Часть 2. Волк, барашка, Celentano и Amore Infinite

Соня Ергенова
Альпы в облаках!
Из Питера в Альпы!
Из Питера - за облака!
Вершины Альп пересекались с острыми лучами солнца на синем небе, а в низовьях гор дымились облака.
- Она вышла замуж в 77 лет… За итальянца… Да… Теперь живет в центре Милана. Каждый год ездит в Россию…. – чужие разговоры с соседних кресел и мой нос прилип к иллюминатору.

Италия сосредоточилась для меня на бензоколонке, что на выезде из небольшого городка.
Унылое зрелище – вокруг огромные ящикоподобные склады – синие и серые. И автострада.
Только старый дом, где во втором этаже квартира моей сестры и ее мужа, остался от тех времен, когда здесь вились виноградники и колосились поля, а к этому обветшавшему дому с деревянными ставнями вела кипарисовая аллея.
За домом сохранился сад с тесным союзом пальмы и ели, обсаженный по периметру кипарисами и раскрашенный цветочными зарослями – неуместная картина среди техногенной пустыни.
Могу сказать, что некое подобие пустыни было и в моей голове.
Хотелось закурить и вслед беспрерывной веренице машин на трассе задумчиво протянуть:
«Да….»
Но сигарет не было.

Микаель единственный на бензоколонке говорил по-русски, потому что сбежал из Чечни, и его настоящее имя было точно не Микаель.
Паоло рассказывал о нем по дороге из аэропорта и смеялся:
- Микаель больной – он говорить только о девушках! Он пять лет в Италия. Водить фуры. Теперь у нас – заправлять газ для машины. Работает хорошо, много. Не устает. Работа тяжелый. Микаель очень сильный.


Пружинисто и расхлябано от газа ко мне шел знакомиться Микаель в бандане и темных очках, скуластый и хитровато улыбающийся. По мере его приближения у меня задиралась голова.
Когда он протянул мне руку, то я могла вложить в эту руку сразу две свои руки и еще ногу. Я не знала, что бывают такие руки!
- Ты завтра моя на целый день! – сообщил Микаель. Он подразумевал, что завтра я стану ему помогать.
Я так и поняла.

Микаель подметал и мыл помпы, я наблюдала невдалеке.
- Рассказывай о себе! – просил он, - Ты фрукт, неведомый мне! Эй! Только не вэшай мнэ лапшу на уши, я ее тут только и ем!
- Я? Ну что сказать? …Я учусь.
- Э… Ты благоразумная, барашка. Я заметил!
- Меня зовут не барашка.
- Конечно - барашка. Я - волк, ты – барашка! – сказал Микаель.
Я не удержалась, взяла швабру и принялась мыть помпы. Забыв про светлые новые джинсы.

За бензоколонкой Микаель разгружал напитки. Я посмотрела, чем помочь. Микаель быстро одной рукой перемещал упаковки с двухлитровыми бутылками.
Я осталась стоять.
Закончив, Микаель вытащил сигареты и стал закуривать. Я вся напряглась в нерешительности попросить.
- Куришь? – он протягивал мне сигареты. Я замялась.
- Здесь нет видеокамер, барашка. Не засекут.
- Спасибо, конечно, но я не барашка!
Так у меня появился сокурильщик, о котором я и не мечтала перед отъездом в прощальном курении с Маней.
Marlboro! Я затянулась, провожая взглядом проезжающие по автостраде машины:
«Да…»

Я думала, что смена места действия воодушевит меня. Но я ощутила лишь чувство несвободы. Я постоянно была под присмотром.
А хотелось чего-то невразумительного, какого-то полета, ощущения свободы, ветра, скорости…

Мне запретили помогать Микаелю – я его отвлекала. И ходить на бензоколонку – я распугала посетителей тем, что надела на голову венок, сплетенный из придорожных цветов.

Теперь, когда я обрела статус сумасбродной (и я усомнилась в своей адекватности), меня сдружили с младшим братом Паоло.
Статный чернобровый Стефано заехал за мной на зеленой микромашинке.
Мы прогуливались по брусчатым улочкам старинного городка, изредка переговаривались на ломанных разноязычных междометьях и, наконец, замолчали за чашкой капучино с пышной горкой взбитых сливок.
Под занавес прогулки я скучно стояла в темном душном зале позади игрового автомата, за которым Стефано гнал по вертлявой мельтешащей трассе.
Без полета, свободы и ветра…


На третий итальянский день после работы Микаель отвез меня на берег реки По. Что было кстати - меня распирало желание куда-то ехать, куда-то деться. Или хотя бы просто покурить.
В темноте реки По не было видно. Мы сидели в машине в компании своих отражений на стекле.
Я упоительно закурила свою приятную хандру по свободе, а Микаель зачарованно вглядывался в мое отражение.
- Река По тебе очевидно по… – призналась я Микаелю.
Моя вкусная сигарака докуривалась.
- Не кури до бычка, - посоветовала я Микаелю и затушила свою сигараку. Микаель затушил свою, и наши руки соприкоснулись в пепельнице так, что образовалась острая трепетная неловкость.
- Сейчас целоваться будем? Или жевачкой зажуем? – поинтересовалась я. И от меня неловкость отпрянула. 
Микаель же смутился и, еще раз глянув в мою сторону, отвернулся.
Образовывалась задумчивая чуть задымленная тишина.
Микаель нажал на кнопку и, пошебуршав, из динамиков послышался голос Celentano…
 

И вместе с музыкой и ветром с реки подкралось ко мне изнутри давно забытое и желанное …. воодушевление!
В теплый звездный вечер на темном берегу невидимой реки По, под душераздирающую мелодию воодушевление меня накрыло.
Оно выражалось радостью и подстегивалось азартом.
Я оперлась рукой на колено Микаеля и, чуть не ударившись лбом о его нос, до того порывисто я приблизилась, попала-таки губами в его губы.
Из любопытства даже свежий речной ветер залез в открытое окно, и подмигнули звезды.


На следующий день я перестала укуриваться хандрой.
Я уедалась хрустящим бриошем с нутеллой под чириканье воробьев, шебаршащих в кипарисах.
Поздним итальянским утром я выглядывала из окна на солнечную бензоколонку и, ненароком высматривая Микаеля, бросала воробьям оставшиеся от бриоша крошки.
И огорчало лишь то, что воздушный и нежный бриошь так быстро съедался…

В обед я пробиралась на бензоколонку и мы с Микаелем, большими сэндвичами и водой ехали мимо огромных складов на пустынную стоянку, на пикник.
Микаель с той же хрипотцой в голосе подпевал бессменному Celentano. Бесконечно прокручивалась одна и та же кассета.
Сигареты поджигались и скуривались под рассказы Микаеля:
«Моя бябъюшка …  Шехерезада ее имя. Она была княгиня…»
«В Грозном наш дом был в самом центре. Целый район занимал! Как дворец! … Я лежал на диване целыми днями – вокруг меня ковры, золото, фрукты! Да-да, барашка!
В школу я не ходил. Зачем? Учителя сами ко мнэ ходили. И я им оценки ставил – лежал на диване, как шах! …
Я в шестнадцать женился… Мы с ней год прожили…
Однажды ночью обстрел начался. Ее родители спрятали, а я в горы ушел. Там через границу шел… Документы мне новые сделали. Дядя мой помог… Хазбулатов…
Я всю Европу обошел, Ближний Восток тоже, в Иордании теперь моя мать живет…»
-  Микаель-Микаель, у тебя наследственное - сказки рассказывать?
- Ты мне не веришь, барашка? – искренне удивлялся Микаель.
- Сам лапшу не любишь, а мне ее скармливаешь!
- Э…, барашка, зря не веришь. Настоящий волк не обманет, - говорил Микаель.

Особенно Микаелю приходилось по душе мечтать о том, как мы будем жить в горах.
- А если я не захочу?
- Я тебя украду, барашка! – Микаель хватал меня в объятия и кружил по пустынной стоянке, - Ты узнаешь, как в горах хорошо! Я построю дом. Нет – два. Один для нас, другой для наших волчат. И никого счастливее нас не будет, барашка…
В ответ я мечтательно улыбалась и, закрыв в полете глаза, во всех деталях представляя себе нашу гору.


Оказавшись в гостях у Микаеля впервые, я как будто вновь с ним познакомилась. На стенах помимо текстов Корана у входной двери висели изображения волков с пронзительными взглядами на фоне заснеженных гор.
- Так вот она какая - волчья нора!
Микаель улыбнулся и продолжал сосредоточенно готовить макароны с тунцом.
Кальян в золотых узорах – метровой высоты, с двумя курительными трубками – меня заманчиво впечатлил. И тут же рядом лежал кинжал. Я приподняла его за украшенную камнями ручку. 
- Настоящий?
Микаель кивнул и подошел ко мне ближе:
- Настоящий.
И в придачу к кинжалу достал из шкафа сюртук, расшитый золотыми узорами. Я опешила, что мыслила уже вслух:
- Так значит Шехерезада…
И откуда-то издалека послышался звук горна.
Музыка гор нарастала, как порыв ветра, со всех сторон нас окружали волки, Микаель, прирожденный горец, только переодетый в джинсы, выхаживал по кругу, завлекая меня в танец, который был у него в крови.
Но не у меня…
 
- Макароны! Объитальянился! – заметила я, когда Микаель гордо поставил на стол свое макаронное творение.
- Я польщена, - честно призналась я, позволяя себе положить совсем каплю макарон и сообщила Микаелю, что когда я влюбляюсь, меня постоянно тошнит, -  Ничего есть не могу, кроме нутеллы!
Микаель обрадовался: «Говорят, любовь и тошнота неотделимы!»


В свой выходной Микаель украл меня на целый день. Я не сопротивлялась. И мы удрали в Милан.
В Милано напоролись на пробки и медленно ползли мимо привокзальной площади, битком набитой народом. Что-то до боли родное казалось мне в этой толпе:
- О! – восторженно догадалась я, - Такую же куртку мы с Наташкой в Апрашке видели! Вот тебе и Милан! Ха!
«Товарищи, нас ущемляют! – хрипящее-орущий голос, искаженный мегафоном, донесся из-за кустов, - Мы должны объединиться и отстаивать наши права!»
- Это украинцы, они здесь каждое воскресенье, - подсказал Микаель.

 Мы затерялись в Миланских улочках, которые сделались мне милыми тотчас, как Микаель взял меня за руку.
Ах, милый Милан! Мы шли по нему рядом, и джинсовая куртка Микаеля, темные очки, скрывшие наши взгляды, мои босоножки на высокой платформе и яркая футболка, а главное запреты и предрассудки, которые мы взбаламутили, навевали что-то рокенрольное:
«И мы с тобою будем вместе, как Сид и Нэнси...»

Под вечер мы оказались в маленьком городке, неподалеку от Милана. Стемнело, и весь городок сконцентрировался для меня в одной освещенной фонарями улочке с миниатюрными старинными домами, обвитыми плющом, лепниной и узорными решетками.
- Салам алейкум, - поздоровалась я, чуть поклонившись, как научил меня Микаель.
- Алейкум салам! – почтительно с тем же поклоном ответил мне седой большеглазый выразительный иорданец, старинный друг Микаеля.
Следуя за ним, мы вошли в ресторан, отделанный темно-зеленым драпом. В первом зале шумно и жарко болтали и раскатисто смеялись итальянские компании, и владелец ресторана, встретивший нас на пороге, провел во второй зал, где в приглушенном свете был уже приготовлен столик, и всего одна парочка мирно шепталась в другом конце.
Микаель и его друг сидели рядом вполоборота друг к другу и беседовали на арабском. Также узорно, связно и замысловато, как выглядит арабский текст, звучал и язык.
Меня обхаживал официант, сменяя блюда и вина, и я абсолютно отдалась гурманству, чуть пробуя угощения. Вот только мне досаждала не проходящая влюбленная тошнота. 
Ни одна реплика не была обращена ко мне, и в мою сторону ни разу не был брошен взгляд собеседника Микаеля – проявление восточного уважения.
Примерка положения восточной девушки была несколько тесноватой…

На обратном пути Микаель гнал по ночному автобану под двести, чтобы успеть до полуночи.
Разморенная этим днем и ужином я всматривалась вдаль, и дух захватывало от ощущения скорости, от бьющегося в открытое окно ветра с каплями дождя.
Проникновенно чувственно пел Celentano…
Хотелось, чтобы песня и дорога длились бесконечно.

Жизнь сосредоточилась для меня на залитой солнцем чудесной бензоколонке. Я вся целиком стремилась туда, и остановить меня было невозможно. Я подбегала к обочине трассы с неиссякаемым потоком машин и, подпрыгивая и размахивая руками, давала знать Микаелю!
Микаель, не глядя на машины, шел прямиком ко мне и машины расступались перед ним. Он брал меня за руку и переводил через дорогу.
Я изо всех сил закреплялась на месте: помогала делать сэндвичи, считала чеки, а Микаель ненароком, увиливая с газа, проходил рядом.

Один из последних итальянских дней я полностью провела на бензоколонке, тщательно вырисовывая плакат с надписью: «Non spostare l auto veicolo prima – di fare pagamento! Grazie» (что означало - деньги вперед, бензино потом).
За столиком на улице, где я рисовала плакат, мы пили двойной эспрессо, который Микаель готовил для нас сам.
Запах кофе разливался по всей бензоколонке и был с ней неразлучен, как и поток машин на трассе.
Втихаря, за ароматным кофе я затягивалась сигаретой Микаеля, не дожидаясь обеда, когда мы уезжали кататься.

За эти дни мы наездили около трехсот километров и несколько метров, наезженные мной вечером по стоянке на коленях у Микаеля.
По моей же инициативе я блаженно взяла руль в руки и нажала на педаль газа, машина медленно плавно двинулась вперед, и от нахлынувшего на меня в этот момент восторга, я ощутила ступор!
- Поворачивай! - спохватился Микаель и сам завернул руль, выглядывая из-за моей спины - машина уже самостоятельно и инертно въезжала в бортик.
Хорошо, когда за спиной есть тот, кто вовремя возьмется за руль.


Снова пел Celentano, и каждый раз одни и те же песни звучали по-иному. Невыносимая грусть пронизывала от них в последние дни моих итальянских каникул.
- Ты же знаешь, барашка, я не могу вернуться в Россию, - говорил Микаель, когда мы в последний раз выехали на наш пикник.
- Да, знаю… Тебя разыскивает ФСБ… или Интерпол…
Микаель заулыбался и сжал мою руку своей большой мозолистой ладонью.
Допел Celentano, кассета зашипела и щелкнула. Микаель вытащил ее и отдал мне.

Утро расставания с Микаелом и Италией выдалось пасмурным, резко похолодало. Микаель работал в толстой куртке, отчего казался еще здоровее.
Само прощание вышло скомканным, быстрым. Мы столкнулись за бензоколонкой, и с разбегу в слезах я врезалась в него. Микаель подхватил меня, крепко прижал к себе.
- Indiamo! Tempo! – появился из-за угла Паоло.
Заплаканная с кучей носовых платков на коленях я сидела в машине, когда Микаель прибежал с огромной банкой нутеллы, силясь улыбнуться и сказать что-то...
Но что сказать, когда прощаешься навсегда?
- Ciao, барашка…

Мы опаздывали на самолет. Паоло гнал. Стрелка нервно дергалась в районе двухсот тридцати, но скорости не чувствовалось.
Девятьсот километров в час. Скорости по-прежнему не чувствовалось. Только были заложены уши. Альпы не виднелись из-за облачности. Салон пустовал.
Только одна скорость ощущалась остро – скорость стремительно пронесшихся дней.

Первые ночи я ощущала присутствие Микаеля. Казалось, стоит закрыть глаза и расстояние между нами сужается, и Микаель рядом. Я  крепко хватала его, стараясь удержать здесь и не дать утащить неведомой силе за сотни километров, как только я открою глаза.
И всякий раз в моих руках оказывалась подушка, в которую я начинала разочарованно сопеть от воздушного и нежного воодушевления, которое так быстро кончилось.
Также как и банка нутеллы была съедена, а кассета с песнями Celentano истерлась, шипя и заикаясь.


P.S.

Я знала, что с Микаелем мы не увидимся вновь, и была абсолютно уверена в том, что не хочу больше видеть Жу-Жу.
В последний раз мы объяснялись у Восстания. Жу-Жу обрадовался:
- А мне все равно, - сказал он непосредственно с идиотическим обычным для него выражением лица, - у меня давно уже есть другая.

От Микаеля я получила смс:

Ciao amore!
Piwu tebe eto pismo poslednii raz. Mne ocen trudno bez tebia. 4uvstvyu ti riadom so mnoi, tvoia ulibka, tvoi vzgliad mne daet jit i radovatsya. Nostra amore infinite, non lo so che cosa io amo in mondo piu di te. E di sicuro non sara… Ti amo tanto tanto! Senza di te sono un lupo senza pecora.
Ia bil s toboi i eto menia ubilo. Ti poslednaia devuwka, kotoruy ia budu lubit.
Ti moia barawka, a ia kak bil odinokii volk, tak i ostanus.
Addio amore infinita! Y tebia vse vperedi! Tselyu ti voglio tanto bene tesoro.
Tvoi volk Maikol.

Я шла по городу одна.
Закончился мой девятнадцатый сентябрь, также как и закончились мои романы с Жу-Жу и Микаелем.
Слегка было грустно.
«Il tempo se ne va…»
И я шла дальше