Кто клеветы про нас не сеет?
  Кто нас заботливо лелеет?
  Кому порок наш не беда?
  Кто не наскучит никогда?
  Призрака суетный искатель,
  Трудов напрасно не губя,
  Любите самого себя,
  Достопочтенный мой читатель!
  Предмет достойный: ничего
  Любезней верно нет его."
   
   

                ***
   Мои воспоминания прервал голос бортпроводницы, сообщающей о благополучной посадке.
   Я зашла в самолет, с сознанием подростка, а уже в аэропорту в чужом городе  вдруг почувствовала себя вполне взрослой особой. Детство навсегда осталось в Воронеже.
   В Челябинске нас ждал отец. Увидев меня, в первый раз в жизни сделал комплимент.
   К новому дому в центре города добирались на такси.
   Таксист, молодой красивый  башкир, с импозантными усиками, всю дорогу улыбался, был приветлив и вежлив. Город встретил солнцем, поражал широтой улиц и главного проспекта. Мое сердце замирало в предвкушении сказочного восточного счастья.
   Трехкомнатная квартира на третьем этаже сталинского пятиэтажного дома, когда мы поднялись и зашли внутрь, просто потрясла воображение. Первые впечатления были самыми чудесными. Однако дальше, видимо в качестве компенсации,  ждало много разочарований.
   Пустая квартира пленила акустикой, контейнер с мебелью еще не пришел, и мне сразу захотелось петь. Однако мой порыв сдержал полным ходом шедший ремонт, с помощью уральских родственников с папиной стороны. Некоторых из них прежде никогда не видела. Все были заняты, меня послали за хлебом. Переодевшись в белое с черным горошком шелковое платье с разлетающейся юбкой, и черно-белый трикотажный жакет, выслушала несложные указания и впервые вышла  в незнакомый двор в чужом городе.
  Зеленый двор с высокими тополями был пуст в это время дня. Завернула за угол, и оказалась на Российской улице в нескольких метрах от проспекта Ленина, который предстояло перейти. Я шла и ветер-хулиган с немыслимой, непривычной силой рвал юбку, бесстыдно задирая подол, так, что постоянно приходилось придерживать его руками. Челябинск - город ветров. Слава богу, улица, залитая солнцем, слепящим глаза, тоже почему-то оказалась пустынной. Было прохладно, и я стала зябнуть.  Город не представлялся теперь таким уж прекрасным. Зябло не только тело, зябло сердце в предвкушении каких-то неведомых испытаний. Так оно мерзло почти год, в деловом равнодушном окружении новых одноклассников и учителей. Иногда, не выдерживая напряжения, жутко тоскуя по дорогим людям и городу детства, закрывалась в ванне, включала громко воду, и  ревела навзрыд. Пока в девятом классе, образовавшемся после слияния остатков двух восьмых, не познакомилась с новой девочкой, удивительным образом, напомнившей Марину. Голубые глаза, длинные густые каштановые волосы, туго закрученные в узел на затылке, заставляли вспомнить... Дарью Булавину из "Хождение по мукам" Алексея Толстого и "Незнакомку" Блока одновременно. Она, также, как и Марина, была увлечена театром, читала умные книги, воспринимая мир объемно и глубоко. Приятное совпадение - девушку звали Аллой, как и мою лучшую подругу в Воронежской школе. Но... это уже другая история - новелла в духе Стефана Цвейга.
   Август 2010.