Сельского жителя я могу кратко охарактеризовать только одним словом: «хозяин» (подразумевая при этом единство владельца и властителя, подобно английскому «Lord»). Поколение за поколением, в течение многих тысяч лет, он создавал будущее трудом своих рук, привыкнув распоряжаться этим миром по своему усмотрению, глядя на все вокруг прагматично, без излишней сентиментальности. Ибо (скажем так) – сентиментальность смерти подобна. Пожалеешь красоту, не спалишь лес, не вспашешь поле, не запрудишь реку, не убьешь оленя – не будет еды, вот она и смерть.
От того насколько умело земледелец распорядится тем, что ему отпущено, зависит его будущее – будет урожай или нет. При этом он может полагаться только на опыт предыдущих поколений, наверное, поэтому селяне, так косны и консервативны.
Крестьянин вынужден рачительно и разумно распределять доставшееся ему жизненное пространство. Ведь от этого тоже зависит судьба урожая. Каждый предмет его мира имеет свое строго определенное, чаще всего неизменное, место и предназначение.
Несмотря на то, что крестьянин не только властелин природы, но одновременно и ее раб1, он смело и твердо стоит на земле, поскольку знает, что какие бы испытания не уготованы ему, пока есть земля, животные, растения, он будет сыт, а значит – жив. Недаром, притчей в языцех, стала крестьянская невозмутимость и деревенское спокойствие.
В отличие от земледельца, горожанин не хозяин своему миру. Крестьянский мир создал Бог – он вечен (в нашем, человеческом, понимании), а городской – люди. Поэтому городская обстановка – не более, чем игрушечный мирок, существующий только по человеческой прихоти. Люди его создали, населили другими людьми, люди его и уничтожат. Сегодня он есть, а завтра – нет. И горожане – его рабы, но не хозяева, потому, что они не производят еду, а получают ее от других людей, подобно домашним животным, живущим в клетках. Видимо, именно это неуверенное положение горожанина и приводит к нервозности городской жизни. Как не отгораживайся он, ученостью, образованностью, воспитанием, от реалий, все равно понимает, что живет только чужими подачками.
Находясь в таком «игрушечном», «иллюзорном» мире, не чувствуя себя владельцем положения, горожанин, естественно, не может правильно относиться к своему миру, распределить выделенное ему пространство, потому… потому, что оно беспрерывно меняется, ибо зависит от людей.
Инстинктом, выработанным у людей за тысячелетия, горожане ощущают потребность в домашних животных, хотя не чувствуют в них необходимости. Иллюзорный мир диктует иллюзорные правила. Поэтому любое домашнее животное, будь-то кошка, собака или даже змея, для горожан не более, чем «живая игрушка», «друг», «собеседник» или даже «предмет гордости».
Для сельского жителя любое домашнее животное, прежде всего, инструмент, биоробот, выполняющий определенные функции. Один производит шерсть, другой - мясо, третий - молоко, четвертый - возит. Которого холят и лелеят, пока он бесперебойно работает, но безжалостно отправляемый в помойку в случае поломки. Все чисто утилитарно без лишней сентиментальности - как горожанин с телефоном.
Кошку звали Ксюша. Это была упитанная ласковая кошка, самой натуральной кошачьей расцветки. Некоторые именуют ее камуфляжной, некоторые серой, а я, как ни странно – зеленой, что вызывает определенные насмешки. Но надо помнить, что каждый из нас видит мир по-своему. И что одному – красно, другому зелено.
Я спросил у Ирины, почему у кошки такое имя? Оказалось, что это – плод непростых размышлений и раздумий, поскольку, выбирая имя кошке, Ирина хотела, чтобы в нем присутствовала исконная кошачья форманта «КС», а этому удовлетворяли: «Аксинья», «Ксения», да «Оксана», ну еще и «Александра», которое, правда, сразу же было похерено из-за своей трудно- и долгопроизносимости. Сказать «Аксинья» или «Оксана» было намного легче, но Иринку раздражала «икающая»2, как она говорила, начальная гласная, поэтому было выбрано нежно-ласкательное «Ксюша».
Было у Ирины в задумке еще одно подходящее имя «Маркиза», где отлично слышится «киса». Но ей показалось, что смешно будет выглядеть Маркиза, таскающаяся по двору с дохлым мышом в зубах или лазающая по мусорной куче.
Неожиданно для самого себя я вдруг вспомнил имя «Кассандра» и решил, что оно также оченно кошачье, поскольку его можно произнести звучно-раскатисто «Кыс-с-с-сандра»! Мы решили обязательно назвать так нашу следующую кошку, но этому, к сожалению, не суждено было сбыться.
Первое наставление, которое я, как приехал, получил от Галины Константиновны было: «Кошку не кормить! Не кормить! Не кормить! Вы, городские, балуете их разносолами, они у вас на диванах лежат! А здесь – деревня – кошка должна трудится - мышей ловить!» И это была сущая правда. Кошки – настолько наглые и ленивые создания, что трудятся только тогда, когда голодны. Физиология хищника позволяет им достаточно долго обходится без еды. Поэтому стоит только покормить кошку, как она будет терпеливо ждать следующей подачки, даже, если по ней будут бегать мыши, и примется их ловить, только доведя себя до полного истощения. На Ксюше я это не проверял, зато, потом, в середине 1990-х годов неоднократно наблюдал это на примере уличных котов. Которые, однажды получив еду из моего окна, могли часами напролет сидеть перед ним, в ожидании следующей порции, не обращая внимания, ни на плохолетающих птиц, ни на кротов, ни мышей.
Ксюше разрешалось давать немного молочка, но обязательно утром после того, как она принесет мышей.
В городе, я иногда встречал кошку, несущую в зубах мышь. Но кошка, в таких случаях, всегда быстро бежала, держась на значительном расстоянии от людей. Еще я читал, что кошки приносят хозяевам пойманных мышей, как бы отчитываясь о проделанной работе. Но своими глазами никогда ничего подобного не наблюдал. И только Ксюша продемонстрировала мне как трудится настоящая деревенская кошка.
Каждый день, выходя поутру на крыльцо, я находил на второй ступенечке пять-шесть мышей, аккуратно (подчеркиваю – аккуратно) уложенных, как шпроты в баночке – плотно друг к дружке, мордочками к дому, а хвостиками – ко двору. Мало того – они всегда были разложены по росту – маленькие слева, длинненькие – справа.
Иногда мышей было поменьше, иногда – побольше. Порою они все были одинакового размера, но если хоть одна мышка была чу-чуть побольше, то обязательно попадала в правый край. Удивительная любовь животного к порядку. Ведь можно было бы и накидать их как попало. Но нет – Ксюша гордилась не только тем, что выполнила работу, а еще и тем, как красиво продемонстрировала ее. Мне видится в этом зачаток эстетических чувств у животных.
Да Бог обделил их, и способностью к творчеству, и этикой, и эстетикой, но какие-то отдельные проблески вышеназванного у животных все-таки встречаются. Создается впечатление, что, перед тем, как приступить к созданию человека, Бог испытывал «программные фрагменты человеческого интеллекта» на различных животных, да так и оставил в них. Этим объясняется почему вороны так любят всякое блестящее и не просто любят, а натурально «коллекционируют» его, аккуратно раскладывая найденное по своему неопрятному «вороньему гнезду».
Второе наставление было: «Кошку в дом дальше террасы не пускать. Пыль и шерсть в доме не нужна». Да, у сельских жителей, все разложено по своим места. Пшеница – здесь, рожь – там, овес – тут. Скот – в хлеву, собака – в конуре, куры – в курятнике, свиньи – в свинарнике. Земля селянину это позволяет.
Городской житель, ограниченный в пространстве, вынужден сваливать все в одну кучу, как небезызвестный Захар, кучер Обломова. Его мир похож на котомку бродяги, где лежит все вместе – и еда, и одежда, и нехитрый инструмент. Поэтому зачастую его жилище представляет собой смесь, и спальни, и хлева, а порою – и гаража, когда в дом затаскивают не только животных3, но и велосипеды, а порой даже и мотоциклы4.
Но Ксюша совершенно не стремилась в дом – скорее наоборот – ее влекла улица, как привычный животный мир. Человеческое жилье она рассматривала лишь как временное убежище от непогоды. Не раз я видел ее в дождь, сидящую под террасой, и, несмотря на то, что я широко раскрывал дверь и даже говорил «кис-кис», кошка не двигалась с места. Своим свободолюбием она поступалась только в сильные морозы, когда сама приходила погреться у печки, со стороны кухни.
А один раз, она, сама не желая того, меня так серьезно напугала, что я, потерявши равновесие, грохнулся на землю.
А было так…
Ночью, в самый ее исход, когда из темноты начинали только-только пробиваться еще не лучи, и даже не сполохи, а какие-то шальные проблески, которые то ли есть, то ли нет, проснулся я по нужде. А поскольку на двое стояло лето и не было дождя, то идти решил в нужник, совмещая приятно с полезным – облегчить душу, да посмотреть на колдовство турковского раннего-раннего утра.
Мне кажется, что мы, коренные москвичи, оттого так и тупы, что всю свою жизнь, от рождения до смерти, смотрим в свою или в чужую стенку. В Москве мы не просто не видим неба – мы не видим простора. У этого города нет размаха, несмотря на пресловутые Семь Холмов. А подковообразное зрелище с Воробьевых гор на задымлено-запыленный, протянувшийся до самого горизонта город, застроенный разномастными домами, удовольствия не вызывает. Нью-Йорк, Тайбэй, Сидней со своими небоскребами, многоуровневыми эстакадами тоже не дают увидеть небо. Но все-таки – недолгий путь выводит тебя на океанский простор, на ширь и размах, которую трудно описать словами, где есть, и простор, и горизонт, и огромный купол неба. А главное – глоток незабываемого по вкусу свежего морского воздуха. Но две столицы Париж и Москва не дают человеку вздохнуть полной грудью. Наверное поэтому у русских и французов такое сродство друг к другу5, что мы однажды даже отказались от своего языка в пользу французского, а французы наводнили свою страну русскими эмигрантами.
Поэтому пройтись лишний раз по простору, по воле, было для меня не иначе как удовольствием. Тем более в такое время, которое я вижу очень редко, поскольку в эти часы сплю.
Выйдя из дома я осторожно направился по дорожке к нужнику, стараясь в темноте да с непросыпа не завалиться в картофельные грядки. Глянув для верности на темный контур сортира на фоне уже малость посветлевшего неба, я убедился, что иду правильно и непроизвольно опустил взгляд долу – прерванный сон брал свое. Я напрягся, передернулся и для верности еще и потрясся, как собака после купания, пытаясь, тем самым, сбросить, наваливающуюся на меня, дрему.
Сделав еще пару-тройку шагов, я посмотрел повыше и остолбенел – с крыши туалета на меня светили два огненно-зеленых глаза, показавшиеся мне огромными. Вот уж взаправду говорят, что у страха глаза велики. Толком не проснувшись, я не принял их за кошачьи. Я не принял их, ни за рысьи, ни за волчьи и даже ни за глаза самого дьявола – для меня, в тот момент, это были просто ГЛАЗА! Я замер, заворожено глядя на них… и, представьте, какой проснулся во мне ужас, когда я увидел, что они летят по воздуху прямо на меня.
Страх лишил меня разума. Ужас приказывал только одно - БЕЖАТЬ! Бежать, бежать без оглядки, бежать бегом, бежать на край света, бежать куда угодно - лишь бы меня не догнали эти ужасные горящие глаза.
Издав какой-то сдавленный звук, похожий на сипение, я шарахнулся назад, замахав руками, как ветряная мельница, оступился и повалился навзничь в картофельные грядки! Мне повезло – рыхлая земля смягчила удар – я не ушибся и, слава богу, не обдудолился. А раздавшийся предсмертный взвизг мыши, объяснил происшедшее.
Ну, конечно – где же еще ловить мышей, как не возле нужника. Сколько раз я видел днем Ксюшку, сидящей на его крыше. Она терпелива выжидала, когда мышь подойдет поближе, чтобы камнем свалится на нее. А, в этот раз, мое появление расшугало мышей и они кинулись врассыпную, поэтому кошке пришлось прыгать, причем прыгать в мою сторону.
Потом не раз набегала на мои губы кривая ухмылка при воспоминании о том ужасе, который навела на меня кошка Ксюша, хотя об этом я предпочитал не рассказывать.
А Ирина долго пыталась понять - кто или что и, главное, - зачем так разворочало картофельные грядки.
1 Понятно, что и у самого лучшего хозяина плохая погода или другие природные катаклизмы запросто погубят урожай.
2 Действительно, если быстро-неоднократно произносить «Аксинья» и, особенно «Оксана», как это бывает, когда зовешь кошку, то на первом слоге вырывается громкое «икание».
3 Каких только животных обезумевшие горожане не тащат в свои маленькие жилища. Моя школьная знакомая содержит змей, рыбок, рептилий, и еще – тараканов и полный холодильник мышей, которыми кормит своих питомцев. Сравнивать такую квартиру с хлевом – значит оскорбить хлев.
4 Мой сосед, квартира 38, дома 24-а по Большой Академической улице держал в однокомнатной квартире на первом этаже мотоцикл. Когда он уехал, квартира досталась его родне, которые месяц напролет отчищали пол от смеси масла с грязью, въевшейся в паркетный пол.