...мне когда-то сказали, в детстве еще, когда я был наивным и добрым, похожим на плюшевого медвежонка, тискаемого всеми желающими беспрепятственно и с удовооьствием, что люди не умеют летать. Разве только с помощью специальных приспособлений: самолетов там всяческих, дирижаблей, аэростатов, вертолетов, и я, пораженный красивыми длинными названиями, тотчас бежал в обширную нашу библиотеку и часами сидел за книгами, вдыхая запах старых пожелтевших страниц. Так и родилась во мне любовь к книгам и полетам, приправленная недоверием к мудрым взрослым людям: я искренне поражался тому, как же так - люди не летают? Я, например, мог летать, очень даже неплохо: стоило лишь закрыть глаза и представить небо, бездонное, бескрайнее, глубокое, стремительно надвигающееся ветром и криками птиц. Взрослые укоризненно качали головами: "Такой большой, а в сказки верит...", в ответ на что я вновь закрывал глаза и улетал дальше и дальше, в безграничную синюю высь, вдыхая совершенно иной воздух, слыша неведомые прежде звуки. Мне говорили, что все это - детство, но я, видимо, упорно не желал взрослеть, а может, это непроросшие крылья сильными взмахами и шелестом невидимых перьев вынуждали меня снова и снова прятать глаза за ширмой век и ресниц, уносясь прочь с пыльной земли, подальше от суеты и мелочности.
Странно, но мне никогда не снилось, как я летаю. Никогда не видел я себя парящим над городом, пролетающим над крышами бетонных многоэтажных коробок, зажигающих огоньки окон мне вслед. Моим постоянным наваждением, извечным мотивом и навязчиво-милым образом моих снов была тощая девушка с огненно-рыжими волосами, на чьих острых плечах нелепо болталась рваная футболка, поверх которой красовалось темное пальто, распахнутое всеми серебряно мерцавшими пуговицами, и полосатый шарф, чьи худые бедра были обтянуты черными джинсами, контрастировавшими с молочно-белыми ступнями, не защищенными обувью. В мои заснеженные сны девушка вторгалась беззастенчиво и безмолвно, так, словно бы именно моя голова и должна была хранить этот образ, поселив внутри и позволив безраздельно властвовать над сновидениями. И я позволял это ей, позволял, как не позволил бы никому иному, быть со мной постоянно, тихим и почти неслышным голосом нашептывать советы и навевать сны.
Я шестнадцатилетний, ставший еще более нескладным и обзаведясь новыми проблемами, свойственными каждому подростку, каким-то чудом сохранил в себе эту хрупкую детскую любовь к полетам, становившимся раз за разом труднее: уже не хватало просто закрыть глаза, требовалась полная тишина и концентрация всех сил, а потому и летать я стал реже. Зато, переехав в другую квартиру, на шестнадцатом этаже, я стал чаще сидеть на подоконнике, глядя вниз на оживленные людские потоки и суетно движущиеся автомобили. Я шестнадцатилетний методично совершал глупости, отстаивая свое "я" - отчаянно спорил с родителями, срывая голос в крике, ссорился с одноклассниками и учителями, но величайшей глупостью, совершенной тогда, стала нечаянно вспыхнувшая, словно искра, влюбленность, давшая начало любви, пылавшей костром, топливом для которого стали эмоции, чувства, образы и мысли, трещавшие сухим хворостом под напором огненных языков, поглощавших их с непомерной алчностью, требуя с каждым разом все больше. Рыжеволосая девушка исчезла из моих снов, и некому было дать мне совет.
Так я и жил, пожираемый изнутри адовым пламенем любви, окончившейся просьбой о смерти. Промаявшись весь день, изойдясь злыми слезами вечером, я, наконец, провалился в сон, не ставший, увы, моим спасением: вернулась моя рыжеволосая советчица, мой непутевый босоногий ангел, после нескольких месяцев снежной тишины и немоты в сновидениях поманивший меня за собой ввысь, в черноту беззвездного зимнего неба, зиявшего серыми пустотами облаков. Мысль, блеснувшая озарением и осветившая воспаленное мое сознание пониманием того, что необходимо сделать: я должен лететь. Медленно поднявшись с постели, избавляясь от оков сна с каждым шагом по напрпвлению к окну, мысли мои обретали все большую ясность. Удобно став коленями наширокий подоконник, тяну на себя с трудом поддающуюся деревянную раму и вдыхаю колкий морозный воздух. Выпрямиться во весь рост, закрыть глаза и сделать шаг в неизведанное, черное, холодное, льющееся за окном мириадами огней. Под босыми пальцами ног ничего нет. Раскинув руки, разрезаю воздух и...лечу! Эйфорическая радость рвется с губ радостным смехом, не покидает ни на минуту, даже когда я лежу на снегу, разметав руки и чувствуя покалывания снежных иголок сквозь тонкую ткань футболки. Закрываю глаза и вижу ее, рыжеволосую, с нежной улыбкой опускающуюся рядом и раскидывающую черные широкие рукава пальто, касаясь кончиками пальцев моей ладони. Она улыбается мне, и ее алые губы, раздвинутые в улыбке, огненной вспышкой потрясают сознание. "Больше ты не проснешься", - шепчет она, и это так: я больше не открою глаза. Люди ведь не умеют летать...