Самолеты падали. Русский, сделав вираж, но не выправив высоту, уходил в сторону заболоченной местности, и верхушки низкорослых сосенок, казалось, царапали его простреленное брюхо. Еще чуть-чуть – и машина распластается на земле.
Артур краем глаза наблюдал за падающим противником, а сам был не в лучшем положении. Его самолет дымил, и тоже несся к земле. Следом за русским.
Артур видел, как подбитый им штурмовик, прорубив лесную просеку, на излете, словно обессиленный зверь, ткнулся носом в толстый ствол дерева, и замер. Своего падения Артур не испытал – его самолет с диким ревом пронесся над штурмовиком и врезался в землю. Раздался взрыв!
...Артур очнулся, когда услышал русскую речь. Два мужских голоса возбужденно обсуждали увиденное.
- Смотри, кровь на приборной доске, - говорил один, - кто-то из них ранен. Не тяжело, наверное, раз ушли... Кабина пуста.
Второй отвечал:
- Это наши. Самолет выдержал удар... Болотный мох их спас – упали, как на подстилку... Своя земля ведь...
- А деревьев нарубили...
- Не слабо! Будто танк прошел!
- А немцу не повезло – разнесло в клочья...
Артур понял, что это о нем. «Немец» - это он, Артур Браун. Он закричал: «Я живой! Я здесь!» Но люди даже ухом не повели. Они его не слышали.
Артур понял: он мертв для них. Для всех. Он призрак. Он тень. Он мог слышать других и видеть, что делается вокруг, и понимал любую речь, но доступ туда был ему закрыт. Он был вне окружающего мира.
...Люди ходили вокруг уцелевшего самолета и снимали с него все, что могли унести, продолжая обсуждать происшествие:
- Наши молодцы, бились до последнего... Смотри, баки пустые.
- Да, завалить «фоккера» не каждый сможет...
«Фоккером» управлял он, Артур Браун. Он хотел рассказать, с чего все началось, но осекся: он мог разговаривать только сам с собой, его никто не слышал.
24 июня 1944 года эскадрилья, в которой служил Браун, покинула рейх и приземлилась в Докудово, под Минском.
- Отдыхайте, - сказал командир и отпустил Артура с напарником в город.
Они бродили по пустынным улочкам оккупированного Минска, опасливо заглядывая в окна почерневших домов. Минск был разрушен. Чувство некоего сострадания давило на сознание, которого Артур не испытывал никогда ранее при виде поверженных народов. Он воевал на Западном фронте, летал над разными завоеванными странами, но то, что предстало перед ним в Беларуси, тревожило молодое сердце, и дремавшие доселе мысли искали выход.
«Зачем? Для чего весь этот кошмар? Ради моего сытого благополучия?» И без того скудная инфраструктура белорусской земли была словно вычеркнута из жизни, искорежена до неузнаваемости. Немногочисленные жители, которых он встречал на пути, торопились по своим делам, проскальзывали мимо чужого солдата в изящной летной форме и не замечали его. На лицах читалась сосредоточенность и целеустремленность. «Наверное, они торопятся добыть себе пропитание», - сочувственно думал Артур.
Друг поманил Артура к уцелевшему зданию, на фронтоне которого белела вывеска по-немецки. Туда тянулись такие же, как и он, солдаты вермахта. Здесь был трактир. Они напились до умопомрачения.
«Упали в вираж», - комментировал на утро напарник и изображал пулеметную дробь, намекая на выпивку «рюмка за рюмкой».
А 28 июня их подняли в воздух.
- Прикрыть переправу через Березину! - скомандовал командир, и шепнул Артуру: «Наши отходят. Дороги забиты колоннами, а русские штурмовики безнаказанно их расстреливают».
«Безнаказанно?» - чуть не вырвалось из груди Артура.
Мысль вертелась в голове, готовая полоснуть ответом: «Это – наказание, расплата за сорок первый, когда мы сеяли смерть над русскими дорогами».
...Он взлетел первым и хорошо видел с высоты полета линию фронта, за полосой которого расплылись ручейками немецкие обозы. Войска обреченно брели на Запад, никто уже не махал приветственно своему летчику, как было в начале войны. Весь облик потрепанных колонн выдавал признаки неизбежного поражения.
Выскочивший из-за кромки леса русский штурмовик превратил безропотную массу в паническое месиво, которое быстро растеклось по оврагам и кюветам и скрылось в придорожных кустах.
Артур бросил свой истребитель на перехват штурмовика, но тот, словно упрямый бык, не сходил с курса, нанося чувствительные удары по оставленным в панике машинам и танкам. А с хвоста русского самолета в упор ударил крупнокалиберный пулемет.
Они прошили друг друга почти одновременно. И упали почти рядом...
...Артур невидимо следовал за мужскими голосами, которые покидали место катастрофы. Одного звали Колей, и тот обращался к товарищу, называя его Федей. Коля тащил на плечах распакованный парашют, и вся его фигура утопала в складках белой ткани.
Федя спрашивал:
- Что ты будешь делать с парашютом?
- А не знаю, - по-мальчишески отвечал Коля. – В хозяйстве пригодится, да хотя бы стог сена от дождя накрыть.
Они разговаривали по-мужски, но только теперь Артур разглядел, что старшему было лет четырнадцать, а младшему – и того меньше.
- Мамка сена накосила. По привычке. Как и раньше, когда корова была. Все надеется, что корова вернется.
- Жди, вернется... – съехидничал Федя. - Было бы у меня тогда вот это, - Федя держал в руках пулемет, - я бы за корову постоял!
Артур вздрогнул. Федя щелкнул затвором, и повел стволом вокруг себя: «Та-та-та-та! Всех гадов прикончу!»
- Давай перекусим, - сказал в ответ Коля. – До деревни еще далеко.
- А у меня ничего нет, - ответил Федя. – Мамка суп крапивный сварила, и все. А последний мешок бульбы мы на ямах закопали. Мамка сказала, что немцы отступают, и могут последнее забрать.
- Жалко, что немец взорвался, - рассудительно вымолвил Коля, и Артур понял, что они снова говорят о нем:
– Там, наверняка, хороший паек был. Может, даже с шоколадом.
Артур поперхнулся. Но его никто не слышал. И есть ему нисколько не хотелось. Как это - «закопать бульбу на ямах», он тоже не понимал. Как и «суп из крапивы». А шоколад, действительно, у него был, в «фоккере», от которого осталась глубокая развороченная яма, наполненная болотной жижей. Он бы отдал шоколад этим ребятам сейчас, будь жив.
Показалась деревня, где через одну-две хаты чернели обугленные здания – следы экзекуций карательных отрядов: месть семьям, из которых кто-то ушел в партизаны.
Ребята хотели незаметно прошмыгнуть каждый в свой двор, но за огородами стоял немецкий патруль. Солдат направил дуло автомата на выскочивших из-за угла ребят и, выпучив глаза, заорал: «Хенде хох!»
Федя выронил из рук бронебойный пулемет, а с плеч Коли сползла парашютная кипа. Ребята покорно подняли руки, и немец повел их в центр деревни. Там уже толпились согнанные со всех домов односельчане – старики, дети, женщины.
Артур смотрел на машины с крестами, стоявшие полукругом, и вслушивался в знакомую немецкую речь. Его сограждане возбужденно обсуждали свое незавидное положение: их очень тревожила дальнейшая судьба - с минуты на минуту здесь могли появиться русские танки.
Немцы искали безопасный путь для отступления. Предстояло идти по дороге через лес, кишащий партизанами.
Деревенцев разделили. Мужчин и подростков выстроили в походную колонну, а женщинам и малолеткам приказали разойтись по домам. Но те кричали и плакали, прощаясь с родными и близкими – своими кормильцами.
Офицер пригнал откуда-то хромую лошадь, ее запрягли в ржавую борону. А концы лейцев вручили двум, наиболее сильным, мужикам – бородатому Миколе и сивому Антону. Колонна двинулась, борона прочесывала дорогу, сзади, на безопасном расстоянии, урчала моторами техника. Коля и Федя шли следом за стариками. Артур слышал, как Федя пояснял: «Боятся, что дорога заминирована. Сволочи...»
Артур хотел крикнуть офицеру: «Отпусти ребят! Они же несовершеннолетние!» Но понял, что его не только не видят, но и не слышат. Он тень – как для чужих, так и для своих.
...Колонна благополучно достигла цели: вышла к деревне Оконо, на окраине которой плескалось красивое озеро. Партизаны отсюда были выбиты.
Мужчин отделили, и, повесив на грудь каждого патронные ленты, угнали на рубеж обороны. А подростков было приказано запереть в бане, которая одиноко маячила на берегу озера.
- Решим наутро, что с ними делать, - слышал Артур приказ часовому.
Вечером к бане пробралась старая-старая женщина. Она держала в руке небольшой узелок и непрестанно крестилась, повторяя: «Спаси и сохрани! Боже, помилуй!»
Артур видел, как она протягивала часовому сверток. Там лежали две картофелины и два яйца.
- Отдай детям, - говорила она и показывала на два беспокойных лица, маячившие в окне бани. – А это тебе, - и вынула из узелка бутыль с самогоном.
Часовой удовлетворенно хмыкнул.
Бабушка молча ушла, но вскоре ее страшный крик сотряс деревню:
- Поубивали! Поубивали!
Артур понял, что поубивали мужчин, доставивших патроны к месту назначения, - от них просто избавились: расстреляли за ненадобностью.
...А утро было солнечное и теплое. Часовой дремал, сидя на круглом чурбане. Окно в бане темнело пустым отверстием – ребята, видимо, еще спали.
Вдруг часовой вздрогнул. На крышу бани взлетела ласточка и громко защебетала. Она что-то выпрашивала.
Артур понял, что там, внутри бани, ее гнездо. Птица не могла попасть к себе домой.
Часовой тоже обратил внимание на птицу, сладко потянулся и стал прислушиваться к ее мирному щебету. Потом вынул из кармана губную гармошку, заулыбался и заиграл, поглядывая то на ласточку, то на окно бани. В проеме снова торчали две взъерошенные головы.
Артур зашептал часовому: «Отпусти ребят, слышишь, отпусти...»
Доходили ли слова Артура до сознания часового, он не знал. Но этот немолодой уже человек вынул из нагрудного кармана какие-то фотографии и запел под щебет ласточки. На своем родном языке, по-немецки. Потом встал и сделал последний глоток из стеклянной бутыли, что оставила ему старуха, положил губную гармошку на чурбан и медленно побрел к дверям, где в заточении сидели дети. Ласточка радостно вспорхнула и закружилась над его головой.
...Артур Браун видел, как часовой распахнул двери помещения, Коля и Федя выскользнули на свободу, и растворились в густых зарослях прибрежного ивняка.
08.09/13