...Максимов спал беспокойно. Да и можно было назвать сном это полудремотное состояние, когда в воспаленном сознании то и дело возникают обрывки каких-то странных видений, не способных ослабить и заменить живую связь с реальностью?
Наконец Максимов не выдержал. Преодолевая вязкое оцепенение, он нащупал в темноте выключатель настольной лампы и, болезненно щурясь, посмотрел на будильник. Он показывал без четверти пять. «Значит, первый автобус из областного центра прибудет часа через три, - прикинул Максимов.- А где-то к восьми появится Таня и решится моя судьба...»
В том, что его судьба должна решиться именно этим сентябрьским утром, Максимов почти не сомневался. Поэтому уже с вечера он начал собирать вещи. «Не простит... не простит», - машинально повторял он, тупо уставясь на полусобранную дорожную сумку, не замечая, что комната уже налилась предрассветным сумраком.
За год, прожитый с Таней, Максимов хорошо изучил ее характер, в целом, добрый и терпеливый. Но за это время он почувствовал и другие особенности души любимой женщины: Таня не умела прощать подлость, и, заметив ее проявление, она тут же замыкалась в себе, становясь строптиво-гордой и непреклонной. И тогда ее ясные васильковые глаза надолго наливались строгой, холодной синевой.
А Максимов, наверняка, совершил подлость. И дернул же его черт позвонить неделю назад в санаторий, где отдыхала Таня. Поздно вечером, изнемогая от ревнивой тоски и не дозвонившись до ее палаты, Максимов поднял на ноги всех, от работников регистратуры до дежурного врача. И когда, наконец, услышал в трубке спокойный и доверчиво-ласковый голос Тани, начал говорить такое... А в конце будто припечатал:
- Да все вы...
У него не хватило смелости до конца озвучить похабную мысль. Слова застряли где-то на полпути, оскорбляя своей подловатой недосказанностью и оставшись выражением бездоказательной внутренней правоты.
А эта «правота» основывалась, прежде всего, на богатом жизненном опыте Максимова, недавно разменявшего пятый десяток и имевшего свое особое мнение о женщинах.
...Недоверчивое отношение ко всем этим «курортным романам» родилось у Максимова еще в далекой молодости, когда он впервые по профсоюзной путевке поехал в дом отдыха. Тогда, в свои двадцать лет, начитавшись романов Паустовского, Максимов, как ему казалось, имел ясное и четкое представление о жизни. И особенно об отношениях между мужчиной и женщиной. Окруженное сияющим романтическим ореолом, это представление не допускало даже намеков на элементарную житейскую грязь. Поэтому наивная и поэтическая натура Максимова напрочь отвергала пошлое мнение о курортных романах и той вселенской лжи, которая зачастую рождалась на морских пляжах и в полутемных санаторных аллеях. Упрямой и бессовестной лжи, тайну которой, как правило, сохраняют до самой гробовой доски и уносят с собой в мир иной.
Темный шатен с вьющейся шевелюрой, со спортивной фигурой и выразительными серо-голубыми глазами, Максимов в свои двадцать лет не страдал отсутствием женского внимания. Вот и тогда в автобусе, подъезжая к дому отдыха, он почувствовал пристальный взгляд хорошенькой соседки, сидящей чуть наискосок сзади.
Он вынужден был принять игру. И резко повернувшись, встретил откровенно-нагловатый взгляд удлиненных, зеленоватых глаз. Ее тонкие холеные руки лежали на обложке закрытого журнала, а на одном из пальцев поблескивало массивное обручальное кольцо. « Замужняя...»,- царапнула сознание Максимова болезненная догадка.
А соседка, иронично уловив его досадливо-недоверчивый взгляд, брошенный на кольцо, полураскрыв в улыбке пухлые губки, проворковала:
- Вы мне поможете донести вещи до корпуса?
И началось. Встречи, расставания, бессонные жаркие ночи – одним словом, все, что может подарить бесшабашная молодость.
Вера была на первом году замужества. В принципе, они были одногодками, в той возрастной поре, когда человек находится как бы в двойном измерении: порывы юности еще не остыли, а взрослая жизнь уже властно захватывает в холодные тиски. И все-таки Вера казалась взрослее Максимова. Эта «взрослость» проявлялась во всем: в оценивающем, слегка насмешливом, взгляде, замедленно-вызывающей походке и особой, немного циничной манере говорить.
Она с какой-то отчаянной легкостью пошла на курортный роман. Это удивляло и немного бесило Максимова. Пьянея от ее красивых, чувственных губ и какого-то особого запаха свежести, исходящего от ее небольших смугловатых грудей, Максимов ревниво спрашивал:
- Ты что, не любишь своего мужа?
Вера на мгновение задумывалась, а потом, как всегда, отвечала в своей иронично-издевательской манере:
- Любишь - не любишь. Какая разница. Что такое любовь? Это когда человеку хорошо. А мне очень хорошо с тобой, Максимов. Она говорила, многозначительно растягивая слова и покрывая тело Максимова медленными, щемящими поцелуями...
-Ну и стерва же ты! – невольно вырвалось у Максимова, и он резким движением сбросил с себя Веру.
Ее лицо на мгновение окаменело, глаза налились высокомерным блеском, и она... расхохоталась:
- Дурачок ты, Макс. Ничего еще в жизни не понимаешь. Ведь, в принципе, вся она – сплошная дурилка. Ведь все когда-то любят, потом женятся, потом начинают заводить на курортах любовников. И как ни в чем не бывало возвращаются домой, продолжая чаще всего постылую семейную жизнь...
Прощались они трудно. Вера уезжала на несколько дней раньше. Впервые Максимов видел ее какой-то сникшей и неуверенной в себе:
-Хочешь, я разведусь с мужем? Ведь нас еще ничего не связывает, детей нет...
Она с тоскливой нежностью смотрела на Максимова, и в зелени ее глаз колыхалась надежда.
Они стояли на автобусной остановке, и в лучах заходящего солнца Вера казалась удивительно красивой со своей хрупкой, изящной фигуркой, с небрежной копной темно-каштановых вьющихся волос, со стройными оголенными ногами.
Максимов мучительно думал... И неожиданно сделал открытие. Он понял: такие женщины, как Вера, при любом муже всегда будут искать и находить курортные романы. И всегда будут возвращаться домой, чтобы продолжать «постылую семейную жизнь».
Он ничего не ответил, крепко поцеловал Веру и, резко развернувшись, быстрой походкой пошел к своему корпусу...
...Из длительного оцепенения Максимова вывел скрип открываемой двери, и в спальню вошла Таня, посвежевшая и похорошевшая после санаторного отдыха. Едва заметным, все понимающим, взглядом скользнула по открытой дорожной сумке и полушутливо сказала:
- Ну что, бедолажка, задумался? За водой лучше сходил бы. Ведь уже и на работу пора, а без чайку-то кто на Руси трудовой день начинает?
Выскочив с пустыми ведрами из дома, Максимов почувствовал слабость во всем теле – такова была сила обратной реакции. Он присел на крыльцо и пытался понять, почему же не произошло ничего страшного, почему Таня простила его. И можно ли, вообще, проникнуть в секреты «неисповедимой» женской логики? Он опять почему-то вспомнил Веру из курортного романа своей далекой молодости и невольно усмехнулся: да, не каждому дано выбраться из лабиринта непредсказуемого женского мышления...
...Сентябрьский рассвет набирал силу, розовея на востоке, и тающая на глазах утренняя звезда оповещала миру о наступлении нового дня. Неожиданно хрупкую осеннюю тишину разорвал глухой звук монастырского колокола, а через несколько минут над городом поплыла торжественная колокольная симфония.
В душе Максимова встрепенулось что-то ясное и теплое. Он подхватил ведра, и бодрым, пружинистым шагом заспешил к водоразборной колонке.