Операция

Ранним майским утром мы подъехали к больнице. Сын вылез из-за руля нашего старенького Фольксвагена, открыл сзади багажник.
- Забирай вещи.
Я вытащил пакет. В нём зубная щётка, паста, мыло, полотенце. А ещё тетрадка, несколько ручек и карандашей. И по одной тоненькой (тоненькой чтобы не перегружаться) книжке на каждом из языков, которые знаю и хотел бы потренировать пока буду находиться на излечении.
Оставив сына в машине, мы с женой направились к больнице. Трёхэтажное жёлтое здание с новой блестящей крышей и старыми протёкшими до черноты и облупленными стенами.
Вошли вовнутрь.
- Здравствуйте. Я на плановую операцию. Это сюда?
- Нет. Это во флигель напротив. Там приёмное отделение.
Мы заходим во флигель. Медсестра записывает мои паспортные данные, взвешивает меня на напольных весах, меряет давление и температуру.
- Проходите в соседнюю комнату, - говорит она мне.
- Не беспокойся, - пытается подбодрить меня жена и целует в щёку. – Всё будет хорошо.
Попрощавшись, я захожу в смежную комнату. Снимаю ветровку, джинсы, кроссовки. Переодеваюсь в майку, штаны и шлёпанцы. Пакет с одеждой передаю сидящей за столом пожилой женщине-гардеробщице.
Откуда-то появляется молодая медсестра.
- Следуйте за мной, - говорит она.
Я следую вглубь больницы. Всё. С этого момента я – пациент.

* * *

Как и почему я оказался здесь, в этой далеко не центральной, почти сельской больнице? Сейчас объясню.
Я – молодой пенсионер. Поскольку выжить на пенсию невозможно, то после отставки мне приходится работать больше прежнего, то есть ещё больше времени проводить за монитором компьютера. И вот я заметил, как выпер и отвис мой живот. Ясное дело, это от недостатка движения и оттого, что оставил спорт. Я решил ситуацию исправить быстро и радикально путём упражнений. Но таких, которые только в цирке увидишь. Выйдя из-за компьютера, я заложил за голову полуторапудовую гирю и стал прогибаться вверх-вниз сидя на стуле. За этим занятием меня застала жена.
- Ты что делаешь, старый? Хочешь кишки себе порвать?
- Не мешай, - ответил я ей и, покряхтывая, продолжил свои эксерсизы.
Я-то себя знаю. Помню, в молодости (но разве я сейчас старый?) предлагал приятелю бить меня кулаком в пресс. Он бил, а я смеялся. Бей сильней, слабак! Всё равно не пробьёшь! Так это было…
А с недавних пор обнаружил я в себе одну неприятную штуковину. Удивила она меня изрядно. Откуда и почему? Не может быть! Но, оказывается, очень даже может. Попробовал самостоятельно подлечиться, клин клином вышибить. То есть теми же упражнениями. Но только хуже сделал. Эх, ты, дуралей!
В конце концов, я был вынужден пойти к врачу (ох, как я не люблю наших эскулапов! а что поделать?)
Чем-то недовольный врач даже не дотронулся до меня. Только бегло глянул и кипку бумажек мне сунул.
- Вот. Сделайте анализы.
- Они бесплатные?
- Бесплатные.

Но бесплатными оказались не все. Анализ крови – надо оплатить. И по весьма чувствительной цене. Можешь, конечно, кровь не анализировать, но без анализа крови все другие – бесполезны и бессмысленны. Такой вот бесплатный капканчик.
С результатами анализов я снова в кабинете у недовольного.
- Вот вам направление на операцию, - сказал он, протягивая мне листок бумаги. – Это медсанчасть номер пять. Или она теперь филиал областной больницы? – Он обращается к медсестре за спиной. – Галя, как у нас сейчас пятая медсанчасть числится?
Молодцом! Даже не знает, куда своих пациентов посылает.
Я ту медсанчасть нашёл. На приём прибыл. Тамошний хмурый хирург посмотрел мои бумаги.
- Приходите завтра с вещами, - сказал он мне. – Предупреждаю, что операция платная.
Он называет сумму, от которой я содрогнулся.
- Как так? – спрашиваю я неуверенным голосом. – Ведь я иду по направлению, на плановую операцию. По закону она должна быть бесплатной. Тем более, что она не относится к категории уникальных.
- Бесплатно я Вам сделаю дедовским способом. И без гарантии. Вас так устроит?
- Нет, не устроит. Что это за операция без гарантии?
- Тогда плат;ите. Нынче у нас капитализм на дворе, как в Америке. Вы, кажется, сами его хотели. Вот и получ;ите.
Я повернулся и абсолютно подавленный побрёл из больницы.
Что делать? Обращаться в горздравотдел и качать права? Накачаешь на свою голову. Заставят того же хирурга оперировать тебя бесплатно. С какой радостью он тогда положит тебя под свой скальпель…
Н-да… Положеньице.
И тут я вспомнил. Костя! У меня же есть знакомый врач. Знакомы мы давно, но встречаемся очень редко и только по самой острой необходимости. Он, правда, реаниматолог (избавь Бог от его услуг!), но всё равно врач.
Я звоню ему вечером, объясняю ситуацию. Он вник сразу же.
- Я всё понял, - сказал Костя. - Приезжай ко мне завтра на работу.

Я приезжаю к нему в поселковую больницу. Вызвав недовольное бурчание ожидавшей у двери очереди, вошёл в кабинет.
- Привет, Константин!
Он жмёт мне руку, жестом предлагает сесть. Я сажусь. Он смотрит на меня удивлённо.
- Что? Не узнаёшь? – спрашиваю я.
- С трудом, - отвечает он. – Вы же на себя не похожи. (Константин, будучи много моложе меня, обращается ко мне на «Вы», но часто сбивается на «ты»). Я же помню Вас хорошо. Здоровенный атлет, широченные плечи. А сейчас что?
- Время вносит свои коррективы, Константин.
- Да, но неужели такие резкие? Ладно, ближе к делу. Я уже обо всём договорился. Сейчас пойдёшь в соседний корпус. Второй этаж. Кабинет номер пятнадцать. Зав отделением Ангелина Васильевна. Я с ней работал. Специалист экстра-класса. Режет по высшему разряду. Она Вас осмотрит, скажет, что нужно делать. После неё ко мне зайдёшь.

Я отправляюсь в соседний корпус. Быстро и легко нахожу нужный кабинет. Постучав, вхожу. Из-за стола встаёт невысокая женщина средних лет. Плотненькая фигурка, светлые пепельные волосы, серые глаза. Нос с горбинкой.
- Значит, это Вы – Сергей Алексеевич?
- Да, это я.
- Ну что ж, пойдёмте.
Я проследовал за ней в осмотровый кабинет.
- Расстегните рубашку. Снимите брюки. Меня можете не стесняться. Я голых мужчин перевидала достаточно.
- А я – голых женщин, - пытаюсь я кисло пошутить.
Оно пальпирует меня.
- Как же вы так сильно повредились?
Я объясняю.
- Дорогой мой Сергей Алексеевич! Вы в школе физику изучали? Ведь Вы какой рычаг гирей создали! Так можно что угодно порвать.
- Когда-то я это делал без проблем.
- Да, но всему своё время. – Она на секунду задумалась. - Значит так. В среду после праздника у меня операционный день. Приезжаете ко мне утром. Оформляетесь и прямо на стол. Новокаин переносите?
- Да.
- Ну, и отлично. До встречи.

* * *

Я прихожу к Константину.
- Договорились? – спрашивает он.
- Да. Всё нормально. День назначен. Вопрос решён. Скажи, какой у неё тариф.
- Она сумму не называла?
- Нет. Вообще о деньгах разговора не было.
- Она врач, а не рвач. Человек порядочный. Дай ей сколько осилишь. А сколько тебе в медсанчасти заломили – это выкручивание рук у пациента.
- Я понял. Благодарю.
- Благодарить потом будешь. А изменились Вы всё-таки сильно, Сергей Алексеевич.

* * *

Я приехал домой. Стал готовиться к операции. Собрал вещи, блокноты, книжки. Посмотрел в Интернете, что меня ожидает. В принципе, не самая сложная операция. Однако, вскроют меня обширно и залезут вовнутрь довольно глубоко. В Америке, в зависимости от наличия страховки у пациента, эта операция стоит от семисот до пятнадцати тысяч долларов. Где-то в этих пределах, но ближе к нижним, запросил у меня и тот хмурый из санчасти, сказав, что это капитализм в действии. Как в Америке. Да, но в Америке другие зарплаты и пенсии. И вообще там всё другое.
Девятого мая – праздничный день. Но чувствовал я себя совсем не празднично. С тоской смотрел парад по телевизору и думал о том, что завтра, впервые в жизни, я окажусь в больнице. Впервые я проведу ночь не дома, не в гостинице, не в палатке геолога, не под лесной сосной и не под открытым небом, а под больничным потолком…

* * *

И вот я в больнице. Сижу на стуле у входа в палату. Пожилая медсестра записывает в журнал моё имя, ещё что-то. Я думаю о том, когда и сколько денег ей дать. Говорят, в больнице надо обязательно «давать». Иначе ничего не получишь. Хотя всё вроде бы бесплатное.
- Проходите, пожалуйста, в комнату гигиенической подготовки, - говорит медсестра. Это вторая дверь направо.
Прохожу. Вошедшая медсестра укладывает меня на кушетку. Бреет мне живот и ниже.
- А теперь за мной, - говорит она мне.
Надев майку и штаны, я следую за ней. Доходим до конца коридора. Поворот налево. Стеклянные двери. Входим. Это нечто вроде предбанника.
- Раздевайтесь, - говорит сестра. - Снимайте всё, включая кольца и цепочки.
Цепочек я никогда не ношу. Обручальное кольцо оставил дома.
Вхожу, абсолютно голый, в операционную...

Когда-то, поигрывая мускулатурой, я, штангист-разрядник, ступал на тяжелоатлетический помост, полный решимости одолеть лежащую передо мной тяжеленную железку. Кипя энергией и выпятив грудь, выскакивал под улюлюканье болельщиков на борцовский ковёр на схватку с соперником. И вот я, ссутуленный, сморщенный и совсем не сильный шаркаю босиком по скользкому и холодному кафелю операционной. Жалкое зрелище. Метаморфозы жизни?
Оглядываюсь. В комнате несколько женщин в закрытых костюмах и с масками на лице, как ликвидаторы Чернобыльской аварии. По фигурам, голосам и открытым частям лиц я определяю, что это молодые девушки.
- Проходите сюда и ложитесь, - говорит одна из них, указывая на длинный узкий стол в центре, покрытый клеёнкой. Подхожу. С каких-то ступенек залезаю на стол. Ложусь на спину под огромной, слегка светящей люминесцентной лампой.
Туда-сюда верчу головой. Где Ангелина Васильевна? Нет её! А этим девочкам мне отдаваться никак не хочется.
- Где Ангелина Васильевна? - спрашиваю я.
- Она скоро подойдёт, - отвечает девушка и привязывает ремнями мои щиколотки и запястья.
Всё. Я зафиксирован в позе Христа, лежащего на кресте. Неподвижный и беспомощный.
В голове роятся мысли. Вот и ты оказался в положении, в котором побывали миллионы людей.
А однажды придёт более серьёзный момент. Он придёт, придёт тот час, когда надо будет уйти. Уйти как уходили и титаны мысли, и люди, не блиставшие интеллектом. Где кумир твоей юности Александр Засс по кличке Железный Самсон, по чьей методике ты тренировался, и чей портрет висел у тебя над письменным столом? Человек недюжинного здоровья и феноменальной физической силы, которую он демонстрировал в цирке. Рвал цепи, гнул железные прутья, поднимал платформы с людьми. Где он? Ушёл. Ушли любимые писатели детства Жуль Верн и Роберт Стивенсон. Ушли два друга, Карл Маркс и Фридрих Энгельс, чьи труды ты конспектировал в студенчестве. Они мечтали переустроить человечество. Ушёл (ему помогли с уходом) Лев Давидович Троцкий, попытавшийся воплотить их идеи в жизнь. Недавно ушла Железная Леди, выдающийся премьер Великобритании. Ушло бессчётное число куда менее известных и совсем неизвестных писателей, политиков, учёных, спортсменов. Уходят даже самые старые долгожители Кавказа.
Уйдёшь и ты. Когда? Какой отчёт о командировке под названием Жизнь ты подготовил? Это произойдёт неизбежно и неотвратимо со всеми. Какое счастье, что мы не знаем – КОГДА.
Раздавшийся голос Ангелины Васильевны вырывает меня из мыслей.
- Как Вы себя чувствуете, Сергей Алексеевич?
- Замечательно, - отвечаю я и от сознания того, что она появилась рядом, мне становится спокойнее.
- Ну, тогда начнём, - говорит она.
Я чувствую, как мне протирают живот. Потом там делают почти безболезненный укол. Я знаю, что общего наркоза не будет. Только местный.
- Вам не больно? – спрашивает Ангелина.
- Нет. Мне приятно, - отвечаю я.
- Если будет больно, скажите обязательно. Мы должны знать.
- Хорошо.
Я чувствую, что меня начали резать. Не больно, конечно. Просто режут, но не больно.
- Мы могли бы и под общим наркозом сделать, - говорит Ангелина. – Но местный предпочтительней. Нам желательно контакт с пациентом поддерживать.
- Зачем? – интересуюсь я.
- А как же. Пациент подскажет, что и как мы делаем. Мы, правда, всё сделаем, даже если он спит. Но если бодрствует, то нам легче.
 Я чувствую, что мне добавляют наркоза. Какое-то очень необычное состояние.
- Вы не уснули там, - откуда-то доносится голос Ангелины.
- Вроде нет.
- Тогда расскажите нам что-нибудь.
- Что именно?
- А что угодно. Про себя, например. Вы, кажется, в разных странах бывали?
Так. Значит, Костя кое-что ей про меня поведал.
- Да. Бывал.
- В каких?
- В разных. В Европе, в Азии, Африке.
- Ой, как интересно (я чувствую, что в меня залезли совсем глубоко - ощущение, как будто воткнули в живот тупой черенок лопаты - не больно, но очень неприятно). И как же там, в Африке?
- Там жарко.
- Какая температура?
- Летом плюс сорок. Зимой плюс тридцать.
- Какое у него давление, Катюша?
- Сто семьдесят на сто десять.
- Высоковато. Сделай ещё укол.
Меня ещё колют. Я в сознании, но сознание какое-то странное, как после большого стакана водки.
- А в Америке Вы были, Сергей Алексеевич?
- Нет. Ни разу.
- А в Европе?
- Был, но мало. Туда чаще всего блатные ездят. Поездки интересные, суточные хорошие. Это как оплаченный туризм. А я всё больше по работе ездил. В основном в Азию. Там тоже есть что посмотреть.
- И что же там интересного.
- Ой, девочки! Скажу вам – не поверите. Абу-Даби – как сказка. Там такого наворотили – во сне не увидишь.
- Чего же там интересного? Магазины, наверное, шикарные?
- Не то слово. В магазин не заходишь, а заезжаешь на машине. Вылезаешь и на конвейер становишься. И он катит тебя мимо прилавков. Прилавки – золотом завалены как хворостом. Бери – не хочу.
- Наверное, всё-таки, не бери, а покупай за деньги.
- Не обязательно за деньги. Можно карточкой расплатиться.
- Но на карточке всё равно деньги числятся?
- Да. Конечно.
- А деньги где брать, Сергей Алексеевич?
- Все берут откуда-то…
- Вы, наверное, с большими начальниками общались, Сергей Алексеевич.
- А… разные были люди. Бывали и начальники.
- Какие, например?
- Ну, король Иордании был.
- Что, прямо с королём встречались?
- Прямо с ним нет. Охрана к нему не подпускала. Он нашу военную выставку посещал. Я надпись для подарка ему переводил. А вот с шейхом Али Ахмад Ибрагимом встречался. Он мне даже костюм подарил. Белый балахон с арафаткой.
- Что такое арафатка?
- Платок такой клетчатый. Арабы его вокруг головы наматывают. Как Ясир Арафат. Ой, девочки, что-то вы мне больно делаете.
- Ничего-ничего, потерпите немножко. А с русским начальством общались?
- Конечно, куда же без него родимого. Конференции, встречи, переговоры. На них всякие академики, президенты, губернаторы выступают.
- Может, Вы и нашего губернатора знали?
- А как же. Ракетами за границей торговали. Не один литр водки вместе выпили.
- Ой, как интересно.
- Да, интересно. Теперь он под следствием. Судить его будут.
- За что?
- Понятия не имею. Он мне не докладывался. Говорят, что взяточник оказался.
- Сергей Алексеевич, вот Вы в разных странах бывали. Где Вам больше всего понравилось?
Я задумался.
- В деревне у моей бабушки.
- Вы это серьёзно?
- Абсолютно. Но что вы там со мной делаете? Мне больно!
- Мы до самого нужного места добрались. Вот Ваш семенной канатик. А вот ещё кое-что.
Меня словно ударило током. Я вскрикнул от боли.
- Что такое, Сергей Алексеевич?
- Вы меня не кастрируете?
- Ни в коем случае. Мужчиной мы вас оставим. Как же Вы порвали такие тренированные мышцы?
Мне захотелось сказать, что сдуру можно и член сломать, но я воздержался.
- Больно чертовски. Можно ругнуться?
- Пожалуйста.
- Bloody hell! Mother fucker!!
- Вам так больно?
- Нет, не больно! Ой, как не больно!! Бляха-муха как мне не больно!!! Kiss my ass! – Я дёрнулся всем телом, но ремни надёжно держали меня. Я откинулся назад и обессилено размяк.
- Ничего-ничего. Мы уже закончили.
Три пары женских рук берут меня за плечи, ноги и середину туловища и аккуратно перемещают на каталку с левого бока.

…. Каталку катят по коридору. Я вижу лампочки на потолке. Сбоку мелькают двери палат. Неужели это я? Неужели я в ТАКОМ состоянии?
Завозят в палату. Осторожно сгружают на койку. Кладут на перевязанный живот плоскую пластмассовую коробку, напоминающую портсигар. Она холодная. Должно быть, внутри лёд. Накрывают меня одеялом и уходят.
Всё. Операция позади.

* * *
Полдень. Я третий день лежу неподвижно в палате, уставившись в потолок. Потолок белый, чистый. Но в моём углу он почернел от протекающей крыши (хоть и новой, как я видел снаружи).
Палата просторная, на шесть коек. Цельные окна в пластиковых рамах, белоснежные подоконники. По всему видно, что недавно здесь был ремонт.
Живот ноет, но терпеть можно. А вот двигаться нельзя. Двигаться мне запретили. Да и не смогу я двигаться. Малейшее движение вызывает нестерпимую боль. Я не боюсь боли. Боюсь расхождения швов.
Неужели я когда-то поднимусь? А ведь надо! Надо!! Надо будет ходить в туалет. Не под себя же делать (вот ведь ужас какой!) Вон сосед в углу картошку ест. А я в это время опорожняться буду?
 Медсестра принесла и поставила рядом с койкой утку. Привет тебе, больничная птичка. Превозмогая боль, протягиваю руку, беру её и сую под одеяло. Очень удобный предмет. Использовав его по назначению, там же под одеялом закрываю пробкой и со стоном возвращаю на место рядом с койкой. Поставить под койку – выше моих сил.
На второй слева койке сидит немолодой, но моложавый мужчина, эластичным бинтом перевязывает себе ноги. Это Валерий Иванович.
Его взгляд падает на меня.
- Ну, как дела? В себя приходите?
- Прихожу, - отвечаю я.
- У меня та же петрушка, - говорит он. – В первые дни невмоготу было. Но постепенно оклемался. Послезавтра выпишут.
Он кончил перевязку, лёг на койку и, закинув ногу за ногу (во даёт!) взял в руки книгу.
Я прочитал обложку. Максим Горький.
- Вам нравится Горький? – спросил я.
- Очень даже. А Вам?
- И мне тоже. По-моему, один из лучших русских писателей. Очень жизненный.
- Согласен. Но его в школе так преподают, что он только отвращение вызывает. Я, к стыду своему, только сейчас, в зрелые годы «Войну и мир» Толстого прочитал. Великая, оказывается, книга. Вы читали?
- Разумеется. Не понравилось.
- Отчего так?
- Герои какие-то ненатуральные, картонные. Ни любви у них нет, ни поступков обычных, человеческих.
- Вы не любите Толстого? – Валерий Иванович подтянулся на подушке, снял очки и вопросительно посмотрел на меня.
- Люблю очень. Но герои этого романа, меня не убеждают.
- Кто же убеждает, хотел бы я знать.
- Герои «Воскресения» гораздо убедительней.
- Кто, например?
- Например, тот же Нехлюдов. Помните эпизод, когда он пытается проникнуть в комнату Катюши?
- Помню, конечно.
- И помните, что там описывает Толстой?
- Признаюсь, нет.
- Описывает борение духа и плоти. В Нехлюдове и в Катюше, которая словами говорит: «Нет», а всё тело кричит: «Да». Помните чем кончилось?
- Помню. Обычным грехом.
- Вот именно. И живёт Нехлюдов с этим грехом, да жизнь ему не мила.
- Да… - протянул Валерий Иванович. – Толстой вообще любил покопаться в человеческой натуре. Впрочем, как и Достоевский. Вы заметили, что многие романы Достоевского, хотя и толстые, а описывают всего лишь несколько дней из жизни героев.
- Заметил. Вы, Валерий Иванович, похоже, книжник. И если пролетарий, то умственного труда.
- Открою Вам большой секрет, - улыбнулся мой собеседник. – Я – бывший партработник.
- Коммунист, значит? Что же вы, товарищи коммунисты, страну развалили? - Не удержался и съязвил я.
- Страну развалили дерьмократы во главе с пьяным клоуном, - спокойно ответил Валерий Иванович, видно привыкший к таким упрёкам. – И прибрали к рукам то, что раньше было общенародной собственностью. Наш ТЯЖПРОММАШ, флагман социалистической индустрии стал частной лавочкой. А я, его бывший парторг, распродаю остатки за границу.
- Скажите, Вы тамошнего Бронштейна не знали?
- Григория Соломоновича? Как же не знал! Начальник отдела экспорта. Специалист был выдающийся. И человек прекрасный. А Вы откуда его знаете?
- Переводил его встречи с иностранными делегациями.
- Вы переводчик?
- Переводчик. Обслуживающий персонал. И знаете что примечательно? Григорий Соломонович не забывал заплатить. Умел делиться.
- Делился он не со всеми. За то и пострадал.
- Слышал я это про это. Его, кажется, застрелили?
- Да. Средь бела дня в центре города. Рэкет. Банда Генки Кабана.
- Генка? Вот ведь мир тесный! – удивился я. – Это шкодник с нашего двора. Я его с детства помню. Он потом в рэкетиры пошёл. В конце концов, его свои же бандиты завалили. Поганый был типчик, доложу я вам. Валерий Иванович! У меня к вам один деликатный вопрос.
- Пожалуйста.
Я несколько приглушил голос.
- Вы не подскажете, сколько надо дать врачу и медперсоналу?
Валерий Иванович посмотрел на меня как бы с удивлением.
- О нет! Я этого не знаю. Этим исключительно жена занимается.
Он лёг на подушку, надел очки и закрыл лицо книгой.

Ясное дело. Не хочет он говорить на эту тему. А кому и сколько – это он, конечно, знает отлично.

Я тоже беру в руки книгу. Маленький рассказик на немецком. Но не читается. Откладываю книжку в сторону. Смотрю по сторонам. Между коек по палате медленно прохаживается молодой человек лет тридцати, охватив себя руками за живот. Губы под тонкими усиками на бледном лице дёргаются. Иногда он присаживается на койку, постукивает по клавиатуре стоящего на тумбочке ноутбука, потом встаёт и снова ковыляет туда-сюда по проходу. Его зовут Вадим.
Поравнявшись со мной, он останавливается, смотрит на меня.
- Ну что? Выздоровел?
- Не совсем.
- Ерунда! Скоро встанешь. Пустяковая твоя операция.
- А у тебя что? – спрашиваю я.
Вадим возвращается к своей койке, осторожно присаживается.
- У меня два ребра сломаны. Разрыв селезёнки. Повреждение кишечника.
- Что случилось, если не секрет?
- Да какой секрет! Грузовик в нас въехал.
- Как это произошло? – интересуюсь я.
Вадим погладил себя по животу, поморщился.
- Ехали мы с товарищем по трассе. Он за рулём, я рядом. Машина хорошая. Лексус внедорожник. И скорость неплохая, за сотню. И тут нам навстречу какой-то поросёнок выскочил.
- Поросёнок?
- Ну да. Грузовик с кирпичом. Товарищ ещё как-то среагировал, в сторону руль дёрнул. Благодаря этому я и жив остался.
- А товарищ?
- Товарища я из-под кирпичей выволок. Голова пробита, грудная клетка проломлена. Он хрипел ещё какое-то время. Но когда скорая подъехала, он уже затих. Сгоряча я про себя сначала не заметил. В больнице выяснилось, что я внутри весь перебитый.
- Товарищ молодой был?
- Тридцать три года. Мастер спорта по самбо. Оставил жену и сына трёхлетнего. А ведь они тоже собирались с ним ехать. Но дома остались. Вот такие пироги. – Вадим замолчал, осторожно потирая себя по животу. – Я всю Америку проехал, от Аляски до Флориды, и ни единого нарушения на дорогах не видел. А какие дороги! Блеск! Люди за рулём вежливые, предупредительные. Да и не только за рулём. Не страна, а сказка! Ребята, хотите я вам Америку покажу?
Обитатели палаты потихоньку перебираются к нему посмотреть Америку на экране ноутбука. Вадим рассказывает о хайвэях, мотелях, небоскрёбах и фастфудах. О чистых улицах (показывает), о ценах на бензин и продукты. По всему получается, что жить в Америке комфортней и выгодней.
- Валить из России надо, - заключает кто-то из обитателей палаты.
- Что я и сделаю, - соглашается Вадим. – В этой стране ловить нечего.
Я в просмотре не участвую. Во-первых, я подняться не могу. Во-вторых, неинтересно мне это. И «валить» из России я не собираюсь.
- Мальчики! Вам укольчики! – это говорит вошедшая медсестра. Молодая, стройная женщина в кипенно белом костюме.
Пациенты расходятся по своим койкам, готовятся к уколам. Легши на койку, Вадим, обнажает ягодицы.
- Ах, какая женщина! А я к ней задом…
- К жене повернёшься, чем нужно, - шутит ему в ответ медсестра.
Затем она подходит к моему соседу в левом от меня углу.
- А Вам, Николай, укольчик особый.
- Я знаю, - отвечает Николай. – Тот, от которого на стенку лезть хочется. Что-то не очень мне помогают уколы.
- Надо, Коля! Надо! - говорит медсестра, погружая иглу в тощую ягодицу соседа.
Он шипит от боли.
- Неужели больно? – спрашивает сестра.
- Катюша, солнышко! Я от тебя смерть приму с великой радостью, - отвечает Николай.
Свою дозу получаю и я. По-моему, мне колют что-то противовоспалительное. Шрам длинный, рваный, в запёкшейся крови. Надо не допустить инфекции.
Сестра уходит. На какое-то время в палате воцаряется полная тишина. Лишь изредка доносятся слабые постанывания Николая.
Николаю лет пятьдесят. У него крупный крючковатый нос на лице нездорового землистого цвета. Николай страдает от поджелудочной железы. Судя по тому, что он начинает постанывать всё громче и чаще, сейчас приближается приступ…
Николай лежит, свернувшись калачиком и суча голыми ступнями с розовыми пятками. От усиливающейся боли он то и дело меняет позу. Не помогает. Тогда он спускается на пол, садится на корточки. Безрезультатно. Становится на четвереньки. Стоны сменяются рычанием вперемежку с ядрёным матом. На Николая никто не обращает внимания. Здесь у каждого своя болячка. Не до чужих.
В дальнем противоположном углу лежит Иван. Мужик примерно того же возраста. Что с ним – он сам не знает. Лежит на обследовании. Предполагает, что открылась рана желудка, который ему когда-то прокололи в уличной драке. Заступился на улице за девушку. И получил ножом под ребро. С ним тоже случаются приступы. Когда это происходит, он прижимается лицом к стене и мычит. Похоже, что сейчас он в более-менее сносном состоянии.
- Николай! Пойдём, покурим! – предлагает он.
- Ты что, Вань? Не до курева мне. Разогнуться не могу.
- Я пойду! – отзывается Мишка. Мишка молоденький мужичок, почти пацан, чья койка стоит по правому боку Ивана. В больнице курить строжайше запрещено. Но курят все курящие. И мужчины, и женщины. Женщины обычно для этого заходят в мужской туалет, где открыто окно для выхода дыма. Иван с Мишкой уходят.
- И какую радость они в табаке находят? – спрашивает Вадим.
- Ты не курящий, не поймёшь, - отвечаю я. – Для них это удовольствие. Вот ты любишь удовольствия в жизни получать?
- Люблю.
- От чего?
Вадим задумался.
- От классной машины. Хорошего вина. От покера с интересными партнёрами. От красивой женщины. В жизни много удовольствий и радостей. Их только нужно видеть.
- Ты кто по образованию, Вадим?
- Горный инженер.
- Шахтёр, значит?
- Нет. Зам генерального по продаже автозапчастей.
- Откуда родом?
- Калуга.
- Там же работаешь?
- Нет. Живу и работаю в Москве. Калуга городок чудесный, но всё-таки деревенька. Нет простора для бизнеса.
- Простор в Америке будешь искать?
- Конечно. Отчего не попробовать? Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше.

В палату возвращаются доблестные дымокуры Иван и Мишка. Последний явно чем-то взволнован.
- Ангелина меня курящего в уборной застукала, - говорит он. – Я даже в окно сигарету выбросить не успел.
- Не бойся, - успокаивает его Иван. – Неужели думаешь, она тебя из больницы выгонит?
В палату входит Ангелина Васильевна. Ах, Ангелина, ангел наш! Когда вы входите, нет, залетаете в нашу палату, нам всем делается светлей и радостней.
Ангелина движется быстро, говорит звонким и уверенным голосом. Эта маленькая женщина - сгусток энергии, решимости и силы. Человек, каждый день берущий в свои руки жизнь других людей, не может быть размазнёй.
Ещё минуту назад наша речь была груба, сумбурна, и густо насыщена стонами и матом. Но в её присутствии мы из мужиков превращаемся в робких мальчиков, говорим на тон тише, на порядок вежливей. Мне, проучившемуся пять лет в женском институте, хорошо знаком этот тип женщин. Они не эффектны внешне. У них простое и умное лицо. Легкомысленным флиртом они не занимаются. Учатся легко и становятся отличными специалистами. Свою личную жизнь (равно как и карьеру) они организовывают чётко и без сбоев. Всё у них правильно и все их уважают.
Она подходит к Мишке.
- Ну, друг мой Мишенька, - произносит она, и Мишка съёживается как нашкодивший котёнок. – Про вред курения я тебе рассказывать не буду. Сам хорошо знаешь. А вот про алкоголь скажу. Печень твоя – совсем никакая. Пропил ты её начисто. Анализы плохие. Ты что мне обещал, когда в январе тут лежал?
- Обещал завязать с пьянкой.
- Завязал?
- Почти. Период у меня такой нехороший, Ангелина Васильевна. Жена ушла. Депрессия. Я нечаянно сорвался.
- Ещё раз сорвёшься, и я тебя не вытащу. Я врач, а не волшебник. Тебе не то что пить нельзя, тебе есть надо с великой осторожностью. Ничего солёного, копчёного, перчёного. Только каши. И то не все. Я выдам тебе памятку по питанию. Не будешь соблюдать, сам знаешь, как кончишь, друг мой.
Она подходит к Вадиму.
- Вадим, ваше положение сложное, но хорошие шансы есть. Рёбра заживут, это вопрос времени. А вот с кишечником серьёзнее. Там обширные повреждения. Но я ничего не стала вам удалять. Будем надеяться на регенерацию тканей. Вы должны длительное время наблюдаться. Организм ваш молодой, здоровый. Всё образуется.
Настала моя очередь.
- Вам пора подниматься, Сергей Алексеевич.
- Не могу. Больно везде.
- Очень осторожно, но начинайте вставать. Иначе у вас пролежни появятся, сердечная деятельность ослабнет. А вам для выздоровления нужна циркуляция крови.
- У меня проблема, Ангелина Васильевна.
- Какая?
- Запор у меня. Четыре дня не был в туалете. Я, правда, ничего не ел всё это время. Только воду пил.
- Это очень плохо. Вам нельзя напрягаться. Я назначу таблетки. Пронесёт как из трубы. И ещё вам надо побриться. Щетина вас не красит.
Она уходит так же стремительно, как и вошла.

Я лежу. Никогда не думал, что обычное лежание может быть столь тяжким испытанием. Легче вагон угля разгрузить, чем лежать бревном.
Я не могу дойти даже до туалета, чтобы справить малую нужду. Выручает птичка. Она редко пустует. Её выносят по очереди две санитарки. Старенькая, маленькая, тихая, как мышка, и помоложе, сердитая и в очках. Старенькая молча забирает бутыль и уходит. А та, что помоложе, уже дважды сделала мне замечание за якобы пролитую утку. Не мог я пролить! Прежде чем поставить утку на пол, я проверяю, что она плотно закрыта. Ставлю медленно и аккуратно, хотя мне от этого больно. Так что всё у меня чисто. Но она опять приходит ко мне со шваброй. Трёт сухой пол под койкой и шипит как змея.
- Сколько за вами убирать можно?
- Я ничего не пролил. Тут чисто.
- Как чисто? Какое чисто?
Она смотрит на меня как кобра очковая. Она ненавидит меня. За что?
Повозив тряпкой по полу, она поворачивается, чтобы уйти.
- Спасибо, - говорю я ей.
- Не за что, - бросает она мне и направляется к выходу. Идёт, заложив за спиной ладонь лодочкой. Пальцы сгибаются и разгибаются. Жест более чем понятный.
Что делать? Крикнуть «Эй, сестра! Вернись! Я тебе денежку дам!»?
Но давать-то надо! Кому, когда, какую сумму? Где прейскурант? Знакомые говорили – давай налево и направо. Никто не обидится. С Костей я рассчитаюсь вне больницы. Это проще пареной репы. А вот с Ангелиной нужно удобный момент искать. Если придти напрямую в кабинет, там может кто-нибудь посторонний оказаться. Лишние глаза не нужны. Ладно. Время ещё есть. Сейчас главное – на ноги встать.
Ещё вопрос – сколько денег в конверт положить? Мне симпатична Ангелина. Чувствуется, что работает она не корысти ради. За всё время нашего общения она ни разу не намекнула на деньги. И я решаю увеличить сумму благодарения. От загранкомандировок у меня осталась кое-какая валюта. День моей выписки я постараюсь сделать праздником не только для себя.
Дождавшись, когда соседи по палате разбрелись кто покурить, а кто на процедуры, я достал из-под подушки мобильник. Звоню жене.
- Привет, дорогая. Это я, конечно. Да, со мной всё нормально. Сделай вот какую штуку. В книжном шкафу на нижней полке лежит конверт с долларами, ты знаешь. Вынь оттуда столько-то купюр. Ещё сходи в специализированный магазин и купи бутылку коньяка. Переговори с продавцом, чтобы настоящий был, армянский. Денег не жалей. Возьми из моей заначки в серванте. В последний день приедешь ко мне с цветами. Желательно розы. Деньги возьмёшь оттуда же.
Всё. Кажется, нужные распоряжения сделал.
В палату заходит Мишка. По его виду не скажешь, что он больной. Лёгкая пружинящая походка, бойкая речь, где в качестве грамматики используются непечатные идиомы. Когда он переодевается, я намётанным глазом вижу несколько отвислые, но ещё крупные сильные мышцы.
- Миш, как ты сюда угодил? Ты же вон, какой крепкий парень.
- Сколько ж можно пить… - отвечает мне Мишка.
- Много пьёшь?
- Пью как лошадь. Всё подряд. Но предпочитаю самогон. Нынче водка плохая. Палёнки много.
- Зачем пьёшь?
- А что ещё делать? Скучно без бухала. А вмажешь стакан, и жизнь сразу веселеет.
- Ты, я гляжу, по фени ботаешь.
- Разумеется. Я ж два срока отсидел.
- За что?
- Статья сто пятнадцать. Причинение вреда здоровью. Не своему, конечно. Я как выпью – так драться лезу. А силой бог меня не обидел.

* * *
Как ни тянется время в палате, а ночь всё-таки настаёт. В закрытое окно бьются майские жуки. Слышно чьё-то посапывание, чьё-то похрапывание. Я лежу и думаю о том, что вот уже три дня мне ни разу не позвонили ни сын, ни дочь. Как-то им невдомёк, что отец недвижим и даже повернуться на койке не может. Да… им не до меня. У сына в машине опять коробка передач загромыхала, а у дочери очередная сердечная драма. Звонила только сестра. И жена каждый день приезжает. Я выразил ей укор. Вот, мол, каких мы детишек воспитали. Она обещала поговорить с ними. Ага. Мать попросит проявить внимание к отцу. Совершенно очевидно, что кроме жены, с которой худо ли бедно прожил бок обок более тридцати лет, ты больше никому на свете не нужен. Это факт.
Вдруг дикий вопль пронзают тишину. И через секунду повторятся ещё истошнее. Я вижу в полумраке как кто-то задёргался на койке в глубине палаты.
- Уааааа!!!!!!!!!!!!!!
Слышу голос Ивана: «****ь! Что случилось?» и тут же включается свет.
На койке бьётся в конвульсиях Мишка. Тело его изгибается дугой, глаза навыкате, изо рта течёт пена.
Иван хватает его за плечи.
- Что с тобой, Мишка?
Мишка рванулся вверх, почти сел на койке и тут же рухнул на спину, обмяк. Лицо мгновенно посинело, изо рта вывалился лиловый язык.
- Он же помирает! – кричит Вадим. – Сестра! Сестра!!
Появляется сестра. За ней вторая. Они пытаются что-то сделать.
Застывший Мишка не реагирует.
- Ангелину! Срочно!! – Кричит кто-то.
Буквально через секунды в палату влетает Ангелина. Треплет Мишку по щеке. Толкает его в грудную клетку. Вытянувшийся во весь рост Мишка лежит неподвижно.
Ангелина делает ему укол.
- Миша, дружок, очнись!
Мишка не отвечает.
Засуетившиеся медсёстры, руководимые Ангелиной, ставят капельницу, делают ещё какие-то процедуры.
Через некоторое время синева уходит с Мишкиного лица. Он приоткрывает глаза.
- Ой, как мне плохо…
- Фу! – выдохнула Ангелина. – Заговорил. Значит, жить будет.

* * *
Утром мы все просыпаемся рано. Долго спать никто не хочет, ибо практически весь день проходит на койке.
- Ну, ты и напугал нас ночью, - говорит Николай Мишке.
- А что случилось, - удивлённо вопрошает последний.
- К Богу в рай ты просился. Да Ангелина не отпустила.
- Ты что городишь, Николай?
- Приступ у тебя был, дубина стоеросовая! Допился, докурился. Вчера пищу не столовскую ел?
- Ага. Колбаски кусочек слопал. Маманя приносила.
- А тебе что Ангелина говорила? Ничего кроме каши!
Николай помолчал немного и вздохнул: «Эх, каша! В рот тебя толкать! Сейчас бы … сто грамм и огурчик!»
- А сверху пивком покрыть с копчёной рыбкой! – добавляет Иван.
У Николая разыгрывается фантазия.
- Ещё невредная закуска – сало с горчицей и холодец с хреном.
Гастрономические грёзы хронических диетиков прерывает рассудительный Вадим.
- А потом вас отнесут на кладбище и помянут той же закуской.
- Вадим, какой ты зануда! Помечтать не даёшь.

Мне смешно от этих диалогов. Но смеяться нельзя. От смеха ощущение – как от удара ножом в живот.
Входит медсестра Катюша. Утренние уколы. Потом ещё будут дневные и вечерние. Их делают разные медсёстры, а иногда медбрат Алёша.
Сначала все медсёстры были для меня на одно лицо. А потом я не смог не заметить и не выделить одну девушку. И чем больше я на неё смотрел, тем больше мне хотелось её видеть.
Как описать её? Какие слова и выражения подобрать? Блестящие писатели во множестве книг великолепно описали немало прекрасных женщин. Стоит ли мне с ними тягаться, тем более, что ничего нового я сюда не привнесу. Но хочется и мне, грешному, внести свою скромную лепту в мужское восхищение женщиной.
Итак, я начал к ней присматриваться. На вид около двадцати пяти лет. Расцвет. Она чуть выше среднего роста. Во всяком случае, так кажется из её стройной фигуры. Когда она выходит из палаты, со спины виден гармонично правильный контур её тела. Длинная талия плавно переходит в правильной ширины бёдра. И хотя она в брюках, всё равно видно, что у неё красивые длинные ноги. Она как будто нарисована искусным художником, ценящим и любящим женское тело. На ней чистейший белый блузон из тонкого материала, сквозь который просматривается узкий белый лифчик. Почти прозрачная газовая накидка покрывает мягкие тёмные, собранные в пучок волосы.
Она подходит ко мне со шприцем. Какое милое лицо! Нет, не описать словами. Это надо видеть. В разных странах я видел разных женщин и для себя пришёл к выводу, что самые красивые – на Мальте и в России.
Мне не хочется поворачиваться к ней задом и снимать штаны.
- Можно в ногу? - спрашиваю я.
- Можно, - отвечает она и склоняется надо мной. Я вижу перед собой правильные черты лица. Добрые ласковые глаза. Нет, от такого лица трудно отвести взгляд. Вот она, натура для Крамского!
- Вам кроме укола ещё надо выпить вот эти таблетки. – Она кладёт их мне на тумбочку. Тут есть от запора.
- Спасибо, Катя.
* * *

Так… Пора подниматься. Но легко сказать… Ухватившись руками за спинку кровати (мне попалась специальная кровать с бортиками для неподвижных больных) я превозмогаю боль и сажусь. Теперь надо опустить хотя бы одну ногу на пол. Помогаю ноге руками. Про себя отмечаю, как истощали мои ноги. Когда-то, впервые увидев меня обнажённым, жена остановила взгляд на моих накачанных ногах штангиста и удовлетворённо хмыкнула: «Какие у тебя крепкие налитые ноги.» «Ты вскоре убедишься, что у меня налитые не только ноги,» - ответил я ей.
И вот сейчас я с трудом встал, держась за спинку койки. Не выпуская спинку, делаю первый шаг и понимаю, что второй уже вряд ли осилю.
- Поворачивай назад, - говорит мне Вадим. – Иначе упадёшь.
Так же медленно и осторожно я возвращаюсь на свою койку. Ура! Первый шаг сделан! Маленькая, но победа…
К полудню я смог дойти, держась за спинки кроватей уже до конца палаты.
- Смотри, не переусердствуй, - посоветовал мне Иван.

* * *

Вечером я почувствовал революцию в животе. Это заработали таблетки. Я понял, что надо срочно собираться в дальний путь. Это конец коридора. Дойду ли? И я пошёл, сжав зубы и стиснув ягодицы. Дрожат ноги, кружится голова. Сил нет. Но я иду. Боюсь только одного – упасть и наделать в штаны. На ближних подступах к объекту силы оставили меня и я был вынужден продвигаться, держась за стену. Наконец я доковылял до заветной цели и плюхнулся на стульчак унитаза…
Процесс пошёл… Всё! Теперь не страшно. Идти в обратный путь порожняком можно смело. Даже если завалюсь в коридоре, то лежать буду в чистых штанах и с незапятнанной совестью.

* * *
На следующее утро Валерий Иванович покинул нас. На прощание он дал каждому из нас совет как жить дальше. Мишке – завязать с пьянкой и вернуться к жене, Николаю и Ивану бросить курить, Вадиму – крепче любить родину, мне – пересмотреть моё мнение о творчестве Толстого. Сопровождаемый намакияженной дамой пышных форм он вышел из палаты, чтобы больше не возвращаться.
А днём убыл Вадим. В палату зашли двое крепких жизнерадостных парней с девушкой и Вадим, собрав вещи, ушёл с ними.
* * *
Свято место пусто не бывает. Место Валерия Ивановича занял новый пациент. Он появился ночью. Вдруг включился свет, и я увидел, как врач ввёл в палату высокого молодого человека. Обе руки у него были перебинтованы от плеч до кончиков пальцев. А когда он повернулся лицом в мою сторону, я вздрогнул. Всё его лицо был покрыто кровоточащими волдырями. Врач помог ему раздеться, уложил на койку и ушёл.
Парень лежал какое-то время тихо. Потом застонал. Дальше – больше. Я поднялся, подошёл к нему.
- Что тебе? – спрашиваю.
- Дай пить, - прохрипел он.
Я налил ему воды в стакан, поднёс к губам. Сам держать стакан он не мог.
«Как он есть и пить будет?» - подумал я. «Как в туалет ходить?»
- Что у тебя? – спросил я.
- Ожог, - простонал он и отвернулся.
«Господи, вот кому не позавидуешь,» - подумал я.

* * *
Место Вадима занял парень лет тридцати с перебинтованной головой, разбитым носом и исцарапанным лицом. Мы познакомились и разговорились. Борис. Он строитель. Было жарко, закружилась голова, и он полетел с лесов. Пока летел между этажей, попадал головой по разным твёрдым предметам. Это он помнит. А вот как приземлился – забыл. Жена пока не знает о происшедшем, полагая, что он всё ещё в командировке. Сообщать придётся, но не хочется. Жене скоро рожать (после двух дочерей принесёт наконец-то долгожданного сына), и поэтому, волнения ей не нужны. Борис – сезонный рабочий. Зимой живёт с женой в деревне. Имеет дом и содержит хозяйство. Среди прочей живности есть и свиньи.
- Я их классно режу, - говорит Борис. – Лучше всех в деревне. Соседи приглашают.
- Не страшно? – интересуюсь я.
- Сноровка нужна, - отвечает он. – С кабаном осторожно работать надо. Я умею. А какую тушёнку я делаю – язык проглотишь. Жаль, угостить не могу. Разве с больничной кухней сравнишь?
Кстати, о больничной пище. Я ожидал гораздо худшего. Казённых харчей я вкусил ещё будучи солдатом. Однако еда в больничной столовой, хоть и выдаваемая в мизерном количестве (половник супчику в тарелке, полполовника солянки, крохотный кусочек мяса - да! дают и мясо! - неполная кружечка киселя или не очень сладкого и очень слабого чая с одним ломтиком хлеба) вполне приемлемого качества и абсолютно съедобна. Не сравнить с армейской баландой, которой кормили нас, молодых здоровых ребят, и которую не всякая свинья есть будет. К тому же практически каждый больной имеет передачи из дома. Ими забит весь общий холодильник в кухне. Забит так, что при открытии из него выпадают коробки кефира, свёртки с котлетами, завёрнутый сыр.

* * *
Я постепенно начинаю ходить. Очень медленно, неуверенно, но иду по коридору. Слева и справа от меня – обитатели больницы. На диванчике сидят две пожилые женщины. У одной, опершейся на палочку, ноги распухли до толщины столбов.
- Если не секрет, сколько Вам лет, - спрашивает она у подруги.
- Семьдесят пять, - отвечает та.
- О, вы прекрасно сохранились, - говорит ей собеседница.
Мимо проходит парень с рукой на перевязи и перебинтованной головой. Всё лицо его в кровоподтёках, вместо глаз два чёрных пятна. Видно, били его долго и упорно, преимущественно по голове. Бросаю взгляд в палату с открытой дверью. На койке лежит женщина. Это даже не женщина, а бесформенная биологическая масса килограммов на сто с большим гаком. Подняться она не в состоянии, и уже вряд ли когда поднимется. Потихоньку катит по коридору человеческий обрубок. Ног у него нет. Отрезаны почти под пах. Культи замотаны бинтами, из-под которых видна просочившаяся запёкшаяся кровь. Подкатив к двери туалета, он останавливается.
- Помоги, - говорит он мне, когда я приближаюсь к нему.
- Извини, брат. Не могу, - отвечаю я.
Больница… Какое меткое слово. Не сравнить с ничего не говорящим английским hospital. Гораздо точней говорят немцы «Krankenhaus», то есть дом боли. А я бы сказал – сосуд страданий. Заходящие здоровые посетители смотрятся здесь как инопланетяне.
Дана команда сделать ЭКГ. Соответствующий кабинет этажом ниже. Ковыляю туда. С кряхтением укладываюсь на кушетку.
У аппарата суетится молодая медсестра.
- Во дожил! – говорю я ей. – Совсем расклеился. Как старик стал.
- А кто же ты ещё? – вопрошает она.
Очень мне её ответ не понравился. Отчего такое непочтение? Ах ты, сучка крашеная. Мне бы только в себя придти. Я бы тебя ещё повертел.
Она наклоняется надо мной, что-то кладёт мне на грудь. Я вижу выщипанные накрашенные брови, слегка рябые щёки. Она жуёт жевательную резинку, видимо пытаясь перебить остаточный запах прокуренного табака. Нет, это Вам не Катюша.
Вот кого хочется видеть! Хочется хоть однажды полностью и сильно посмотреть ей в лицо и взять в себя эту красоту. Она, конечно, знает, что она красивая. Но вряд ли понимает, насколько она притягательна. Не знает и не понимает, что на неё можно просто смотреть и смотреть. На неё всю. И при этом получать удовольствие. Но пялиться на женщину – неприлично.
Я вспомнил, как однажды на выставке увидел портрет девушки. Я долго смотрел на неё заворожённый, не в силах отойти к другим картинам. Тогда я понял – будь у меня деньги – я купил бы этот портрет, чтобы смотреть на него всю жизнь.
Что это? Что со мной происходит? Да ты же влюбился, старый пердун!

Я решил сфотографировать её. Но как? Выждав, когда она подошла к Николаю с капельницей, я достал смартфон.
- Коля! Сделай улыбочку! Я тебя сниму с сестрой-спасительницей.
Она повернулась ко мне.
- Нам нельзя фотографироваться с пациентами.
Я убрал аппарат. Что же делать? Решил прибегнуть к маленькой хитрости. Подготовив смартфон к съёмке, я положил его себе на грудь и, когда она вошла в палату, нажал спуск. Сверкнула фотовспышка и предательски щёлкнул смартфон.
Она повернулась ко мне спиной, наклонилась над Иваном и сказала: «Мы всё-таки в больнице находимся, а не в Голливуде».
Стыд ударил меня как молния. Я покраснел, кажется, всем телом под одеялом. Конечно, она поняла, что я в неё втрескался, и от этого мне стало ещё неудобнее. Господи, какое позорище…
Теперь Катя входила в нашу палату с марлевой повязкой на лице. Впрочем, так оно и предписано правилами.
В наступившую ночь я долго не мог уснуть. Ворочался на койке, ругал себя за мальчишество. Вспоминал армейского друга Лёху, который любой девушке прямо в лоб говорил то, что думал и чувствовал. Девушек Лёха просто обожал. И на каких бы учениях мы ни были, Лёху всегда окружали девушки, от которых он не знал отказа… Мне хотелось бы сказать Кате, что я – дед, у меня есть внуки, что мне от неё ничего не надо, но не смотреть на неё и не восхищаться ею я не могу. Забегая вперёд, скажу, что какое-то время спустя, уже после выписки из больницы, я показал сделанный украдкой снимок жене.
Она смотрела долго, внимательно и, наконец, произнесла: «Да, красивая женщина. Я понимаю тебя, старый.»

* * *

Всё когда-то заканчивается. Закончился и мой послеоперационный период. Меня обследовали. Я похудел на пять килограммов (это замечательно) и у меня без таблеток нормализовалось кровяное давление (это прекрасно). Чувствую я себя хорошо. Всё-таки отдохнул я в больнице и от бессонных рабочих ночей, и от глупых клиентов. Долечиваться буду дома.
Я бреюсь, собираю свои вещи. За книжки я почти не брался. В отдельный пакет кладу коробку шоколада, бутылку коньяка и конверт с долларами. Облачаюсь в белую рубашку, выглаженные брюки. Надеваю стильные очки.
Проходящей по палате пожилой тихой медсестре (не той молодой, которая подтирала якобы разлитую мной мочу) сую в карман купюру. Она радостно закивала головой и сказала мне «Спасибо».
В палату входит жена с букетом роз.
- Дорогой, ты готов?
- Почти. Подожди меня на выходе.

С цветами и пакетом я захожу в кабинет Ангелины. Кроме неё здесь ещё два врача, мужчина и женщина.
- Сергей Алексеевич? Вас не узнать! Вы как жених на свадьбе.
- Я пришёл поблагодарить Вас, Ангелина Васильевна.
- Ну что Вы! Мне ничего не надо.
- Зато надо мне. Возьмите, пожалуйста, вот это, - я протягиваю букет и пакет.
- Спасибо. Очень Вам благодарна.
- А я благодарен Вам. Разрешите поцеловать Ваши руки.
Она, кажется, растерялась. А я схватил её руки и прижал к своим губам. Маленькие, тёплые ручки. Те самые, которые резали меня, а потом штопали.
- Извините, если я на столе под наркозом брякнул чего-нибудь.
- Ну что Вы, Сергей Алексеевич. Разве я не понимаю…

На выходе меня ждала жена с сыном. Я осторожно залезаю в наш старенький Фольксваген. Едем. Ярко светит солнце. Вовсю бушует весна. Ощущение, как будто всё вокруг радуется и приветствует меня.
Приехали. Здравствуй, дом мой неухоженный. Нет на свете места милей. Вот я и вернулся подремонтированный. Надо бы и тебя подремонтировать. Теперь будем жить. Нужно спешить жить и успеть ещё многое сделать…