Гера же теперь устремилась к гесперийской волне Хремета* и далее, туда, где Атлант-титан могучую шею сгибал под высокой сводчатой высью небесной. Искала она Ириду, вестницу Зевсовой воли (она ведь быстра, точно ветер!), дабы послать за туманным Гипносом с быстрою вестью. Вот призвала Ириду она и молвит ей дружеской речью:
- О, благодатного Зефира златокрылая дева, Эроса матерь благая: ты ветролётной стопою в мрачного Гипноса дом ступай побыстрее! Лишь только отыщешь его – молви ему, бессонные ночи Кронида пусть зачарует, на один только день, пока я за индов, мне милых, сражаюсь! Преобрази только облик, черноопоясанной Никты* прими обличье, именем чуждым прикройся! Пасифею* в супруги сули – за ее снисхождение он мне поможет, бог Гипнос!
Гера сказала – и взлетела златокрылая дева Ирида, небо рассекши крылами; на Пафос, на Кипра пределы взор свой направила острый, на Библа отроги взглянула, след взыскуя воздушный Гипноса, быстрого бога, и отыскала на склонах брачного Орхомена! Оставлял он там часто свой след у затворов жилища возлюбленной Пасифеи. Снова лик изменила Ирида, невидимой ставши, и приняла обличье сумрачной Никты. Рядом с Гипносом стала злоковарная Ирида и молвила, ложная матерь, ему обманнольстивые речи:
- Сын мой! Доколе Кронидом я презираема буду? Зевс породил полукровку, чтоб кровного сына унизить! Смертный позорит меня и сына! Всю ночь неустанно он разгоняет мой таинственный сумрак светом яркопылающим, и тебя утруждает бессоньем! Не медли сразиться с бодрствующими мужами, ибо земного Лиэя мнимый блеск побеждает шествие Ночи, и угасают наши созвездья в сиянии светочей Вакха! Ложна, как оказалось, ярость моя, для чужого Солнца создана Ночь – отражать его свет ежедневно! Ты же, сын мой любимый, должен возненавидеть сатиров-тайнообрядцев и Вакха, что сон презирает! Матери помилосердствуй, помилосердствуй и Гере, Зевса всевластного очи сном зачаруй только лишь на один день – для честных индов защиты, коих сатиры гонят и Вакх теснит прежестоко! Взоры направь ты по воле моей – и у Фив семивратных Зевса бессонного снова увидишь за бденьем всенощным! Зевса бесчестье уйми – Амфитрион же далече, в меднозданных доспехах сражается в битве свирепой яростно, а у Алкмены* в ложнице Зевс почивает и не насытится страстью ночь уже лунную третью!
Ах, не дай мне увидеть Луну четвертую снова – на Крониона, сын, ополчись, да не будет он наслаждаться девять дней и ночей сладострастьем! Смилуйся же над родом индов моих смуглокожих, сжалься – они ведь подобны родительнице смуглотою! Тёмных спаси, темнокрылый! От единой Геи мы все происходим, кто только есть на Олимпе! Ты лишь единый крылами взмахнёшь – и Зевс беспробудным будет на ложе столько, сколько Гипнос захочет! Ведаю, ты вожделеешь одной из Харит – не раздражай понапрасну матери Пасифеи, Геры – владычицы брака!
Обманутый Иридой, согласился Гипнос с мнимой матерью и повиновался ей, ведомый надеждой на скорую свадьбу. Быстрая же Ирида пустилась обратной дорогой, спеша возвестить приятную новость своей Госпоже.
Прянула бурной стопой по небу державная Гера с кознями в мыслях иными – как бы к Зевсу проникнуть, препоясавши чресла поясом страстных желаний! Ищет она Пафийку*: нашла ее средь ливанских гор – ассирийская Афродита пребывала одна, изумлена появлением Геры Зевсова дочь, с ложа, только увидев супругу Отца, привстала и, поняв, что в печали та пребывает, спросила:
- Что ж ты, Владычица, взоры долу свои опустила? Снова ли Зевс ливненосный пустился в любовные страсти? Снова ли в бычьем обличье бороздит он зыби морские*? Не превратился ль он снова в коня, одарённого разумом, мнимым ржаньем вновь прикрывающим похоть? Уж не другая ль Семела огнём своих родов печалит тебя средь зарниц, указующих путь к светлице эротов? Дай мне ответ на вопросы, и я помогу тебе в горе!
И так отвечала златой Афродите печальная Гера:
- О, Киприда! Давай же оставим склоны Олимпа для смертных! Зевс на небо Семелу вознёс, родившую Вакха, и Диониса желает теперь вознести. Какой же получит Гера дворец? И куда мне деваться? О, униженье какое – видеть, как по не праву правит Олимпом Семела! Страшно: ужели в Тартаре жить и быть вне Олимпа, титанов судьбу повторивши? Страшно: презрев наш нектар, они с земли подбирают нечто, что кличут «гроздью», желая взрастить средь эфира. Да не допустят такого Дикэ*, Гея и Влага! Да не взнесёт он к эфиру лозы, да не будет разлита влага хмельная на небе вместо звёздного света! Да не увижу хмельною воительницу Афину, дрот свой поднявшую против Ареса и тебя, Киферейя! Да не изведаю распри в высях эфирных, да не узнаю вовеки пьянства насельников Неба – разве мне не довольно сраму с этим мальчишкой, троянским щенком, что виночерпием служит у Зевса? Он и бессмертных позорит, и Гебу, чашницу Дия, коли сам смертною дланью льёт нектар в чаши! Изгнана я на землю с позором, и для обоих я эфир оставляю – для Вакха и Ганимеда! Я эфир оставляю, ставший жилищем Семелы! В Аргос* пойду я родимый, в град неприступный Микены, жить на земле я стану…За матерью оскорблённой бог Арес, твой супруг, последует, да и сама ты в Спарте своей объявися, гневная Афродита Благодоспешная*, вместе с меднозданным Аресом! О, помоги мне, Киприда, дай мне, нужда ведь настала, пояс, рождающий страсти, повязку с чарой могучей только лишь на один день, чтобы взоры Зевса сомкнуть мне! И пока он спит, могучий, я индам моим помогла бы! Я ведь свекровь твоя дважды: женой ты была обоих моих сыновей – как Ареса, так и Гефеста! Смилуйся, я умоляю: ведь смуглокожие инды чтили тебя всегда, эритрейскую Афродиту, их же теперь бранолюбивый теснит Дионис! Дай же ты мне этот пояс, им лишь одним ты чаруешь весь мир, ведь и мне владеть им прилично – той, что лелеет брачные узы!
Убедила Гера Киприду с сердцем хитрым и лживым. Снимает Афродита свой пояс и отдаёт его Гере, горящей желаньем, с такими словами:
- Вот тебе пояс, сердечной обиде твоей вспоможенье; всех очаруешь в мире этим могучим плетеньем, Гелиоса и Зевса, хор созвездий небесных, и даже неумолимый поток беспредельного Океана!
Прянула Гера по сводам небесным на выси Олимпа, спешно лик свой белый прибрала богиня, тщательно пряди свои расчесала, поровну распределив их по обе стороны лика; после умастила кудри маслом душистым, на чело возложила венец искусной работы, вправлены были в который рубины, что страсть возбуждают; также надела и камень, что в мужах стойкость любовную укрепляет, и гиацинт темноцветный…В волосы веточки мирта вплела, сей травки любовной, а вкруг лона и бёдер пояс она повязала. В пестроцветное платье она облачилась, в котором древле с Зевсом тайно соединялась – платье богиня надела, чтоб вспомнил супруг о союзе. Белое тело мерцающей тканью укрыла и заколола булавкой хитон у самой ключицы. Так одевшись, предстала пред зеркалом. После взлетела в небо подобно мысли быстрая Гера-богиня. Вот уж приблизилась к Зевсу… увидел ее всемогущий Зевс, и жало желанья пламенное вонзилось в сердце: взоры Дия супруга одним только взглядом пленила!
Глядя на Геру упорно, муж ей пламенно молвил:
- Гера, зачем ты пределы эойские* посещаешь? С целью какой? Сегодня зачем ты здесь появилась? Ужели снова преследуешь Вакха и побороться за индов надменных снова желаешь?
Гера же злобная так отвечала, лукавя с божественным мужем:
- Нет, милый, с целью другою сюда я явилась, распря жестокая индов с Дионисом Лиэем вовсе меня не заботит в это мгновенье; спешила я к эойским пределам, ибо пернатый Эрос к океаниде Родопе страстью ныне охвачен, стрел желанья не мечет – нарушен миропорядок! Жизнь, увы, угасает, когда не любятся пары! Я же его призывала к порядку – вот иду восвояси; браки ведь я укрепляю повсюду собственной волей!
Так отвечал ей пленённый Зевс:
- Милая, ревность оставь, и пусть Дионис мой могучий вырвет навеки с корнем род индов, не знающий Вакха; нас же обоих да примет сегодня любовное ложе! Страстью пылаю, каковую ни богиня, ни смертная мне не внушала – лишь только пояса я прикоснулся! Не вожделел ни к одной так, как к тебе я пылаю ныне сладостным томленьем!
Так он сказал, и облако золотое, словно вихрь, поднялось и сомкнулось над ними сводом округлым. Словно воздвигся брачный покой, над которым дугою выгнулся пояс Ириды эфирный ярким покровом! Тут же само собою воздвиглось брачное ложе. Только они съединились узами сладкими страсти, Гея отверзла лоно благоуханное тут же и увенчала цветами многими брачное ложе: крокус возрос киликийский, выросла там повилика, женские листья с мужскими сплелись в тесных объятиях, будто бы страстью горит благовонный супруг средь растений…Ложе любовной четы увенчали двойные побеги – Зевса крокус укрыл, а Геру сия повилика, и нарциссы томились над пурпуром анемонов…и никто не увидел ложа Бессмертных: ни нимфы ближние, ни всезрящий бог Гелиос, ни око Селены не зрели нетленного ложа! Плотными облаками оно окутано; Гипнос, страсти соратник, окутал дрёмою очи Зевеса. В сонной неге покоился Дий, зачарованный страстью, коей и видеть не должно, прикованный к милой супруге…
Эринния Мегайра тем временем по знаку Геры с горных отрогов спустилась, чтобы выйти с Вакхом на битву. Явилась Мегайра перед очами Диониса: огромная плеть свистала хвостами при каждом взмахе в дланях ее, и громко шипели змеи, обвивающие плетёную рукоять…вот затрясла Мегайра головою, и тотчас вздыбились волосы-змеи, испуская жуткое шипение, и забили в скалистых склонах источники яда, губительного для всего живого; время от времени принимала грозная Эринния новый облик львиный – безумный и страшный, с пастью разверстой, окровавленными клыками грозящей Лиэю! В ужас пришел Дионис, и охватило его безумие злое…таким узрела его Артемида, и приступ безумья прогнать возжелала, но с высоты поднебесной, гневом ее устрашая, Гера взгремела громами! Мегайра же, скрытая мраком, в котором тонула вся округа, воротилась в подземелье, наславши на Бромия-бога призраков пестроликих. А над головой Диониса вихрился ливень обильный ядовитого зелья, ужас вокруг изливая. В ушах Диониса шипение раздавалось змей, лишающее Вакха разума, чувств и мыслей. И Дионис изнурённый по чащам мрачным и диким, по отрогам и скалам неверной стопой устремился, мукой ужасной гонимый…
По склонам скалистым, утёсам, словно тур разъярённый, он скачет, тряся шлема рогами, испуская мычанье в проклятом безумье. Робких и кротких газелей, и львиц космато-свирепых гонит буре подобный Вакх; даже лев свирепый не смеет приблизиться, робко скрылась в глубокой пещере медведица, устрашённая бога Лиэя неистовством грозным!
А Дионис, охваченный порывом безумия, змей, свернувшихся кольцами в камнях, рубит на части тирсом тяжёлым; надвое скалы он разбивает рогатой главою; вырывая из почвы деревья в полном расцвете, гамадриад разгоняет, рушит речные долины, оставляя без дома нимф, обитающих в реках. В ужасе бежали вакханки перед обезумевшим богом, в страхе великом сатиры в море искали убежища…Никто даже приблизиться не смеет из боязни, что одержимый на него набросится с рёвом ужасным!
А Дериадей с отвагой двойною на вакханок стремится – ведь низвергнут Бромий старанием Геры! Словно зимнею бурей, вздымающей валкие зыби, несудоходное море поднято к самому небу, в коем до туч поднебесных мчится белая пена, где и канаты, и снасти срывает бушующим валом, паруса истерзавшим, где ветры гнут неустанно мачту вместе с льняными растяжками и снастями вкруг обвившихся рей, брус поперечный ломают, где мореходы надежду на жизнь уже потеряли – так на Вакхово войско индийский Арес напустился!
Более не было строя в битве или порядка в единоборствах, ибо к сражению вернулся Арес неустанный: принял он облик Модея*, ненасытного в битвах, коему в радость казались безрадостные убийства, кровопролитие больше застолья его веселило; нёс на щите он лик Медусы, чьё темя оплетали аспиды, словно кустарник. Равен самому Дериадею сей воин, обликом схож неумолимым, страшным, суровым с повелителем индов! Словно Арес, ярился он в самой гуще сраженья, помощь своим подавая.
Громко вскричали разом инды, узрев, что нет среди их противников Диониса. Вскрикнул Арес всегубящий – будто рать из тысячи воинов; рядом Эрида летела, и в битве свирепой и ярой Фобос и Деймос встали подле Дериадея! В дебрях лесов скрылся Дионис, и пред повелителем индов побежали ахеяне, гонимые Аресом, но – спал беспробудным сном Громовержец! Всё смешалось в беспорядочной бойне, в коей бассарид ополчение недруги окружили, и многих поубивали в этом бегстве повальном…взмахами железных дротов повергнуты славные герои-воители: Айбиалос,Тиамис, Ормений и Офельтес, а с ними – Криасос, Аргасид, Телебес и Антей Ликтийский, Трониос и Арет, Моленей-копьеборец, храбрый Комаркос – всех их копье Дериадея сразило! Павшие в битве – кто на песке распростёрся, кто принял погибель у вод быстроструйных, кто – у самого моря…
Пал юный Эхелаос, поражённый обломком скалы, брошенным в него Морреем – был он родом с Кипра, и только первый пушок покрывал его щёки. Жестокосердный Моррей воскликнул при том, над ним насмехаясь:
- Мальчик, видно, чужой ты родине, что вскормила тебя понапрасну! Разве помог тебе нынче Арес, соложник богини Киприды?
Молвил это Моррей и снова кинулся в битву. Билита он сражает, а вслед за ним отважного Дентиса дротом, ударом меча голову с плеч сносит Эригболу, неутомимому в пляске, рассеял затем фригийцев ряды и дротом разящим низвергнул Себея; за ополченьем фиванцев погнался и поразил отважного Эвбота…падали ряд за рядом, в прах кровавый валясь, громоздясь друг на друга, Кримисос, Хималеон, Таргел, Иаон и Фрасий. Средь бесчисленных павших в сраженье покоился Койлон, Киэса мёртвое тело покатилось за ними…от всех убитых железом острым твердь напиталась, будучи залита кровью обильной. Ужас смертельный объял тут Вакхово войско: и бежали пешие без передышки, а конные, коней своих поднимая, поворачивали в страхе из битвы! Кто в горы спасался, в укрытые в скалах пещеры; кто в ущельях лесистых и в чащах искал спасенья…Тот, обезумев, в берлогу забрался медведя лесного, бегству иной предавался на горной скалистой вершине; вот побежала вакханка – ищет она средь горных отрогов убежище, ибо вакханки нрав изменился: бьётся в груди ее сердце робкой лани, не львицы! Сатиры, ветра быстрее страхом гонимы, помчались спасаясь от дротов грозных Дериадея! Сам Эрехтей отступает, глядя по сторонам и стыдяся защитницы, отчей Афины; Аристей ранен в левую руку стрелою, вынужден битву оставить…войско неистовое корибантов Мелиссей покидает, раненный в грудь, эритрейское жало в тело его глубоко проникло!
Грозные в битве киклопы бросились с поля бесстыдно, Пан паррасийский отряд роголобый с собою тоже уводит в чащу лесную!
Все вожди отступили, один лишь Эакос остался, в схватке кровавой упорно и яро сражаясь; хоть и не видел подмоги от Диониса, он оставался в бою! Многие бассариды укрылись в потоках подгорных, словно слезами текущих – и там от плача беглянок потемнели потоки и заалели глубины, застонали от горя; печалились нимфы речные по Вакху – богу, который печали и плача не ведал и знать не хотел…
А безумный Дионис тем временем нёсся, не разбирая дороги, словно бык круторогий, неистовыми скачками! Дева Харита в саду эритрейском благоуханные тростниковые стебли собирала, чтобы в огнём опалённых священным пафийских сосудах приготовить из ассирийского масла с корнем индским крепкодушистым благовонья хозяйке. Вот, срывая росистый стебель и даль озирая, вдруг увидела в чаще она соседнего леса Вакха, охваченного буйным безумьем. Увидала, как с поля брани сатиры несутся, как стремительным бегством жизни свои спасают вакханки…Скорбно она к Олимпу взлетела, и смертная бледность покрыла ей щёк цветущих румянец, и омрачилось сиянье прекрасного лика Хариты. Здесь Афродита так обратилась к деве Харите, в печали ее утешая:
- Милая дева, что страждешь ты – ликом переменилась! Кто ж это светлый румянец согнал с ланит белоснежных? Кто погасил сияние светлого лика? Что серебром не лучится, как прежде, юное тело, что не смеются очи, как раньше бывало? Ужель и тебя уметил сын мой, неужто влюбилась, по долинам блуждая, в пастуха, как Селена? Знаю, что Гипнос, сумрачный странник, желает видеть тебя лишь своею супругой…Но принуждать я не стану силою, ведь не смею тёмного бога сопрячь с белоснежной богиней!
Так говорила Киприда, а Харита заплакала и ей сказала:
- О, сеятельница живого, матерь сладких томлений! Не влюблена в пастуха я, и Гипнос меня не заботит, и не грозит мне судьбина Селены; скорбь охватила меня по Дионису, ибо Эриннии разум его поразили – о, если бы ты защитила брата кровного Вакха!
И рассказала Харита Афродите про безумие Диониса, и про вакханок, коих Моррей убивает, и про бегство сатиров…
Побледнела внезапно, ликом переменилась, смех свой оставила звонкий улыбчивая Афродита! Вестницу кличет Аглаю, чтоб позвала она сына, ярого Эроса, мощным крылом секущего небо. И отыскала Аглая бога на высях златого Олимпа: в коттаб* играл он, капли нектара в чаши роняя, с ровесником и товарищем в милых забавах – самим Гименеем! Ганимед-виночерпий был судьей в этой игре-состязанье. Встала рядом Аглая, отвела в сторонку Эроса и на ушко ему молвит то, что сказать повелела Хозяйка:
- Неукротимый Эрос, о, жизни податель! Поторопись же! Мать тебя просит. За стрелой всепобедной к тебе я примчалась!
Только сказала, и Эрос уразумел уж посланье! Так он, вспыхнув, воскликнул, и гневная речь полилася:
- Кто же обидел Пафийку? На всех и на всё ополчуся я за нее! Коль мать моя будет в печали и страхе, непобедимой стрелой я и Зевса умечу!
Молвил, и быстрой стопою прянул в высокое небо, и быстрее гораздо Аглаи с парою крыльев он оказался в покоях разгневанной Афродиты. Встретила сына тут же, радуясь сердцем, богиня заключила в объятья, на колени его посадила, милое бремя, и, целуя в уста и в очи, так говорила, будто во гневе, хитрые речи:
- Ах, дитя, ты видишь – в облике смертного мужа бурного в битве Ареса Энио сама ополчает, невзирая на прежний пыл его к Афродите! Эниалий* по наущению Геры идет против Диониса, индов царю помогая! А если Арес пособляет Дериадею, сражайся ты за бога Лиэя! Дрот у него – но лук твой сильнее гораздо, пред ним и Зевс всевышний склонялся, сам Стреловержец лука сего страшится! Милый мой мальчик, ах если б мне ты помог, за бассарид постоявши, за нашего Диониса! Поспеши же к эойским пределам земли поскорее, к индов равнине: там есть служанка Лиэя среди войска вакханок, сияющая красотою, имя ее – Халкомеда! Так ступай же туда и безумному Дионису помоги, Моррея сразив красотой Халкомеды! Сладкое жало метнувши, ты угодишь обоим – Киприде и Дионису!
Так сказала Афродита. И Эрос от матери лона спрыгнул мгновенно, лук сжимая покрепче, тул закинув за плечи, в коем стрелы всеукрощающей страсти теснились. Прянул крылатый мальчик в неба просторы, близ Керны* крылья он развернул против Эос искристой, и вскоре сам оказался в средине индского войска. Отсюда в сердце уметил Моррея пернатой стрелою… После, взбивая воздух своими крылами, помчался обратно он в небо к отчим воротам, мерцающим среди созвездий.
Между тем сладкотомное пламя тело его охватило – бросился вслед за девой Моррей, злосчастный влюблённый, меч уже не вздымая, вращая копьем понапрасну! Жалило буйное сердце одно лишь желанье – сделался хмелен от страсти, взоры по кругу блуждали, лишь о любви помышлял в неукротимом томленье. Нимфа ж с героем индов всего лишь играла, изображая вздохи девы влюблённой, и сердце Моррея взлетело до неба в глупой надежде на счастье…Он думал, что в сердце девичьем равная страсть пылает, что также и дева томится; безумный! Он мыслил белую деву кожей тёмной своею прельстить – забыл он, каков его облик! Но смеясь и лукавя в сердце коварном, вакханка близостью бедного дразнит…
Вот и ночной спустился мрак, окончилась битва, и, одна, Халкомеда в чаще блуждала, след обнаружить желая безумного Диониса. Шла она тихо, печально, не мысля о пляске весёлой, губы молчанье хранили, ибо она понимала болезнь спасителя-бога! Вот и Моррей вперёд пробирался, по сторонам озираясь, деву пытаясь увидеть, и в мыслях царила его одна Халкомеда, голос его прерывался в безумье Кипридиной страсти, ибо ночные стрелы томлений сердце язвили:
- Прочь, о луки и стрелы Ареса, могучей оружье сердце пронзило! Жертвенник я воздвигну Киприде и Дионису, бросив медный дрот Эниалия и Афины! Боле не жжёт меня пламень битвы – любовным огнём я охвачен! В край Дионис фригийский пусть уведёт Дериадея под игом рабским, хочу я отныне отчее имя инда отбросить и зваться лидийцем, лишь бы ладонью коснуться локтя ее иль обнять мою Халкомеду! Пусть Пактола потоки несут меня, не Гидаспа! Пусть Халкомеды жилище станет мне сладостным кровом! Пусть люди отныне промолвят: «Страсть сразила Моррея, а тирс низвергнул Оронта!»
Вот уж и сумрак безоблачный и бесшумный чернотою окутал всё в этом мире – покровом безмолвным и зыбким. Ни единый прохожий в городе не появился, ни одна из работниц не занималась работой, и ни единой прялки под светочем не крутилось, круг совершая бессменный колеса неустанно…
Даже ползучие змеи спали там, где заснули, главу хвостом обвивая. Некий слон у городских укреплений сладостным сном охвачен, спиной опирался о дерево…Ныне Моррей блуждает по граду без толку и цели. Вот он жену Хайробию спящею оставляет и, бессонницей мучаясь, молвит он слово такое:
- Некогда образ сатира принял Зевс всемогущий, дабы в облике этом деву объять Антиопу*; я желаю того же облика, чтобы в весёлой пляске средь благорогих сатиров веселиться и с Халкомедою-девой на ложе любви сочетаться! Камни и скалы, кричите: по Халкомеде томлюся – она не желает!
И Арес не спасает от ярой в бою Афродиты! Не победил меня Бромий – Эрос-малютка низвергнул…
Так в ночи понапрасну в стонах Моррей изливался. Между тем Халкомеда путь свой направила к зыбям эритрейским и стала к волнам взывать, чтобы они защитили ее от страсти безумной Моррея. Вот заплескалися зыби круговратного моря, и Фетида на помощь явилась служанке Лиэя. Облик свой изменивши, предстала пред Халкомедой в образе девы-вакханки и обратилась к ней с утешительным словом:
- Будь же смелей, Халкомеда, не бойся ты ложа Моррея: явлено мною знаменье твоей девичьей чести – никто не посмеет осквернить твое ложе! Пред тобою – Фетида, и браку я тоже враждебна: меня преследовал также вышний Зевес своей страстью, хотел к любви приневолить! Если б не прорицанье древнего Прометея, что от меня родится потомок, что будет Кронида могучей – не пожелал он, чтоб отпрыск Фетиды сильней оказался и родителя свергнул, как Зевс это с Кроном содеял! В хитрость пустись и спаси нас! Инд могучий всё войско вакханок нынче погубит. Так обольсти же лукавством Моррея, так ты спасёшь войско безумного Вакха, бегущее с поля сраженья! О, притворись, что пылаешь Пафийки пламенем, если к ложу Моррей потащит тебя против воли! Ты не противься Киприде, ведь есть у тебя и защита: оплела твое лоно змея, что тебя охраняет! После победы возьмёт змею твою в горнее небо Дионис, и в круге созвездий она засияет! Северному Дракону равна Змея твоя станет, над землею сияя вместе со Змееносцем! Не страшись домогательств! Никто из мужей не развяжет пояс девичий на чреслах нежелающей девы – я клянусь Дионисом, вкусившим яств от Фетиды, клянусь его тирсом и Афродитою пенной!
Молвила так Фетида, утешая Халкомеду, и облако тумана вкруг вакханки сгустилось: ни один страж не увидел ее в сумраке этом, ни один соглядатай, крадущийся шагом неслышным, ни козопас запоздалый, и никто из людей…
Халкомеда горной тропою, быстро и тихо ступая, воротилась в густые заросли дикого леса; Фетида же в пучины отчие вновь погрузилась, вернулась в жилище Нерея.
Созерцаньем небес прозрачных в сияющих звёздах воитель Моррей насытился вдоволь, и молвил он речи такие:
- Мечется дух мой без толку, не знаю, как поступить мне, что несчастному делать…одна тоска и томленье сердце терзают напрасно. В сердце своем трепещу я Дериадея, и жаль мне супруги Хайробии! Не желаю я смерти вакханки, но если низвергну ее – то как же на свете мне жить, боле ее не встречая?
Так Моррей изливался в тоске, раздираем на части страстью неутолённой. Увидел его Хиссак, верный слуга Моррея, известный своей разумностью, и догадался по виду господина о тайном жале его желаний. Обратился Хиссак к Моррею с хитрыми словами:
- Что ты, ложе оставив и дремлющую супругу, бродишь, скитаясь во мраке, ты – Моррей, не знающий страха? Не возжелал ли вакханки ты некой? У хороводника Вакха несколько сотен военных плясуний, из коих единая дева всех превосходит красою своей лучезарной и точно затмевает сияньем яркие в небе созвездья, яркостью несомненной соперничая с Селеной! Дева двойным оружьем на битву вооружилась – красотой несравненной и железом изострым! Халкомедой зовётся она, а я бы назвал Артемидой, среброногой Фетидой иль златощитной Афиной!
Брови страдальчески хмуря, отвечал Моррей злополучный:
- Хиссак! Не утаи же, какое целение знаешь – излечить мое сердце от язвы сердечных томлений! Не пугал меня недруг, но только увижу пред собою Халкомеду – слабеет жало оружия! Будто сама Афродита ополчилась на ратоборца Ареса: вместо тканей хитона панцирь железный надела; не пояс ее препоясал – дрот изострый во дланях! Имя свое изменила, назвалась Халкомедой латная Афродита! С Бассаридами вместе воюет – с обоими биться должно и мне отныне – с Кипридою и Дионисом!
Мукой любовной сраженный, падает воин на ложе; верный слуга его также – Хиссак, дрёмоё томимый, сразу на щит повалился, бычьею кожей обитый.
Только Моррея глубокий сон охватил, из ворот, украшенных костью слоновой, вдруг вылетает призрак девичий и говорит ему обманные речи, его утешая:
- Страждущую Халкомеду, Моррей, прими как супругу, станет женою желанной на ложе она после битвы! Днем она красотою своею очи тебе затмевает, а ночью возляжет с тобою страстная Халкомеда! Мил и желанен брак и во сне, сладостны ласки жара любовного даже в твоем сновиденье!
Я обниму тебя пылко, лишь только пробудится Эос!
Молвил призрак и сгинул.
Моррей тотчас пробудился, Эос свет увидал, похитительницы желаний, и молвил, ложной надеждой в сердце своем обуянный:
- Трижды ты, Эригенейя*, блаженна: ты мне приводишь саму Халкомеду, сумрак и темень ты разгоняешь! О Халкомеда, милая дева, ты цветешь и с приходом Хор осенних! Лилии и под снегом твои распускаются, лик твой и анемонов алость затмить вовеки не сможет, коих Хариты взрастили и коих не сгубит и ветер! Имя твое украшает медь изострая дрота, в имени вся твоя доблесть, Халкомедой зовешься не понапрасну ты, дева: от медного бога Ареса и от ложа Киприды ты происходишь! Ты, наверно, из Спарты? От Афродиты Оружной ты, Халкомеда, по крови!
Так он любимую славил и восхвалял, бодрствующий на ложе…
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
*Хремет – река в Ливии;
*Никта – богиня ночи и мрака, мать Гипноса и Немесиды, дочь Хаоса;
*Пасифея – одна из Харит;
*Алкмена – жена царя Амфитриона, возлюбленная Зевса, мать Геракла. Ее брачная ночь с Зевсом длилась «три полных луны»;
*Пафийка – Афродита;
*Аргос – город на севере Арголиды (Инахиды);
*«снова ли в бычьем облике бороздит он зыби морские»? – Афродита намекает на историю похищения Европы, которую Зевс похитил у царя Агенора в образе быка и доставил по морю на остров Крит;
*Дикэ – богиня справедливости;
*Афродита Благодоспешная – в Спарте древнейшей эпохи Афродита почиталась как богиня любви и войны, а потому изображалась в доспехах и вооруженной;
*пределы эойские – то есть восточные пределы;
*Модей – индийский герой и полководец;
*коттаб – застольная азартная игра, очень популярная у эллинов;
*Эниалий - Арес;
*Керна - остров на восток от Эритрейского(Красного) моря, родина богини Эос;
*Антиопа – фиванская царевна, возлюбленная Зевса, завладевшего ею хитростью; родила от него героев Зета и Амфиона, воздвигших Кадмею – каменную стену вокруг Фив;
*Эригенейя – другое имя Эос, богини зари.