(рапсодия зуба)
Ввечеру, удаленный накануне у танцовщицы г-жи М. зуб упал на дно мензурки и залился смесью меда и растолченных драконьих глаз. Быть может, амплитуда часового маятника, лапка сверчка-фессала, ставившая в стеллаж мензурку с зубом под номером 179 рука дантиста В.Майора, правдоподобно взбили густель тишины в разливавшимся многоцветии заката. Зубы поочередно (номера девять и три) извлекались дантистом из раствора пинцетом, разглядывались через увеличительное стекло. В журнале наблюдений рождался замысел, проглядывал оскал самоиронии автора в виде каллиграфической вязи, переходившей в краснописание:
« 20.37 Зуб №8. Так вот, сегодня день 12-й. Я не вижу прогресса: те же волокна, облегающие эмалевую ткань зуба, меняют окрас, как сказал бы поэт, с невозвратно-лилового на розово-непредсказуемое, особенно в сгустках, уплотнениях, но изменения незначительные. Это на периферии. Внутри же альвеолы, можно заметить (замирая на несколько минут в оцепенении до рези в глазах) наличие биоритма, пульсацию в недрах образовавшейся плоти с интервалом 5-6с.»
При побуждении, случившимся днем, насыщаемым безупречным и чистым, как чешское стекло, звучанием, Майор взвел часовой механизм, чтобы бронзовое изваяние жужелицы на терракотовой подставке умерило бег из снов ее создателей, чтобы остановить вращение комнаты, успевшей за ночь наполниться туманом, шестернёй и властью воспоминаний.
- Где мои очки? – обратился он к подсвеченному мерцанием окна фиалковому пятну,
прохаживаясь в благочинной накипи нетерпения меж хранивших с ночи тепло вещей, меж волн, омывающих берега воображения.
- У нас были гости? – модуляцией в голосе спросил дантист Ленору, одевая очки и обнаруживая неубранный стол сиплым присвистываем.
- Ничего не помнишь? Да, забулдыга Спирин, были и Ангелина Авидон, расписавшая, если помнишь, на нашей свадьбе спину жука, и незнакомец-молчун, чье имя я забыла…разбрелись в задумчивости поздно.
В тумане, лениво отступавшем, за ширмой фантомом выглядывала часть кровати с откинутым краем одеяла, складками простыни с живописными сборками, рельефными линиями и пунктирами. С неё давно уже поднялась Ленора, и подлокотник деревянного кресла подпирал подернутый облаком ее силуэт.
Вадима, стоявшего у южной стороны стены, настигло пришествие звуков копошения, топота: кто-то носился, прятался по всей комнате, тщетно стараясь не шуметь.
- Вам это не снится, - произнесла Ленора, уставясь на что-то постороннее, может, на то, что всплывало в ее мозгу,- ночью меня разбудила такая же необузданность наплывающих сумерек, какая шорохом проползает по полкам. Я долго лежала, ждала, когда проснетесь вы и, наконец, наведёте порядок в склянках, на худой конец, объясните причину моих бессонных холодных часов. Шум стал настойчив чересчур, до самого утра печалью и кошмаром рельефно появлялось шевеленье и трудно подобрать слова и погрузить в них смысл от разрыва между ними связей. С грецкий орех, особь о двух конечностях, с глазами, без ушей разглядывала меня, в точности, как я, подкравшись к стеллажам, смотрела на неё перед её исчезновением. Поймите, я не жду ласок и сюсюканья, я сыта вашим присутствием и непониманием.
- Подождите, Ленора, не частите, прикройтесь лучше!
Он швырнул ей покрывало, измятое, как лицо художника.
Майор искал просвет на полках в строю мензурок и бутылок, где точкой сходящихся линий оттенялось часть целого. Факт разлитого раствора, контраст битого стекла, липкий отсвет бейджа «№7» на пыльном полу не щадили его, пугая бледную жену. Вокруг мужа кружили цветные кубики пыли.
- Что это? Вишневый сок? Нет… порезался…стекло.
Изящный шифоньер приоткрыл дверцу – совсем чуть-чуть – впуская в комнату лакированную паузу, томление и проникновенность. Ленора неслабым пинком прикрыла ее, в поклоне мужу, взяла палец его в рот и стала сосать кровь из раны с фиглярской последовательностью выходок.
Следующие минуты были использованы супругами по разному: Вадим Майор сжал время, надел чесучовый пиджак, шляпу, подмышечным мускулом подцепил журнал наблюдений, заложенный бейджем «№ 7», когда-то маркировавший зуб, удаленный у г-жи Аскиной, ступил на солнечную плешь, закрывая, хлопнул дверью, тут же, вследствие, неисправностей замков и косяка открывшуюся, ушел на службу весь в звездах, весь намеках, весь в призвуках усталых.
Подсвеченным пятном, сгустком миллионов алмазных брызг Ленора замерла, придерживая прикрывающую наготу материю, в складках которой таился рисунок и замысел творения. Несколько раз она, возвращалась к действительности, к той пасторальной аллее, что от дверного порога взглядом дотягивалась до каймы горизонта. Один раз - провожая отягощённого мыслью мужа, заприметила ползущее по отвороту его пиджака существо, вдохнувшее в бессонную ночь время, в другой – когда пыталась освободиться от объятий того, кто стоял за ее спиной игрой тени, чьё имя заменено ею междометием, чья рука, скользнувшая по ее бюсту, оголила грудь, крепкой дланью смяло ее, кто настраивал ее как музыкальный инструмент, чтобы исполнить партию от начала и до конца. Она слабо сопротивлялась этим возвращениям и, чтобы не сомневаться, полностью отказала в доверии им.
- … … !!