Горною тропой часть 4

                Мухамеджанов Михаил







 


                Горною  тропой
               
                Повесть   

                Книга  4

















                Москва, 2009 год

             ДИРЕКТОР

      -1-
      Когда Саша выговаривала Ибрагиму, что он совсем потерял голову от своего директора, она была недалека от истины, можно сказать, попадала в самое «яблочко». Действительно, со своим шефом он, кажется, тронулся умом. Постоянно утверждая, что о таком руководителе можно только мечтать, он  каждый раз приходил домой уставшим, измученным и обреченно сообщал, что, вероятнее всего, придется уйти с завода. Этот удивительный,  самый мудрый и справедливый начальник на свете, снова устроил ему очередную взбучку и потребовал убираться с завода ко всем чертям.
     Окружающим их отношения тоже казались странными и абсолютно ненормальными. Было совершенно непонятно, что их связывает, и почему они никак не оставят друг друга в покое?  Ну, не нравятся  здесь, неужели в таком огромном городе, как Москва,  нельзя найти другой завод, другого  руководителя? Директор тоже хорош, - сколько можно терпеть выходки этого выскочки? Выходит, они друг друга стоят, раз им все это доставляет такое, весьма сомнительное удовольствие. 
     Скоро уже стали привыкать к их бесконечным выяснениям отношений, которые  заканчивались громкими скандалами и постоянными угрозами, немедленного увольнения возмутителя спокойствия. По заводу стала гулять шутка: «милые бранятся, только тешатся». На самом деле, от закидонов и бесконечных идей, артиллерийскими залпами выстреливающими  из этого неуемного начальника бюро комплектации, о покое можно было только мечтать. Его нахождение на заводе была равносильна присутствию склада с самопроизвольно взрывающимися  бомбами. Причем, их разрушительное действие почему-то было направлено, только на руководство. Создавалось впечатление, что вся его деятельность только в том и заключалась, чтобы  создавать для них невыносимые условия.
     Нет бы,  работать, как все, тихо, мирно, спокойно.  Его почему-то тянуло,  постоянно спорить, доказывать, требовать, перестаивать, давать рекомендации, и что самое ужасное, его невозможно было утихомирить. Не действовали никакие уговоры, угрозы, крики, даже хитрость.  Если в его голову втемяшивалась какая-то идея или рекомендация по улучшению  условий труда, нужно было запасаться ангельским терпением, готовиться к длительной обороне или сразу же сдаваться на милость победителю. В противном случае, его жертвы были обречены, доходить до белого каления, пачками засовывать в себя валидол и совершать отчаянные, тщетные попытки скрыться. Но и это было  бесполезно, для этого упертого истязателя  не существовало никаких условностей, ради дела, он мог продолжить атаку на несчастного в его собственной квартире, даже на отдыхе.
     При этом вывести из равновесия его самого, было абсолютно безнадежным делом. При всей своей эмоциональности, он обладал каким-то железобетонным самообладанием и стальными нервами. Все попытки, заставить его накричать на кого-то или, что еще невероятней, ругнуться, оканчивались неудачей даже у самых опытных заводских интриганов.  Он всегда был спокоен, вежлив, учтив и, что особенно выводило из себя, так это его обезоруживающая, дружелюбная улыбка.
     Правда, уже много позже, внимательные сослуживцы нашли брешь в его броне. Его ахиллесовой пятой оказалась  любимая супруга. Она единственная могла повлиять на настроение мужа, заставляя его делать то, чего не могло добиться даже самое высокое, грозное начальство. Увы, радость заводского руководства была преждевременной. Выяснилось, что уговорить ее, обуздать  неугомонного строптивца, было еще труднее, чем его самого. Ее согласия можно было добиться лишь в том случае, если его поступки и действия носили противоправный характер, а так как он не делал ничего предосудительного, все обращения к ней были бесполезны. Единственное, что с ее помощью удалось немного исправить, так это  внешний вид, соответствующий его должности. По крайней мере, он перестал являться в министерство  и райком партии в стоптанных кроссовках и замызганных джинсах. Сбрить его эту немыслимую бороду, надеть костюм и галстук, не смогла заставить даже она.      
    Через какое-то время его перестали  приглашать на производственные оперативки, так как его присутствие угрожало тем, что слушали уже не руководителей, а разбирались с очередной проблемой, большей частью возникшей по их вине.  Самое ужасное, что это служило заразительным примером для остальных. Глядя на него, потихонечку начинали роптать даже самые робкие и тихие представители других служб.
     Конечно же, самое жуткое, что его постоянно осеняли какие-то идеи, с которыми он вначале, как угорелый, носился сам, а потом, то же самое повторяли и остальные.  Он обладал удивительной способностью, так втягивать в свои авантюры своих собеседников, что они переставали замечать время, присутствие своих непосредственных руководителей, но, что добивало окончательно, свое основное дело.  Его сумасшедшая, неуемная  увлеченность, как зараза, поражала их сознание, превращая  в  еще больших одержимых мучеников идеи, чем он сам. Наблюдать за этим со стороны, особенно с руководящего кресла было просто невыносимо. Ну, как  можно спокойно смотреть, когда основная, наиболее активная и работающая часть твоих подчиненных, буквально сходит с ума от новой, пусть даже самой потрясающей, перспективной и актуальной идеи, когда под угрозой срыв основного задания, соответственно и государственного плана? А попробуй пресечь это безобразие? Тотчас  вспыхивает всеобщее недовольство,  косые  и недобрые взгляды.
    Естественно, что директору перепадало больше всех. Ведь вся ответственность за последствия лежала на нем, поэтому секретарша не успевала закупать валидол и вызывать скорую, так как заводская медсанчасть уже не могла справиться с серьезными приступами шефа.      
     Какое-то время заводская верхушка ждала, когда же, наконец, терпение шефа иссякнет, и он выпрет этого возмутителя спокойствия взашей? К их удивлению, тот не только оставался на месте, но и продолжал с еще большим размахом выплескивать свою неуемную энергию. Мало того, шеф не возражал, когда в отделе снабжения появился его родной, младший брат. 
     Внешне очень похожий, с разницей в четыре года, но абсолютная противоположность старшего, этот хмырь никуда не лез, работал, как все, тихо, спокойно, правда, со своими заскоками. В отличие от старшего брата, он просто так  ничего не делал, даже не шевелил пальцем. Этим он, по крайней мере, был хотя бы понятен.
     Наблюдать за ними со стороны было довольно забавно. Младший очень старался во всем походить на старшего, но при этом, пытался не показывать вида, что практически во всем от него зависит. Вроде бы, тот совершенно не участвует в его судьбе, а он всего в жизни добивался сам. Более того по его рассказам выходило, что именно он делал из старшего человека, даже писал за него кандидатскую.  Видя, что ему не верят и посмеиваются, он решил подтвердить это документально, принося довольно большое количество разнообразных удостоверений на награды, среди которых оказались даже правительственные.  Так он переносил довольное приличное количество документов, из которых стало ясно, что старший почему-то тщательно скрывал свое довольно славное прошлое. Младшему так никто и не поверил. Слишком уж он воровато, да еще втайне от брата, хвалился этими  «заслугами», никогда не выпуская  документа из рук и обязательно держа палец на том месте, где было написано имя владельца. Это действительно было странно и забавно. Один буквально лез из кожи, чтобы доказать свое превосходство, а другой, даже словом не обмолвился, что, например, является заслуженным мастером спорта,  лауреатом премии Ленинского Комсомола, да еще имеет медаль «За боевые заслуги». 
     Странно было и то, что младший как раз и  увлекался спортом, по крайней мере,  всегда принимал участие в каких-то спортивных мероприятиях, в то время, как другой предпочитал болеть на трибунах. Однако документы указывали на то, что именно старший добился спортивных высот в пятиборье.
     Ребятам однажды все-таки удалось подсмотреть, что имя в удостоверении мастера спорта все-таки принадлежит именно старшему.  Попавшийся на вранье, младший начал лепетать какую-то чушь о том, что выступал за брата, а тот получал документ только потому, что жил в Москве, и в спорткомитете все перепутали.  В дальнейших разбирательствах старший неожиданно поддержал вранье младшего, но судя по тому, как он строго на него посмотрел,  стало  окончательно ясно, что младший - всего лишь его жалкое подобие.
     Старшего потом часто пытали, почему он покрывает тайной  даже это? И в самом деле, это же странно, ведь все эти награды были заслужены, и давались для того, чтобы остальные отличали его от других, относились с почтением. Другой бы, не имея и сотой части таких заслуг, хвалился бы даже каким-нибудь незначительным значком, а  этот скрывал это, как будто сделал что-то нехорошее, противоправное, что-то вроде того, что сидел в тюрьме. Самое смешное, что обвинить его в замкнутости и  неразговорчивости было бы абсурдом. Он мог часами рассказывать о чем угодно, создавая о себе впечатление беспробудного болтуна, даже вруна, а такие, можно сказать, действительно интересные подробности своей биографии умышленно замалчивал или пытался обратить  в шутку. Когда его, что называется, приперли к стенке,  он сдался и попытался объяснить, почему все это скрывал.
    - Признаюсь честно, - говорил он. – Я абсолютно нормальный человек и не страдаю отсутствием тщеславия. Более того я бы с удовольствием хвастался всеми своими наградами и заслугами, но есть несколько причин, по которым я стараюсь этого не делать. И первая причина – обычная человеческая зависть. Многие люди, к сожалению, не умеют искренно радоваться успехам других. Казалось бы, чего проще, увидел, что другой человек чего-то достиг, поступай так же, а может быть, еще лучше, так нет же. Начинаются раздумья, а как  получена эта награда, что такого сделано, чтобы были заинтересованы ее выдающие, может, она вообще куплена, и тому подобное? Короче,  в завистливом человеке разжигаются нездоровые интересы. Что там говорить о других, когда  собственные родные начинают переживать, а честно ли их сын их  получил? Нет, они, конечно, сначала радуются, но, когда их становится много, даже их начинают грызть сомнения. Вот, например, мои тоже начали удивляться, и, чтобы их убедить, я показал им свои удостоверения к наградам. Отец попросил меня их оставить, чтобы, в свою очередь, доказать уже своим знакомым, что его сын заработал их честно. Мне-то что, мне эти бумажки были ни к чему, валялись где-то в шкафу. Пусть, думаю, родные тешатся, но однажды из-за этого попал в одну пикантную историю.  Привязался как-то ко мне один добропорядочный, советский гражданин: «А где это я натырил столько да еще таких побрякушек»? Я, как вы, наверное, догадываетесь, послал его куда, подальше? Некогда  мне с ним было разбираться, с девушкой хорошенькой познакомился, а он, гад, пристал, как банный лист: «Может, украл государственные награды, или чего страшнее, убил награжденного и снял медали»? Короче, натравил милицию, те меня в оборот, девушка от ужаса сбежала, а я оказался в отделении, где почти сутки доказывал, что все эти награды мои.  Родители в Кратово, туда не позвонишь, менты упираются, туда ехать или меня отпускать, слава Богу, уговорил их позвонить в Спорткомитет и ЦК ВЛКСМ. Только тогда поверили, что значок ЗМС и лауреатский мои, отпустили, а орден и медали все равно пришлось вызволять, когда привез им удостоверения.  Что, смешно? Мог бы рассказать еще один случай, когда ко мне коллекционер привязался, пытаясь проделать все то же самое с милицией. В общем, меня теперь если только под расстрелом заставишь нацепить на себя все эти награды, а потом я понял, зачем дразнить идиотов? Люди ведь действительно не любят тех, кто умнее, сильнее и душой чище. В Библии, Коране и Торе об этом все неплохо сказано, вот и стоит поучиться народной мудрости. Так что не обижайтесь, а, извините за грубость, лопайте то, что заслужили!
   Вскоре, наконец, все окончательно убедились, что младший злостный враль и прохвост. Все его вранье было шито белыми нитками. Этот дуралей совсем запутался.  Хвалясь наградами, он совершенно упустил из вида, что некоторые из них были вручены за службу в военно-морском флоте, в то время, как его военный билет, находящийся в отделе кадров, явно указывал, что никакого отношения к флоту он не имел никогда. Вдобавок к этому еще и не совпадали годы службы. В то время, когда вручались награды, он еще учился в школе. Насмешки и удивление сослуживцев переросли в негодование, а трое особенно рьяных поборников правды решили устроить ему темную. Действительно, так наплевать в душу, а ведь ему уже чуть не поверили? Лучше бы они этого не делали. Вот тут и старший показал, на что способен. Выяснилось, что он не такой уж «тихий и пушистый», как казался на первый взгляд. Стало понятно, что за своего любимого братишку он просто оторвет голову, даже не раздумывая. И он действительно так бы и сделал, если бы невмешательство несколько работниц завода во главе с председателем завкома Ниной Алексеевной.
   По счастливой случайности, их путь домой лежал мимо вторых заводских ворот, которые открывались только в крайнем случае, и заросли кустарником, деревьями и травой так, что уже давно представляли  собой что-то подобное джунглям. Задержавшись на заседании профкома, они возвращались поздно вечером и услышали отчаянные, слабые стоны, издававшиеся из этих зарослей. Продравшись сквозь них, они увидели довольно странную картину. На небольшой площадке находилось пятеро молодых работников завода, причем, все они принадлежали к инженерно-техническому персоналу, и, как, оказалось, выясняли отношения, вернее, учинили банальную драку. Правда, на драку это было не похоже. Нина Алексеевна опытным глазом быстро оценила обстановку.
    Вероятнее всего, фаворит директора заступился за младшего брата, о чем свидетельствовали подбитый глаз того и слезы, размазанные по щекам. Двое обидчиков валялись в траве и корчились от боли, а третий, который, оказывается и издавал эти стоны, пытался упасть на колени и с ужасом взирал на занесенную для удара руку защитника брата. Смотреть на самого вершителя возмездия было еще страшнее. Увидев все это первой, Нина Алексеевна взвизгнула от страха, и это спасло несчастного, который, наконец, рухнул на землю, как только разжалась небольшая, но, как выяснилось, железная ладонь защитника.
   Придавать этот эпизод широкой огласке не стали. Все участники были абсолютно трезвыми, не хулиганили, ну, а то, что выяснили отношения, это даже неплохо. Все ведь обошлось. Главное, женщины появились вовремя. Двое почти не пострадали, а третий, который как раз и поставил фингал врунишке, к счастью, тоже отделался легким испугом. Впредь будет знать, как распускать руки?               
   Этот случай еще раз убедил заводчан, что братьев лучше  не трогать. Понятно, что старший очень любил брата, раз все ему прощал. А потом, они же азиаты, кто знает, что у них на уме?       
    Не успели заводчане подумать, что братья обжились, и вот-вот начнется  обрастание завода их друзьями и родственниками, как младший,  выросший до руководителя строительной группы, неожиданно исчез так же, как и появился. Вместе с ним исчезла и вся его группа из двух человек.  После этого ни один человек старшего на заводе так и не появился. Никакого азиатского засилья, как думал коллектив, не случилось. Вместо этого в команду  единомышленников странного фаворита директора  стало вливаться все больше самих работников завода. Руководству завода оставалось ломать голову, зачем он нужен шефу и почему им снова придется терпеть все его выходки, а главное, строптивость, доводившую до белого каления?
    Вероятно, этим он и нравился всему остальному коллективу. Здесь он своего характера не проявлял, наоборот, устанавливал  дружеские, теплые отношения, стараясь не ссориться, держаться на равных, даже помогать. Первыми его помощь оценили снабженцы, которые, как и он, пришли на завод совсем недавно. Да и дело у них было общее – обеспечивать производство.
    Прежних гнали «поганой метлой», в результате чего часто возникали   жуткие последствия. Уходя обиженными и озлобленными, как отступающие оккупанты, они проводили политику «выжженной земли», уничтожая после себя все, что только можно.  Для начала была уничтожена вся документация, в том числе нормы расходов, заявки, адреса поставщиков, короче, все то, что составляло основу снабженческой деятельности. Все это привело к тому, что несчастные снабженцы и комплектация не знали, что им вести, сколько и откуда? С этим, слава Богу, как-то частично сладили. Все-таки чертежи и калькуляции остались в цехах, конструкторском, производственном и секретном отделах, где все это  берегли, как зеницу ока. А дальше пришлось столкнуться со снабженческо-сбытовыми организациями и подрядчиками, которые  поставляли  материалы и комплектующие. Тут чудес было еще больше, и еще невиданнее.  К примеру, выяснилось, что завод, как оказалось, не подавал никаких заявок, которые должны были подаваться  загодя, обычно, за год. А  раз нет заявки, то и не выделялись фонды на поставку. Примерно такая же картина наблюдалась в кооперации:  нет договора, нет и разговора. Как говориться: «На вас и не рассчитывали, может,  вам это стало и не нужно».
     Вот это, действительно, был кошмар. Требуемые позиции исчислялись тысячами, их даже не заказали, а все планы поставок уже давно были сверстаны. Убивать тех, кто этого не сделал, было бесполезно. Виновников  давно уволили. Можно было еще подать  в суд, но чтобы это дало? Это же не сталинские времена, где бы их, без разговоров, поставили к стенке, а потом, все равно надо было решать вопрос.  Кто же разрешит заниматься судебными разбирательствами и поисками виновных, когда страна с нетерпением ждет продукцию?
    Снабженцы в мыле носились по всей стране, а зам по снабжению – толстое и хитрое создание, пересидевшее трех руководителей, хитро ухмылялось и пожимало плечами.  Мол, «распоряжение выполнено, неумехи и оболтусы изгнаны, пусть теперь эти молодые, да ранние покажут,  на что способны?  Нет, товарищ Грицуев или, как его окрестил кто-то, «Грицацуев» работал. Он был единственным, кто остался  из старой гвардии, поэтому мог утереть нос новым молокососам  координатами людей, у которых можно было чем-то разжиться, а  в экстренных случаях и сам садился в персональную «Волгу», чтобы похрапеть, дорогой и еще раз показать свою незаменимость.
    Ибрагим был вынужден обращаться к нему, своему непосредственному начальнику, прекрасно понимая всю бесполезность. Заставить думать, не говоря уже о том, чтобы работать, его мог только директор. Слава Богу, что хоть документы подписывал, опять же по строгому приказу шефа. А еще очень любил подшучивать над «молодой гвардией, прискакавшей  по зову сердца покорять мир».
     Нарушив  его сладкую, утреннюю дремоту, Ибрагим в который раз ворвался в кабинет и сделал еще одну попытку, убедить, что для пользы дела, необходимо срочно систематизировать работу, чтобы не действовать, как на пожаре, а главное, не получать от директора звонкие оплеухи. Причем, первые, уже больше похожие на бурные овации, получал именно он, зам по снабжению.
     Действительно, и он, и его работники, узнавали о том, что срочно везти на завод, только на скандальных оперативках у директора или начальника производства. Абсолютно всем было некогда разобраться в том, что творилось в цехах и складах? Часто случалось так, что привезенное с героическими усилиями сырье оказывалось никому не нужным, так как, например, скопилось в предварительном производстве.  «Святое производство» невинно хлопало глазами, зная, что виноватыми все равно будут снабженцы и кооператоры.
      Сладко потянувшись и почавкав, Грицацуев сделал кислое лицо, показывая непрошеному гостю, что  от него устал, поерзал в жутко заскрипевшем кресле и ухмыльнулся.
      - Опять ты? Ну, чего тебе все неймется? Что ты все покоя никому не даешь? Мало того, что сам ненормальный, ты еще и дружка своего, Шехмана смущаешь. Нет, чтобы работать, как люди, все выдумываешь чего-то. Вот до чего чрезмерная ученость приводит. Шел бы к себе в институт, там бы и творил, а здесь производство. На самом деле, что ты здесь забыл среди нас смертных?  Мы здесь веками отлаживали свою работу, как-то приноровились, а ты пришел, такой быстрый, и сразу все: меняй, круши, ломай! Нет уж, дружок,  пожри с наше, похлебай нашу похлебочку с несколькими пудами соли, а потом учи! Короче, хочешь здесь удержаться, поступай, как мы, учись, впитывай нашу науку! Ее ни в каких институтах не получишь. А хлеб наш, как был тяжелым и черным, таким и останется. Вон, до вас строптивцы,  меня не слушались, брыкались, вот и вылетели все, как пробки из-под шампанского. Учти это, поэтому и приказы выполняй, и оплеухи получай! Привыкай к оплеухам, их тебе еще долго получать, аж, до пенсии! И мой тебе совет, чтобы их было меньше, поезжай-ка ты на свои старые работы, да спиртиком разживись! Вот тебе и будет, чем работу подстегнуть, да себя утешить. Все толку больше, чем от твоих бредовых идей. Понял! А теперь, иди, работай, дай хоть часок подремать до оперативки!   
     Ибрагим окончательно понял, что здесь ему делать больше нечего. Грицацуев относился к разряду людей, заставить думать которых даже ради собственного благополучия могла только какая-то крайне необходимая личная заинтересованность или распоряжение высшего начальника. Он так привык, это было удобно, а остальное, как говориться, хоть трава не расти. К тому же инициатива могла окончиться непредсказуемыми последствиями.
    А вообще-то, зачем особо суетиться, рвать на себе рубаху, вылезать из кожи? Так ведь можно и надорваться? Солнышко над головой светит, должность приличная, досталась с трудом, теперь, главное, удержаться и посмотреть, что будет дальше? Ведь товарищ Грицаев, в отличие от этих молокососов, знал то, о чем они и представления не имели? Вот они носятся, рвутся, вершат героические поступки, наивно, предполагая, что их оценит хозяин. Может, и оценит, хотя вряд ли. Ведь шеф-то и сам хозяин временный, а вот истинным хозяином, пусть даже не первым, является он, товарищ Грицацуев, как шутливо называет его вся эта глуповатая поросль. Пусть шутят, смеются, но он пересидел двоих таких хозяев, пересидит и этого, и следующего. Главное, сохранить себя, свое место. Вот тогда все дружно и посмеются. В отличие от многих, науку, как удержаться на плаву, он начал постигать уже с пеленок, и неплохо освоил ее азы. Пусть суетятся, налаживают, совершают подвиги, умирают от инфарктов, все равно все лавры достанутся ему, самому мудрому и хитрому. Других претендентов он пока не видел. Эти технари, главный инженер со своими службами погрязли в бумагах, начальникам цехов продохнуть некогда, не то, что подумать, Шехмана никогда в жизни выше начальника отдела не поставят из-за пятого пункта, а остальных, он просто с кашей съест. Пожалуй, единственный, к кому нужно присмотреться, этот неуемный, хитрый азиат. Вдруг в министерстве его заметят? С ним будет довольно сложно. Не зря он прискакал на завод, чувствует, мерзавец, где можно развернуться. С ним нужно ухо держать востро. Молод, горяч, а умишко есть.

     Выйдя из бесполезного кабинета, Ибрагим  решил посетить начальника снабжения.
      Юрий  Шехман был немногим его старше. Симпатичный, умный еврей сразу ему приглянулся, и скоро они стали добрыми приятелями.  Шехман был единственным человеком на заводе, кто еще хоть как-то его понимал, поэтому только с ним можно было поговорить, что говориться, по душам. Оба были «мальчиками для битья», и оба этого страшно не желали. Самоуважение у Юрия было ничуть не меньше, чем у Ибрагима.    
     - Ну, что ты все к нему ходишь? – спросил тот. – Неужели не понятно, что растрясти его можно только под дулом автомата.
     - Каюсь, Юра, виноват! Подводит живущий во мне оптимист и романтик. Но он все-таки  наш начальник, надо, же уважить, да и в случае чего, соблюсти субординацию, чтобы не сказали, что мы, мол, ничего не докладывали.
     - Слава Богу! А то я начинал думать, что ты умом тронулся. Я, так, эту ухмыляющуюся и довольную рожу уже видеть не могу. Насмотрелся на оперативках, но чтобы добровольно? Нет уж, увольте!
    - Я тебя понимаю, но деваться некуда. Думается, шеф его пока не уволит, так что надо терпеть. В Главке фонды вышибает только так, правда, через койку, но это дело его жены.  А потом, я думаю так. В принципе, мужик он незлобный, толковый при определенных обстоятельствах может быть даже  полезным, а то, что себе на уме, хитрющий и  жулик, так это тоже неплохо, этим можно воспользоваться. Но в одном он прав, спирт, безусловно, нужен. Правда, не так, как он  просит. Да, товарищ Грицацуев очень уважает этот продукт. Интересно, сколько можно в него влить, чтобы свалить? Можно, конечно, снова съездить в институт, ребята выручат, но сколько можно? Из двух литров, что я привез, полтора вылакал этот «боров», а остального еле-еле хватило на начальника цеха и мастера участка подрядного предприятия, чтобы они побыстрее сварили специальный пропиточный состав для лопастей.  Вылакать-то, вылакал, а потом все равно нажаловался шефу, что я ни черта не делаю. Даже не покраснел, гад.  Хрен он у меня еще что-то получит. Ничего, вот немного окрепнем, сам на полусогнутых приползет. Он все надеется, что мы здесь временно. Ладно, пусть думает.
      - Все хотел тебя спросить, ты и в самом деле решил здесь обосноваться?
     - Думаю, да. А ты?
     - Мне, как ты понимаешь, особо рыпаться некуда. Высшего-то нет, а вот, ты меня, действительно, удивляешь. С высшим, член партии, да еще с кандидатской, и в эту помойку. Что тебя, интересно, не устраивало в институте, а в Мытищах? Тебя же там только, если на руках не носили. Я же видел собственными глазами. Да что там видел, стоит произнести твое магическое имя, как нам отпускают все, что только пожелаешь. Ведь ты там имел столько, сколько шеф с трудом получает. Что тебе не хватало? Может, откроешь секрет? Ведь там-то все твои идеи точно бы привели в исполнение.
      - Знаешь Юра, никакого секрета нет, но прошу об этом никому не распространяться. Извини, что напоминаю, знаю, ты и сам никому не расскажешь, но просто напоминаю!  Слово жене дал, что завяжу с Мытищами.  Изоврался  с ними так, что самому тошно становиться.  Объяснить ей сейчас все это невозможно, она просто слышать ничего не хочет. Поэтому и приходится все начинать с чистого листа. К тому же я за три года там такого наворотил, что начнешь объяснять, у кого угодно  волосы дыбом встанут. А может, она и права, я уже сам стал чувствовать, что пора уходить. Было слишком  много непродуманных шагов, которые теперь сказываются. Если их учесть, здесь со временем, будет даже лучше, чем в Мытищах.
      - И ты в это веришь?
      - Не только верю, знаю! Наш завод меньше, поэтому и порядок навести легче, а потом, здесь же авиация, значит, люди ответственнее. В Мытищах такой бардак, что разгрести, - жизни не хватит, а здесь, думаю, все произойдет быстрее, да и на вашу помощь рассчитываю. А в институте скучно, ученый я никакой, а смотреть, как два академика, лауреата Нобилевской премии друг другу  глотки рвут, институт делят, увы, совсем не интересно. Другое дело здесь, где жизнь кипит, и страсти не меньше. Кстати, по поводу института. У меня тут возникла интересная мысль, как увеличить потребление спирта. Я заметил, что там дюары с жидким азотом промывают спиртом. Представляешь, слезами умываются, а промывают и сливают все это в канализацию. Оказывается, существует инструкция, по которой раз в два месяца это делать просто необходимо. Я проверил, у нас этого не делают, а мы потребляем жидкого азота раз в сто больше. А теперь представь, что произойдет, если мы предъявим в Главке эту инструкцию?  Вот тебе первый подарочек. А теперь еще один, не менее ценный.
     - Слушай! Я от первого в себя еще не пришел, а ты опять высыпаешь целый ворох. Точно, с тобой чокнешься. Откуда ты все это только берешь?
     - Ну вот, а ты все не веришь, что что-то получиться? Обязательно получится. Мы еще самыми уважаемыми людьми на заводе будем.
     - Что-то ты больно загнул. Чтобы снабженец был самым уважаемым? Ну, ты и сказочник?
     - Я бы с тобой поспорил, но делать этого не буду, потому что твердо знаю, что это будет именно так. Поверь, что ты еще будешь указывать производству, что делать и как.  И они не только будут прислушиваться, но и исполнять твои распоряжения.  Ничего, ничего, включишь свою природную мудрость и хитрость, как миленькие, будут осторожно стучаться и скрашивать: «Юрий Иосифович, можно вас побеспокоить»?
   - И когда такое произойдет, хотелось бы узнать?
   - Думаю, в самое ближайшее будущее.
   - Бред, а слушать приятно.
   - Ну, а чтобы это произошло быстрее, слушай дальше! Как мы с тобой и предполагали, абсолютно все заявки были отправлены в срок и в полном объеме. Как мои, так и твои предыдущие коллеги возились с ними около двух месяцев, заполнили их на основании предыдущих, увеличив, как полагается, потребность, и отправили в снабженческие организации города. Кстати, это подтвердил  Грицацуев, который их подписывал. Видишь, и он бывает иногда полезным.  Их приняли, зарегистрировали, а потом они вдруг исчезли.  Оказывается, наши обиженные коллеги, имея там длительные связи, уговорили своих «друзей», чтобы те благополучно забыли заводские заявки в столе. Я тут был Мосгорхимснабсбыте, все это выяснил, нашел виновницу, вытащил ее к руководству, ее выкинули по статье, а фонды, естественно, восстановили. А вот тут произошло невероятное. Остальные бабы, обиженные за свою подругу, напрочь, отказались иметь со мной дело. Как же, я – сволочь, гад ползучий, добился увольнение женщины-одиночки с маленьким сыном. Что делать?  Их там, около сорока,  каждая ведет свою группу материалов. Я к ним и так и эдак, с подарками, любовью, - ни в какую: «Этого нет», «приходите завтра», и так далее. И тогда я посылаю к ним Надю, конечно же, с подарками, а главное, с легендой: мол, «вы же видели моего начальника, гада такого, уволит меня одиночку, куда я пойду»? Короче, из жалости и солидарности ей начали  помогать. Представляешь, выписали даже то, что являлось страшным дефицитом. А что не удалось выписать ей, добил я у начальства. Ты понял, где не пробивает она, из залпа шлепаю я. Их руководство со мной предпочитает не связываться. Кому охота из-за такой сволочи нервы портить? Вдруг выше пойдет жаловаться, и ведь добьется своего.  Ну, а теперь очередь за тобой. Думаю, что со своими орлами вы быстрее все расщелкаете, а потом общую поляну накроем.
     - Ну, ты действительно, гений! Подарок, так подарок. Конечно, мы все догадывались, что исчезновение заявок – дело рук предыдущих, но ты так лихо придумал, как выскочить из такой передряги, да еще с такой пользой для себя. Да, это гениально!
    - Все гениальное просто. Эту идею мне подсказал друг – опытный снабженец. Так вот, настоящая дружба и есть самое гениальное. А, если и мы будем дружить по-настоящему, все получится, и стучаться к тебе будут осторожно, и слушаться, и товарищ Грицацуев на цыпочках входить будет.
    - Ну, ты скажешь!?
    - Скажу, дорогой Юра! Еще нашим лучшим другом будет, гад. Присосется так, что не оторвешь. И никуда мы с тобой не денемся. В нашей несчастной стране именно они делают политику, а не мы, к нашему глубокому сожалению. Вообще-то, у него многому стоит поучиться. Противно, конечно, но ничего не попишешь. Так что, лучше иметь его в «друзьях», иначе такой нож в спину всадит, что мало не покажется. Хотя от такого дружка  ножик в спину - это еще благо, обычно такие орудуют топором.      

     С появлением первых ощутимых результатов, заводчане подумали: «Добился-таки своего. Вот, оказывается, почему его приметил и терпит шеф? Значит, теперь уж точно обласкает, как победителя.  А ведь заслужил мерзавец. «Аферы!», «Кошмар!», «Убирайся с завода!», а он взял, да и ошарашил: такие деньжищи на завод потекли! И откуда, только он такой взялся? С виду, вроде, тихий, уважительный, никогда не выпячивается, даже голос лишний раз не повысит, но упертый, как сто ишаков сразу. Шеф с замами, если только на стенку не лезут, а ему, хоть с вышки головой сигай, даже глазом не поведет. Ну, и подарочек! С ним теперь точно скучать не придется.
    Прогноз оказался верным. Скучать уже было некогда, все напряженно следили за неожиданным фаворитом шефа, так как даже его случайное появление в цехе или ином рабочем месте грозило резкими переменами, а главное, перестановками или перепрофилированием. Кто знает, что твориться в его мозгах? Возьмет, да и заставит заниматься, черт знает, чем, а то, и вовсе – за ворота. Шеф, хоть и ругается, но прислушивается.
     К всеобщему удивлению, никаких «лавровых венцов» на голове победителя не наблюдалось. Наоборот, баталии  в директорском кабинете  становились все яростней и ожесточенней. Теперь уже и сам виновник все чаще хватался за сердце, даже несколько раз попадал в медсанчасть. И это при его-то, можно сказать, богатырском здоровье и непрошибаемости. Казалось,  он уморит, кого угодно, не то, что могучего шефа. Ан нет, - оба, оказались, на равных. Оставалось наблюдать, кто кого первым уложит на больничную койку, или, не дай, Господь, загонит в гроб? А может, он вовсе и не фаворит? Уж больно не похоже, чтобы шеф проявлял к нему какие-то дружеские чувства, наоборот, кончилось тем, что  все-таки  «Хаттабыч» в результате нервного срыва оказался в «Клинике неврозов». Правда, на этот раз он здорово переборщил сам, решив зачем-то получать еще одно высшее образование, теперь уже экономическое. Прямо какая-то патологическая ненасытность, все ему мало: приличной должности, одного высшего образования,  курсов повышения квалификации, в конце концов, кандидатской, нет, подавай еще! Видно, и в самом деле, тронулся умом.

     -2-
    Леонид Федорович Сохатый был руководителем по призванию.  С детства он  был признанным лидером, умея подчинять себе своих ровесников, уже тогда неплохо изучив их психологию. Переняв от отца, ученого и талантливого организатора, такие великие качества как, твердость, дисциплинированность, вдумчивый, трезвый подход к делу, сочетаемый со звериной осторожностью, умением, добиваться поставленных целей, он – сын, репрессированного врага народа скоро добился того, что с ним стали считаться руководители высшего эшелона.  Понятно, что долгое время ему пришлось исполнять обязанности замов высоких руководителей и вот, наконец, уже в предпенсионном возрасте его назначили  руководителем серьезного почтового ящика.
    Предприятие было непростым. Если бы оно, скажем, клепало  танки, самолеты или ракеты, то ответственность за какой-нибудь промах или неудачу можно было свалить на многочисленных подрядчиков, неправильную эксплуатацию и тысячи, и тысячи иных причин. У Сохатого и его завода таких поблажек не было.  От качества и надежности их продукции  напрямую зависела жизнь людей, можно сказать, они находились на последнем рубеже.
    Если, к примеру, на борту самолета выходил из строя какой-нибудь прибор, даже вся панель приборов, отказывали шасси, мотор, происходила разгерметизация, у летчиков еще была возможность, побороться за жизнь.  А, если  ломались лопасти винта, причем, этот винт был единственным на летательном аппарате, где даже парашют бесполезен, - это приводило к неминуемой аварии  с человеческими жертвами.   
     Понятно, что такое дело, кому попало, не поручат. Это на крупном объединении в директорское кресло могли посадить  «свадебного генерала», который  мог, не иметь представления, что твориться у него на предприятии, даже не знать, что оно, в конечном счете, выпускает. Тучи различных помощников, специалистов, само министерство, райком, горком, ЦК, как-нибудь сладили бы с этим, вытянули  план. При этом  не нужно было громко орать, стучать ногами, хвататься за сердце, особенно переживать, умирать в больнице после выпуска каждого изделия, с тревогой думая, как они ведут себя там, чаще всего в боевых условиях?
     Сохатому такая роскошь и снилась. Всю свою жизнь он был той самой рабочей лошадью, на которую вешали самые ответственные, архиважные дела и задания. А так, как он довольно успешно с ними справлялся, то с каждым разом их становилось все больше, а они сами все ответственней и важнее.
     На завод его бросили после того, как тот успешно развалился под руководством  заслуженного, партийного функционера. Пришлось, как следует, закатать рукава и спасать уцелевшие развалины. С помощью и кадрами было напряженно.  «Свадебный генерал», у которого  отобрали толкового зама, естественно, огорчился и резко возражал против того, чтобы  на эту «несчастную деревяшку» сманивали остальные кадры. В результате, должности главного инженера и главного технолога месяца три оставались вакантными, не говоря уже о том, что пятерых ведущих специалистов пришлось собирать по всему министерству.
    Леониду Сохатому было не привыкать.  Новое, интересное дело он воспринял всей душой,  скоро завод потихоньку начал оживать, вылезать из болота и даже выполнять обязательства. Леонид Федорович  до безумия был влюблен в авиацию и умел зажигать людей, компенсируя своей бурной энергией и энтузиазмом небольшие зарплаты. В министерстве это оценили и чуть-чуть повысили фонд заработной платы, после чего стало немного легче. Наконец, можно было чуть-чуть вздохнуть и наращивать темпы производства.

     Появление на заводе Ибрагима, как, оказалось, было не случайным. О том, что завод ему порекомендовал сам Грущин, Сохатый узнал спустя три месяца.  Откуда они знали друг друга, оставалось загадкой, но претендент на должность начальника бюро  поступил мудро, не сообщив об этом сразу. Действительно, скажи он, кто его покровитель, и все бы на этом закончилось. Леонид Федорович терпеть не мог подобных протеже, а так, этот симпатичный, напористый парень успел неплохо зарекомендовать себя, даже пришелся по душе коллективу. Такие инициативные, умные и напористые кадры были нужны заводу позарез.
     Ему хорошо запомнилось, как появился этот парень, который плотно войдет в его жизнь, и их судьбы переплетутся с жизнью завода.  Даже по истечении лет трудно сказать, были ли они друзьями в обычном понимании? Ни тот, ни другой тоже бы не ответил однозначно. Они никогда не сидели за одним столом в дружной, веселой компании, не считая официальных приемов, директорской столовой и обязательных банкетов, не говорили по душам, клянясь в верности и дружбе, не имели общих увлечений, даже отдыхали по-разному. И в тоже время они ценили, понимали, любили и уважали друг друга, как самые настоящие, преданные друзья. Во всяком случае, они, не задумываясь, бросались на помощь друг другу и выручали друг друга не раз, хотя и постоянно ссорились, спорили, иной раз даже готовы были поубивать друг друга. Что поделаешь? Дело, за которое они взялись, было  невероятно трудным, в котором, увы, не избежать ошибок и недочетов.   
 
      Восторженные крики  начальника производства, что он нашел толкового парня, да еще кандидата наук на должность начальника бюро кооперации, его очень удивили. Чем так могло заинтересовать завод такое чудо? Объяснение, что тому нужна хорошая зарплата, вызывало сомнение. Заводские оклады были небольшими, премии нестабильными, а нагрузки несравнимы с тем академическим институтом, откуда он приходил.
      Доклад заместителя по режиму и кадрам поразил  еще больше. Теперь еще и этот примерно  в таких же восторженных тонах доложил о результатах проверки. На двух последних работах и институте об этом загадочном парне были прекрасные отзывы, причем, абсолютно везде жалели, что он их покинул, а в  Мытищах начальник первого отдела даже добавил, как, вместе со всем коллективом, до сих пор искренне горюет о такой потере. Это было странно, обычно кадровики в своих суховатых отзывах вообще не выражали никаких чувств, а уж тем более столь эмоциональных. Все это показалось странным, подозрительным и пришлось снова давать задание,  еще раз все тщательно проверить. 
      Новые сведения ошарашивали еще круче. На этот раз кадровики были еще эмоциональнее, описывая этого замечательного, удивительного работника, как мечту всей жизни. Что с его уходом чуть ли не закончилась нормальная жизнь, что все только и мечтают, чтобы он вернулся, и другая подобная лирика.  Еще больше поражали конкретные факты. Не считая того, что этого парня не раз отмечали даже правительственными наградами, не менее интересными были выписки из его секретных личных дел, хранящихся в особых отделах. Например,  выписка из институтского личного дела гласила следующее:
      Способный ученый,  коммунист, организатор,  мастер спорта СССР, увлекается музыкой, поэзией. Добросовестно относится к любому порученному делу, старается довести его до конца, прекрасно устанавливает деловые контакты, пользуется уважением коллектива, хороший, надежный, отзывчивый товарищ. Общителен, скромен, морально устойчив, умеет отстаивать свою точку зрения, чрезмерно упрям. Обладает своеобразной выдержкой: даже в пылу самого жаркого спора никогда не обмолвится о чем-то важном, касающемся секретных и личных дел. Часто общается с деклассированными элементами, читает запрещенную литературу, пишет обличающие социалистический строй стихи, нередко критически высказывается в адрес существующей власти, однако влиянию буржуазных идеологий не поддается. Женат на еврейке, имеет сына, но в связях с сионистами не замечен. За ряд ощутимых услуг, оказанных руководству Москвы, получил комнату и постоянную прописку.  По окончанию института, отказался от должности мл. научного сотрудника с просьбой  выдать свободный диплом, что было связано с улучшением жилищных условий. Принят на ММЗ г. Мытищи на должность зам. начальника  отдела внешней кооперации с целью получения отдельной квартиры.
       Еще интересней была выписка мытищинских чекистов.
       Официальная причина увольнения – по собственному желанию, истинная - требование жены; устраивала скандалы по поводу  постоянных отлучек,    связанных с работой,  развелась, запретила видеться с сыном и подала на алименты. Иных причин нет.  Абсолютно, морально устойчив, политику партии и правительства понимает правильно, хотя часто не сдержан в высказываниях и критике  по поводу существующей власти.  Хороший работник, общественник и товарищ,  любит только  жену и сына, женщин на стороне не замечено. Порочащих связей избегает.  Действительно, дни и ночи пропадал на заводе, отлучки с завода связаны с постоянными командировками на ЗИЛ. Выпивает в меру. Несколько раз попадал в милицию по причине отстаивания своей и женской чести. Самолюбив, упрям, но выдержан. Любимец коллектива.  Постоянно отмечается наградами, среди которых имеются правительственные.  Склонен  к конфликтам с руководством.

      Читая этот отчет о проделанной проверке, заверенный печатями секретных отделов, директор веселился от души.  Зам по режиму добросовестно отнесся к поручению, вероятнее всего, самолично, посещая  предыдущие места работы и учебы проверяемого.  Иначе, эти шедевры работников спецслужб так бы и не увидели свет.  Да, такого отчета он еще не встречал, хотя перелистал немало. Один только зам, чекист с сорокалетним стажем таскал их пачками. Основания не верить чекистам не было, да и Мытищи, город небольшой, все, как говориться, на виду.  Выходит, что этот парень действительно, интересная личность. Надо же, его зарплата в Мытищах была почти такой же, какую получал он, директор, но отказался из-за любви к жене.   Любопытно, что же такого творил этот чародей, раз сумел так очаровать даже кадровиков и спецотделы? И что означает строчка: постоянно конфликтует с руководством?
      Эту строчку он потом будет с ужасом вспоминать довольно часто, но  вначале характеристики, выданные на прежних местах работы, ничего тревожного не предвещали. Этот красивый, восточный витязь на самом деле оказался интересной личностью.  Его сложный участок начинал оживать. Сказывался опыт, приобретенный в Мытищах. Все возилось с большим или меньшим успехом, доставалось даже то, что когда-то считалось огромным дефицитом. Более того бюро, неожиданно для всех, наладило порядок с документацией не только у себя, но и в производстве, что послужило заразительным примером для остальных служб.
      Во время очередного скандала на производственной оперативке, когда обсуждался срыв производства лопастей, начальник бюро спокойно и твердо заявил, что вины его отдела в этом совершенно нет. Онемевшие участники совещания уставились на этого умалишенного, посмевшего заявить о своих правах, а тот спокойно достал папку, в которой находились заявки производства, и показал несколько  докладных записок начальника цеха, завизированных начальником производства с наложенной резолюцией Грицаева.
     Взглянув на заявки, директор  потерял дар речи. На  клочках бумаги, накаляканных где-то впопыхах и годных только для отхожего места, ни слова не говорилось о тех позициях, которые  явились причиной сегодняшнего, грандиозного скандала. И только в последнем, созданным вчерашним числом шедевре, они, наконец, появились, причем, приписанными уже другими чернилами. Неуважение к бюро комплектации было таким, что никто даже не удосужился проставить количество и заявить о срочности, не говоря уже о том, чтобы переписать или напечатать. Все заявки были написаны, как под копирку, не меняя  количества заявляемых позиций, хотя и количество, и сами они менялись уже не раз. Выходило, что производство, желая скрыть свои неудачи, давало бюро заведомо ложное задание.
     Начальник производства решил заступиться за цех, объяснив, что бюро комплектации обязано руководствоваться существующими нормами расхода. Увы, и эта слабая защита была начисто разбита коварным азиатом, который представил складские данные, из которых было видно, что  цех уже давно выбрал все свои нормы, аж, за три месяца вперед.
    Понятно, что за этим последовало. Впервые, за все существование завода, а может, и всей промышленности Советского Союза, у службы, обеспечивающей производство, просили извинения. Окончательно добило заводчан то, что пришлось просить прощения и у отдела снабжения, который неожиданно взбрыкнул вслед за своим коллегой. Правда, сам начальник отдела выступил не так резко, но представил еще более убедительные факты, закулисных игр производства. Здесь тоже чувствовалась твердая рука его дружка.
    После этого, всем службам завода, в первую очередь производственным, пришлось срочно подтянуть свою документацию, и уже уважительно обращаться в обеспечивающие службы, коим неожиданно предоставили новые, отремонтированные помещения.  Бюро комплектации переехало в здание заводоуправления в довольно приличную тридцатиметровую комнату из крохотной комнатушки при складе, где еле-еле втискивались три письменных стола, при шести сотрудниках. У отдела снабжения вообще был праздник. Им дали сразу три комнаты, вместо одной, больше похожей на сарай.  Это было и понятно, отдел снабжения по численности превышал бюро в четыре раза.  В довершение ко всему у начальника снабжения и начальника бюро комплектации появились даже свои собственные кабинеты. Их личная дружба дала свои положительные результаты. Теперь уже эти две, можно сказать, конкурирующие службы уже не собачились из-за выделяемых гаражом машин, наоборот, они умудрились подружиться еще и с коллективом шоферов, которые с удовольствием ездили за продукцией сами, получая дополнительное вознаграждение за функции экспедиторов. Скоро этим заразились и грузчики. Хорошо выполненная работа еще и дополнительно поощрялась.

     Заводская жизнь богата разными, порой веселыми, анекдотическими случаями, скрашивающими однообразие трудной, кропотливой, а часто и не очень любимой работы. Особенно, это богатство увеличивается тогда, когда что-то делаешь впервые, придумывая что-то новое, как пионер, прокладывая новую дорогу, исхитряясь что-то сэкономить, чтобы не откладывать дело на завтрашний день. Спешка, суета и несогласованность всегда этому сопутствуют, не всегда можно все проконтролировать. И результаты, которые потом вспоминаются со смехом, обязательно сказываются. 
      Однажды заводу срочно потребовалось какое-то дефицитное масло. Ибрагим договорился с директором нефтебазы, а оформить документы и доставить масло на завод  поручил своей сотруднице. Хорошенькая, молоденькая Любаша быстро съездила на базу, подписала письмо у пятидесятилетнего,  очень даже симпатичного руководителя письмо и, в свою очередь, поручила доставить масло на завод,  грузчику Саше, предупредив, что  все это нужно сделать срочно. 
     Понимая важность задания, Саша умылся, причесал свои редкие, длинные волосы и почистил свои пять передних зубов – два на верхней, три – на нижней челюстях.  Потом выпросил  у кладовщицы новый халат, надел его на голый торс, уже давно забывшая стирку рубашка никак не подходила для такого случая.  Самое главное, что сегодня он не прикладывался  к стакану,  утром даже не опохмелялся, как обычно, повязал галстук и надел соломенную шляпу, вместо замусоленной кепки.  Женщины бюро  дружно одобрили его вид и пожелали скорейшего возвращения.
      Приехав на базу, он прорвал бастионы огромной очереди, смял секретаршу и очутился в огромном кабинете директора нефтебазы,  где происходило совещание.
      - Кто вы и откуда? – строго спросил его директор.
      - Я от Любы, - гордо ответил тот, сверкнув своими побеленными зубами и отбиваясь от секретарши. – Нам нужно масло и побыстрее!
      Покрасневший директор, быстро и молча, подмахнул на накладной резолюцию, и сияющий Саша пошел на склад походкой победителя, сопровождаемый лукавыми  взглядами участниц директорской оперативки. Коллектив базы в большинстве своем представляли представительницы слабого пола.
      Можно только догадываться, что высказал директор базы Ибрагиму?
      Другой запоминающийся случай произошел уже с другим грузчиком, Тимофеем.
       Ему поручили доставить на завод специальные саморезы. Для того, чтобы их отсортировать и упаковать, естественно, потребовался спирт для рабочих того предприятия, где они изготавливались. Фляжку вручили Тимофею, строго предупредив, довезти ее до места назначения и отдать начальнику цеха. Чтобы не гонять грузовик, ему еще дали червонец  на такси.
      Понятно, что такое богатство, включая сумму, приравненную почти к четырем  пол-литровым бутылкам водки, вызвала у него недоумение. В результате он не удержался, честно опустошил четверть фляги, отдал ее с остатками спирта начальнику цеха, но чтобы как-то компенсировать свою провинность, сам сортировал и наполнял семидесятикилограммовый ящик, а потом героически тащил его через всю Москву, проехав только остановки четыре на трамвае. В метро его так и пустили, но на родном заводе, конечно же, отблагодарили за честный и самоотверженный труд.

      Сохатый был доволен. Наконец-то, можно было быть спокойным за отделы снабжения и комплектации. Теперь уже вплотную можно было заняться производством, чуть-чуть его подогнать и приступать к  наращиванию, но тут стали происходить какие-то странные, совершенно непонятные вещи. Ему стали доносить, что «начальник бюро ведет себя как-то странно, возомнил себя, невесть кем, совершенно не занимается своим непосредственным делом, можно сказать, совсем его забросил на подчиненных и благодарного ему начальника снабжения, а сам бродит по заводу, думает, черт знает о чем, а самое главное, смущает своими идеями остальных. Явно что-то замышляет, причем, что-то грандиозное, потому как остальные заводчане ему верят и становятся его единомышленниками».
     Окончательно директора добило то, что об этих идеях стали говорить даже заводские посетители.
     Действительно. Приезжает человек на дружественное предприятие по очень серьезному, ответственному делу, с ним заводят беседы о таких сказочных перспективах, что, аж, дух захватывает, да так, что он вообще забывает, зачем приехал?  И что удивительно, вся эта сказка, оказывается, довольно просто создается простыми, смертными, без помощи всемогущего министерства, и еще более могущественных структур партии. Всего-то и нужно, решиться, попробовать, оказать поддержку и «родное предприятие превращается в станок по печатанию казначейских билетов государственного образца». Но самое любопытное в том, что этим к тому, же выполняются самые последние, актуальные решения Партии и Правительства.
      От такого на самом деле можно, хвататься за сердце, килограммами сосать валидол, когда уже все, даже ближайшие помощники ходят, как прокаженные, бросая недовольные взгляды. Ну, как же, все за, один директор  против, мешающий повышать, как личное благосостояние трудового коллектива, так и завода в целом.
      Наконец, смутьян был вызван на ковер. Оказывается,  он, действительно, посчитав, что дела в бюро чуть-чуть наладились,  решил обдумать новую идею, как обогатить завод, причем, уже сам собирался на прием, чтобы обстоятельно все выложить и обсудить. Только этого еще не хватало. О нем думали, как о серьезном и ответственном работнике, а он увлекся какой-то вздорной идеей, да еще осмелился,  отвлекать остальных. Нет, так дело не пойдет! Этому нужно решительно положить конец.
      К удивлению, смутьян  отступать не собирался, и просил объяснить причину отказа.  Естественно, все кончилось скандалом, вернее нервными криками директора, прекратить это безобразие, идти на рабочее место и еще раз хорошенько подумать. Оба расстались недовольными и разочарованными.
      Немного поостыв, Сохатый подумал, что этот мыслитель не так уж, не прав.  Мысли были здравые и толковые, но заниматься этим именно сейчас было просто абсурдом. Упусти они основное производство,  на этом все и закончится. А главное, кто  разрешит, превратить авиационный завод в сувенирную лавочку? Да за это не только из партии, из штанов выскочишь.
     Между тем, идеи сказочника, как зараза, распространялись по заводу. Теперь уже даже его высшее руководство обсуждало в курилках эти смелые, проклятые идеи, находя в них выход и для основного производства. Нужны были деньги, а Главк выдавал их «в час по чайной ложке», уговаривая взяться за товары народного потребления, выполняя тем самым  решение партии и правительства, чтобы уже самим решать свои финансовые проблемы. Уговаривать-то, уговаривали, но только на словах, а попробуй, отойти от намеченных договоренностей и сроков хотя бы на день, расправа будет скорой и короткой.
      Леонид Сергеевич представлял себе физиономии смеющихся чиновников, и ему физически становилось нехорошо. Ведь они, чего доброго, еще и откажут в помощи.  «Ах, вы у нас решили зарабатывать сами, так сказать, в духе сегодняшнего времени, так вам теперь и помощь, вероятно, не потребуется? Скоро мы у вас просить будем, дружно. Подайте бедному Главку на пропитание»!   
      Когда сказочник вдруг сообщил, что идею поддерживает сам Грущин, Леонид Федорович снова долго не мог закрыть рот и прийти в себя. От такой новости он снова схватился за сердце. Вот, оказывается, почему этот наглец так смело и уверенно себя ведет. У него такая поддержка, а он все время молчит. Ну, и жук. Потому-то, он и завод выбрал не случайно, и его, директора себе присмотрел. Попал Сохатый, как говориться, как кур в ощип.
     Чуть позже оказалось,  что это совсем не так.  Из разговоров с самим Грущиным выяснилось, что найти смутьяну сам завод и директора, действительно подсказал он, а вот своей идеей тот заболел уже на заводе, и обратился за помощью только тогда, когда понял, чего опасается руководитель.
     Этот парень вообще как-то странно стеснялся этого знакомства, тщательно это скрывая, обращаясь к своему всесильному покровителю крайне редко, хотя тот его помнил, с любовью и восхищением отзываясь об этом удивительном таджике. Чем он так восхитил и удивил Грущина, для Сохатого так и осталось загадкой, но на какое-то время Леонид Федорович немного успокоился и сдался, разрешив упертому начальнику бюро, опробоваться свою идею в качестве эксперимента.
     Но скандалы на этом не кончились. Увы, они продолжались, набирая обороты и силу. Этому неуемному скандалисту все было мало. Недаром про таких говорят; «покажи палец, он обязательно откусит всю руку».  Идеи хлестали из него, как из рога изобилия, тут же мгновенно подхватывались и, что самое удивительное, претворялись в жизнь и приносили самые настоящие доходы. Никто толком даже  не успевал, подумать, обсчитать, порадоваться, наконец, выпуску одного изделия, как он тут же выкладывал новое, еще лучше и выгоднее предыдущего. При этом он еще успевал торговать отходами производства, да еще как?
     Когда директор решил посетить склады, он не поверил своим глазам. Ему, конечно же, докладывали, что они пустеют, да и по цифрам, полученным в бухгалтерии, было понятно, что неликвиды – одна из головных болей предприятия, стали быстро исчезать, но то, что предстало перед его взором, поражало в самое сердце. Огромные территории, прежде захламленные бочками, бидонами с краской, смолой,  другими отходами и неликвидами, теперь представляли собой свободные, очищенные от мусора и хлама площади, готовые, если только  под футбольные поля.
      Оказывается, посетителей, вернее, покупателей, обязали вывозить с собой остатки хлама и мусора. Причем, делали они это с удовольствием, тщательно выметая и выковыривая из земли, вросшие в нее железо, ящики, даже бетонные блоки. Ведь за это им  кое-что перепадало даже даром, та же списанная продукция и обязательный сувенир.
      Еще интереснее наблюдалась картина закрытых складов. Объем материалов сократился настолько, что кладовщикам не оставалось ничего другого, как свезти оставшееся в небольшие помещения, а на остальные даже не вешать замки. Причем, и в этом им помогли посетители, ставшие уже добрыми друзьями, даже не требуя благодарности, а так, в знак признательности и дружбы. Естественно, так было легче работать, когда все под рукой, да и материалы, положенные на всякий пожарный случай, не требующие постоянной нужды, были опечатаны и скрыты от любопытных глаз. Оказалось, что потребности завода не так уж велики, даже годовой запас составлял всего лишь двадцатую, а может и тридцатую долю от выделенных под склады помещений, да и то с учетом тех же сверхнормативных остатков.
      Ну, и самым радостным оказалось то, что теперь все сырье и комплектующие были качественными, соответствующими срокам годности, по крайней мере, следить за этим стало намного легче. Кладовщики с гордостью показывали свои улучшенные, довольно удобные в обращении картотеки, изрисованные разноцветными фломастерами.  С их помощью теперь можно было точно определить, когда срок годности или гарантия на продукт подходили к концу. До этого приходилось постоянно теребить снабженцев, привозивших эту продукцию, даже обращаться в лабораторию. Короче, это всегда было кошмарной проблемой, поднимающей на уши чуть ли не половину завода. Теперь же эта проблема неожиданно решилась. Довольны были все, кроме представителей заказчика. К ним совершенно перестали бегать с поклоном, на цыпочках в надежде согласовать какой-нибудь просроченный химикат, краситель. Теперь такая надобность отпала. Придраться было не к чему.   
     Особенно радовалась этому превращению складов комиссия, проводившая ежеквартальную инвентаризацию. Вместо положенной недели, ее провели за четыре часа, в которые вошли: составление отчета и обязательный банкет, по случаю успешного завершения.   
     Вообще, все эти преобразование складов дали ощутимые результаты. Не говоря уже о том, что освободившиеся помещения приспособили под другие нужды, появление на заводе постоянных добровольных помощников в виде посетителей, позволило высвободить бригаду грузчиков. На самом деле, им не оставалось ничего другого, как наблюдать за гостями, которые бережно грузили на машины уже свою, кровную продукцию. Так, почему бы  не использовать в тех отделах снабжения или комплектации?  Не выгонять же за ворота этих толковых и честных тружеников, имеющих, правда, только одну, не слишком приятную слабость, чрезмерная страсть ко всему спиртному? Кстати, убирая их со складов, можно сказать, вершилось благое дело.  Эти народные умельцы приспособились выкачивать спиртное даже из списанного сырья. Об одном клее БФ можно было слагать легенды.
      Одна такая быль произвела на заводчан неизгладимое, ошеломляющее впечатление,  в который раз доказавшая, что русского мужика «так просто с ног не свалить». То, что доступно ему, никакому европейцу даже и не снилось. Видно поэтому, Россия-матушка и непобедима.

     Новому, молодому заместителю директора выделили персоналку с немолодым, опытным, но шустрым водителем, решившим перед пенсией, сменить тяжелую баранку грузовика на несерьезную «Волжанку». Вначале неопытный, стеснительный руководитель сопротивлялся, пытаясь лично занять водительское кресло, но скоро понял, что наличие опытного и толкового водителя дает ряд преимуществ, по крайней мере, не надо заниматься постоянным ремонтом. Машина, увы, была не новой, даже довольно много отходившей. Окончательно он перестал рваться за руль после одной благополучной аварии.
     Возвращаясь на завод, их машина перевернулась и встала на крышу. Виновником был неопытный, молодой водитель-солдат, перевозивший роту новобранцев. Водитель «Волги» Тихоныч ругнулся, шустро вылез из машины, подбежал к оцепеневшим воякам, скомандовал им выскочить из машины, дружно обступить легковушку и поставить ее на колеса. После того, как они дружно все это проделали, он долил масло в двигатель, завел машину с разгона, аккумулятор был уже разбит, и спокойно довез удивленного шефа до проходной. А удивляться было чему? Все это было проделано за считанные секунды, гаишники так и не появились.
    Понятно, что Тихоныч заслужил доверие, а его пассажир абсолютную уверенность, что с машиной всегда все будет в порядке.
    Когда ранним утром в доме Ибрагима раздался звонок из заводского гаража, где диспетчер дрожащим голосом сообщил, что сегодня постараются прислать другую машину с другим шофером, он понял, что произошло что-то ужасное.  Тихоныч, по которому можно было сверять часы, с которым они расстались вечером, почему-то приехать не смог.  Вчера он был в гараже.  Ибрагим это знал точно, когда звонил завгару, заказывая грузовик на следующий день. Тот еще посмеялся, что Тихоныч с друзьями отмечает получку, горланит песни, но утром, будет чист, как стеклышко, и в положенный час.
      Действительно, с Тихонычем случилось несчастье. Он случайно перепутал стаканы и выпил неразбавленный электролит. Все знали, что Тихоныч пьет залпом, причем, не меньше стакана. Выпить стакан серной кислоты -  неминуемая смерть. Какой человеческий организм может это выдержать?  Во всяком случае, гортани, желудка и пищевода уже нет. Какой  раззява это сделал?  Сколько раз уже делались замечания, выговоры, лишения премий,  последние предупреждения?
     Понятно, что очень скоро все заводское руководство уже стояло на ушах. Главный инженер, инженер по технике безопасности и завгар сушили сухари и готовили чемоданчики со всем необходимым на первое время заключения. Ибрагим, не дожидаясь машины из гаража, вышел из дома, чтобы срочно нестись на завод. Его супруга, узнавшая о таком несчастье, решила не оставлять его одного.
     Увидев хорошо знакомую машину, а главное, улыбающегося в ней Тихоныча, оба застыли, как вкопанные, будто увидели приведение.  А оно, увидев симпатичную супругу шефа, расплылось в улыбке еще больше, выскочило из машины и распахнуло перед ней заднюю дверцу. Когда машина, наконец, тронулась, а обалдевшие супруги начали приходить в себя, супруг не выдержал первым и спросил:
     - Тихоныч, это ты?
    - Я, Рахимыч, а кто же еще! – подтвердил тот, продолжая улыбаться.
    - Так ты, того…, жив, здоров?
    - Жив, как видишь, и на здоровье не жалуюсь.
    - Так ты, значит, не пил вчера? – продолжал допытываться, Ибрагим, немного подумав.
    - Как, не пил? Пил! Такого быть уже не может, чтобы я стаканчик  пропустил. Оно и для здоровья полезно и душе приятно. Тем паче вчера получка была. Большое тебе спасибо, что меня не забыл, уважил! Старуха моя так обрадовалась, что телик решила поменять.
     - Значит, на заводе что-то перепутали? Вот идиоты, чуть нас всех в гроб не уложили.
     - Ах, ты Рахимыч, об этом? Точно, идиоты. Думал, что никто не узнает? Говорил же мужикам, молчать, нет, разболтали, видимо, всех взбаламутили?
     - Так ты, действительно выпил электролит?
     - Увы, был такой грех. Целый стакан жахнул, но, как видишь, все обошлось. Господь сберег, значит, я еще нужен, старый хрен.
     - И у вас ничего не болит? – наконец, нарушила молчание супруга шефа.
     - Богом клянусь, абсолютно ничегошеньки не болит, только вот кушать очень хочется! Врачи полночи  кишки промывали, а утром в гараж и прямо к вам. Даже корочки хлеба во рту не было. Сами знаете, у нас в Москве поесть в это время только на вокзалах можно, а такой по дороге не попадался.
     - А может, мы вернемся, пока еще недалеко отъехали, и я вас покормлю? – спросила она.
     Тихоныч вопросительно посмотрел на шефа.
     - Конечно, конечно! – согласился тот. – Заодно и позвоню на завод, чтобы всех успокоить.
     - Рахимыч, - обратился к нему Тихоныч. – Ты, пожалуйста, того, успокой их хорошо! Я, конечно, знаю, что ты ко мне относишься неплохо и сам все уладишь, но больно не хочется выслушивать их нотации. Хайдарыч теперь  поедом съест, а уж Главный и вовсе сгноит.   
     - Ладно, прикрою, если ты мне расскажешь, почему тебя даже серная кислота не берет? – улыбнулся шеф.
     - Идет, так и быть поведаю свой секрет. Дело в том, что до тебя я, почитай, лет двадцать возил клей БФ из Алексина. Был грех, баловался им часто, вот и выстилал им все свои внутренности. Как видишь, это-то меня и спасло. Врач так и сказал, если бы не БФ, я бы уже давно с Господом общался. 

     Заводская жизнь богата подобными историями. Без них, вероятно, было бы скучно и однообразно. Они насыщали и разнообразили жизнь заводчан, которые были влюблены в свой завод и директора. Недаром истинные фронтовики любят вспоминать о войне только самые забавные, смешные истории, умалчивая обо всех своих повседневных тяготах. Вероятно, именно поэтому одной из самых любимых ими книгой о войне всегда являлась поэма Твардовского «Василий Теркин».
     Леонид Федорович, вероятно, больше других был влюблен в свое детище. Его волновало буквально все, что происходило, как с самим заводам, так и с его обитателями. Он уже не представлял жизни без всего этого, о чем свидетельствовало то, что вне стен самого предприятия и принадлежащих ему пансионата, пионерлагеря и выездного детского сада, он становился грустным и отрешенным. Душа его жила и витала только там. Родные вместе с женой уже перестали звать его на дачу, где он не появлялся  даже по праздникам, на него обижались друзья, которым он перестал наносить ответные визиты, обижался даже родной брат, который безуспешно пытался затащить в свой театр, чтобы тоже похвастаться уже своими успехами. Все знали, что Леонид все равно зазовет их к себе, на свой завод, без которого он на самом деле не мог жить. Как же, а вдруг что-то произойдет, и он узнает об этом последним? Это же немыслимо! А уж от его любимца и паршивца в одном лице можно ожидать чего угодно?  Как он еще завод до сих пор не поднял в воздух? Действительно, с ним даже  уйти в отпуск спокойно было невозможно.
      Самое удивительное было в том, что этот неуемный и непредсказуемый возмутитель спокойствия Сохатому нравился. У них было много общего, взять хотя бы, не знающую границ увлеченность, неуемность и беззаветную преданность заводу.  Даже дачи они  не любили одинаково, считая дачников потерянными людьми, но многое его, директорский мозг  воспринимать, отказывался, а что-то и вовсе раздражало. Особенно выводило из себя, совершенное отсутствие дисциплины.  Этого разгильдяя невозможно было заставить подчиниться простому приказу.  К примеру, он уезжал в одно место, а потом оказывалось, что по дороге он случайно посетил еще несколько, притом, что его ждали с важным отчетом или не менее важными известиями.  Но, что удивляло еще больше, так это то, что у него  почти все получалось, даже находилась какая-то стройная логика и вполне приемлемое объяснение.
     Да, и завод, и он, его директор были многим ему обязаны. Оторвать его от завода было бы уже непростительной глупостью, но вместе с тем, терпеть его выходки тоже было уже невозможно.  Но, пытаясь, как-то с этим бороться, выходило еще хуже. Он был упрям, независим и постоянно требовал объяснений, почему  не может поступать так, как считает нужным?  А  директор,  воспитанный в духе беспрекословного подчинения  непосредственному начальству, и сам порой не знал нужного ответа. Где-то в глубине души он понимал, что этот парень во многом прав, но как объяснить, что частенько приходится поступиться совестью, чтобы удержаться в этом довольно сложном, даже жестковатом кресле.  Ведь не каждый же раз обращаться к высокому покровителю?  До него слишком далеко, а эта крысиная стая министерских начальников только и ждет, чтобы он споткнулся.
    Ведь, в принципе, он желал этому парню только добра, тянул его в руководители. Добился того, что сам министр перестал выгонять его с коллегий. На самом деле, паршивец, так и не пожелал надевать галстук и сбривать свою лопату. Даже на приемы продолжал приходить в свитере и джинсах. Какое уж тут соблюдение прежних договоренностей, чтобы скрыть истинные отношения?  Все и так на виду, даже притворяться не надо. Действительно, довел несколько раз до скорой. Вот ведь фрукт, сам мучается, уже и в психушке побывал, а уступать, хоть на дюйм, категорически не желал.
 
     Очередной, ошеломляющей новостью для Сохатого стало то, что Ибрагим, оказывается, категорически не хотел руководить и сам никогда не лез в начальники, наоборот, всегда старался этого избежать. Для нормального, мужского ума это было просто непостижимо. Только после этого хоть как-то становилось  понятно, почему он так настойчиво увиливал от исполнения своих должностных обязанностей. Оказалось, что он исполнял их, как повинность, воспринимая, как неизбежное зло. Руководить он, действительно, не умел, никогда к этому не стремился и, прекрасно зная свою слабость, старался найти себе такого руководителя, который бы его понимал, ценил и вел за собой. Весь его пыл души, напор, стремление возникали только тогда, когда он горел, а горел он только тогда, когда организовывал новое дело. Только благодаря этому, заводчане уже не могли сосчитать изделия, которые были запущены в серию за столь короткий срок. В этом ему не было равных, но тащить воз изо дня в день его душа категорически отказывалась.  Конечно, на какое-то время он мог заставить себя пойти даже на это, но итог, как правило, был плачевным. Его потухшего, измученного, забывающего даже самые элементарные вещи, переставали узнавать даже самые близкие друзья.
    К сожалению, Леонид Федорович понял это не сразу, а много позже. Ему и в голову не могло прийти, что его энергичный, способный, можно смело сказать, талантливый и успешный работник полностью лишен тщеславия в привычном понимании этого слова. Его нежелание работать и двигаться по карьерной лестнице  воспринималось, как лень, зазнайство, нежелание подчиняться дисциплине, что угодно, но только не это странное нежелание усаживаться в руководящее кресло. Увы, оказывается, бывает и такое.
    Одновременно с этим было видно, что само чувство тщеславия ему не чуждо, просто оно не укладывалось в привычные рамки, как и он сам. Ему хотелось чего-то большего, может быть, того, чего он и сам, толком, не понимал. Вероятно, ему хотелось всего лишь признания своих заслуг, а не выполнение чьего-то приказа, пусть даже любимого начальника, которого он, несмотря ни на что, продолжал считать своим старшим товарищем. Никакого насилия его душа не терпела, другое дело, если он желал этого сам. Только в этих случаях его нужно было только сдерживать, как ретивых коней, не желающих подчиняться неумелому вознице.   
    Последний раз он удивил Сохатого, как впрочем, и всех остальных, включая своих близких друзей, когда неожиданно примкнул к заговорщикам, которые с помощью Главка пытались свалить так быстро вознесшегося строптивого директора. Условия были самые подходящие, как для них, так и для бывшего директорского фаворита.  Независимый, гордый Сохатый действительно зазнался и вознесся так, что перестал обращать внимание даже на свое непосредственное руководство. Ведь теперь не он у них, а они у него  выпрашивали деньги, получая их, как подачку. У Ибрагима тоже было немало претензий к неблагодарному шефу и его свите.  Их  жаркий спор продолжался, не утихая и не теряя своей силы. Вероятно,  поэтому он  сблизился с новым замом по снабжению, который пришел на смену Грицацуеву.
     Умело сплетенный заговор бесславно провалился. Заговорщики просчитались, сделав ставку на опального зама по экономике. Он остался верным своему шефу, даже не рассчитывая на благодарность.

     -3-
    Ибрагим старался не вникать в политику, считая это дело нечистоплотным и мерзким. Как и все, он, конечно же, был недоволен существующими порядками, но как-то смирялся, стараясь меньше говорить на эти темы, не читая газет. Даже к телевизору он подходил тогда, когда показывали его любимые передачи «В мире животных» или «В гостях у сказки». Остальное вызывало в нем самую настоящую отрыжку, особенно какие-либо новости.  Основной причиной этому служило, всякое отсутствие правдивой информации. Разговоров было много, но какие из них были истинными, не знал никто. Даже с прошлым не все было ясно. Сначала человека реабилитировали, возводили в ранг народного героя, а потом оказывалось, что он участвовал в кровавом подавлении народного, справедливого мятежа или «стучал» на своих же товарищей.
   С годами, как каждый советский человек, Ибрагим  научился читать «мимо строк», но это опять, же только раздражало, но не давало полной и ясной картины. Даже книги, если в них только появлялся намек на политику, он откладывал, веселя друзей тем, что спокойно раздаривал политические детективы и романы просоветских писателей. И это притом, что выпросить у него почитать какую-нибудь интересную книгу, было просто немыслимо.
    Была еще одна довольно серьезная причина стараться не думать на эту тему. Однажды ему основательно «прочистили мозги».
 
    Это произошло еще на ММЗ. На одном общем производственном собрании клеймили позором Андрея Дмитриевича Сахарова, как прислужника империализма.  Душа Ибрагима  не выдержала, и он решил высказаться в защиту опального академика.  Удивленный президиум сделал попытку, пресечь это на корню, но она сорвалась.  Желающий выступить только-только был избран депутатом горсовета, имел правительственные и военные награды, а самое главное, он был любимцем  заводского коллектива, который с воодушевлением поддержал его желание одобрительными выкриками и аплодисментами.   
    Ибрагим подошел к микрофону и, стараясь не смотреть на членов президиума, немного смущаясь, заговорил:
    - Прежде всего, хочу поблагодарить всех вас за оказанную поддержку и доверие! Прошу прощения, если мое выступление не будет лаконичным, как хотелось бы!  Я не готовился, даже не думал выступать, но, как коммунист, депутат горсовета и член нашего коллектива, я просто должен высказать то, что знаю и в чем совершенно уверен.
    Увидев, что зал замер и с восхищением смотрит на него, он набрал воздуха в легкие, и заговорил уже увереннее.
    - Признаюсь, что Андрея Дмитриевича Сахарова, великого ученого нашего столетия знаю мало.  Мы встречались на семинарах, даже на вечеринках, но, к сожалению, ни приятельских, тем более дружеских отношений у нас не было. Тем не менее, я  видел, с каким почтением к нему относились мои коллеги, отзываясь о нем, как о честном и принципиальном человеке. И я не могу с ними не согласиться. По крайней мере, я и мои коллеги не могут припомнить случая, чтобы он когда-нибудь  покривил душой.  Признаюсь и в том, что совсем не знаю того, о чем он писал в западные журналы и газеты. Я просто всего этого не читал.  Может, он в чем-то и ошибается, и его справедливо сейчас обвиняют, но, по крайней мере, в одном вопросе я полностью с ним соглашаюсь.  Я, как и он, считаю, что война в Афганистане – большая ошибка нашего правительства. Чтобы не быть голословным, постараюсь объяснить. Вы, вероятно, знаете, что я таджик. Афганцы – это те же таджики. Мы говорим на одном языке, исповедуем ту же веру, у нас одни и те же традиции, обычаи. Разница только в том, что нас разделяет граница. Да, это существенно, но мы прекрасно понимаем друг друга потому, что веками жили на одной земле, в одних и тех же условиях. Наш мусульманский мир значительно отличается от христианского.  Трогать его, подходить с нашими, российскими мерками, не зная всех  его традиций и истинного мировоззрения, опасно для всего мира и жизни на земле. Афганцы - мирный, тихий, добрый и радушный народ, веками живущий своей нелегкой, суровой жизнью.  Да, они малограмотны, во многом отстают, но в чем-то им можно даже позавидовать. Ведь они, как никто, близки к природе, больше думают о душе, чем о земных благах, чтят своих стариков, женщин и детей, крепко помнят заветы своих предков. Не думать об этом, соваться туда, не представляя всего этого, преступно. Даже английские колонизаторы поняли это и отступилась. Это же удивительно, что в нашей сильной, могущественной и богатой стране не нашлось ни одного думающего консультанта, который позволил допустить туда наших военных. Я, как и многие здесь сидящие, служил в нашей армии и хорошо представляю, что там могут наворотить наши вояки. Конечно, помочь дружественному народу необходимо, но чтобы так, бездумно и не дальновидно лезть в этот сложный, даже для самим афганцев непонятный мир,  просто варварство. Афганцы, в отличие от вас, россиян, живут кланово, строго подчиняясь старейшинам своего клана. Помогать одному клану, значит, восстановить против себя все остальные. А ведь  они и могут оказаться всем народом.  Кому, как ни вам, потомкам, изведавшим тяготы нескольких кровопролитных отечественных войн, знать, что такое воевать с народом? Я знаю этот народ и ответственно заявляю, что воевать он будет не хуже, до последнего вздоха. Причем, воевать они будут на своей земле, где им будет помогать каждый камень, каждая травинка. Предыдущие выступающие, вероятно, плохо представляют, что значит, земля Афганистана, ее горы, дороги и горные селения, иначе бы их речи не были бы такими оптимистичными.  Это ведь даже не Кавказ. Там каждая пядь земли может стать неприступной крепостью. Спросите у альпинистов, что собой  представляют горы Таджикистана, а они мало, чем отличаются от Афганских. Я представляю, как там будут чувствовать себя наши ребята. Да многие там просто побьются, попадают в пропасти, попадут под лавины и камнепады, даже не успев повоевать. Ведь один человек на тропе – это целая армия, а если он местный, знающий все тонкости и условия, ему даже не надо помогать. Горы сами  ему помогут справиться с любой военной техникой. Причем, повторяю еще раз, афганцы – мирный, дружелюбный и гостеприимный народ, но если их разозлить, поставить перед фактом необходимой защиты, - это довольно, ужасное зрелище. Лично я не пожелал бы такого даже врагу. Они будут биться до последнего дыхания, включая стариков, женщин и детей грудного возраста. Я прекрасно понимаю, что для защиты нашего государства необходимо, чтобы Афганистан оставался нам дружественной страной, не знаю, как это решить политически, но то, что происходит сейчас, - это не выход. Более того я думаю, нет я просто уверен, что мы его просто потеряем навсегда, если не прекратим этой бессмысленной кровавой бойни. Причем, не только потеряем эту страну, но и понесем огромные потери, как политические, моральные, так и людские. Я вижу, как многие из вас смотрят на меня скептически и удивляются, как я такое могу говорить? Подумаешь, Афганистан, раздавим, как козявку и даже не заметим! В этом, могу заверить, вы глубоко ошибаетесь. Я нисколько вас не пугаю, и вышел сюда, на эту сцену не для красивого словца, чтобы покрасоваться,  но хочу серьезно предупредить, афганцев трогать опасно! Вы знаете, например, что для истинного мусульманина нет страшнее греха, не выполнить волю старейшего. Это, уверяю вас, даже не армейский приказ, невыполнение которого грозит трибуналом. Это намного ответственнее, в тысячу раз сильнее смерти. Я в России теперь живу и не могу вернуться на Родину только потому, что не выполнил волю старейшин, всего лишь не жениться так, как они пожелали.  А война, как вы понимаете, причина посерьезнее. Так вот, прикажут разозленные старики своим детям и внукам, сравнять Москву и Россию с землею, будьте уверены, они постараются это сделать. Причем, дружно, один за другим, сначала сыновья, потом внуки, а после правнуки, и так до скончания веков. Даже страшно себе представить, чем все кончится, если начнется эта кровавая эстафета. Вероятно, я не во всем согласен с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, потому что не знаю всех его публикаций, но в вопросе об Афганистане, увы, полностью разделяю его мнение. Думаю, что  истинный патриот тот, кто говорит своей стране, своей родине правду, какой бы она горькой не была. Поэтому считаю, что в этом вопросе стоило бы прислушаться к словам этого великого ученого и человека.      
     Спускаясь со сцены в скандирующий зал, он еще не знал, какую жаровню себе устроил.  Во всяком случае, чувство самосохранения надолго отучило его от подобных высказываний, даже мыслить на эти темы. Это еще чудо, что у него не отобрали партийный билет. Хорошо еще, что Десков как-то сумел замять это дело, организовав справку из городского психдиспансера о нервном срыве своего подчиненного. 

    И вот последние события снова заставили его серьезно задуматься о политике. Его до глубины души поразила бесчеловечная, жестокая расправа новых властителей над Грущиным, пришедших на смену «кремлевским старцам».
    Он, конечно же, не знал всех дел этого могучего руководителя, потому и сторонился, стараясь держать дистанцию по мудрому принципу: «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь»!  Но он же своими ушами слышал, как Грущин тепло и хорошо отзывался о новом, молодом Генеральном секретаре из Ставрополя. Больше того Виктор Васильевич часто посмеивался над своими, выжившими из ума коллегами из Политбюро, как впрочем, и над собой, считая, что и их, и его время давно прошло, что нужно, давать дорогу молодым, смелым и решительным.  А поддерживая завод Сохатого, он часто восхищался тем, чего может достичь умный, сплоченный коллектив, во главе которого стоит сильный, прогрессивный и смелый руководитель. Исходя из этого, его можно было считать одним из зачинателей перестройки.
    Увы, его безжалостно раздавили, не вспомнив даже о том, что именно он способствовал назначению нового верховного властителя Кремля. Как чумные, от него стали шарахаться и открещиваться даже те, кого он неплохо воспитал, как будущих руководителей Москвы. Находиться с ним рядом, а уж тем более считаться его воспитанником было опасно. Новая власть планомерно расправлялась со всеми его сторонниками, поэтому о таких сентиментальных вещах, как элементарная благодарность и сочувствие было немедленно забыто.   
     Теперь Ибрагим  не выступал и не высказывал своих чувств, но они были уже еще глубже, сам он в них был еще увереннее,  а ненависть к власти переполняла его настолько, что это уже невозможно было скрыть никакими справками о его нервном состоянии. Сначала у него складывалось впечатление, что новые властители, называющие себя демократами, не ведают, что творят, поступая так же, как большевики. Опять торжествовал лозунг: «мы старый мир до основания разрушим»! Потом он понял, что снова попытался нацепить на себя розовые очки.  Новая власть ведала, что творила, как впрочем, и большевики.  И тем, и этим  необходимо было начисто стереть в памяти людей все доброе и полезное, что сделали их предшественники. Новым властителям хотелось, чтобы вся эта вакханалия выглядела, как настоящий поворот в истории к лучшему, а не обычная, банальная драка и грызня за власть, получив которую они дружно и стремительно стали улучшать свое личное благосостояние.
      Вначале Ибрагим думал, что такое происходит только в России и с ней. Оказалось, что все это возможно с любым народом. И окончательно убедили его в этом события в Венгрии, вернее, обычная, можно сказать, традиционная всеобщая, народная неблагодарность к своему руководителю Яношу Кадару. Наблюдая за развитием этой республики, Ибрагим отдавал должное именно ему – этому непримиримому борцу за счастье своего народа. Пожалуй, это был единственный руководитель из всего социалистического лагеря, кто полностью не считался с Москвой. И результат был налицо. Венгрия развивалась так, что пускать туда представителей других республик, было уже просто опасно. Ведь она «загнивала» ничуть не хуже, чем самая высокоразвитая капиталистическая держава. Да, у Кадара было немало грехов, но то, что он сотворил со своим народом, было достойно самой высокой похвалы, однако его веселый и жизнерадостный народ все равно этого не оценил, и травил своего вождя почти так же, как  Россия своего ненавистного Грущина. Из всего этого получалось, что может быть власть и права, бесчеловечно поступая со своим народом? Ведь в итоге он все равно ничего не поймет, не оценит должным образом и будет топтать своих лучших представителей. Может, ему на самом деле приятней находиться под властью тиранов и деспотов? Ведь народ действительно со слезами благодарности вспоминает Сталина, а кто-то и Гитлера.      
     Задумавшись над всем этим, Ибрагим вдруг ясно вспомнил и по-новому осмыслил слова своего мудрого деда Саида:
     - Люди, растерявшие ум и совесть, - говорил когда-то тот,  - не в состоянии воспроизводить нормальное потомство.  От морального урода рождается такой же урод. Слава Аллаху, что, наконец-то, генетику признали, как науку. Даже, если и происходит такое чудо и дитя рождается умнее своих безмозглых, убогих родителей, то они  все равно постараются слепить его по своему подобию. Нужно, действительно, быть очень сильным, смелым и мудрым, имея таких же учителей и единомышленников, чтобы хоть как-то этому противостоять.  Должно пройти много времени, чтобы вырастить  новое, умное и смелое поколение, способное отличать истинные человеческие ценности от подделок. Большевики знали, что делали, уничтожая цвет этого прекрасного народа. Они не продержались бы и года, если бы их не поддерживала вся эта безмозглая, серая масса, оставшаяся без своих мудрых поводырей. Ведь, в конце концов, и эти Иваны, не помнящие родства, рано или поздно обязательно задумываются, почему их ведут на бойню, как баранов? Задуматься-то, задумываются, а подсказать, почему это происходит,  уже некому.  Вот им и остается, только удивляться, почему над ними издеваются, как хотят, не считают людьми? А ведь они самые настоящие рабы, мечтающие о плети хозяина и сажающие себе на голову таких же рабов, кто половчее, не понимая, что каждый новый такой хозяйчик будет еще злее и прожорливей предыдущего. А появись такой, кто задумается и попытается заставить, шевелить мозгами  и их самих, его не понимают и стараются поскорее  затоптать, чтобы не мешал рыдать над своей горькой участью. Ведь многим даже нравиться, пить горе стаканами и ждать, когда пожалеют. Вон наш сегодняшний вождь только чуть ослабил вожжи, воздал должное убийцам и тирану, как его чуть ли не с грязью мешают. Да, долго еще ждать, когда их, наконец, придавит так, что они хотя бы шевельнут своей единственной, прямой извилиной. А что ты улыбаешься? Они люди прямые и простые, у них же все просто, раз, два и к стенке.  Даже попов своих и то, не пожалели, что уж говорить о нас, женщинах и детях? Дай им волю, они бы и Бога своего шлепнули, как контру. Еще обижаются, что он от них отвернулся, войны на них насылает. Разворошили прах Тимура, деревни свои утопили, Кара Кум зачем-то прорыли и все обижаются.  Беда еще в том, что Россия очень большая страна, есть еще уголки, куда можно спрятаться и отсидеться, вообще ни о чем не думая. Европа потому так остро реагирует на все, что деваться некуда, там живут, как сельди в бочке. Попробуй, кто шевельнись не ту сторону, быстро поставят на место. Германия, которую мы победили, быстро навела порядок. Скоро все остальные встрепенуться. Ты же знаешь, твой дядя служил в Венгрии, такого насмотрелся бедный. Так вон,  он один из первых сказал, что венгры долго терпеть этого не будут и нам еще, ой, как отомстят.  Страшно такое предрекать, но, к сожалению, и твои внуки могут еще долго не увидеть нашего светлого будущего. И все это приходится говорить мне, неисправимому мечтателю и оптимисту. Именно поэтому я предостерегаю тебя, не рваться в эту дьявольскую власть. Понимаешь, сынок, тебе не удастся одному противостоять всему этому сатанизму, не потеряв при этом совесть, самоуважение и уважение других.  Да, можно забыть все это, наплевать, стать такими же, как они, соревнуясь с ними жестокости, алчности и бессердечности, но тогда тебе будет уготовлена участь, которую я не пожелал бы даже злейшему врагу. И прожить по-человечески не получиться, и умрешь, как собака, и даже после смерти не оставят в покое, поплевывая  на твою могилу.  Вон, твой дядя Ильхомджан нашел в себе силы, отказался от очень высокой должности, стал прекрасным часовым мастером и по-настоящему уважаемым человеком. Того же желаю и тебе! Храни тебя, Всемилостивый Аллах! 
     Прав оказался дед в своей прозорливости. Народ, растерявший свой ум, честь и совесть, достоин своих правителей. И никакие они не демократы, коль снова уничтожают своих лучших представителей. От нормальных, мудрых и порядочных руководителей люди не выстраиваются в дикие очереди в самые различные посольства, стараясь убежать куда угодно, только бы, не видеть эти мерзкие рожи, а главное, не смотреть, как уничтожают их родную землю. А ведь бегут не самые плохие, наоборот, умные и смелые, прекрасно и четко осознающие, что их там не ждут райские кущи. И обвинять их в том, что они предают родину, даже кощунственно. Ведь для каждого второго, если не первого, уготована самая настоящая трагедия.
     Значит, думал его внук, служить такой власти, даже прислуживать, и есть самый тяжкий грех. По всему видно, что созидать она не собиралась, а уж воровать, забирать у народа последнее, как-нибудь да обойдутся без него. Прежнего завода больше не было, а его будущее было предрешено -  очень скоро все должны были растащить до последнего винтика. И ярким примером этого послужило, задержание рабочего с вертолетной лопастью. Когда его спрашивали  в доме на Лубянской площади, что он собирался делать с деталью, стоимость которой в три раза превышала цену приличной, новой иномарки, он, действительно, не знал, что ответить?  Видимо, он прихватил эту «штуковину» просто так, по принципу – в хозяйстве сгодиться все. Увы, как только не стало Сохатого, все рухнуло в одночасье. Удержался, как всегда, один господин Грицацуев, который, в конце концов, и стал одним из хозяев этого будущего пепелища.
     А ему, Ибрагиму здесь делать было уже нечего. Нет, его не гнали, наоборот, очень настойчиво уговаривали, остаться. Кто же убивает курицу, несущую золотые яйца?  Но кому их нести?  Государству, которое окончательно превратилось в шайку жуликов, демагогов? А потом, с кем их нести?  С кучей придурков, из которых попытались сделать людей?  Ведь за Сохатого, кроме него, открыто не заступился ни один работник завода. Все они дружно открестились от происков «Грущинского любимца» и восторженно приняли нового, «честного» ставленника Главка.  Даже смотреть на него противно, не то, что протягивать руку. Одно то, что он бывший работник партийного аппарата, говорило само за себя.  Министерство  все-таки одержало свою Пиррову победу.  Так им всем и надо! Получили, что хотели.  Оставалось одно,  писать заявление и бежать, куда угодно, только бы не видеть всего этого до боли в сердце ужасающего варварства.
    Увы, бежать было некуда, да и не хотелось. Все-таки  это была его земля, плохая или хорошая, но прежде всего родная и любимая. Да и кому он нужен там, за границей?  А потом, в этой земле лежат его деды, в нее он недавно положил отца. Как можно, бросить их могилы на поруганье этой, не желающей думать и признавать своих предков серой, бездушной и безмозглой толпе? Кто будет защищать их честь? Значит, стоит за все это побороться, в конце концов, за свое место под этим родным небом. Ведь здесь же есть его друзья, знакомые, которым тоже не нравится, когда их пытаются превратить в болванов. Значит, стоит снова собирать друзей, превращать их в своих единомышленников, убеждая в бесполезности и бессмысленности любой работы на это дьявольское государство, и думать, как жить дальше? Что-то, конечно, на примете было, но возникала необходимость еще раз все хорошенько взвесить. В конце концов, остались опыт, мозги,  руки, а остальное прикладывалось само собой. 
     Короче, и с работой, и с карьерой надо было срочно кончать. Жаль, конечно, что на все это ушли годы, но видно, так было нужно.  Жизнь-то в тридцать пять еще не кончается, особенно для мужика.  Говорят же мудрые люди, что начинать никогда не поздно, а уж тем более в самый рассвет, когда по-настоящему чувствуешь свои силы и уже наступающую зрелость.  А что, может, это даже прекрасно, что не осталось никаких иллюзий  насчет этой власти. Бог с ней! Пусть сама корячится со своими проблемами.  Ведь можно спокойно и достойно прожить без ее идиотских подсказок. Настоящий мужик должен найти выход из этого дьявольского лабиринта, причем, такой, что эта власть еще позавидует. Для этого только следует снова  закатывать рукава и работать, но только на свою семью, и с теми, кто поймет, что иного пути нет. В принципе, можно идти даже в управдомы, как мудро подсказывал когда-то Остап Ибрагимович.

     Седоватый, с воспаленными от бессонницы глазами следователь поднял на Ибрагима смущенный, уставший взгляд и тихим голосом проговорил:
    - Мы, приносим вам свои извинения! Следствие во всем разобралось и лично к вам никаких претензий не имеет. Еще раз, простите за причиненные неудобства!
   - Значит, вы во всем разобрались, и ко мне претензий нет? – спокойно и хмуро спросил Ибрагим. – Я могу быть свободен?
   - Да, вы можете быть свободны!
   - И все так просто?
   - Вы, чем-то недовольны?
   - А как вы думаете?
   - Я вас понимаю, но и вы поймите нас! Мы же должны были все тщательно проверить и, как видите, сделать правильные выводы, убедиться,  что вы честный, законопослушный гражданин нашей страны. Если у вас есть какие-то претензии к следствию, можете жаловаться вышестоящему руководству или обратиться в суд.
    - Да нет уж, какие могут быть претензии?  Бог с вами! Каждый работает, как умеет. Спасибо за неплохую работу, а то ведь, действительно, мог оказаться за решеткой! Просто у меня есть вопросы и хотелось бы, если это возможно, услышать на них ответы, так сказать, в качестве компенсации.
    - Конечно, если это только не касается тайны следствия, я вам, охотно, отвечу!
    - Прежде всего, я хотел бы спросить вас о судьбе  нашего директора.  Будет ли прекращено дело в отношении него? Можно ли его увидеть? А главное, можно ли ему чем-нибудь помочь?
    - Вы знаете, Ибрагим Рахимович, – задумался следователь. – Меня ваш вопрос сильно озадачил. А вы не боитесь задавать такие вопросы, особенно последний?
    - А чего мне бояться, вы же убедились что я честный и законопослушный гражданин нашей страны? Разве в моих вопросах кроется что-то преступное?
     - Конечно, в них нет ничего противозаконного, но вы же, как я убедился, еще и умный человек, и вероятно, понимаете, что дело вашего директора находится под особым контролем. Он человек, отвечающий за оборонный завод, с него и спрос больше, чем с остальных.
     - Да, я это понимаю. Такой представительной следственной бригады, да еще на шестнадцати «Рафиках»  москвичи, вероятно, еще не видели. А уж то, что ею руководите, извините, вы товарищ полковник, говорит о многом. Объединение «Сатурн» в сто раз больше,  раза в три секретнее, так там бригаду возглавлял только майор, хотя они, действительно, проворовались в  особо крупных размерах. А у нас, как я понимаю, ничего не нашли, кроме тех четырехсот рублей в сейфе Сохатого. Думаю, что ваши следователи до сих пор от этого в шоке. Надо же, человек миллионами ворочал, а денег нет, золота, бриллиантов тоже, машина старенькая, да и то, у сына, обстановочка в квартире так себе, хотя такую мебель выпускал, что в музее Пушкина ахнули.
    -  Ох, не к добру вы затеяли этот разговор, ну да ладно. Я понимаю, чем вызван ваш сарказм. Что же, поговорим откровенно. Вы мне симпатичны, да и друзья у вас неплохие, можно сказать, стоящие люди. Я ведь Василия Степановича очень уважаю.  Он, между прочим, за вас честью и словом поручился,  а это многого стоит. Да, действительно, у нас было задание, все тщательно выяснить и постараться свалить вашего Сохатого. И нас, на самом деле поразило то, что никакого криминала мы не нашли. Это удивительно, именно те два человека, которые варились в самом ядре этой каши, ворочали такими суммами и абсолютно никакого, даже маленького противозаконного нарушения.  Нет, нарушений куча, превышение полномочий, вы ведь премиальный фонд раз в тридцать превысили, не говоря уже о материальной помощи, но это уже не наша компетенция. За это вы в райкоме схлопотали по выговору. Но согласитесь, это же странно, наводит на разные раздумья? Вы со своим Сохатым или гениальные жулики, или, простите, полные идиоты? Поэтому и проверка была такой долгой.  Кстати, абсолютно все работники завода, да и не, только, они, нажились на ваших делах, будь здоров, а у вас, обоих простите, даже сувениры бракованные, не говоря уже о сберкнижках. Все, как положено, советскому человеку – пять тысяч рублей ноль – ноль копеек, правда, у вашего шефа, аж, восемь, но с копейками. У вас, я знаю, дачи нет, а у Сохатого есть, приличная, еще от деда досталась. Так вот он на ней даже дощечки не менял, слава Богу, что дед постарался на совесть. И что мне начальству докладывать? Куда вы деньги дели? Ведь признайтесь, вы же многое наличкой, да еще неучтенной получали. Неужели, все на завод родной? Ведь многие подтвердили, что вы лично передавали деньги директору в руки.
    - А это наглая ложь. Все деньги я сдавал в кассу завода, о чем свидетельствуют приходные ордера. Я уже говорил об этом вашему следователю.
    - Да, действительно, причем, вы, всегда сдавали больше, чем отражено в накладных. А это, между прочим, как раз и является нарушением закона, так что уж  лучше помалкивайте об этом, раз уж мы закрыли на это глаза. Кстати, это ведь не рубли, а сотни тысяч. Наши даже считать и сверять не стали. Очумели от такой честности.  Понятно, откуда. Торговля без этого жить не может. А вот теперь я хотел бы спросить вас, вы, действительно, так преданы и уважаете вашего директора?
    - А как вы думаете?
    - Думаю, что да, но это и странно. Он ведь, как я слышал, не очень-то вас баловал, если не сказать больше. Вы с ним постоянно ссорились. Неужели это вас устраивало? Вы ведь выполняли самую, можно сказать, черную работу, а он на вас кричал, говорят, до остервенения доходил. Чем он вас так купил? Может, что знал за вами?
    - А вы можете поверить, что все это добровольно? Он, между прочим, меня своим замом сделал, да зарплата у меня была неплохая.
    - Нет, нет, вы ничего дурного не подумайте, это я просто так спросил, из любопытства. Вообще, вы оба меня восхищаете, больше того вся группа так думает. Кстати о ваших зарплатах. О таком даже мечтать не приходится. Откуда вы только такие премии откапывали? Надо же, «За культуру производства», «За моральный облик коммуниста», «За безупречное служение родному предприятию», «За качество изделий», «За экономию сырья», но больше всех нас поразила: «За борьбу с хищением и нетрудовыми доходами».  Эх, знать бы раньше, я бы к вам хоть охранником устроился. Оказывается, они раза в три больше меня получали. Одна премия о борьбе с нетрудовыми доходами равнялась моему окладу.  Ну,  и кашу вы заварили, кто же на такое спокойно мог смотреть?  Короче, мы бы с радостью вам и сами помогли, но, увы, руки коротки.  Мы ведь уже доложили руководству, что  результаты проверки ничего не дали, кроме нескольких ваших работников, которые неплохо погрели руки на ваших ошибках. Мы честно выполнили свою работу, а дальше уже решать будем не мы. Сами понимаете, что дело это сложное. Ведь ваш уважаемый директор был другом Грущина, а это теперь не в почете. Думаю, что его тихонечко спровадят на пенсию, ведь ему уже шестьдесят три. Вряд ли я вам скажу что-то больше.
    - А если бы я, к примеру, признался, что именно я познакомил его с Грущиным?
    - А сами-то понимаете, что говорите? Я понимаю ваше желание помочь директору, но не до такого же маразма. Вы же умный человек, ну, кто вам поверит, если вы несете такую чушь? Даже слушать смешно.  Ладно, сказал: «а», скажу еще кое-что, но теперь уже я надеюсь на вашу порядочность. Дело в том, что оба в один голос заявили, что не знали вас до завода, и век бы знать не желали. Вы же, оказывается, в каком-то заговоре против своего любимого директора участвовали за то, что он вас эксплуатировал, много пообещал, а ничего не выполнил. Это, между прочим, Сохатый тоже подтвердил, а Грущин, аж, подпрыгнул на стуле и жалел, как он такую змею проглядел и вовремя не удавил? Так что, идите и спокойно работайте! Вам теперь никто мешать не будет, а новая власть обязательно, по заслугам оценит ваши усилия. Между прочим, я бы не отказался, даже почел за честь с вами поработать. Вот скоро на пенсию, глядишь, и я бы вам пригодился. Кстати, следователь, который на вас кричал, очень просил меня, передать его личные извинения. Как видно, тоже желает, быть вам полезным. Видите, как люди тянутся к вам, а вы – «Спасите директора!», « Я всю вину на себя возьму», «Я его с Грущиным познакомил». Бред, какой! Еще раз повторяю вам: идите, работайте на благо себе и людям, вы честный и порядочный человек, извините, если что не так!
    - Видно, мне на роду написано, всю жизнь принимать извинения от следствия, - задумчиво произнес Ибрагим.
    - Что-то я вас не понял?
    - Да это я так.
    - Может, поясните?
    - Хорошо! Просто меня на протяжении жизни несколько раз сажали, кричали, а потом отпускали с извинениями.
     - Нам об этом ничего не известно. Вы, как известно, ни разу не привлекались. Что это вы на себя наговариваете? Видно, переутомились, не буду вас задерживать!
     - Да нет! Привлекался и даже по очень серьезным делам, но потом, оказывалось, что я не виновен. Раз уж вы были со мной откровенны, то и я не привык оставаться в долгу. Вам ведь еще служить, может, доброе дело кому сделаю? Так вот, меня привлекали несколько раз, правда, не по хозяйственным делам. У вас я первый раз. Каждый раз я думал, почему это происходит? Ведь я же не совершал ничего такого преступного. Все время заступался за чью-то честь, в том числе и за свою. И только теперь начинаю понимать, что у власти, которая не бережет свою честь, не может понять, как ее можно защищать? Потому-то тысячи невинных сидят в тюрьме, гноятся в лагерях и лежат в безымянных могилах. Потому-то и бытует наша крылатая поговорка – «от сумы, да от тюрьмы не зарекайся»! Я не буду долго перечислять вам все эти ужасы, о которых, вы осведомлены даже лучше меня. Скажу и постараюсь объяснить только одно, на одном наглядном примере.  Вы, вероятно, полагаете, что вот, сейчас, пойду на завод и буду продолжать трудиться, как вы заметили, на благо себе и другим? А потом, может быть, возьму  к себе вас или кого-нибудь из ваших близких и друзей? Так вот, вы глубоко ошибаетесь. Я, к сожалению, не смогу сделать ни того, ни другого. И это произойдет, в том числе и потому, что не будет Сохатого. Без него я и все остальные - ничто. Нет, я, конечно же, что-то могу и может быть, даже много, но то, что может сделать он, не сделает ни один человек на заводе. По крайней мере, я таких не вижу. Вы говорите, я его пытаюсь защитить, а у нас ненормальные отношения, как такое может быть? Хорошо, оставим наши личные с ним отношения в покое.  Да, я его пытаюсь защитить хотя бы потому, что без него все развалится и снова превратится в руины. Причем, их будет намного больше тех, что ему достались.  Насколько я понял, вы убедились,  это кристально честный человек. Мы на самом деле все старались сделать так, чтобы дело не развалилось от какого-нибудь мелкого пустяка. И нам это удалось, и заслуга в этом  именно Леонида Федоровича. Вы же первые слопали бы нас с потрохами за малейшую провинность. И что же теперь? Вот вы утверждаете, что новая власть оценит мои заслуги, не станет мешать, а как мне верить в это, если гробят такого человека, на пенсию, в лучшем случае, спроваживают. Ведь для него это смерть, он же всю жизнь свою оставил на этом заводе, не говоря уже о душе. Именно поэтому у нас все и получилось. Я уверен, что когда-нибудь люди во всем этом разберутся и воздадут должное и ему, и Грущину, который нам помогал,  и их палачам. И не дай Бог, оказаться в их числе! Вот, если бы кто разубедил меня, я был бы только счастлив, думаю, и вы тоже. Благодарю вас за то, что выслушали!    
    - И все-таки, Ибрагим Рахимович, идите домой! Вы сейчас очень устали и расстроены. Если захотите, приходите, поговорим. Спасибо за откровенность! Думаю, все образуется.
     Ибрагим встал, поблагодарил следователя и вышел. Тот с сочувствием  и грустью посмотрел ему вслед и глубоко вздохнул. Разговор оказался тяжелым и неприятным.  Полковник все понимал, даже хотел чем-то помочь, но ничего не мог сделать. Его начальство тоже ожидало решение свыше. Ничего хорошего никто не ждал.

   - Знаешь, дружище, ты мне совсем не нравишься, - грустно выговаривал Леонид Сергеевич Ибрагиму. – Я, конечно, все понимаю.  Еще не отошел от смерти отца, теперь еще это, но ты больно уж сильно опускаешь голову. Это на тебя совсем не похоже.  Были же времена и похуже, а ты держался так, что я, да и не только я, просто завидовали твоей выдержке и силе воли. Одна операция без наркоза со сломанным позвоночником чего стоила? Положить крест на большом спорте, да что там спорте, чуть калекой на всю жизнь не остался? Но как выкарабкался, с честью, теперь даже подумать никто не может, что такое было?  Ну, смерть отца еще можно понять, хотя уже почти год прошел, но здесь-то пока еще никто не умер. Слава Богу, все живы, здоровы! А неприятности! Сколько мы их с тобой видели? Василий говорит: ты совсем до ручки дошел, снова  непростительные вещи выкладывал старшему следственной бригады. Хорошо, что  тот с ним в одной шараге служит, причем, они даже приятели. Вот это совсем на тебя не похоже – так распускаться? Ты что, решил поставить крест на своей блестящей карьере?  Тех высказываний об Афганистане в адрес нашего правительства тебе мало?  Тогда чуть к стенке не поставили, как предателя трудового народа, теперь все покоя не дают лавры великомученика.  А если этот полковник возьмет, и встанет в позу, чтобы выслужиться, что ты тогда будешь делать? Между прочим, у них есть, за что тебя зацепить? Сам знаешь, захотят завалить, и завалят, будешь, как миленький, лес пилить. Ты этого добиваешься? И из-за кого? Директора, который тебя в грош не ставил. Ты же сам жаловался, что житья тебе не дает, замордовал совсем.  Ну, что молчишь?
    - Слушаю вас, - поднял на него уставший взгляд Ибрагим.
    - Хорошо, что слушаешь, а что думаешь? – спросил Леонид Сергеевич, откинувшись в своем генеральском кресле и поправив очки, которые стал носить совсем недавно, как только стал заместителем начальника управления. Теперь все больше приходилось копаться в бумагах, сказывались годы, напряженная работа, результате чего быстро развивались гипертония и резкое ухудшение зрения. За три года у него уже стало - плюс шесть, поэтому видеть его в очках было непривычно, даже смешно. Глаза в этих линзах стали непривычно огромными и еще более выразительными. Он даже подшучивал над самим собой, что «люди стали читать по ним, как по книге». Сейчас Ибрагим прочел в них сочувствие и недоумение.
    Леонид Сергеевич, действительно, недоумевал, что такого особенного произошло? Ну, снимают директора, должен радоваться. Что случилось за эти три года, пока они не виделись? Ведь в ту, последнюю встречу, у Ибрагима был необычайный подъем, несмотря не все трудности тогда, да в последнее время, он не переставал сбрасывать темпа, наоборот, все время  наращивал его так, что даже не было возможности вырваться и увидеться, хотя генерал внимательно следил за успехами своего друга.
    Когда на заводе произошли эти события, он даже обрадовался. Лучшего  претендента, чем Ибрагим, на директорское кресло этого чуда, о котором шумела вся Москва, не было. Ведь именно он его сотворил, ему и, как говориться, карты в руки. Даже, если  и были какие промахи, все равно в большей степени отвечает директор, а не он, да и они, его друзья не останутся в стороне. Как-нибудь да вытащат. Причем, это сделает один Василий Степанович. Как-никак, ему помогли занять генеральскую должность, пусть теперь и отрабатывает. Ибрагиму необходимо помочь, он далеко пойдет, а главное, друзей своих никогда не забудет. Подумаешь, не любит руководить, но когда-то нужно браться за ум? Уж у него-то это получиться лучше, чем у кого-то другого. Действительно, ему нужно помочь. Вероятно, он сейчас очень устал, потому и совершает глупость, за глупостью. Ладно, пусть выскажется, а потом вклеить хорошенько, и пусть отдыхает, думает.
     - Думаю, как уйти с завода и куда? – ответил Ибрагим.
    - То есть, как уйти с завода? – от удивления расширил глаза Леонид Сергеевич, что они перестали вмещаться в линзы.
    - Вот так просто, написать заявление и все снова начинать сначала.
    - А ты случаем, умом не тронулся? – спросил Леонид Сергеевич и вдруг его осенило. – Тебе предложили что-то более интересное и масштабное?
    - Нет, уважаемый, Леонид Сергеевич, ни то, ни другое! – грустно улыбнулся Ибрагим. – К сожалению, придется уйти не туда, где ждут, а - откуда?  От завода скоро ничего не останется, только пепелище.
    - А ты тогда на что?  А твои люди, мы, в конце концов? Неужели  общими усилиями мы его не вытянем и не сохраним? Жалко, ты ведь почти лет восемь отдал этому заводу. Мы же несколько раз были в твоем пансионате, ребята до сих пор отойти не могут. Такая сказка! Неужели все это бросить и уходить неизвестно куда? А зарплата, а премии? Я до сих пор вижу перед глазами ваш стенд в проходной, где вы решили показать, сколько человек потерял заработка по своим провинностям. Представляю, что с ним делали дома, когда узнавали, что из-за опозданий, прогулов и пьянок их папаша и муженек лишал их машины или шикарной норковой шубы. За полгода заработать на «Жигули»?! Это мыслимо ли?!  Ты только скажи, кого в министерстве прижать или на том же заводе, вмиг все сделаем.
   - А вы можете, прижать тех, кто замордовал нашего директора?
   - Нет, этого, пожалуй, мы не сможем. Да и зачем тебе он? Что, без него все встанет?
   - Вот именно.
   - А ты? Незаменимых людей, как ты знаешь, нет.
   - А я перед ним слаб в коленках. Да и вообще, вряд ли кто сможет сделать то, что сделал он. А вы еще  говорите о незаменимых людях. Таких руководителей, как он, днем с огнем не сыскать.
   - Ты это серьезно?
   - Серьезнее не бывает.  Ну, а без Грущина вообще ничего не получилось. Короче, все получилось только благодаря тому, что все мы были вместе.
   - И что, их заменить нельзя?
   - Думаю, что так!
   - А, если мы найдем тебе покровителей посильнее?
   - Тогда все развалится еще быстрее.
   - Как это так? Что-то ты, брат, финтишь. Тебе условия, можно сказать, царские предлагают, а ему все не так, ничего не устаивает. Подавай, старого директора, который чуть в гроб не загнал, да еще отжившего свое функционера, от которого до сих пор все вздрагивают, как от атомной бомбы.  Я тебя вообще не узнаю. Сам же кричал, что эти старперы довели Россию до маразма,  и где же логика?
   - Леонид Сергеевич, я думаю, что у вас нет оснований, не доверять мне.
   - Конечно, но хотелось бы послушать твои доводы. А то у меня складывается впечатление, что ты действительно тронулся умом.
   - Хорошо, я попытаюсь объяснить, но боюсь, что эти объяснения вас, на самом деле, удивят, а может, и поставят меня к стенке?
   - Валяй, но думаю, меня удивить будет очень трудно.
   - Тогда слушайте! Помните одну юмореску, над которой мы все дружно смеялись на закрытом концерте Аркадия Райкина?
   - Напомни, там мы много смеялись!
   - Конечно, когда наша жизнь сама юмор. Обхохочешься. Так вот, это был эпизод, когда муж возвращается домой счастливый и довольный, что они сняли, наконец, своего начальника.
   - Помню, конечно. Это когда начальник, - сволочью и хапугой оказался, нахватал выше крыши, всем своим родным, любовницам, даже своим еще несуществующим правнукам. Действительно, было смешно.
   - Но самое смешное, чем все это кончилось?
   - А вот чем кончилось, не помню, ей Богу, из головы вылетело.
   - Вы знаете, не у вас одного, так что будьте спокойны! До склероза еще далеко. А забыли вы, как, впрочем, и все остальные то, что назначали нового, между прочим, достойного и хорошего человека. Аркадий Исаакович назвал только это. Вероятно, ему не разрешили продолжить эту интермедию и задать такой вопрос, а какого же благосостояние этого вновь назначенного на сегодняшний момент?
   - Думаю, что, если он честный и порядочный, то нищ и гол, как сокол.
   - Вот именно. Нищий и голодный. Значит, ему все будет нужно, и обеспечить выше крыши своих родных, любовниц, которые появятся, и внуков, которые могут и не появиться.
   - Но он же честный и порядочный.
  - А вы уверены, что ему удастся остаться таким?
  - Не уверен, но какое это имеет отношение к тебе, заводу? Тебе же удалось остаться честным.  Вон Петровка даже справку может выдать, да еще с печатью.
  - Между прочим, не одному мне, но и моему директору.
  - Опять ты со своим шефом?
  - Вот именно, опять! А это уже имеет прямое отношение и ко мне, к заводу, и к нашей стране. Я, как мой шеф, не особенно страдали тщеславием, но элементарное спасибо все-таки заслужили? И вот мы получили его даже от правоохранительных органов, но от новой власти, как и от старой так и не дождались. И как, теперь прикажете, к ним относиться? Дело в том, что я и раньше-то к любой власти относился неважно, а теперь и вовсе убедился, что служить им не буду. Заслуга Сохатого и Грущина заключается в том, что они заставили меня поверить, что я являюсь одним из хозяев завода. То же самое они сотворили и с остальными. Теперь же, я ясно уяснил, что никакие мы не хозяева, а так, приживалки, которым разрешили немного похозяйничать, сделать завод, как вы говорите, игрушкой или чудом, а потом отобрать. Таких предприятий, как наше, вся наша огромная страна. Бери любое, делай, как мы, причем, лучше, богаче!  Так нет же, почему-то нужно, только наше.  Вот эта новая власть и получит то, что хотела: развалины, слезы и наше горе. К счастью, наши души она забрать не может, а они-то и являлись той самой основой, на которой все и держалось. Как я могу верить этим новым вождям, когда они, как и старые, самого главного так и не поняли? Мне останется думать, что это обычная грызня за власть.  Со старой властью мне даже было легче, она, по крайней мере, установила свои дикие, нечеловеческие порядки и их придерживалась, их вожди боялись самих себя, а с новыми, даже не представляю, чем их можно будет удержать? Люди-то старые, воспитанные при коммунистических порядках, но обозленные на них. Значит, они будут проявлять инициативу, экспериментировать на этом несчастном, убогом и бессловесном народе, и к чему это приведет, даже Бог не знает? Уверен, ничего хорошего, потому что в основу ставят наживу, как общую, так и личную. Вот и меня бы обласкали, вероятно, потому что могу что-то производить, а я, как вы понимаете, рабом не был и быть не собираюсь. Ну, как я  немного удивил вас и убедил в своей правоте?
   - Удивить, особо не удивил, а вот убедил так, что даже жить расхотелось. Фу, ты, на самом деле сейчас  не нужно было тебя трогать.
   - Извините, но инициатор этому не я.
   - Да знаю я все, только думать об этом не хотелось. И что же ты теперь думаешь делать? Завод, как я понял, в прошлом. Неужели не останешься?
   - Не знаю!  Был бы на родине, ушел бы, как дед, в горы, ловить змей и наслаждаться свободой, но, увы, теперь такой возможности лишил себя сам. Был бы Сохатый, какое-то время поработал бы еще на заводе, а так, смотреть на то, как все разваливается и разворовывается, сил нет, да и желания тоже. Кстати, тут я с приятелями баню соорудил в бывшем мусоросборнике. Хорошая вышла баня, можно сказать, шикарная. Так вот она тоже народу спать спокойно не дает. Хозяин – тоже авиационный завод, тоже с ума сходит, пытаясь ее отобрать. И ведь отберет, и снова все порушит, вместо того, чтобы построить лучше и шикарнее. У него домов, а уж тем паче мусоросборников не то, что у нашего. Это ведь авиагигант, но уцепился за наш дом, которому эти ребята бесплатно ремонт делают, жильцы довольны, как никогда. И все равно, руководство пытается разорвать договор аренды.  Так что дело даже не во власти, а в самом народе, который не ведает, что творит?  Выходит, что ни этой власти, ни этому Богом забытому народу служить абсолютно бесполезно, себе же во вред.  А вот помочь ему по-настоящему, прозреть и осознать свою никчемность, не отказываюсь. Наоборот, постараюсь поучить его думать, работать и брать на себя ответственность.
   - А может, тебе все-таки к нам?
   - А уж к вам, извините, тем более не пойду! Если и раньше еще сомневался, то теперь и вовсе уверен, у вас я точно, конец свой найду. Кто же мне позволит такое инакомыслие? Вы же первый с ума сойдете от такого протеже.  Ведь все, о чем я мыслю, как я полагаю, совершенно не соответствует тем задачам, которые ставит власть перед вашей организацией. 
   - И то верно! Даже позавидуешь, думаешь, как хочешь, делаешь, что желаешь.  Ну, что же, убедил. Иди к своим ненормальным ученым, в науку. Видно, твое место среди них. А с баней напомни, мы все уладим. 
   - А вот теперь вы меня удивляете, - улыбнулся Ибрагим. – Ну, какой из меня ученый? Курам на смех.
   - А на кой ляд ты тогда столько учился? Неужели и этого не жалко?
   - Жалко, еще как жалко! Но ведь в науке, то же, что и везде, служить этой власти, а я пытался вам объяснить, этого не хочу.
   - Ну, тогда не знаю? Куда же тогда? Получается, что только в монахи, вернее в церковь.
   - Знал бы, в какую, может, и пошел бы?  От  мусульман, как вы знаете, еле убежал, христиане чем-то хороши, но убивают своими крестовыми походами и другими пороками, а иудеи не примут сами, когда я начну задавать вопросы. Думаю, споткнемся на одной кошерности. Правда, есть еще буддисты и сектанты, но к этим я даже не приближусь потому, что совершенно не понимаю и не желаю понимать.  Так что с этим тоже все ясно, вернее, совсем не ясно.  Ладно, буду думать. А за баню заранее спасибо, хотя ее все равно не удержишь, рано или поздно отберут и все порушат!
   - Ну, думай!  Только, пожалуйста, не свихнись окончательно!  В этом я тебе не помощник. Озадачил ты меня, сказать честно, выше крыши, но думаю, все уладится. Ты же умница, все сделаешь правильно. Остается пожелать, чтобы это свершилось поскорее!


    -4-
    - Так ты хочешь сказать, что уходишь с завода? – удивленно спросил Леонид Федорович и задумался. – Странно!
    - А что вас так удивляет? – в свою очередь удивился Ибрагим. – Уверен, что прежнего завода  больше не будет. Главк подожмет все гайки, влезет во все дела и, конечно же, испортит абсолютно все. Я, как прежде, рваться уже не буду, большинство наших партнеров отойдут в сторону,  ну, и что делать?  Слушать дурацкие приказы и делать вид, что выполняешь? Вы же знаете, как я к этому отношусь.  Получать выговоры я не намерен, а спорить – бесполезно.
    - Все это так, но я, извини, несколько удивлен другим, - прервал его Сохатый. -  Понимаешь, я оказывается, совсем тебя не понимал.  Недавно с братом мы говорили о тебе. Так вот он сказал, что ты, вероятнее всего, уйдешь, а я не поверил. Мне ведь, действительно, были непонятны твои действия, мотивы и мысли, и только сейчас я вдруг понял, что все время ошибался. Брат, который и видел-то тебя раза три-четыре, понял сразу, а я, проработавший с тобой бок обок более восьми лет, так и  не раскусил. Вот и сейчас, когда даже близкие друзья сторонятся меня, как черт ладана, я ведь даже не понял, что ты пришел ко мне, как к человеку, которому сейчас очень плохо. Получается, как к другу, а я этого не оценил, все думал, зачем он здесь, что ему еще нужно? Трудно признаваться в этом даже себе, но ты уж прости! Видишь, как получилось?  Видно, за это и наказан? Мне ведь говорили, что ты все время беспокоишься обо мне, но я не понял даже этого. Теперь я даже не знаю, как попросить у тебя прощения за все эти годы?
   - Но вы, же уже попросили? И мне этого вполне достаточно. Более того я вам очень признателен. Дело-то мы все-таки осилили, вы меня поддержали, многому научили, я вам просто многим обязан.
   - Ну, что же, слава Богу! Лучше поздно, чем никогда, хотя в чем-то виноват и ты. Пришел бы, постарался поговорить, может, и отношения наши сложились бы иначе.
   - А вы этого хотели?
   - Да, ты прав, не очень-то я этого и хотел. Думал, все знаю, ценил твою голову, хватку, а вот в душу так и не заглянул.  Хороший урок ты мне преподнес, да жаль, поздно.
   - Ничего никогда не бывает поздно. Все-таки мы, наконец, поняли друг друга, и это самое главное. 
   - Нет, Ибрагим, мне уже все поздно. Задуманное, осуществить не дали, как и отцу моему. Видно, у нас доля такая, а начинать что-то снова уже времени нет, да и здоровья тоже. На пенсию отправили, правда, предложили еще вернуться на свой старый завод. Бывший шеф обо мне вспомнил, решил пожалеть. А вот тебе бы я рекомендовал, оставаться на заводе. Ты ему нужен. До этого, честно признаюсь, не хотел этого, а сейчас, даже прошу тебя, оставайся! Без тебя и твоих хлопцев там все развалится, а, как ты понимаешь, мне этого бы не хотелось. Команду-то мы с тобой неплохую собрали, инициативную, может, вам и удастся, завершить то, что мы начали? С лидером, правда, трудновато будет. Ты, как я понимаю, будешь брыкаться от этого всеми силами, а может, все же попробуешь? Думаю, и министерство, скрипя зубами, поддержит. Время такое настало, дорогой Ибрагим Рахимович, отбросить в сторону свои эмоции и желания. Был бы в силах, поддержал бы. Думаю, что и другие тоже  поддержат. И первым будет мой брат. Кстати, ты и министру приглянулся, а он мужик стоящий, дельный.  Точно, закроет глаза и подпишет твое назначение. Нужно только сказать кое-кому, напомнить о тебе. Слава Богу, что друзья все-таки остались. Ты ведь самый настоящий лидер, правда, с жуткими закидонами, но все равно лидер. Может, хоть тогда подтянешь дисциплину и субординацию  тоже. А то ведь человек с Востока, где старших почитают, как мы: «Отче наш», и такое неуважение к старшим, да еще по званию. Будто бы и в армии не служил. Что, я не прав?
    И они впервые за весь этот вечер улыбнулись.
    Вообще, этот вечер был впервые приятным для обоих. Они, как бы узнавали друг друга заново, отмечая приятные качества, которых раньше не замечали. Это был второй, вернее, первый раз, когда они вот так, свободно и спокойно разговаривали, шутили и не могли наговориться, как старые, добрые друзья. Они снова до утра горячо обсуждали какие-то планы, связанные с заводом, хотя в кармане у Ибрагима уже лежал  подписанный перевод в московское представительство  Пермского авиационного объединения его начальником.
 
     -5-
    Работа, если ее можно назвать так, была до удивления «непыльной», можно сказать, предоставленной в свое полное распоряжение, почти бесконтрольная,  вдали от всякого руководства, с приличным офисом, окладом,  да еще с двумя машинами и собственным авиатранспортом.  Да, именно с любым самолетом или вертолетом. 
    Пермский  автогигант имел три собственных самолета, одним из которых был пассажирский ТУ – 104. Из-за такой роскоши, которой обладали не все крупные объединения, с пермяками предпочитали дружить, предоставляя им в полное распоряжение свою летательную технику. Одни только московские и подмосковные предприятия имели на своем балансе около четырехсот единиц самых разнообразных летательных машин, начиная от «Руслана» до истребителя.  По крайней мере, начальник Пермского бюро мог спокойно заказать самолет в любую точку Советского Союза и отчитаться за это только перед директором, отдельные личные поручения которого нужно было время то времени выполнять.  В этом и заключалась основная задача, остальные дела улаживались для предприятия по его личному усмотрению.  Понятно, что чем-то нужно было помогать и объединению, хотя остальные службы завода справлялись со своими задачами сами, особо не беспокоя его и его подчиненных, которых он так же набирал по своему усмотрению.
    Когда  Ибрагиму неожиданно сделали это предложение, он, естественно, озадачился. Россия – сказочная страна, здесь можно найти такое место под солнцем, которому мог позавидовать любой, самый высокооплачиваемый менеджер Запада. Условия царские и, практически, никакой ответственности, никаких героических усилий.  Конечно же, такие подарки судьбы на дороге не валялись, и нужно было чем-то особым заслужить внимание тех, кто это предложил. В сущности, Ибрагим немного знал всю эту кухню. Держать представительство в Москве, давало провинции ряд преимуществ. Прежде всего, это, что называется, держать руку на пульсе. Как-никак Москва – центр всех событий, и все решения поступают только отсюда. И для этого требуется особо доверенное лицо, преданное родному предприятию и защищающее только его интересы, вернее, интересы руководителя, который решился на такой шаг. Почему обратили внимание именно на него? Ведь ни с кем из них он даже не был знаком.  По сути, говоря, это тоже посольство. А что смущало еще больше, так это то,  что придется, в какой-то степени, выполнять щепетильные, можно сказать, холуйские обязанности. Руководства в объединении хоть лопатой греби и каждый попытается воспользоваться своим положением.
    Все эти сомнения развеял разговор с генеральным. Иван Сергеевич, на редкость, оказался умным, простым, даже скромным, совершенно не похожим на свадебного генерала.
    - Понимаешь? – говорил он. – Ничего, что сразу, по-простому называю на: «ты»? Все-таки некоторая разница в возрасте. Мне уже скоро шестьдесят, но порох, как видишь, еще есть и довольно сухой. Значит, еще повоюем. Так вот. Ты мне нужен. Я наслышан о твоих подвигах и  строптивости, что говорит о принципиальности и честности.  Как ты понимаешь, холуев у меня хватает, даже с лихвой, поэтому обременять тебя просьбами не будет никто, постараюсь даже я. Если кто-то думает иначе, пусть только попробуют к тебе сунуться? Более того мне бы хотелось, чтобы ты сам решал, что нужно предприятию и как ему помочь? К тому же  очень прошу тебя не особо кого-то баловать! Пусть сами решают свои задачи. В этом рассчитываю на твой ум и смекалку. Твоя основная задача – держать меня в курсе всех событий, которые происходят здесь в столице, конечно же, в министерстве и Главке. А вообще,  мне бы хотелось, чтобы ты стал моим советником. У тебя может возникнуть резонный вопрос: чего это я так распинаюсь и уговариваю, хотя, казалось бы, совершенно тебя не знаю? Постараюсь ответить искренно. Был на твоем заводе, и мне этого хватило. Я немного знаю твоего шефа, и это самая лучшая рекомендация. О влюбленности Леонида Федоровича в авиацию ходят легенды. Жаль, конечно, что такое произошло с вами, но, увы, ничего не поделаешь. Против всеобщей дури не попрешь. Думаю, что теперь  жизни завода хода не дадут. Получается так, что я пользуюсь ситуацией и предлагаю свою руку. Раз эти идиоты тебя не оценили, постараюсь сделать это за них.  Надеюсь, что и ты это оценишь? В отличие от избалованных москвичей, мы, пермяки умеем ценить дружбу. Думаю, что не я один такой умный. Многие захотят тебя заполучить, поэтому давай договоримся сразу. Если примешь решение, постарайся поработать у нас, хотя бы года два. Теперь о деталях.  Таких денег, которые ты получал на заводе, обещать не могу, но оклад постараюсь сделать приличным. Кстати, о дополнительных заработках. Не буду возражать, если ты поучишь нас, как зарабатывать дополнительные прибыли, но только осторожно и через меня. В частности, наше предприятие имеет четыре самолета. Ну, что ты так удивленно смотришь? Да, четыре совершенно новых и почти не использованных самолета: один пассажирский лайнер, два грузовых Анна и маленький ЯК-14. Экипажи – нормальные, толковые мужики. Так вот. Платить им нормальные деньги, как ты понимаешь, я не могу, потому что использую только для нужд объединения, а они рвутся в бой. Поэтому я не буду возражать, если ты их используешь с пользой для себя, их самих и объединения. Мои уже это пытаются сделать, но вот сделают ли они все, как нужно, вызывает у меня большие сомнения?  Короче, подумай над этим!  Только уж и объединение не забывай. Как правило, в Москву я вылетаю, раз в месяц, еще разок приходится кого-то, куда-то посылать,  остальные летные часы практически свободны. График своих полетов постараюсь сообщать недели за три. Ну, а грузовые АНы, вообще, в полном твоем распоряжении, за исключением двух-трех обязательных полетов в месяц. Конечно, не хотелось бы, чтобы в министерстве это получило широкую огласку, но думаю, что ты и сам все поймешь, и сделаешь осторожно. Уверен, учить тебя этому не стоит, сам нас поучишь.  Вот тебе первая подсказка, как увеличить наше благосостояние, а уж остальное, по ходу дела, у нас в Перми. Милости просим, к нам, на объединение! Гости, сколько хочешь, отдыхай! Места у нас сказочные, женщины тоже. Не понравиться наша гостиница, какая-нибудь зазноба с радостью пожелает принять такого симпатичного хлопца. Если предложение понравилось и устраивает, можешь писать заявление и оформляться! Да, и вот еще. Своих подчиненных можешь набирать сам, а прежних уволить, хотя на какое-то время они тебе пригодятся! Штат особо не раздувай, но до пяти человек вытерплю! Ну, и последнее. Не в службу, а в дружбу, подыщи мне, пожалуйста, что-то вроде гостиницы, но чтобы о ней никто не знал! Квартиру не хотелось бы, сам понимаешь, белье, поесть, да и, если что, слухи нехорошие полезут. Что-то более-менее официальное, но не в наших ведомствах. Вот, пожалуй, и все, что хотел сказать. Остальное, посмотрим. Думаю, поладим.      
     Ибрагим согласился сразу же.  Предложение было стоящим и сделанным вовремя. На самом деле, чего тут долго думать? Мужик, вроде бы, понравился, сразу объяснил все задачи и расставил приоритеты. Может потом, все окажется и не таким радужным, но особенно деваться некуда. Не делать же вид, что подобных предложений вагон и маленькая тележка? Короче, надо попробовать, а там будет видно. Все равно с заводом покончено, где-то нужно отсидеться, подумать, хотя бы год-два. И эта работа не самый плохой вариант.
     Как потом оказалось, эта работа и в самом деле была настоящей сказкой. После сумасшедшего, заводского ритма оказаться в кресле довольно приличного офиса, совершенно никуда не спешить, держа под собой микроавтобус и двух исполнителей, которых тоже  нечем было занять, как и себя. Представительство действительно не донимали никакими просьбами, иногда создавалось впечатление, что оно вообще существует отдельно и создано лишь для того, чтобы трудоустроить Ибрагима. Его новые коллеги тоже были довольны, рассказывая, что до него их гоняли так, что они не успевали менять мокрые от пота рубашки. Теперь же они в меру трудились сами, помогая отделам снабжения и кооперации, чтобы хоть как-то оправдывать свое существование. Ибрагим смотрел на них и потихоньку втягивался, понимая, что рано или поздно его лафа кончится, и надо будет полностью включаться в работу.
     Очень скоро стало понятно, в чем заключается основная беда объединения. Со стороны это было видно и невооруженным глазом. Можно было сказать, что все его  руководство больше походило на скопище недоумков, казалось бы, делающих одно дело, но при этом, страшно друг другу мешая.  Все они работали так, как это было заведено еще с тех самых пор, когда завод эвакуировали во время войны на Урал.  Странное дело. Повадки и правила остались те же, а вот ни о каких нормальных отношениях, не говоря уже о дружбе, почему не было и речи. Абсолютно никто уже не думал об общих обязательствах, стараясь любой ценой  свалить свою вину на другого, часто доходя до откровенной подлости. Даже удивительно, как предприятие вообще что-то выпускало? Вероятно, пока еще действовал потенциал, заложенный с военных времен и врожденный страх пред Москвой, которая тоже вносила свою значительную лепту в этот бардак  необдуманными решениями, всесильностью и дикой алчностью. 
     Иван Сергеевич прекрасно понимал это сам, но в страстном желании это как-то изменить, практически оставался в одиночестве. Ведь отчасти пермяки были правы. Москва – действительно, очень мешала объединению развиваться, запрещая буквально все, только требую, и ничего не давая взамен.  Их нелюбовь к столице естественно перекинулась и на московское представительство, которое к тому же почему-то обособили, запретили туда соваться даже с самыми насущными вопросами, да еще разрешили то, о чем никто не мечтал. Получилось, что даже то полезное, что оттуда исходило, долгое время оставалось для них тайной за семью печатями. Ибрагим был строго связан словом с руководителем, от которого зависела его судьба. О том, что многими преобразованиями, позволившими действительно улучшить жизнь объединения, они обязаны именно московскому представительству, они узнали только тогда, когда Ибрагима уже не было, и никто не знал, куда он делся. Причем, ощутили это сразу.
    Как раз именно в это время объединение переживало настоящую перестройку, первый за все эти годы подъем, а той движущей силы, которая все это затеяла, неожиданно не оказалось.  Вот и думай после этого о роли личности в истории хотя бы этого предприятия?
    Ибрагим ничего особенного не делал. Он просто честно передавал тот опыт и наработки, которые накопились во время предыдущей работы на заводе.  Ведь именно об этом его просил директор Пермского объединения, и именно за это создал ему такие, можно сказать, сказочные условия. Увы, снова не сложилось, снова его усилия оказались не до конца востребованными. Когда Иван Сергеевич опомнился, бросился разыскивать своего, как оказалось, самого нужного советника, разыскал и стал упрашивать, вернуться, тот, естественно, отказался. Сами пермяки отнеслись к нему враждебно, не поняли, единственный человек, которому он доверял, в сущности его предал, позволив своим подчиненным унизить его и выгнать.
   Он же не считал себя обиженным, прекрасно понимая, что иного, и быть не могло. Судьба Пермского объединения, как, впрочем, и судьба страны, его больше не волновала. Каждый выбирал ту дорогу, которая была по душе, и которую мог осилить. Единственная причина, по которой он уже добровольно помогал своему бывшему пермскому шефу, была благодарность за то, что тот помог пережить ему события после развала московского завода. За эти пять лет спокойной, можно сказать, легкой жизни Ибрагим окончательно  успокоился, окреп и был готов к новым свершениям, хотя уход из Пермского представительства, можно сказать, со своей последней государственной службы был действительно трагикомичным.
    Все пять лет он удивлялся, как его терпят пермяки и не удавят при первом удобном случае? Все это удивление началось буквально с первого визита в Пермь. Гостя у своего нового шефа, он сразу же почувствовал неприязнь, которую начала испытывать к нему супруга Ивана Сергеевича, справедливо  озадаченная вместе со всеми остальными работниками объединения, за что этому московскому выскочке оказаны такие почести и предоставлены неимоверно сказочные условия?  Действительно, она – начальник бюро научно-технической информации получала в три раза меньше, целыми днями вынуждена была просиживать в своем бюро, при этом, не дай Бог, опоздать или отлучиться, а этот мальчишка,  предоставленный сам себе, делал все, что хотел, практически бесконтрольно, да еще имел оклад  чуть меньше заместителя генерального. Вначале, Ибрагим случайно услышал это благодаря своему уникальному слуху, потом она  уже своих чувств не скрывала. Слава Богу, что она не знала всех остальных его заработков, иначе она проела бы плешь своему любимому супругу намного раньше.
    Естественно, что Ибрагим жил с чемоданным настроением, но сам прерывать довольно привольную жизнь не решался, пока держался шеф. Скоро он заметил, что и Иван Сергеевич начинал проявлять свое недовольство деятельностью московского представительства, но прежние договоренности пока еще сохранял четко. Начальник представительства действительно оказался довольно ценным советником, дела в объединении стали меняться в лучшую сторону, по крайней мере, оно стало зарабатывать само, причем, немало, что позволяло уже не так зависеть от Главка и министерства.
    Многих друзей и знакомых Ибрагима удивляло, а где-то даже обижало, что он не делал им предложений, поработать у себя. На самом деле, они мучились со своими грошовыми окладами, целыми днями вынужденные просиживать в своих организациях, а их друг буквально купался в роскоши, позволяя себе такое, что не могли позволить даже их самые высокие начальники.
   
   Один из таких ближайших друзей рассказывал остальным следующее.
   «Вы, конечно, хорошо помните, как Ибрагим часто  возил нас  в свой заводской пансионат, и какую роскошь мы там видели. Мы все еще тогда удивлялись, как это он может набить целый автобус нами, нашими женами, детьми и даже нашими знакомыми? Еще водитель автобуса с женщиной, руководившей отправкой,  не в шутку спрашивали: «Все Сабировы, наконец, в автобусе»? Так вот, это были еще цветочки. Моя семья и мои друзья недавно были поражены настолько, что уже недели две не могут прийти в себя. Представляете, мы все слетали на юг, в Анапу, где, оказывается, наш друг решил построить пансионат еще шикарнее прежнего. Но все по порядку. Зашел я как-то к нему на работу со своим приятелем Николаем.
     Оказывается, у него отдельный офис, расположенный в одной закрытой организации в центре Москвы. Он там абсолютный хозяин, секретарша сидит в предбаннике, кабинет огромный с двумя сейфами, куча телефонов, да еще микроавтобус «НИСА» с водителем. Чем занимается, не говорит, понятно, - не положено. Мы с Николаем сидим, удивляемся, зря вас не было. Звал же, сами себя теперь и вините. Ну, посидели в кабинете, секретарша нам кофе сварила в настоящих турках. У них, оказывается, и кухонька маленькая есть, даже предложила покормить. Ибрагим ее остановил и предложил нам, пойти с ним в баню. Это в начале-то рабочего дня! Сказал секретарше, что сегодня его не будет и, действительно, повел нас, как потом оказалось, в свою, собственную баню, расположенную в пяти минутах ходьбы от организации. Предварительно, правда, позвонил, спросил, свободна ли? Пока мы совсем недолго шли, нас догнал какой-то мужик и стал уговаривать Ибрагима, слетать в Анапу. Ибрагим познакомил его с нами и предложил ему тоже пойти в баню. Такой шикарной бани я не видел даже в кино, с небольшим бассейном и самым настоящим мини-рестораном. Причем, располагалась она в полуподвале жилого дома. 
     Там, естественно, расслабились, выпили, вкусно закусили, ну, а потом этот мужик, оказавшийся командиром экипажа самолета, снова вернулся к разговору об Анапе. Ибрагим немного подумал и говорит: «А что, почему бы не слетать? Правда, мои еще не успели соскучиться». Оказывается, у него там жена с сыном отдыхали, и он уже два дня, как от них вернулся, слетал, называется. Потом он поворачивается к нам и спрашивает: «А что, мужики, составьте компанию, в море покупаемся, фруктов поедим, винца попьем»? Я сначала думал, что он шутит, а он серьезно спрашивает, настойчиво, причем, предлагает вылететь в субботу утром, а вернуться в понедельник вечером. Я ему говорю, что обещал выходные провести с женой и детьми, а он смеется, давай, мол, забирай и их. Николай смотрит на нас остекленевшими глазами и робко так спрашивает, а своих он тоже может захватить? Ибрагим тут и вовсе развеселился, и отвечает, что тот может захватить всех своих знакомых, если они только переносят самолет, даже домашних животных, включая тещу. Потом смотрит на командира экипажа и строго предупреждает, чтобы никаких болтанок в воздухе. Мы договорились, в субботу в половине восьмого он присылает за нами машину, на том и расстались уже в конце рабочего дня.
     Дома мы осторожно сообщили супругам о его предложении и стали дожидаться субботы, предварительно договорившись на службах о понедельнике. До того момента, как появился микроавтобус, мы с Николаем продолжали думать, что это шутка, несколько раз созванивались между собой и звонили Ибрагиму. Тот уверял, что никаких шуток, пусть Николай не волнуется, берет, кого желает.  В результате Коля, действительно,  взял жену, сына, тещу и брата с дочкой. Я взял с собой жену и двоих детей. Вот уж кто был неожиданно рад такому случаю. Только когда машина миновала пропускной пункт  аэропорта Домодедово, мы окончательно поняли, что это не шутки. А дальнейшее происходило, как в сказке.  Машина подъехала к какому-то зданию, мы выгрузились, прошли внутрь и увидели Ибрагима в окружении каких-то людей. Вместе с каким-то летчиком он инструктировал их, как вести себя в полете. Увидев нас, он обрадовался, познакомился с нашими семьями и предложил перед полетом позавтракать, ссылаясь на то, что в самолете стюардесс нет, и кормить нас и детей придется нашим женщинам. Завтракали мы в довольно приличной столовой и очень неплохо, причем, брать с нас деньги, он категорически отказывался. Впрочем, весь этот полет обошелся для нас абсолютно бесплатно, более того он одарил нас сувенирами и фруктами на обратную дорогу, так же отказываясь от денег, даже обижаясь.
     Во время завтрака к нему подбежала расстроенная женщина с каким-то мужчиной и сообщила, что Анапа не может предоставить окна до позднего вечера, в виду загрузки посадочной полосы. Вылетать, нужно было минут на двадцать раньше. Ибрагим встал, попросил никого не беспокоиться и вышел с ними. В этот момент мы с Николаем подумали:  все, полетали, сказка кончилась! Нет, он скоро вернулся, сообщил, что пора садиться в самолет, и мы вышли из здания. Оказалось, что наши вещи уже давно в самолете. Когда мы подошли к самолету, то ахнули. Перед нами стоял Ил-18 в очень хорошем состоянии. Честно говоря, мы думали, что они уже давно не летают. Нас приветствовал командир с экипажем, которые помогли нам забраться в самолет. Посадочной платформы не было, вместо нее была приставлена длинная лестница с одним поручнем. Во время посадки наших семей, нас очень удивил разговор между Ибрагимом и экипажем. Они жаловались, что он их совсем забыл, не пользуется их услугами, предпочитая тихоходные Яки и Аны.  А они, самые безопасные из всего авиаотряда, уже устали упрашивать его, слетать с ними. Слава Богу, что, наконец, после двухмесячного перерыва они рады видеть его и его пассажиров, и надеются, что следующий полет не залежится в долгом ящике. Мы с Николаем  слушали и думали, что шизанулись. Оказывается, все экипажи авиаотряда только и мечтают, чтобы куда-нибудь слетать с Ибрагимом, причем, у него самого есть четыре своих собственных самолета, включая лайнер Ту, но он предпочитает летать на тихоходных Анах и Яках, потому что они могут садиться даже в кукурузных полях. Вы, представляете, он еще выбирает и отдает предпочтение! Потом он  шутил с экипажем, обещая не затягивать следующий полет, а потом строго предупредил, что сегодня  придется садиться на военном аэродроме, поэтому нужно быть осторожнее. Они уверили его, что хорошо знают эту полосу, и мы, наконец, закончили посадку.   
      Счастливые и довольные дети расселись у иллюминаторов по всему самолету. Посадочных мест было с излишком, несмотря на то, что вся хвостовая часть была приспособлена под грузовое отделение и половину самолета заняли другие пассажиры. Полет происходил дружно и весело. Все были оживлены, даже пели, а пилоты по очереди водили детей в свою кабину и даже разрешали сесть за штурвал. От такого подарка не отказались даже и мы, взрослые. Моему старшему Лешке разрешили даже присутствовать при посадке.
      Когда мы приземлились, у самолета уже стоял «Рафик», который отвез нас в пионерлагерь организации Ибрагима, который расположился у самого моря. Поселили нас в приличном корпусе, в двухместных номерах, и неплохо кормили в столовой пионерлагеря. Ибрагим познакомил нас со своей женой Сашей и сыном Юркой, которые отдыхали здесь все лето, оставил нас на их попечение, а сам ушел по делам. Вот тут-то мы случайно  и выяснили, что он ведет строительство пансионата, в одном из корпусов которого мы отдыхали. Оказалось, что на этом самолете он что-то привез специально для строительства. Понятно, что мы хорошо отдохнули, погуляли по Анапе, естественно, заглянули на базар. Ибрагим пошутил, чтобы мы много не покупали. Действительно, вернувшись в пансионат, мы обнаружили ящики с фруктами, орехами и вяленой рыбой. В дополнение ко всему, у нас стояло по коробке с вином. Это, как он пошутил, подарок за то, что мы, откликнулись на его просьбу и полетели вместе с ним. Понятно, что возвращение было таким же веселым и дружным. Всех нас доставили до дома и помогли донести довольно тяжелые дары.
     Хочу вам сказать, что Николай до сих пор никак не может закрыть рот. Уж он-то перевидал всякие работы, самые закрытые, перезакрытые  почтовые ящики, но от того, что увидел собственными глазами, отойти не может. А вы, что-нибудь подобное видали, слышали? Между прочим, он приглашал нас еще. Дети вообще влюблены в дядю Ибрагима, только и слышу: «Когда мы снова полетим»? Они же тоже слышали, что говорили летчики. Как дядя Ибрагим перелетал на всех аэропланах, которые выпускает промышленность СССР,  даже на истребителях Мигах. А уж это действительно смешно, когда он решил покататься на «Руслане», загнал его во Фрунзе и проклинал тот день и час, когда позволил уговорить себя  его  экипажу. Авиагигант не мог вылететь обратно неделю, пока собирал топливо, чтобы долететь до Москвы. А еще летчики умирали со смеху, вовлекая в это дело и нас, когда вспоминали, как дядя Ибрагим в воспитательных целях отучил одного дядю спорить и пить заодно. Тот сильно перебрал, начал буянить и требовать, чтобы его немедленно отвезли к памятнику Пушкина. Дядя Ибрагим действительно выполнил его просьбу, отвез  к памятнику Пушкина, но в Киеве.  Можно себе представить состояние протрезвевшего, когда он понял, где находится. Самое смешное, что он, на самом деле, перестал буянить и крепко выпивать, дав слово дяде Ибрагиму, что больше такое не повториться. И только тогда его вернули в Москву.  Мужики, я на самом деле не понимаю, чем он занимается, но он всегда устаивается так, нам такое даже в самых сказочных снах не виделось. Когда я заикнулся о том, что не прочь устроиться к нему, он вдруг помрачнел и пробубнил что-то неясное. Что, мол, это он может сделать немедленно, но не советует и не может дать никаких гарантий. Все это довольно странно. Обладать такой неограниченной властью и ничего не сделать ради друга. Вы обратили внимание, что он из нас никого, никогда не приглашал работать у себя? Вероятно, действительно не хочет. Обидно, конечно, но ничего не поделаешь. Придется его терпеть таким, какой он есть. Мужик-то он в принципе неплохой, всегда поможет».

    Ибрагим, конечно же, не знал о существовании подобных разговоров, но все-таки немного догадывался. Он уже и сам мечтал, работать с друзьями, отлично понимая, какую услугу может оказать надежное дружеское плечо, но не случалось. Видно, Бог берег его от этих необдуманных шагов, да предостережения воспитателей, постоянно говоривших, что лучше с друзьями дел не иметь.
     Через пять лет работы в Пермском представительстве, он, неожиданно решился, взять, наконец, на работу одного своего знакомого. Знакомство, правда, было шапочным.  Павел показался ему симпатичным и неглупым, но главным и решающим было то, что тот был поразительно похож на уехавшего в Израиль друга, Юрку, по которому он очень тосковал. Юрка был одним из немногих, с кем он был до конца откровенен и признателен за долгую, добрую дружбу.
    Дела в представительстве шли неплохо, директор продолжал выполнять свои обязательства, даже завязались, наконец, кое-какие отношения с другими пермяками, которые оценили его усилия, помощь и дружеские отношения. Ибрагиму действительно требовался помощник. Стремительно стал развиваться его личный бизнес, времени стало катастрофически не хватать, работа, соответственно,  стала большой помехой.
    У Павла в это время были большие нелады с работой, его выживали. Ибрагим со свойственной ему энергией решил помочь другу, быстро оформил перевод и зачислил его старшим инженером. Оклад, конечно же, был раза в полтора меньше, чем его, правда, он пообещал его частично компенсировать. Как-никак предполагалось, что Павел заменит его почти на всех направлениях, включая авиаперелеты. Кроме всего, как честный человек, он предупредил, что работа может прерваться в любой момент, хотя  вроде бы все и уладилось. Предупреждая, он еще пошутил, приведя в пример,  эпизод из кинофильма «Берегись автомобиля», когда главный герой  Деточкин угоняет машину, сажает в него пассажира, роль которого исполнял артист Рунге, и предупреждает, что тот теперь является соучастником.      
    Через некоторое время, правда, не сразу, Ибрагим понял, что сотворил. Павел оказался полным кретином. С виду, вроде бы неглупый, честный, где-то даже наивный, но абсолютный, непроходимый тупица. Может, он и мог быть неплохим исполнителем, хотя и с большим натягом, но предоставленный сам себе, он вообще потерял остатки разума.  Желая выслужиться, он развил такую бурную деятельность, что представительство по-настоящему затрясло. Через короткое время выяснилось, что его буквально завалили поручениями, просьбами и приказами. Не спросив своего непосредственного начальника, даже не предупредив, он неожиданно вошел в контакт со всеми отделами и руководителями объединения сразу. Естественно, все они сразу обрадовались появлению такого шустрого помощника и стали интенсивно спихивать в Москву самые провальные дела.
    Ибрагим смотрел на все это и тихо ужасался. Да этого он даже представить себе не мог, что евреи, один из самых мудрых и талантливых людей на свете, могли породить такого придурка, причем, еще и неблагодарного. Он, конечно же, не все мог ему открыть,  но можно было хотя бы догадаться, что все это существует не просто так, не принимая все за чистую монету, тем более его все время предупреждали, действовать, как можно осторожнее, не делать, ни одного шага, не посоветовавшись?  Самое удивительное, что всего этого не заметила даже Саша, мнению которой он полностью доверял.          
    Увы, что свершилось, то свершилось. Вероятно, его протеже вскружила голову карьера начальника, тем паче сам Ибрагим все больше и больше от нее отстранялся. Естественно, что этой ситуацией мгновенно воспользовались в Перми, Ибрагима вынудили написать заявление, через две недели с треском выгнали его ставленника.
     Самое интересное, что Ибрагим особенно не сердился на этого дуралея, который, хоть и невольно, но освободил его от тяжести этой, своей последней службы на государство.  Она ему, действительно, была уже в тягость. Теперь он окончательно понял, что служить этому государству так, как оно того требует, он уже не будет никогда. Нет, он никогда не откажется помочь в благом деле, но работать на дядю или людей, которые только и знают, чтобы урвать у ближнего последнее, он больше не будет. А за такое осознание и щедрый подарок независимости можно простить даже дурость, граничащую с подлостью.   

 
     -6-
     Находясь в этой уютной гостиной и глядя в глаза Сохатому, Ибрагим  не мог рассказать об этой, удачно подвернувшейся сказке, зная, с какой болью это будет им воспринято.   
     Не стал он говорить и о том, что первым своим распоряжением вновь назначенный директор приказал сократить штат, следивший за порядком на заводской территории, а так же обслуживающий  пансионат, пионерлагерь и выездной детский сад, в результате чего были практически, полностью уничтожены зимний сад  с «живым уголком» и заводской «зоопарк».  Первым съели медведя, а голодные фазаны с оленями  еще долго тоскливо объедали  клумбы, живые изгороди  и лужайки, пока их  не постигла та же участь.  Следом за ними стали дичать и превращаться в пустыри поля, сады и огороды осиротевшего совхоза, прежде выполнявшего роль заводского зеленого цеха. Через год он вообще прекратил свое существование, как невостребованный. Остатки домашнего скота забили на мясо, а все подсобные помещения еще долго хранили свидетельства этой кровавой бойни.  Потом многие очевидцы с ужасом рассказывали, как расплодившиеся крысы, воронье и беспризорные стаи собак довершали то, что не удалось новым заводским хозяевам.  Мало того, что заводчане все реже и реже  посылали туда своих детей, они побаивались отдыхать в пансионате и сами. Если уж господина Грицацуева со товарищами, снова назначенного замом по общим вопросам и соцбыту, крысы атаковали так, что им ночью пришлось бежать на машине и две недели колоться от бешенства,  что ожидало остальных?  Слава Богу, что аквариумных рыб, мелких животных и попугаев частично продали и раздали желающим. Во всяком случае, Ибрагим там так больше и не появился. Ему хватило вида завода, который всего за две недели его отсутствия успел обрасти такой грязью, какой он не видел даже при первом знакомстве с территорией.
    Он еще не знал, что эта встреча с одним из самых дорогих ему людей, будет последней, но, словно бы предчувствуя это, не стал терзать его душу печальными новостями, как о заводе, так и о родной земле, которые убивали бы его  долгой и мучительной смертью. Через несколько дней Леонида Федоровича Сохатого не стало. Его больное, истерзанное сердце не выдержало это жестокой, незаслуженной обиды, а может быть и сам Господь пожалел одного из самых лучших своих сыновей, одарив его вечным покоем и благодарной памятью тех,  кого он осчастливил своим появлением на этой земле.
 

    КОМБИНАТ

    -1-
    На протяжении долгих лет Ибрагим будет пытаться найти руководителя,  хоть чем-то приближенно похожего на Сохатого. Увы, этого так и не произойдет, хотя людей, претендующих на эту роль, он встретит немало. Такой принципиальности, преданности делу, честности в сочетании с умением руководить, к своему глубокому сожалению, он не сможет найти  даже в частном, как будут потом говорить, в  коммерческом секторе. Да, многие из них будут толковыми, умными, мудрыми, смелыми, но все они на самом деле не дотянут даже до самой нижней планки, которую  устанавливал для себя Леонид Федорович. Увы, всеобщая картина, так называемой, российской экономики, хозяйствования и развития предстанет перед ним  печальной, унылой  картиной, глядя на которую захочется забыться и уже не думать ни о чем.
    Все чаще он будет вспоминать мудрые слова  Василия Осиповича Ключевского, однажды сказавшего: «В России нет средних талантов, простых мастеров, а есть одинокие гении и миллионы никуда не годных людей. Гении ничего не могут сделать, потому что не имеют подмастерьев, а с миллионами ничего нельзя сделать, потому что у них нет мастеров. Первые бесполезны, потому что их слишком мало; вторые беспомощны, потому что их слишком много».  К этому следует добавить,  что гениев здесь никогда не понимали, не говоря уже о том, чтобы ценить.  Их планомерно, с неимоверно злорадной жестокостью уничтожали, и будут уничтожать еще очень долго.
    Окончательно поняв, что такого руководителя, как Сохатый, не найти, он попытается  создать что-то подобное. Самое удивительное, что у него это начнет получаться. Правда, это уже будет не один человек, а довольно сложный, своеобразный конгломерат, где каждый участник  будет выполнять свои функции. Собственно, все это было изобретено уже давно, и это всего лишь, так называемый, коллективный руководитель по принципу совета директоров в любом акционерном обществе. 
     Отличие задумки Ибрагима отличалось лишь тем, что его совет директоров  до какого-то времени не должен будет знать, даже догадываться, кто на самом деле является тем центральным лицом, решающим самые главные, стратегические задачи, а так же судьбу самих директоров.  На своей шкуре, не раз он прочувствовал значение слов, что «демократия хороша до определенных пределов». Обязательно возникнут трения, кого-то придется одергивать, может даже и выгонять, а главное, решение большинства не всегда бывает верным.  К сожалению, потребуется жесткий, мощный кнут, которым придется безжалостно стегать ослушников во имя общего дела, даже ради их же пользы. И этот принцип он уже придумал давно, когда начал строить свою империю, причем, не раз проверил ее в действии. Она действовала безотказно и всегда результативно.  Понятно, что это будет не совсем честно по отношению к своим компаньонам, в основном тем же друзьям, но ради общего и перспективного дела стоит взять на себя эти, не совсем легкие обязанности. Ведь придется снова вести двойную жизнь, о теневой стороне которой не будет знать даже самые близкие люди. Придется играть, подыгрывать, изворачиваться, но эта ложь во благо. Иначе ничего толкового не построишь. А потом, он же не собирается это делать вечно, когда-нибудь он обязательно откроется, а друзья поймут и простят. К тому же победителей не судят.
     Оставалось подобрать претендентов и начать действовать.   

    -2-
     Ободренный таким решением, Ибрагим снова превратился в сжатую пружину и принялся терпеливо создавать уже свое дело, не имеющее ничего общего с этой властью, а по возможности и с государством.  Первые удачи с изготовлением игрушек из гипса позволили ему организовать последовательно несколько направлений, совершенно независимых друг от друга. Люди, работавшие с ним в одном из них, совершенно не подозревали о его участии еще в трех-четырех. Даже близкие друзья, чувствуя какую-то неестественность и скрытность, обижались и недоумевали. Какое-то время все дела развивались одинаково успешно, везде наблюдался прирост прибыли и увеличивающийся поток людей, вовлеченных в предпринимательскую деятельность. Настроение было бодрое и боевое. Теперь он работал на себя и своих друзей, выкладываясь полностью.
    Все направления были созданы для простого добывания денег, но он упорно искал одно, основное, обеспечивающее  достойную старость не только себе, но и всем своим далеким правнукам. Наконец, подвернулось и оно, в виде  государственного комбината по производству школьной и детской мебели, имевшего в столице почти шесть гектаров земли на четырех площадках, разбросанных по всем районам. Нашел его, правда, не он сам, а  один из его близких друзей Валька.
    Валя Бобков, был другом с двадцатипятилетним стажем, пожалуй, единственным, кто его понимал, всегда прислушивался к его советам, поддерживал все его идеи, а главное, мог увлечь за собой людей. Ибрагим платил ему тем же, поддерживая во всем, вытаскивая из разных передряг, стараясь продвинуть  по служебной лестнице, несколько раз отказываясь от предложенного выгодного места в пользу друга. Именно его он считал
неплохим руководителем, в отличие от себя, а уж тем более рвавшимся в кресла начальников.
     Единственными неприятными качествами друга были его какая-то странная невнимательность к бедам других и неожиданные исчезновения. Однажды Ибрагима просто поразило, как Валька, узнав, что Саша находится в больнице при смерти, даже не поинтересовался, выжила ли она, не говоря уже о том, чтобы навестить ее или помочь чем-то другу? Причем, он, не только знал это, но и видел самого Ибрагима, который примчался к нему на несколько минут из больницы потому, что доехать до дома уже не мог. До дома было в три раза дальше, и оставить надолго умирающую жену не представлялось возможным. Еще более неприятными были Валькины исчезновения. Он вечно пропадал куда-то без предупреждений, не писал, не звонил, а потом так же неожиданно появлялся побитый, как собака.  В эти моменты его становилось искренно жалко, все прощалось, и дружба снова торжествовала. Оказывалось, что он в очередной раз пытался найти свое место под солнцем. Ибрагим никогда не видел его трудовой книжки, но представлял, что записей там было немало. Он знал неуемный характер друга, который постоянно боролся за правду с начальством.
    В последний раз Валентин появился в ужасном настроении. Он был виновником аварии, в которой погиб человек, что, естественно, грозило большим сроком. Ибрагим, как всегда, помог другу, и следствие было прекращено. Все, в том числе сам Валентин были крайне удивлены этим событием, но скоро забыли и успокоились. Его друг, как обычно, сделал это тайно даже от него. И в самом деле, зачем  лишний раз  ущемлять  самолюбие друга?  Главное, он есть и на свободе, а в остальном настоящие друзья как-нибудь да сочтутся. Одно то, что они помогли, друг другу пережить  потерю самых близких на земле людей – отцов, говорило о многом.
    Валька появился вовремя. Как раз в это время Ибрагим решил серьезно заняться предпринимательством. Валентин с энтузиазмом и воодушевлением поддержал начинания друга. Их устремления совпали, и лучшего компаньона нельзя было пожелать. Правда, тут же начались и размолвки, но с этим ничего не поделаешь. У каждого есть свое мнение, к тому же Ибрагим не мог  открыть все свои замыслы, так как был уже накрепко  связан словом с другими компаньонами. Его попытки ввести друга в их круг,  успехом не увенчались. Новый друг и компаньон Ибрагима,  Дед категорически отказался иметь дело с новым претендентом на лидерство. Потом тот признался Ибрагиму, что его друг вызвал в нем такое чувство отвращения, что чуть не прекратил всякие отношения с ним самим. 
    - Знаешь, Ибрагим? – выговаривал Дед. – Ты в который раз меня удивил. В каких-то вопросах ты просто гений или хитрющая бестия, а порой такое отмочишь, что хоть - стой, хоть - падай? Неужели ты, сам не видишь, кого ты привел?  Ты уверял, что это твой близкий друг, тогда я просто в шоке.  Причем, не только я, но и все остальные ребята.  Ну, Амир - брат твой, - это еще понять можно, но этот-то ничем не лучше. А даже не знаю, кто из них хуже?  Может быть, он неплохой работник, допускаю, талантливый организатор, хотя с натягом, но вот человек он, поверь мне, с гнильцом. У него же гниль с зубов капает. Даже удивительно, как ты, азиат, этого не чувствуешь? У тебя просто талант, отыскивать такие ничтожества.  Для таких нет ничего святого, и любят они только одних себя.  Все ребята сразу это  подметили, между прочим, русские ребята.  Не успел прийти в дом, как тут же начал выставлять свое я, очень ловко оттесняя тебя. Ну, что ты так смотришь? Да, именно тебя.  Он же ублюдок даже не понял, что мы ценим тебя не только за твою голову, но и за человеческие качества. Мы, которые знаем тебя совсем немного, и он, знающий тебя, как ты говоришь, лет двадцать.  Видно, ты его уже сам так приучил, самому быть на вторых ролях, а своему Валечке слава и почет. Ну, это дело ваше, общайся, если он тебе так дорог, а меня, пожалуйста, уволь! Ни общаться с ним, тем более иметь какие-то дела, не буду, даже не уговаривай! Извини, если чем обидел, но я тебя уважаю и желаю тебе только добра! Поверь мне, я волчара еще тот, и чувствую волка. Так вот твой друг даже не волк, а так,  алчный, хитрый, расчетливый, но всего лишь шакал, возомнивший себя тигром. Как любой паразит, всю жизнь он пользовался такими, как ты, настоящими тиграми, вот и думает, раз уж Ибрагим перед ним на коленях, то уж он-то никак не меньше льва. Самое смешное, что не поймет он этого даже тогда, когда  прищучит по-настоящему. Не поймет, не оценит, так как, повторяю, понимает, ценит и любит только себя любимого.    
     Внимательно выслушав Деда, Ибрагим был ошарашен. Дед высказал то, о чем ему думать не хотелось, но уже давно засело в сознании. Ему все еще казалось, что друг опомнится. Ведь он же действительно казался  умным, добрым и преданным, просто ему слишком долго не везло в жизни, что заставило его ожесточиться.  В конце концов, Дед же ожесточился на жизнь, что тоже сделало его никому, не верящим волком одиночкой, но это не мешало ему оставаться мудрым, добрым и справедливым. Возможно, он и прав в отношении Валентина, но сам-то он  сразу же, наотрез отказался от участия в затее с комбинатом, даже не стал выслушивать, а другой подходящей кандидатуры пока не подвернулось.
      Сложилась непростая и не слишком приятная ситуация. С одной стороны он очень уважал, даже любил Деда, да и бросать  начатое, выгодное дело – было  глупостью, а с другой, хотелось попробовать, осилить дело с комбинатом.  Дело было перспективным и весьма выгодным. Оставалось сесть на два стула и оставаться в таком, неудобном положении неизвестно сколько времени. Оставалась надежда, что Дед все-таки заинтересуется этим делом и примет в нем участие. Нужно было только сдвинуть его с места и немного развить.
      Валька был серьезно обижен и решил покорять комбинат в одиночку. Ибрагим старался этого не замечать, и скоро друзья снова помирились. Новое, перспективное дело, потребовало объединение усилий. Нужны были дополнительные силы, руки и головы.
     Однажды Валька просто умолял о помощи, но никто тогда не откликнулся. Сейчас бы он уже витал в коридорах власти, но все общие друзья так и остались в своих креслах. Теперь нужно было их сдернуть, а это было уже не просто. Каждый занимал приличную должность. Без реальной, финансовой помощи это сделать просто невозможно. Предприятие, на которое им надо было перейти, представляло собой самую настоящую, российскую «помойку», давно занявшую достойное и прочное место среди убыточных и бесперспективных организаций. А это никаких премий, не говоря уже о мизерных окладах. Правда, впереди маячила ошарашивающая перспектива, да еще какая, но это пока представляли себе только двое - Валентин и Ибрагим, причем, все это могло оказаться и авантюрой. Слишком много нужно было сделать, чтобы это стало реальной сказкой.

    -3-
    Друзья подступились к делу по-разному, но с одинаковым рвением. Валентин, как всегда, бросился на передовую, отчаянно размахивая шашкой, а Ибрагим предпочел пребывать в тени, оставаясь в должности друга, советчика и спонсора.  Предприятие было убыточным и сидело на дотации у Москвы. Для привлечения нормальных кадров, тех же друзей, требовались доплаты  из собственного кармана. Ни в какие перспективы те пока еще не верили, а если такое и происходило, то объяснить это домочадцам, возможным не представлялось.  Благо, одни только светильники  помогали Ибрагиму безбедно содержать три родные семьи, не считая своей, и оставлять себе еще довольно приличные суммы.  Главное, надо было сдвинуть дело с мертвой точки, а дальше все должно было окупиться с лихвой.
    Следующим этапом стало создание акционерного общества открытого типа, генеральным директором которого, естественно, стал Валентин Николаевич.  Коллектив заработал активнее, подтянув и поменяв рабочие кадры, удивляясь, как из этой помойки можно что-то выжать? Очень скоро на смену этого удивления пришло другое. Помойка оказалась сущим Клондайком, позволявшим выкачивать золото даже из мусора. Самое смешное, что эти дурацкие парты могли приносить довольно приличную прибыль. Требовалось лишь чуть-чуть подумать и немного переоснастить производство, а может и вовсе его свернуть. Так оно и случилось. Почти все старое оборудование вместе с заказом Департамента народного образования Москвы было отправлено в городок Тейково Ивановской области, в лагерь для трудновоспитуемых подростков, что позволило полностью освободить центральную площадку в один гектар в Толмачах по соседству с Третьяковской галереей. Впоследствии именно она стала самым лакомым куском комбината, из-за которой разгорелся аппетит у всех бизнесменов столицы. На двух остальных освобожденных площадках в Бирюлево и на развилке  между Каширским и Варшавским шоссе  стали собирать новую мебель, как школьную, так и бытовую, офисную и компьютерную.
    Удивление мужиков вызвало то, что сборка из заказанных на стороне деталей, подсказанная Ибрагимом, оказалась на несколько порядков выгоднее собственного сложного производства. Вскоре стали отказываться даже от собственных площадей, которые ограничивали объемы собираемой продукции, перенося саму сборку на территории заказчиков. Для этого было достаточно, свезти комплектующие детали  и отправить туда бригаду сборщиков. Заказы на изготовление деталей можно было размещать где угодно, даже за границей, в любых объемах, любой сложности. Причем, они были качественней российских, в несколько раз дешевле, а главное, пользовались неограниченным спросом потому, что «просто радовали глаз».   Только за четыре года объем поставок из одной Словении вырос от одной фуры в месяц до двадцати, не говоря уже о количестве возросших бригад-сборщиков.  Впоследствии собственное производство школьных парт, корпусной мебели вообще сократили до минимума, оставив только сборку эксклюзивной и экспериментальной бытовой мебели, образцов и оснастку таких специализированных, школьных помещений, как кабинеты физики, биологии, химии и труда. Следует добавить, что существенную долю оставшегося производства составляли новые, улучшенные учебные доски, учительские столы и мебель для детских садов, комплектующие для которых так же заказывали в Словении. 
   Несмотря на такое развитие производства,  Ибрагим упорно продолжал оставаться в тени. Дело было серьезным, и спешить не следовало. Да, он был очень рад, что ребята втянулись и преображали комбинат, по крайней мере, его деньги уже не требовались, как раньше. Комбинат уже  неплохо развивался, зарабатывал сам, но многое его настораживало,  заставляя быть только сторонним наблюдателем. Например, то же распределение льготных акций, которых ему даже не предложили.  В какой-то степени понять их было можно, все они были членами коллектива, а потом он уже ничему не удивлялся, в который раз столкнувшись с человеческой неблагодарностью, но все-таки было обидно, его заслуг снова никто не оценил. Пришлось позаботиться о себе самому, скупая акции по номиналу, которые продавались обезличенно. Их оказалось столько же, сколько имели все его компаньоны, включая Валентина. Этой информацией он ни с кем делиться не стал. Раз они повели себя некорректно по отношению к нему, он тоже был волен поступать так, как считал нужным. Во всяком случае, акции не ушли на сторону, а это главное. А потом, это же может оказаться очень даже приятным сюрпризом. Вдруг да кто-нибудь посягнет на их собственность? А полные, законные хозяева они. Может, хоть тогда кто-то оценит его поступок?
     Куда делась львиная доля акций, для основных акционеров так и оставалось загадкой? Выяснить это уже не представлялось возможным. Сами же призывали, сделать так, чтобы количество и владельцы акций оставались тайными. Продажа так и была устроена, что абсолютно никто не мог даже предположить, кому и сколько было продано акций. Единственное, что успокаивало, купить бумаги мог только член коллектива или какой-нибудь знакомый, случайно оказавшийся в дни и часы продажи. Оставалось предполагать, что их все выкупил коллектив, хотя это вызывало сомнения. Все люди были наперечет, большинство которых вообще не представляли, что это такое? Наконец, предположили, что может кто-то сдуру выложил кругленькую сумму, перепутав нули.  Что поделаешь, обычный российский бардак, тем более недавно опять меняли деньги.  На том и успокоились, главное, контрольный пакет находился в руках верхушки комбината.
    Вероятно, именно это и было главной причиной неторопливости Ибрагима, фактически ставшего на сегодняшний момент главным хозяином. Он решил посмотреть, как поведут себя его друзья, неожиданно получившие такое богатство.
     Его часто мучила мысль: правильно ли он поступает по отношению к ним,  к той же Саше, которая тоже  не догадывались, какую жуткую и опасную игру он затеял? Даже те, немногие, кто знал это, ужасались и восхищались одновременно, и конечно, с удовольствием ему помогали. Леонид Сергеевич и Василий Степанович, бывшие в курсе больше других, затаив дыхание наблюдали за развитием событий, часто повторяя, что такого интересного и захватывающего дела не встречали даже у себя, и одобряли его действия. Больше всего он не хотел всего этого открывать Саше. Он был уверен, что она его отговорит. Именно она и только она.
    Она почему-то тоже недолюбливала Валентина, часто повторяя, что скорее согласиться мыть полы у Деда, чем работать на высокой должности у Валентина Николаевича. Ее мнение было для Ибрагима решающим, но он решил не торопиться и здесь. Он никак не мог понять, почему все они видят только его отрицательные качества, не желая признавать положительное? А ведь положительное было и немало. Одно то, что их дружба насчитывала четверть столетия, и Валька много для него сделал, хотя бы открыл Булгакова и познакомил с симпатичными людьми.
     Нет, думал Ибрагим, что-то здесь не так, нужно как следует во всем разобраться. И поступает он верно. В конце концов, это тоже его дело, с Валькой они подступились одновременно, а вот все остальные пришли позже, не то, что пришли, пришлось тащить, как на аркане.
     Дальнейшие события подтвердили его правоту. Почувствовав себя хозяевами, мужики начали творить то, что совершенно его не устраивало. Во-первых, у всех появились иномарки, причем, старые и сильно хоженые. Получалось так, что и ездить на них было невозможно, и ремонт стоил больше, чем новая машина. В результате у каждого было по две, а порой и по три развалюхи, которые только привлекали внимание криминальных авторитетов. Никакие уговоры и предостережения на них не действовали, наоборот, у Вальки появился даже последний, семисотый БМВ, как будто специально дразнивший бандитские круги, которые облюбовали именно эти машины. Ибрагим сдерживал себя изо всех сил, чтобы разом не прикрыть всю эту вакханалию с машинами, бесконечными, бестолковыми поездками за границу. Отчасти он понимал мужиков, потому что самого с трудом вытаскивали из приличного «Мерседеса», продолжая ездить на старенькой шестерке «Жигули», но с двигателем и подвеской от пятерки БМВ. Благо, добрые люди  помогли ему зарегистрировать этого монстра, как экспериментальную модель. Стукнуть кулаком по столу он не мог еще и потому, что берег силы, подготавливаясь  к решающему шагу – превращению  открытого акционерного общества в закрытое.    
    Это было не просто. Предстояла серьезная битва, причем, он снова должен был оставаться невидимым.  Его воскрешение могло наделать такого шороха, что еще больше привлекло бы внимание к комбинату. Можно было представить себе реакцию ребят, коллектива. Один Валентин просто сошел бы с ума, а так, все они были полны решимости, драться до конца. Увы, наделали дел, нашумели. Тот же Валька, призывавший к скрытности и осторожности, больше всего шума и наделал своими необдуманными, порой просто непростительными поступками. Уже шли устойчивые слухи, что комбинат продают иностранцам. Из кабинета директора не вылезали  китайцы, финны, корейцы, а то и африканцы. Вместе с ними всегда присутствовал новый  Валькин советник Юрков Валерий Борисович. Ибрагим проверил. Мужик умный, остепененный, ушлый, не связанный с криминалом, но себе на уме. Он же принял самое активное участие в подготовке к акционированию, нашел неплохую контору. Ребята молодые, но хваткие, опытные и более-менее порядочные.  За это Валька поделился с ним частью акций. Понятно, что за это тот работал с особым усердием и интересом.  В этом Ибрагим понимал друга, как никто. Он и сам бы отдал многое за то, чтобы комбинат ушел из-под опеки государства. Теоретически это было возможно, но кто же отдаст такое огромное, тем более действующее и приносящее прибыль предприятие?
     Ибрагим особо не обижался на друга, хотя многое его настораживало. А вот, что ему было неприятно до отвращения, так это поведение, как руководителя.  И это уже дружбы не касалось. Валентин стал позволять себе такое, что Ибрагим уже терпеть и прощать не мог. Особенно это касалось отношения к людям.  Валька перестал советоваться даже со своими компаньонами, причем, по очень важным, затрагивающим абсолютно всех, вопросам, превратившись в местного князька.  Только его  слово стало законом. Точно так же он поступал и с друзьями. Если их советы не совпадали с его мнением, они сразу же становились неугодными и лишними.
    С одной стороны Валька поступал так же, как Дед, и понять его было можно. Вся эта демократия ни до чего хорошего никого не доводила. А с другой стороны до Деда Вальке было, как до звезды. Тот даже в самые крутые моменты оставался человеком, а этот князек начинал терять человеческий облик.
    Смотря на все это, Ибрагим с удивлением заметил, что оказался на месте Сохатого. Как тот когда-то хватался за сердце от всех его выходок, так и он теперь ужасался от действий Валентина, который, как, оказалось, был совершенно никуда не годным руководителем. Только теперь он понял, почему тот не ладил на всех своих многочисленных работах, откуда его гнали поганой метлой. Да, он мог поднять людей, даже зажечь их на дело, но только до того момента, пока все шло ладно. При первой же неудаче, даже намеке на нее, он впадал в истерику, увлекая за собой остальных. А уж подумать о том, что при этом происходит с людьми, было выше его понимания. Валентин был холодным, расчетливым эгоистом в самом лучшем понимание этого слова.
    Теперь становилось понятным, почему он посмеивался над Ибрагимом, «боящимся собственной тени», и снисходительно прощал ему эти странные, глупые страхи.  Пожалуй, он был единственным, кто знал, как ему казалось, их истинное происхождение, так как был вообще в курсе всех сторонних дел и жизни друга. Конечно, он не представлял полного объема тех сумм, которыми тот владел,  но был уверен, что их немало.  Одни только светильники, по его подсчетам, должны были приносить ему столько же, сколько имели все акционеры, вместе взятые.
   Когда тот неожиданно отказал ему в незначительной, как он считал, сумме, честно признавшись, что сейчас денег нет, Валька искренне удивился и решил, что дела со светильниками стали снижать свои обороты, а друг решился вложиться в другое, более перспективное дело. Казалось бы, настало самое время включиться в дела акционерного общества, заработать, так сказать, свое место, но вместо этого, Ибрагим продолжал что-то ждать и увиливать от настоящей работы. В результате, ему было жестко и холодно предложено: или немедленно приступать к работе, или впоследствии догонять далеко убежавший поезд. Действительно, сколько можно ходить вокруг, да около? Пора, наконец, решаться, с кем он: со своим любимым Дедом или здесь, на комбинате, с настоящими друзьями?
    Ибрагим извинился и попросил время, подумать? Ему было о чем подумать? В том числе и о том, что его никто даже не спросил о здоровье, хотя он выглядел неважно, периодически потирая грудь и глотая таблетки, чтобы хоть как-то снизить отдышку. Это он-то, человек, который не знал усталости и, что означают боли в сердце?
 
    Они снова встретились через неделю. Валька просто сиял от счастья, сверкая своими недавно вставленными челюстями. Радость переполняла его настолько, что от постоянной улыбки они иногда вываливались.
    - Ну, вот, а ты все боялся, - бросился он на шею к другу. – Мы победили! Представляешь, дорогой Ибрагим, мы победили!
    - Поздравляю! – скромно отстраняясь от объятий, ответил тот.
    - Ну, ты чего, дружище? – удивленно продолжал сиять Валька. – Это же такая победа, наша победа.
    - Я очень рад за вас! – спокойно ответил друг. – Поздравляю!
    - Чудак, человек, это же наша победа, в том числе и твоя.
    -  Ну, уж какая моя заслуга в этом? – возразил Ибрагим, намекая на предыдущий разговор. – Я ведь все осторожничал, мешал вам развернуться, пугал немыслимыми бедами.
    - Да, ладно тебе обижаться! Нашел время. Ну, подумаешь, накричал на тебя. Считаю, что сделал это правильно. Вот ты даже сейчас порадоваться не можешь потому, что не понимаешь, что значит, быть хозяином, а я знаю, что это такое, и теперь вот радуюсь, и тебе того же желаю. Говорил же тебе, брось все и иди ко мне, ты же не послушал. Вот теперь и встаешь в позу. А что, завидно? Ладно, не дрейфь, со мной не пропадешь!  Так и быть, по такому случаю прощаю! Сегодня я добрый.
   - А завтра?
   - А вот завтра, не знаю.
   - В том-то и дело.
   - Слушай, ты, что пришел сюда дуться? Тогда извини, я не расположен! Сегодня у меня радость и прошу, радоваться вместе со мной!   
   - Отчего же, я радуюсь, ваше превосходительство!
   - То-то, а то снова нюни распустил так, что, аж, вешаться хочется. Между прочим, победить то мы победили, но какой ценой? Представляешь, моя десятирублевая акция возросла на аукционе до трех с половиной миллионов. У меня банк чуть с ума не сошел. Какие-то две неведомые фирмы так боролась за  комбинат, что все-таки двадцать четыре процента пришлось уступить, но, слава Богу, контрольный пакет наш,  главное, у нас нет даже малюсенькой  доли государственного капитала. Департаменту образования комбинат просто улыбнулся. Представляешь себе его начальницу? Эта непотопляемая баба распродала почти всю Москву, а самый лакомый кусок пролетел мимо ее носа.  Она сошли с дистанции, когда акция перевалила за три лимона. Представляешь, какая победа. Конечно, жаль, что не удалось завладеть всем пакетом, но все равно, мы теперь его хозяева. Кстати, эти двадцать четыре процента и сыграли в этом свою главную роль, сами того не ведая. Взвинтили на свою голову цену акций, но хозяевами так и не стали. Пятьдесят один процент, как был у нас, так и остался. У нас, банка и у коллектива, будь он не ладен.
  - Ну, что тогда всех вас от души поздравляю!
  - Кого это всех?
  - Ну, вас, всех ребят.
  - Этих сволочей? Я их умолял, на коленях стоял, чтобы покупали акции, так только один Юрков и выложился на полтора процента, да я еще наскреб на три, а все остальные, аж, на полпроцента не натянули, да еще скопом. А ты говоришь, всех. Тоже мне, компаньоны хреновы! Попрятали денежки по кубышкам кретины, да за баб своих спрятались. Да ладно, черт с ними, главное, комбинат наш и чистенький. Можем с ним делать все, что хотим? А ты мне денег не дал, сейчас бы акции имел. Я же тебя просил, для серьезного дела. Извини, что тогда не мог говорить, на что? Мы же все сделали, чтобы аукцион прошел тайно, как можно, меньше огласки было. Интересно, какая сволочь лишнее сболтнула? Точно, кто-то из своих или из департамента. Волки, кругом одни волки и шакалы! Я тут вот о чем подумал, нужно тихонечко продать комбинат. Слишком уж мы нашумели. Причем, Юрков настаивает, чтобы ты принял в этом самое непосредственное участие. Уж не знаю, чем ты ему так приглянулся, но почему-то просто требует, чтобы продал его именно ты. Короче, предлагаю тебе неплохо заработать.
   - Но ты же понимаешь, что это серьезное предложение.
   - Понимаю, потому и предлагаю. Заодно и за Юрковым присмотришь!
   - А он, естественно, за мной.
   - Ах, какие мы обидчивые! А ты, как думал? Я теперь собственник, потому и должен ее беречь. Да, ладно, Ибрагим, мы с тобой друзья, уж как-нибудь да сочтемся, а Юрков точно шакал, только и норовит оттяпать кусок побольше.
   - Что же ты его приблизил, да еще акциями наделил?
   -  Нужен он сейчас, потом как-нибудь разберусь, да и ты поможешь.
   - А ты в этом уверен?
   -  А куда ты денешься? Ты тоже волчище еще тот, неужели упустить такой жирный кусок? Ты же не упустил «Сохнут».
   - Да, согласен, не упущу! А откуда ты узнал про «Сохнут»?
   - У меня свои источники имеются. Надо же, даже не рассказал, как помог евреям приобрести такое шикарное помещение, интересно, как они тебя отблагодарили? А все плачешься, что денег нет.
   - Денег у меня действительно нет, но все же, откуда эта информация?
   - Какая разница? Знаю, друг, все знаю.
   - Ну что же, друг, знай, но я от предложения отказываюсь!
   - Ну, что ты, в самом деле, как красная девица. Юрков откуда-то узнал. Он потому и хочет, чтобы именно ты участвовал в продаже. Оказывается, ты просто гений таких дел. Евреи до сих пор воют от счастья. Их везде гнали, а ты умудрился их пристроить так, как они даже не мечтали. Тоже друг, называется, даже не поделился радостью, не говоря уже о деньгах. Ладно, не обижаюсь!  Короче, поможешь хорошо продать комбинат, и процентов двадцать твои.
   - А немного? С ребятами же нужно поделиться, банку что-то отдать, тому же Юркову.
   - Посмотрим на их поведение. Если и дальше так будут себя вести, выгоню к чертовой матери.
   - Они же тебе помогали.
   - Да, не волнуйся ты, на улице не оставлю. Ладно, если уж ты такой сердобольный, согласен на пятнадцать.
   - Нет уж, давай договоримся так. Мы с тобой, как главные участники, имеем на двоих двадцать пять, остальное – ребятам. Идет?
   - Идет!
   - И сколько же ты думаешь, стоит комбинат?
   - Думаю, много, но подходить нужно реально. Лимонов семь зелеными – будет как раз.
   - А я думаю, ты малость загнул.
   - Ну, ты прямо, как на базаре, а сколько ты думаешь?
   - Думаю, половина, да еще с большим натягом, потому что собственность нужно чем-то подкреплять, а у вас, увы, только одни амбиции. При желании, вы лишитесь ее в один момент. Объяснять почему, нужно?
   - Хорошо, три, но не меньше.
   - А если частями?
   - Не хотелось бы, но если такое случиться, одни Толмачи должны стоить не менее миллиона.
   - Это твои окончательные условия?
   - Да, но по ходу будет видно.
   - Нет уж, давай оговорим все сразу, чтобы никаких потом.
   - Что же ты так мне не веришь, прямо, как Юрков?
   - Верить, верю, но хочу договориться, как враги, чтобы потом остаться в друзьях. Ты же, надеюсь, с этим согласен? А потом, как ты знаешь, нормальные покупатели на дороге не валяются.
   - Хорошо, договорились. Три за весь, центральная площадка за лимон. 
   - Ну, что же, по рукам? Все, что сверху, тоже делим соответственно.
   - По рукам, Ибрагим, по рукам!

    Через неделю появился покупатель – президент довольно солидной американской фирмы, рвущийся на российский рынок, создавший несколько совместных предприятий, открывший в крупных городах свои представительства и начавший строительство сразу нескольких зданий в Москве.  Все это говорило о его серьезных намерениях в отношении России, особенно то, что во всех переговорах участвовал он сам, лично.
    Еще через две недели были, наконец, оговорены условия, а именно, президент согласился выплатить полтора миллиона долларов, но с определенными условиями. На треть суммы покупалась недвижимость в любой точке земного шара с рассрочкой на пять лет, на вторую треть, оформлялись контракты сроком на три года. Причем, все контракты для российской стороны были защищены гарантией национального банка Америки, то есть в случае расторжения гарантии по выплатам брал на себя банк. Ну, и последние пятьсот тысяч долларов предлагалось передать после подписания документов. Как пошутил президент, мол, готов передать дипломат в любом туалете, лесу, даже в трамвае. И все это за то, что его фирме предоставлялась аренда сроком на сорок девять лет с правом последующего выкупа на центральную площадку в Толмачах. Остальные три площадки оставались в собственности акционерного общества.
    В принципе, эта акция была законной, решение большинства акционеров позволяло это сделать без особых проблем, даже не требовалось собрание всех акционеров, поэтому Валентин собрал верных себе акционеров и объявил им условия сделки. Таковыми были: Главный инженер Николай, зам по общим вопросам Сергей, начальник производства Дмитрий, Юрков и председатель коммерческого банка Геннадий Васильевич. Вместе с Валентином у них, как им казалось, и находился контрольный пакет, по крайней мере, они были держатели тридцати шести процентов акций.
     Это тайное совещание, естественно, вел Валентин, объявивший, что покупатель дал им время подумать две недели, изъяв из оборотных средств фирмы довольно крупную сумму. Она была показана Ибрагиму и Юркову. Совещание окончилось тем, что Валентин строго предупредил участников не пользоваться советами друзей, жен и знакомых. Каждый должен был решать сам, рассеивая  свои сомнения только с помощью квалифицированных юристов. При нехватке российских, можно было обратиться и к западным. Благо, у всех были паспорта с постоянными выездными визами.
    Через две недели состоялось голосование.  Результаты  несколько удивили Ибрагима. Все, за исключением Валентина и Юркова, проголосовали  против сделки.  Их доводы оказались не убедительными, тогда Ибрагим попытался их переубедить.  Как раз его доводы были весьма убедительными. Во всяком случае, всем стало понятно, что лишаясь основной площадки, вместе с ней исчезала и основная головная боль. Действительно, последнее время она стала самой настоящей головной болью. Помимо того, что на нее претендовало огромное количество желающих, руководство Москвы требовало привести ее в надлежащий вид, что отвлекало огромное количество средств, можно даже сказать, оставляло комбинат без штанов. Требование с каждым разом увеличивались и становились все больше неподъемными, рядом полным ходом шла реконструкция Третьяковской галереи. Так что, американцам надо было сказать: огромное спасибо за такое благодеяние.
    Внимательно выслушав Ибрагима, противники сделки резко изменили свое мнение  и предложили проголосовать заново. Второе голосование ошарашило уже всех. Все единогласно проголосовали за, а один Валентин – против. Свой отказ от прежнего мнения он начал объяснять как-то странно и расплывчато, намекая на то, что Ибрагим почему-то уж очень настаивает именно на этой сделке, что вызывает подозрения, хотя все понятно и так, он просто хочет получить свои комиссионные. А уж судьба комбината его совершенно не волнует.
    В который раз Ибрагим уже был готов выложить все этим кретинам свои акции, которые составляли тридцать два процента. Это он-то не думал о судьбе комбината, он – его истинный владелец? Если раньше он скрывал это потому, что не хотел огласки, то теперь-то, уже во время первого голосования мог спокойно успокоить их всех только одним своим решением. Достаточно было всего лишь одного из них, и комбинат был бы продан даже за гроши. А не открывался он еще и по другой, более важной причине. Та война, которая началась за комбинат на аукционе с совершенно неизвестной, подставной фирмой, заставляла его быть осторожным и предельно внимательным. Он чувствовал, что эти люди, в отличие от этих балбесов, внимательно следили за развитием дел в акционерном обществе и ждали момента, чтобы нанести решающий удар. Судя по тому, как они действовали, удар мог быть внезапным и сокрушительным. Именно поэтому он и настаивал на немедленной продаже части комбината. Тогда уже с появлением надежных союзников в виде покупателя и пополнения капитала бороться было бы, конечно же, легче. Американцы никуда бы не делись, ведь им же нужна была опора в России. Почему бы не стать их друзьями?
    Казалось бы, настал тот момент, когда нужно было принимать решение и открывать карты. Было видно, что теперь уже все пойдут только за ним. За ним была сила и логика. Даже этот Юрков, не говоря уже о Кольке, Сергее и том же председателе банка, которым, порядком, тоже надоело самодурство Валентина. И все-таки он решил дать последний шанс другу, одуматься и не препятствовать мудрому решению. Все-таки двадцать пять лет дружбы так просто из сердца не выкинешь. В том, что тот  понимал, что эта сделка – действительно, умное и своевременное решение, Ибрагим не сомневался. В конце концов, ради такого случая можно было наступить на свои собственные амбиции и простить. Сильный человек должен уметь прощать.  К тому же, его воскрешение, как хозяина, еще ой, как пригодиться, а Валька, чего доброго взбрыкнет и наделает дел, чего так ждут темные силы, присматривающиеся к комбинату.
    В кабинете наступила гнетущая тишина. Все ждали окончания инцидента. Сергей с Николаем делали Ибрагиму знаки, чтобы он не слишком раздражал Валентина, Юрков тоже показывал взглядом, мол, смирись и попроси прощения. Они уже давно начали понимать друг друга взглядами.  Сказывалось совместное участие в переговорах.
    Ибрагим улыбнулся и решил нарушить тишину.
    - Может, мы немного успокоимся и вернемся на грешную землю? Валентин, если я в чем-то не прав, прошу прощения! И все-таки, что-то нужно решать, президент ждет ответа. Давайте, еще раз все хорошенько взвесим и дадим окончательный ответ.
    - Я уже сказал свое мнение, - сверкнул глазами Валентин. – Если тебе так не терпеться занять мое место, давай голосуй дальше!
    - Какое твое место? Меня пока что устраивает мое, - удивился Ибрагим и вдруг понял, Валентином обуяла банальная ревность. – Валька, чудак, я вовсе не хочу занимать твое место! Я просто хотел помочь всем нам, ну может, чуть-чуть перестарался. Прости, пожалуйста!
    - Я вовсе на тебя не обижаюсь, просто я немного подумал и решил, что продавать комбинат не стоит, пока не стоит и за такие деньги. Этот американец хочет купить нас за гроши. Ничего, захочет купить по-настоящему, выложит ту сумму, которую это предприятие стоит действительно и не в рассрочку, а весь комбинат. На кой ляд рисковать, продавать его по частям. Ведь на всех документах будет моя подпись, значит, и ответственность моя.  Короче, я против этой глупой и непринципиальной сделки.
    Дальнейшее происходило в таком же духе. Никакие уговоры уже не действовали. Акционерам пришлось смириться, Ибрагим обиделся.  Подпись Валентина действительно играла важную роль. Юрков даже падал перед обоими друзьями на колени, пытаясь их помирить. Кончилось тем, что Ибрагиму пришлось звонить президенту и отказываться от сделки. Он сделал это специально, чтобы Валентин сам назвал причину отказа. Увы, это было сделано напрасно. Взяв трубку и выслушав президента уважаемой, довольно солидной компании, российский предприниматель послал его на три буквы, составлявшие крепкое русское ругательство. Понятно, что после этого всякие отношения были прерваны окончательно и бесповоротно.
 
   Через  три недели  неожиданно состоялось внеочередное собрание акционеров, на котором от генерального директора и президента  потребовали отчитаться за некоторые свои неправомочные действия. Все началось с вопроса об  аренде трех правительственных дач в поселке Ильинское по Рублевкому шоссе, за счет чего он решил улучшить свои жилищные условия. Было понятно, что он остро нуждается в жилье, проживая с женой и дочерью в одной комнате в коммунальной квартире с соседями.  Акционерное общество могло бы пойти навстречу, если бы он, например, взял ссуду на приобретение нормальной квартиры, но жить в особняках бывших членов  Политбюро, было непростительным расточительством общественных средств.
    Как выяснилось, другие акционеры, те же друзья гендиректора, там почти не появлялись, предпочитая свои садовые участки, полученные еще при Советской власти. Свой же, как он считал, личный  особняк, к тому же, он решил перестроить, затеяв там грандиозный ремонт с использованием  строительной бригады комбината. Понятно, что все это вызвало справедливое негодование акционеров. Всплыли и другие грехи гендиректора. В результате его немедленно переизбрали и потребовали вернуть акции в полном объеме. В противном случае он оставался один на один с Дирекцией государственных правительственных дач, которые потребовали немедленно устранить последствия затеянного ремонта. А такие шутки с государственными службами, да еще правительственными, как известно, ни к чему хорошему не приводили. Можно сказать, что грозные хозяева проявили гуманность, взяв на себя долги бывшего директора.
    Какое-то время Валентин пробовал сопротивляться, даже бросился в ноги к друзьям и коллективу. Увы,  все они были бессильны.  В каком-то едином порыве они попытались помочь своему директору, но тотчас изменили свое решение.  Все их вместе собранные акции не составляли и двадцати пяти процентов, а контрольный пакет оказался у двух неизвестных фирм, которые и потребовали строгого отчета с возвратом принадлежащих комбинату средств. 
    Возвращать пришлось не только акции, но и все, что он приобрел незаконно, а именно, машину БМВ, видео – аудиотехнику и некоторые предметы мебели. Акционерное общество отстало от него только тогда, когда выяснило, что у него осталась только родительская дача. Правда, сначала хотели отнять и ее, но передумали. Новые хозяева решили не добивать его окончательно даже за попытки некорректной борьбы. Более того они разрешили ему ее продать и купить на вырученные деньги  подержанный, американский джип.  Уж этого добра на комбинате после его хозяйствования было с лихвой.
    Так бесславно закончилось для Валентина одно из интереснейших начинаний.   
   
    -4-
    Работники комбината с ужасом замерли, ожидая новых реформ и чистки  руководящего состава со всеми вытекающими из этого последствиями. Это же естественно, пришел новый хозяин, который, конечно же, пожелает  расставить своих людей. Удивительно, но ничего подобного не происходило. Абсолютно все, включая высшее руководство, оставались на своих местах. Единственная перестановка произошла в директорском кабинете. Вместо Валентина в кресло директора сел Юрков, который тоже ничего не понимая, стал ждать распоряжений новых хозяев.
    Они продолжали удивлять теперь уже и его. Было  сказано, работать так же, как прежде, выполняя заказы на школьную мебель и развивая любое, понравившееся направление. Вообще, эти хозяева были какими-то странными, очень уж мягкими, не очень-то похожими на настоящих, российских хозяев. Вероятно, у них какие-то далеко идущие планы, в которые в настоящее время не входило, делать какие-то серьезные перестановки на комбинате.  Об этом говорило и то, что деньги оставались в распоряжение комбината, за исключением небольших отчислений в адрес одной из загадочных фирм, завладевших контрольным пакетом.
   Потихонечку комбинат начал приходить в себя  после последних потрясений и скоро вошел в прежнее русло.  Получалось, что резкое вмешательство этих неведомых, странных хозяев только совершило справедливое возмездие над зарвавшимся директором и показало работникам, как поступать не следует. Вот уже действительно, до чего же все-таки странные эти российские предприниматели. Устроить такую бучу, поднять на уши всю столицу, вздернуть до неимоверных  цен акции только для того, чтобы проучить одного горе-бизнесмена. 

   Появление Ибрагима на комбинате для Юркова, да еще в директорском  кабинете было приятной  неожиданностью. Валерий Борисович встретил дорогого гостя, как старого доброго друга. Для него эта встреча была на самом деле радостным событием.
   После того, как его неожиданно выбрали генеральным директором, он еще никак не мог прийти в себя. Он, конечно же, мог неплохо вести любые дела, даже руководить, но производственного опыта практически не имел. Приходилось во всем полагаться на работников комбината, тех же главного инженера, зама, начальника производства, которые искоса посматривали на него, как на предателя. Да, именно, предателя. Ну, как им всем объяснишь, за какие, такие заслуги новые хозяева выбрали именно его, появившегося на комбинате случайно, месяца три тому назад, да еще по приглашению бывшего генерального, который все это и затеял, к тому же, был их другом? Значит, он, действительно, так услужил новым хозяевам, что они его не только оставили, но и торжественно вручили весь комбинат.
     Поэтому появление Ибрагима было просто подарком судьбы. Ему все верили, более того с его появлением комбинат обычно оживал и делал стремительные скачки вперед. Он умел убеждать и всегда придумывал выход из весьма сложных ситуаций, а главное, умел находить довольное, ощутимые, выгодные ходы. Не зря же Валентин все время использовал его идеи во благо комбината. О лучшем советнике и мечтать не приходилось, а тут еще он сам, неожиданно, предложил свои услуги. Не принять его предложение было равносильно самоубийству.  Валерий Борисович уже подумывал, как бы сложить с себя эти почетные, хлопотные полномочия, и вдруг такая удача. Ведь Ибрагим мог послужить хорошим буфером между ним и коллективом. Раз уж он протянул руку «предателю», то остальным, по крайней мере, пришлось бы задуматься, почему он это сделал? Может, никого предательства и не было?   
   Юрков был действительно рад Ибрагиму.  Тот был ему симпатичен, потому что обладал довольно редкими качествами для российского человека. При всей его практичности и расчетливости, в нем присутствовала какая-то необыкновенная душевная щедрость, граничащая с абсолютным альтруизмом. Нет, своего он, видимо, не упускал, чувствовалась даже какая-то необычайно железная хватка, но вместе с тем в нем присутствовал отчаянный романтик и по-настоящему добрый человек.  По крайней мере, он сначала стремился делать добро, а уже только потом рассчитывал на благодарность. Причем, многое он делал совершенно бескорыстно, как подарок, и было видно, что именно это доставляет ему удовольствие. И за примерами далеко ходить было не нужно. Валерий Борисович уже не раз испытал это и сам. И это было удивительно, ведь в какой-то степени они были самыми настоящими конкурентами, можно сказать, потеснили и урезали друг друга в правах. Другой бы, на месте того же Ибрагима, начал топить своего соперника, как, впрочем, вначале поступил и сам Валерий Борисович, а этот нашел в себе силы отойти ради общего дела.  Да, таким человеком и его дружбой стоило дорожить.   Стоило  Валентину только поругаться и серьезно обидеть друга, как он тотчас провалился в пропасть. Видно,  Ибрагиму помогал сам Бог, и обижать его не следовало ни в коем случае. Выходило, себе дороже.
    Казалось бы, все складывается неплохо, однако Валерия Борисовича настораживал вид гостя.  Явно, что тот был сильно болен.  Правда, это замечалось и раньше, в прежние встречи,  но сейчас это проявилось настолько, что хотелось немедленно вызвать скорую.  Видно, последние события измотали его настолько, что болезнь начала прогрессировать с неимоверной скоростью.  И, хотя он еще хоть как-то пытался держаться, чувствовалось, что каждое движение стоит ему огромных усилий.  Его вид вызывал чувство жалости и сострадания, как говориться в таких случаях, в гроб кладут краше. Даже улыбка на его смертельно бледном лице говорила о каких-то необратимых и губительных процессах внутри его еще могучего, но уже начинающего слабеть тела.  О какой серьезной работе могла идти речь, когда он и так еле дышал и все время потирал грудь в области сердца? Если уж за три месяца, со дня их первой встречи, он так сдал, чего же ожидать в будущем? Оставалось, уповать на Бога и светлые мозги своего нового, неожиданного советника.
   Его опасения, к сожалению, оправдались.
   Попытки уже серьезно больного Ибрагима реанимировать комбинат не увенчались успехом. После того, как был изгнан Валентин, у него появилось страшное желание, пойти к Деду и все ему открыть. Он уже давно понимал, что комбината ему одному не удержать, тем более момент был самым подходящим.  Он слишком долго его ждал и понимал, что только один  Дед все это оценит и примет правильное решение.  Однако отношения с Дедом  были испорчены и вероятно, бесповоротно. Дедовские прихвостни, к которым тот тяготел последнее время, постарались так очернить его в глазах бывшего компаньона, что тот просто не пустил бы его на порог. Друга Василия, которого он привел когда-то к Деду и который мог за него заступиться, увы, уже год, как не было в живых. Оставалось только рассчитывать на себя и на оставшихся на комбинате друзей.
    Вопреки ожиданиям, коллектив его не поддержал и отнесся настороженно. Вероятно, визит в кабинет «предателя», нового директора все-таки наложил свой отпечаток, несмотря на то, что он даже официально оформился на комбинат. Но даже не это явилось причиной того, что комбинат начал буквально рассыпаться на глазах.
     Казалось бы, были созданы все условия для того, чтобы он развивался, богател и процветал. Люди были те же, ставшие даже опытнее и сплоченнее, постоянно увеличивался портфель заказов, появились возможности, о которых прежде даже не мечтали, та же техника, компьютерное обеспечение, условия для работы. Прекратились трения и недопонимание с западными партнерами, готовыми по первому требованию увеличить поставки качественных комплектующих, установились дружеские отношения с той же таможней. Короче, все было налажено и отлажено тысячу раз, но комбинат постоянно сокращал свое производство, теряя баснословные прибыли.
     Понятно, что такое положения дел, приводило акционеров в ужас. Вначале все дружно думали, что виной всему этому эта дурацкая перестановка руководителя. Ведь Валентин был зачинателем всего этого, можно сказать, душой, запалом и, его отсутствие и вызвало этот дисбаланс. Позже все стали понимать, что это не совсем так. Валентин последнее  время вообще не занимался комбинатом, по крайней мере, уже давно прекратил заниматься производством, более того его вмешательство в производство всегда вносило абсолютно никому не нужную суету. Ведь, по сути, он производственником и не был. Да и опыта производственной работы у него толком тоже никогда не было. И, понимая это, он старался  вообще не совать туда нос, предпочитая заниматься какими-то перспективными, никому не понятными проектами. Всю жизнь он стремился занять руководящее кресло, заняв которое, он старался подняться выше по карьерной лестнице.  Да и организатором он тоже был никаким. Все его начинания обычно проваливались, даже не начавшись. Уж кому, как ни его друзьям, все это было известно. Даже удивительно, как ему удалось сдвинуть это последнее?
    Вот они-то и были настоящими производственниками, можно смело сказать, прочувствовавшие на своей шкуре все тяготы этого нелегкого, порой неблагодарного ремесла. Так как же могло случиться такое, что они, уже однажды запустившие и даже неплохо раскрутившие эту машину, никак не могли заставить ее не только крутиться, но и останавливали ее обороты? Ведь тот же Юрков оказался неплохим руководителем. Да, он не знал производства, но из кожи лез вон, чтобы помочь всем, чем только можно, в отличие от того же Валентина, который не только не помогал, но и мешал, отвлекая и их самих, и основные силы «черт знает, на что».
    Нет, безусловно, Валентин вложил свою лепту своим упрямством, верой и одержимостью. Он умел зажигать и поднимать людей, заставляя их бежать за ним, да сам бежал, как борзая. Но на этом, пожалуй, все его положительные качества и заканчивались. Дальше начиналось самое настоящее самодурство и растерянность. Ведь он сам толком не мог родить ни одной стоящей идеи. Правда, надо ему отдать должное, чужие идеи он подхватывал мастерски, так же мастерски доводил их до масс и, что самое ценное, умел их воплощать. Это был его самый большой талант. И вместе с тем, именно этот, немного странный тандем, составленный из него и Ибрагима, смог превратить совершенно убыточное, отсталое предприятие в современный, прибыльный и развивающийся комбинат.
     - Мужики! – говорил начальник производства Дмитрий, обращаясь к своим друзьям и компаньонам, Сергею – главному инженеру и Николаю – заму по общим вопросам.  -  Чем больше я обо всем этом думаю, тем больше прихожу к выводу, что сотворили глупость мы все, а не только один Валька. Нет, Валентин – форменный идиот, но и мы не лучше. Мы все посмеивались над Ибрагимом, часто думая, что он тут забыл, постоянно ходит, прощает Вальке все его фортели, даже осуждали его, что он потакает своему зарвавшемуся дружку, нас просит быть с ним помягче, а на самом деле не поняли и не увидели самого главного. Конечно, думали мы, раз он не с нами, более того втянул нас в эту историю, заставил оформиться на комбинат, а сам остался в стороне, значит, гад, чего-то выжидает, мол, получиться у нас что-то или не получиться? Ведь согласитесь, все думали именно так, в том числе и Валерий? А на самом деле было совсем не так, далеко не так. Я, правда, и сам только сейчас начинаю понимать, что все это время он присутствовал на комбинате, очень даже активно участвовал в его развитие, верша, как его  судьбу, так и  наши.
     - Чего-то я не понял? – удивился Сергей. – Как это вершил?
     - А вот так, просто вершил и все, - продолжал объяснять Дмитрий. – Вот, видишь, если уж ты ничего не понял, что ждать от остальных? Ты ведь, как и все, думал, что все это Валька делает, один бедненький умирает за комбинат, но чтобы он один сделал без нас, а главное, без Ибрагима. Да, именно без Ибрагима, его мозгов и опыта. Ведь вы же прекрасно знаете, какой Валька производственник, какой он организатор. Организатор, соглашусь, неплохой, но до первой неудачи. Дальше, хоть караул кричи! Валечка – человек эмоциональный, он,  то вперед рвет, хоть вороных сдерживай, то такой стопор, что в пропасть сигай от горя!  А мы ведь не замечали,  не желали замечать, кто его все время в порядок приводил. Ибрагим!  Вот уж кто поистине и организатор, и производственник, что надо. Вспомните, как мы к нему на завод приезжали и восхищались, что он там смог сотворить. Забыли? Быстро же мы забываем добро. А ведь он и там не высовывался, всегда в стороне старался держаться и здесь делал то же самое. Тихо так, незаметно, приходил, проводил дружескую беседу, а Валька бодренький и свеженький уже скакал утром по кабинету, осененный новой идеей или неожиданным решением нашей головной боли.
   - А что же это твой Ибрагим нас не осенял такими идеями? – язвил Сергей. – Все тайно делал, будто бы мы его враги.
   - А потому и не осенял, что ты все равно бы ничего не понял, - парировал Дмитрий. – До тебя, как жирафа, до сих пор ничего не доходит. Извини, дойти-то дойдет, но только нужно так обложить  понятным тебе языком, что особый талант нужен, а Ибрагим таким талантом не обладал. Что, скажешь не так? Он потому и руководил нами через Вальку, что тот его понимал с полуслова. Между прочим, он теперь не только не мой, но и не ваш.  А знаете почему? Да потому что мы совершенно не поддерживали его последних, поистине мудрых решений. Пошли на поводу у Вальки, подыграли ему на голосовании против продажи комбината. А ведь Ибрагим дело предлагал, продать часть комбината. Все равно нам весь кусок не по зубам. Он это, оказывается, предвидел и уговаривал нас. А мы, как бараны, уперлись и еще радовались, какой Валька смелый, американского бизнесмена к такой-то матери отправил? Ибрагим еще тогда сказал, что мы все об этом горько пожалеем. Вот все так и вышло.
   - А что же он тогда нас всех не убедил?
   - Он, оказывается еще и виноват! Убедишь нас, как же? Одна твоя умненькая Оленька на дыбы встала так, что ломом не перешибешь.  «Вы Ибрагима не слушайте, он хитрый, коварный всех вас обдурит.  Вальку слушайте, он, хоть и сволочь, но наш, понятный»! Ведь он умолял нас, чуть ли не на коленях стоял, чтобы мы не советовались с бабами. Между прочим, я понял, почему он терпел Вальку и не устраивался на комбинат. Ведь он даже это  просчитал. Устройся он на комбинат и окажись под Валькиным чутким руководством? Понятно, что за этим следовало – потеря независимости. Собственно, то, что произошло со всеми нами, а так он мог вклеить нашему флагману  по первое число. И ведь этот идиот слушался, внимал добрым советам, пока головка совсем не закружилась от своей значимости и незаменимости. Лично я  преклоняюсь перед мудростью и тактичностью Ибрагима. И, кажется, не только я?  Вы только посмотрите, что сделали новые хозяева. У меня сложилось такое впечатление, что они ему подыгрывают и помогают во всем. Убрали Вальку,  поставили человека, который его поддержал. Разве не так? Юрков, был единственным, кто его сразу и безоговорочно поддержал. А что делаем мы?  Раз один предатель пошел служить к другому, то оба законченные сволочи. А знаете, Юрков, в принципе, мне симпатичен. Мужик-то неплохим оказался. Пожалуй, я присоединюсь к нему и тоже отдам часть акций Ибрагиму.  Да я ему и половину готов отдать потому, что, как и Юрков, уверен, что Ибрагим единственный человек, кто может вытянуть комбинат.
    - Эк, куда ты хватил? – усмехнулся Сергей. – Акции отдам, Юрков хороший мужик! Откуда ты знаешь, что они замыслили? От твоего Ибрагима истины не добьешься, все тайной покрывает, другой тоже себе на уме, а ты им на блюдечке еще трусы свои последние принеси! Валька, хоть и порядочная свинья, но, по крайней мере, с нами хоть мыслями делился. Понимал, что один, без друзей никуда не денется, а эти, все высчитывают, просчитывают. А у тебя не возникала такая мысль, что они уже давно продались этим новым, неведомым хозяевам и нас теперь держат за дураков, так сказать, за рабочую силу? Валька, между прочим, давно уже это подозревал. Вон, Николай не даст соврать. Валька так и говорил, мол, Ибрагим потому и не спешит вливаться в наш дружный коллектив, что, вероятнее всего, нашел себе нового, сильного хозяина. И будет совсем не удивительно, что этим хозяином, окажется его любимый и всесильный Дед, у которого он работает. Как тебе такая версия? Вот мы сейчас все дружно побежим к Ибрагиму, кинемся ему в ноги, мол, «Возьми наши акции, помоги, родной, вытащить комбинат!», а он только спасибо скажет и ухмыльнется. Нет уж, я уже ученый, буду беречь свои бумажки до конца.
     - Пока они совсем не обесценятся, - усмехнувшись, вступил в разговор Николай. -  Я думаю, что помочь Ибрагиму нужно, но осторожно, без всяких там подарков. Он пришел на комбинат, и это главное. Даже, если он кому и продался, то значит, это было нужно. И я больше склонен верить в это.  Помогая ему, мы, в конечном счете, помогаем себе. И в этом я Димку поддерживаю. О Валентине я слушать больше ничего не желаю и согласен с Димой, без Ибрагима он – никто. Мы пошли у него на поводу, потому и влипли. Ты считаешь, он - порядочная свинья, а я думаю, что он - порядочная сволочь. Ты только посмотри, что он стал вытворять, когда распоясался? Вгрохал огромные деньги в аренду и перестройку правительственных дач в Ильинском, заказал представительский «Мерс». Уже БМВ семерки ему, видите ли, мало. А потом, когда прижали, за все за это нас пытался подставить, что мы, мол, все этого желали. Ты, Сереженька, когда о дачах узнал? Когда пришел к нему узнать, почему нет денег на оплату работы сборщиков? Быстро же ты забыл, как пришлось распустить сразу, аж, три бригады. Валечка тебя таким сюрпризом ошарашил. Пойди, поинтересуйся в бухгалтерии, сколько нам пришлось выплатить неустоек сначала заказчикам, а потом и поставщикам комплектующих? Мы же и их приостановили. Вот сколько стоила одна только Валькина блажь, считать дальше? Когда он все деньги держал полгода перед аукционом, еще понять можно, хотя даже тогда Ибрагим говорил, что это непростительно. Действительно, снижать темпы сборки было нельзя ни в коем случае. Интересно знать, куда делись все эти деньги?  Я уже не спрашиваю о тех деньгах, которые комбинат получал от аренды.  В результате мы все в дерме. Денег нет, склады завалены, впору самим собирать мебель, и единственные деньги на комбинате, это то, что производит бригада Ибрагима. Я еще удивляюсь, как эти новые хозяева отпустили Вальку с миром, а не содрали шкуру с него и нас? О какой тут дружбе может идти речь, когда он нас за людей не считал, не считал нужным советоваться с нами, хотя бы, как с компаньонами? Вот когда его прижало, вспомнил о дружбе, как миленький, прибежал помощи просить, а потом подставил по полной программе. Это он так спасибо свое огромное высказал и нам, и Ибрагиму. Ибрагим-то умнее оказался, хотя тоже хорош. Уговорил нас работать с Валькой, а сам в кусты. И все же я склонен верить ему. Он хотя бы последователен в своих действиях и никого не обманул. Сразу сказал, что работать с Валькой не будет, но честно поможет с комбинатом. И ведь свое слово сдержал, помог, да еще как, только мы этого не заметили и не оценили. И теперь я другого выхода просто не вижу, как идти к нему и спрашивать, что делать? Чего так смотришь, Сергей? Да, смириться, если нужно, падать в ноги и просить прощенья. Я об этом тоже думал, еще полгода тому назад, как только он пришел. Ты только посмотри. Весь комбинат умирает, мы все, если только на уши не встаем, а его участок развивается, да еще как. Меня даже оторопь берет. Больной, еле дышит, а дело поставил и развивает, причем, с хорошей прибылью. И это притом, что люди, которых он привел, совершенно его не ценят и не понимают. Неужели, это ни о чем не говорит? Короче, я с Дмитрием и Юрковым, а ты?
    - Я, если можно, еще подумаю? – нахмурился Сергей. – Посмотрю, так сказать, как это у вас получится?
    - Ну, думай! – ухмыльнулся Николай. – Только мой тебе совет, слушая свою Ольгу, дели напополам!
    - Что вы привязались к Ольге? – возмутился Сергей. – Она, между прочим, тоже думает о нашем будущем и неплохо. Она…
    - Знаем, знаем, - прервал его Николай. – Она Бауманский окончила. И все-таки, добрый тебе совет -  послушайся нашего совета!
    - Сказал же, подумаю! – огрызнулся Сергей.
    - Как бы, не было поздно? – одновременно произнесли Николай с  Дмитрием и грустно улыбнулись друг другу.
    В этот момент они еще не знали, что было уже поздно. На существование комбината, как производственного предприятия, была поставлена большая, жирная точка. С этого момента начнется его другая судьба, повторившая  судьбу этой несчастной страны.  В течение нескольких десятилетий его будут драть на части, пытаясь выжать хоть какие-то оставшиеся соки. У него будет бесчисленное количество хозяев, которые станут передавать его друг другу, как какую-то не слишком счастливую эстафету, так как ничьих надежд он больше не оправдает, а кого-то и просто разорит.  Со временем от него будут шарахаться, как от чумного, каждый, продавший его, будет с облегчением потирать лоб потому, что избавился от страшной головной боли, в итоге его просто отдадут за долги, и он еще долго будет оставаться никому не нужным, даже опасным.  Устойчивая  молва среди российских бизнесменов, что это, Богом проклятое место, только разоряет и сулит сплошные несчастия, долгое время  не позволит приближаться к нему даже самых отчаянных, в который  раз подтверждая народную мудрость: «на чужом несчастье своего счастья не построишь».

   -5-
   Валерий Борисович Юрков в последний раз с грустью оглядывал директорский кабинет.  Личные вещи были собраны, как говориться, настала пора съезжать. Он уже не был ни директором этого комбината, ни акционером. Вчера его несчастные акции были проданы за «копейки». Нет, конечно, это была еще хоть какая-то сумма, но по сравнению даже с тем, что он мог получить от продажи комбината американцам, если бы эти идиоты не провалили предложение Ибрагима, все это, действительно, было копейками. Остальные, вероятно, не получат и этого. Слишком силен, хитер и коварен, оказался, наконец-то, проявившийся хозяин этих несчастных акций, составлявших всего лишь девять процентов после продажи на аукционе.  Теперь стало понятно, почему он так дрался за них с сегодняшними хозяевами. Он ждал своего часа и дождался.  Комбинат ослаб настолько, что теперь его можно было взять, что говориться, голыми руками.
   Юрков был рад, что все обошлось еще так. Могло бы быть, еще хуже. Столкнулись две, совершенно неведомые никому силы, и еще неизвестно, чем закончится эта война? Следовательно, отсюда надо срочно уносить ноги. Уже во второй раз он невольно стал предателем. Он таковым себя не считал, да, по сути, и не был, но получалось так, что игры этих монстров на этот раз  все-таки заставили совершить подлость. Нет, он не должен был никого выдавать, подсказывать, как лучше кого-то свалить, найти слабые места? Это все они прекрасно знали сами, от него требовалось только молчание.
   Больше всего его удивило то, что они особенно настаивали, даже угрожали, чтобы он не смел, разговаривать об этом с  Ибрагимом. Исходя из этого, можно было догадаться, что тот каким-то образом был связан с сегодняшними хозяевами и, вероятнее всего, выполнял их волю. Отсюда, становилось понятным, почему он появился на комбинате, бился за его восстановление, почему не произошла новая расстановка кадров и, наконец, почему он, Юрков оказался в директорском кресле? Видно, хозяева прислушивались к словам своего советника, а может, он и сам был одним из них.
   После этого открытия, уважение Валерия Борисовича к Ибрагиму возросло еще больше. Так вот, оказывается, какую игру выбрал этот удивительный, действительно, мудрый и осторожный таджик. Постоянно оставаясь в тени, именно он вершил судьбу комбината, как самый настоящий вдумчивый и расчетливый хозяин. Это, каким же умом нужно обладать, чтобы додуматься до такого правления?  Все эти придурки даже не догадывались, кто направляет их усилия на увеличение их же благосостояния? А что, это даже оригинально! Без шума, крика, склок, ненужных эмоций, а так, за дружеской беседой с чашечкой чая, он втолковывал, как и что необходимо делать? При этом он совершенно никого не ущемлял, ни самоуважения своих друзей, ни их творческой инициативы. Ведь они на самом деле думали, что являются хозяевами комбината, потому-то и работали, как заведенные, на себя и на свое будущее. Понятно, что и себя он тоже не забывал, поэтому и привлек этого сильного хозяина, который моментально расправился с зарвавшимся смутьяном. И надо отдать должное его человечности. Расправа была не такой уж жестокой. Решившись на такую жестокую месть, другой  бы уж точно оставил виновника без штанов, сгноил в тюрьме, а вдобавок,  вышвырнул и всех его сладкоголосых припевал. Нет же, всего этого Ибрагим не допустил. Видно, такое понятие, как дружба, для него была свята. Недаром он так переживал этот разрыв с Валентином, и, кажется, будет переживать еще долго.
    Надо же, сколько было сделано!?  Несчастная, всеми забытая, кустарная богадельня за какие-то два–три года была превращена в мощное, прибыльное предприятие, и все рухнуло из-за полудурка, возомнившего себя Наполеоном.   
    Безусловно, Валентин был главной ошибкой Ибрагима, но, внимательно присмотревшись ко всем, кто работал на комбинате и его окружал, Валерий Борисович тоже не обнаружил никого, кто хоть как-то подходил на место генерального. Выходило, что лучшей кандидатуры, чем Валентин, просто не было. Да, было много деловых, порядочных и умных людей, но всем им чего-то, да не хватало. Получалось,  у Ибрагима тоже не было выбора, и ему оставалось надеяться, хотя бы  на то, что у друга хватит ума, не рушить тот тандем, который явился запалом, стержнем и движущей силой этого прекрасного начинания.
    Понаблюдав за Ибрагимом какое-то время, становилось понятным и то, почему он сам не занял директорское кресло? Оказалось, что он совершенно не умел руководить, умудряясь сажать себе на шею каждого. Правда, может, это было не совсем так? Думается, если бы он захотел, у него бы хватило и характера, и силы воли, и изворотливости, чтобы заставить людей подчиняться одному только своему взгляду. Недаром Валентин почувствовал, что серьезно разозлил друга, испугался по-настоящему и стал его уговаривать, не сердиться за срыв сделки, пытаясь обратить все шутку и  обещая в следующий раз быть более покладистым. Да, что там Валентин, это почувствовал и испугался весь комбинат. Валерий Борисович даже не представлял, что Ибрагим может быть таким грозным и страшным?  Причем, это не было обычной, быстропротекающей истерикой, которой страдали многие мужики, в том числе и Валентин. Это было нечто большее, совершенно непохожее на простую обиду. Скорее это было похоже на боль смертельно раненного, могучего зверя, которого поразили в самое сердце. Ибрагим не обижался или старался не обижаться по пустякам, но, если уж такое случалось, то вероятнее всего, это уже было окончательно и бесповоротно. И такое было свойственно только сильным личностям, и распознавалось это не сразу, потому что в обыденной повседневной жизни его можно было принять за простофилю, даже за какого-то рохлю.
    Он всех жалел, переживал, входил в положение абсолютно каждого, прекрасно понимая, что они слабы, и старался помочь. Понятно, что для всех его доброты, душевности и сердца, естественно бы, не хватило. Потому-то,  он и не лез в начальники, прекрасно понимая, что его надолго просто не хватит. И яркой иллюстрацией всему этому служило то, как он организовал работу своего участка в Бирюлево. Смотреть на все это было грустно, больно и страшно.
    Начать с того, что его протеже, назначенный начальником цеха, можно сказать, хозяином всей площадки, и которого, вероятнее всего, прочили  в директорское кресло, абсолютно ничего не понял, не оценил и повел себя так же, как Валентин.  Самое печальное, что они на самом деле были чем-то похожи.  Прежде всего, нахрапистостью и умением разговаривать с подчиненными тем, понятным языком, к которому они привыкли, и который заставлял их хотя бы шевелиться.
    Окружающим казалось, что Ибрагим совершенно не умеет ругаться и не знает тем крепких и соленых выражений, которые «украшали» богатый на них русский язык. Увы, оказалось, что и это не так. Однажды Юрков был поражен, услышав, как тот в шутку показывает свое умение на одной из вечеринок.  Такое богатство, разнообразие и неповторимость слога не снилась даже самым злостным матерщинникам?  Скорее всего, сказывалась служба в военно-морском флоте. Минут десять он крыл демократов самым отборным матом, ни разу не повторяясь в «изысканных» выражениях. Это было настоящее искусство, причем, неплохо воспроизведенное. Правда, для этого потребовалось не меньше литра спиртного, чтобы его чуть-чуть расслабить, и абсолютно мужская, такая же теплая компания единомышленников. В других условиях выжать из него хотя бы самое безобидное ругательство было абсолютно безнадежным делом. Осквернять русский язык, который, вероятно, нелегко ему достался, пошлыми фразами его душа категорически отвергала. 
    К сожалению, советский народ в большинстве своем, растерявший многое, в том числе культуру и умение трудиться, другого, нормального языка не понимал. Самое печальное, что это касалось и интеллигенции. Все им требовался только жесткий кнут строгого хозяина и хозяйский пряник.  Без них он не мог сделать даже того, что сулило явное благо самому себе. Правда, на все это накладывала отпечаток и сама истории России.
    Все свое существование она мечтала о воле, а, получив ее, не знала, что с ней делать? Получалось, что вырвавшись на свободу, народ  не находил ничего лучшего, как со страшной силой праздновать свои победы, которые оканчивались всеобщей дракой и резней. Любое празднование, да еще такое шумное, веселое и общее требует огромное количество средств. А где их взять? Конечно же, у тех, кто это скопил, нажил и сберег. О каком же созидании может идти речь, когда можно взять в руки топор, кистень и попробовать все это отнять? А вдруг повезет и удастся  оторвать кусок пожирнее? Ведь все именно так и поступают, не дай Господь, остаться в дураках!
    Слава Богу, что чудаки все-таки еще не перевелись, но как их распознать, собрать и объединить? Получается, что это как раз первая и главная задача, а уже потом можно организовывать любое дело, любой бизнес, как стали говорить последнее время. Ибрагим попытался это сделать, но не получилось. Все равно нашлась паршивая овца, испортившее это прекрасное начинание. Теперь все его попытки были бесполезны.  Комбинатовские кретины его не поддержали, чтобы самим оказаться в заднице, люди, которых ему удалось привлечь, тоже оказались не лучше.
    А ведь он постарался создать для них неплохие условия. Уступил свою машину своему протеже, платит неплохо, сам трудится, как ломовая лошадь.
    Однажды Юркову удалось увидеть, как он сам грузит изготовленную продукцию. Эта картина заставила ужаснуться. Почти умирающий и еле переводя дыхание, он таскал огромные столы, пытаясь при этом выглядеть молодцом. Было видно, что каждое движение приближает его к гибели.  Но никто этого не видел, вернее, не желал замечать. Его помощнички  улыбались, шутили и подбадривали своего благодетеля.  Все эти придурки, вместе взятые, не стоившие  даже его мизинца, гробили не только его, но и свое будущее. Ну, ладно, он идиот, не щадил себя, думая, что жизнь вечна, но они-то? Ведь должны же они понимать, что, если завтра его не будет, они снова окажутся на улице в поисках лучшей доли, и вряд ли найдется второй такой дурень, который будет выполнять за них же, их работу? Господи, что же это за люди, которые думают только задним умом?
     Трудно сказать, что заставляло его оставаться на комбинате? Судя по всему, он уже и сам  давно понял, что игра проиграна. Одни слезы и страдания его жены говорили в пользу того, что ему уже вообще нельзя ничего делать. И этому действительно стоило верить. 
     Юрков знал эту женщину и всегда невольно ею любовался. Можно сказать, она тронула его сердце, потому что относилась к тому редкому типу женщин, в которых одновременно сочетались красота, ум, интеллигентность и все лучшие человеческие качества.  Можно сказать, что у нее практически не было изъянов.  Причем, что самое ценное, она все это сохраняла на протяжении долгого времени. Судя по отзывам людей, тех же друзей Ибрагима, ставших впоследствии акционерами,  которые знали ее давно,  она действительно была незаурядной личностью, заставляющей поворачиваться к себе самыми лучшими гранями. Даже Валентин, редко кого уважающий, кроме себя, относился к ней с особым почтением.  Да что там говорить?   Если уж ей удалось обуздать и  немного «причесать» своего неуемного, до умопомрачения упертого мужа, говорило о многом.
    Ее появление на комбинате превзошло все его ожидания. Она оказалась немного лучше, чем о ней говорили. Ни грамма грима, абсолютная аккуратность, опрятность во всем, строгие, скромные наряды, но с обязательной изящной изюминкой, а теперь прибавьте к этому острый ум, начитанность, добросовестное отношение ко всякому труду, уравновешенность и скромность в поведении, доброжелательность, открытость и сумасшедшее жизнелюбие. И все это на фоне страстной  увлеченности театром, живописью, книгами и беззаветной преданности волейболу. И при этом, основу составляет ее непреклонная воля и какой-то прямо-таки железный характер.
   Валерий Борисович случайно узнал, что стоило Ибрагиму, уговорить ее, устроиться работать на комбинат?  Оказалось, что пойти работать к Валентину она не соглашалась даже под расстрелом, а заставить ее сделать, что против ее воли, было совершенно бессмысленно. Значит, нового директора она признала, как неплохого человека, и он был ей признателен. Ведь ее появление сразу же наладило его отношения с остальными акционерами. Оказалось, что ей верили даже больше, чем мужу. Правда, женская часть комбината по понятным причинам проявила некоторую настороженность, а кто и откровенную злобность, но и черт с ними. Слава Богу, они ничего не решали.   
   Общаясь с ней, Валерий Борисович часто ловил себя на мысли, что вряд ли мог построить с ней нормальные отношения. Слишком высоки были те нравственные планки, которые для нее являлись нормой. В эти моменты он невольно думал об Ибрагиме.  Как нелегко ему приходится тянуться за этой женщиной, и почему он в нравственном отношении выше многих, в том числе и своих друзей? Именно она приложила немало сил, чтобы он стал таким, а что-то, вероятно, и пришлось ломать. Остатки тех обломков нет-нет, да напоминали о себе. Пожалуй, единственные черты, которые ей не удалось искоренить совсем, были его бесшабашность и небрежное отношение к внешнему виду. Он мог появиться в совершенно непотребном виде, совершенно не думая, ляпнуть что-то такое, от чего потом долго нельзя было прийти в себя или ворваться в чей-то разговор, разогнав собеседников. Увы, у каждого гения свои слабости, как и на солнце, тоже есть пятна.
    Выяснилось, что трудится она так же, как и выглядит.  О таком принципиальном, честном работнике можно было только мечтать, но, к сожалению, на комбинате она проработала всего два месяца. Но даже за это короткое время, стало понятно, насколько она нравственней выше всех остальных работниц, не говоря уже о дурах – женах  этих горе - акционеров.
    Она и Ибрагим нравились Юркову. Такой редкой пары он не встречал за всю свою долгую жизнь, и все же приходилось их предавать. В той жестокой, бесчеловечной игре, в которую они все вляпались, не существовало никаких законов, и человеческая жизнь ничего не стоила.  Попробуй он хоть намекни кому-то из них, что случилось, и последствия могли бы  быть самыми плачевными. Не зря же  его несколько раз строго предупредили, держать язык за зубами. Он знал, что эти хищники шутить не будут. Да и что толку предупреждать того же Ибрагима? Ведь он же все равно не уйдет, раз не ушел до сих пор. Он, как настоящий, упертый мужик, уйдет последним, убедившись, что корабль окончательно потонул. Он заварил всю эту кашу, главное, вовлек в нее людей, и будет считать себя должным, быть за них в ответе.
    Самое жуткое, что на него, вероятно, обрушиться гнев сразу двух хозяев, но почему-то верится в то, что он все это выдержит. К тому же, чувствуется, что ему помогает сам Бог. Кому же еще помогать, если не этим людям? А потом, не такие уж недоумки эти хозяева? Должны же они оценить его редкие  мозги, если, правда, не попадет под горячую руку. Остается надеяться на их благоразумие, хотя на это надежды мало, значит, на Бога, что надежнее.
   
     -6-
     Заместитель управляющего акционерного коммерческого банка Иван Егорович Ляшенко был очень доволен. Наконец-то, решился вопрос с этим проклятым комбинатом, и банк стал его хозяином. Закончились эти кошмарные полтора  года, в течение которых он уже перестал спокойно спать, есть, даже думать о чем-то другом. 
    Весь этот кошмар начался с того самого момента, когда он уговорил акционеров, а главное, своего могучего шефа, стать его владельцами. Тогда это казалось, довольно просто, а кроме того, появилась возможность, показать себя в деле.
    Впервые, увидев сосунков - акционеров во главе с их заносчивым вожаком - зазнайкой, он подумал, что «перещелкать» этих гавриков, не составит особого труда.  Было видно даже невооруженным глазом, что никакой реальной силы они сами не представляли, и никто из сильных мира сего за ними не стоял. Проверка показала, что опытный глаз бывалого мастера интриг и такого рода дел его не обманул. Действительно, у них толком  не было даже нормальной «крыши». Оставалось, проникнуть в совет акционеров, потихоньку скупить, скорее всего, просто отобрать акции, и стать полноправным хозяином.
    Решив, особо не тратиться, он дождался, пока эти сосунки начнут акционировать предприятие в «закрытое». Ждать пришлось недолго, те сами рвались в бой, пытаясь все делать быстро и скрытно. Это было «на руку», так комбинат меньше привлекал внимание жирных акул.
    Аукцион, как и ожидалось,  прошел без особых эксцессов, правда, выяснилось, что за комбинат, кроме него и комбинатовских  болванов, боролись еще какие-то две небольшие, неизвестные фирмы, отвоевавшие в сумме одиннадцать процентов, всего на два процента больше, чем он. Это было и понятно, всем хотелось отломить от этого пирога свой кусок, тем более от такого жирного. Не один же он такой умный, придется немного поделиться, если, правда, они  окажутся сильными. Главное, пакет остался в руках «сосунков», которые скупили, аж, целых три процента. Это даже хорошо, что скупили, будет больше, что отнимать и делить.  А кусок действительно получился жирный, драка была такой, что «крепко врезали  по зубам» даже государственной структуре – Департаменту образования, которое не выдержало такого подъема цен на акции. Комбинатовские молокососы, вероятно, даже не представляли, что с их подачи, в конечном счете, удалось такое совершить? За это им стоило выдать по леденцу.
    Ляшенко вспомнил, как обрадовался шеф, акционеры его банка, как поднялись его личные акции.
    Через месяц, когда уже завершалась подготовка к захвату комбината, известие, пришедшее оттуда, заставила Ивана Егоровича содрогнуться и покрыться липким потом. Оказалось, что эти две неизвестные фирмы, которым он не придал особого значения, неожиданно объединились, предъявили тридцать с лишним процентов акций и потребовали отчета от вожака – зазнайки.  Тот «поимел бледный вид» за превышение полномочий, вылетел из комбината, как пробка из бутылки, и, спасая свою свободу, был вынужден возмещать причиненный ущерб акциями и личным имуществом.
    Противостоять этой силе было практически невозможно. Только теперь выяснилось, что остальные акции эти фирмы скупили еще до аукциона, уже давно имея виды на комбинат. Выходило, что именно они являются самыми крупными держателями акций, а, объединившись, и хозяином комбината, что доказало это внеочередное собрание.  Действовали они так слаженно и молниеносно, что никто из акционеров даже не пикнул, опасаясь уже за свою участь.  Причем, никто бы и не подумал возражать.  Все их решения были законны, справедливы и даже благородны. Помимо того, что  были честно разделены отобранные акции в соответствии с долей участия каждого акционера, они  не стали окончательно топить зарвавшегося зазнайку, давая ему возможность, осознать неправомерность своих действий.
    Но самое ужасное было в том, что исчезли они так, же внезапно, как и появились и абсолютно никто не мог выяснить, кто они и где базируются? Информация, оказалась, совершенно закрытой,  правду о них не знали даже их доверенные лица.
    Услышав все это, Иван Егорович, на самом деле чуть не тронулся умом.  Получалось, что он попал в самые настоящие ножницы. Сунуться теперь на комбинат было равносильно самоубийству, а сказать обо всем этом акционерам, его бы просто изжарили  на сковородке, не говоря уже о шефе, который зарыл бы его живьем в землю. Было потрачено столько сил и средств, чтобы теперь молить Бога, чтобы тебе позволили, отломить малюсенький кусочек от такого огромного пирога. Видно, эти хозяева или, не дай Бог, хозяин так сильны, что вряд ли позволят вообще что-то делать с комбинатом. Ведь они абсолютно ничего не меняли, даже директора назначили из местных. Вот уж поистине непонятная и непредсказуемая страна. Совершенно не знаешь, что ожидать, и где тебя подкараулит такого рода подвох?
     Страх заставил его лихорадочно думать. Не идти же сдаваться своим, которые удавили бы его, даже не размышляя?  Теперь были бы забыты все его заслуги, но обязательно всплыл бы его главный порок -  проклятый пятый пункт, который и в этой, да и не только в этой стране являлся чем-то вроде родового проклятия. Отец Ивана Егоровича – был самым настоящим евреем, а  его деды и прадеды - ненавистными кровопийцами трудового народа. Все они занимались ростовщичеством, а прадед имел ломбарды в Питере, Киеве и Москве.
    Сложно перечислить те неприятности, которые из-за этого имел бы их правнук, если бы его отец, Иегуда Соломонович Зальцман не встретил симпатичную, черноглазую  комсомолку, которая влюбилась в него, одарив его и его двух сыновей  своей звучной, украинской фамилией? Как шит, эта фамилия оберегала их сына Ивана, но его иорданская внешность всегда не давала людям покоя. Нет-нет, но кто-нибудь обязательно напоминал ему о его происхождении, особенно в тех случаях, когда это касалось защиты исконно русского народа от засилья России сионистами. И хотя он не знал ни одного еврейского праздника, не говоря уже о двух языках, на которых говорили его собратья, ему постоянно намекали о его исторической родине, куда он почему-то, обязательно должен уехать. К своим шестидесяти годам он постепенно начал забывать о неприятностях молодости, когда его не допускали до престижных Вузов и нормальных советских учреждений. Последние лет двадцать жизнь его баловала и даже слишком.  Его необыкновенные способности аналитика заметил шеф и уже от себя не отпускал. Последние пять лет он вообще достиг тех высот, о которых простые смертные даже не мечтают, и вдруг такая жуткая неудача. Теперь уж его точно могут смешать с грязью. Завистники только и ждали, когда он споткнется, и вот он – повод, чтобы окончательно свести с ним счеты. Слава Богу, есть время! Шефу сейчас не до комбината, он снова рвется к власти и   ни на что, другое не отвлекается. Значит, нужно этим воспользоваться. 
    Анализируя события, происходившие на комбинате за все время существования на нем «сосунков», он вдруг заметил одну странную особенность. Все их подъемы, толковые решения, а подчас и победы каким-то странным образом были связаны с одним загадочным азиатом, который, вроде бы, был приятелем почти всех руководителей, а, главное, близким другом  директора - зазнайки. Странно было и то, что он неожиданно устроился на комбинат, да еще устроил свою жену, но после того, как выгнали его друга. При зазнайке там работал его сын. Из этого следовало, что он постоянно околачивался около комбината, имел о нем информацию, а главное, заинтересованность в том, чтобы тот как-то существовал и развивался. Конечно же, вокруг комбината крутилось много людей, но именно этот как-то странно привлекал внимание больше, чем другие. Значит, нужно было срочно выяснить, кто он и какую роль играл во всем этом? Уж больно много вопросов задавало присутствие этой личности? 
    Читая собранную информацию об этом парне, Ляшенко все больше начинал понимать, что, вероятнее всего, попал в самое яблочко. Личность была действительно незаурядной.  Один его послужной список заслуживал особого внимания, даже уважения. Его постоянно отмечали и награждали, причем, несколько наград были даже правительственными, да еще какими. Лауреат премии Ленинского комсомола, премия Совета Министров СССР, не считая того, что он был мастером спорта, кандидатом наук и имел два высших образования.
     Но что удивляло больше всего, так это его «патологическая» скромность. Оказалось, что о его заслугах порой не знали даже отделы кадров. Он тщательно все это скрывал даже от своих близких друзей, и это притом, что обвинить его в замкнутости было просто смешно.  В его закрытом досье, состряпанном спецслужбами, так прямо и говорилось, что «он чрезмерно общителен, часами может говорить о чем угодно, но до удивления скромен, даже скрытен, ни единым словом не позволяя себе обмолвиться о чем-то важном, что касается его личной жизни, в том числе и о своих заслуженных наградах». Вероятно, так он старался, как можно, меньше привлекать к себе внимание. И это говорило о многом, в частности, о мудрости, выдержке и осторожности.  В самом деле, зачем создавать ненужные прецеденты, разжигая чью-то зависть? 
     Когда Ляшенко прочел об этом парне отзывы, как о работнике, все стало проясняться.  Да, именно этот Ибрагим был тем самым, «серым кардиналом», который мог развить комбинат в современное, выгодное и перспективное предприятие. Он же и воротил его делами. Никто из акционеров и  окружения комбината ему не годился даже в подметки. Раз уж его услугами пользовались даже высшие московские руководители, то об остальных даже  думать не приходилось.  Все его дела говорили сами за себя. О таком опытном и мудром советнике можно было только мечтать?
     Итак, личность и роль этого парня на комбинате были установлены, оставалось выяснить, кто за ним стоит, и что собой представляют эти две неизвестные фирмы? Для этого требовалось время, чтобы проследить за всеми передвижениями их ставленника. Уж он-то обязательно с ними где-то пересечется. Должен же он хотя бы перед ними отчитываться? Благо, время у Ляшенко пока еще было, и он решил не торопиться, хотя шеф уже начинал интересоваться, как идут дела с захватом комбината? Кто знает, какие сюрпризы приготовил этот ловкач Ибрагим? Заодно, нужно подумать, какую ловушку приготовить ему самому?
     Ждать пришлось довольно долго. За Ибрагимом было установлено почти круглосуточное наблюдение, которое практически не давало никаких результатов. Он никак не проявлял ни себя, не своих могучих покровителей. Наблюдение докладывало, что он работает, как лошадь, даже в выходные, сам возит изготовленную мебель, абсолютно ни на что другое не отвлекается. Единственные три поездки, которые он совершил в город, были связаны с посещением института имени Бакулева, где его уговаривали срочно лечь на операцию больного, вконец изношенного сердца. Пользуясь, случаем, он все три раза посетил центральную площадку комбината, где особенно не задерживался и снова возвращался в Бирюлево. Получалось, что он всецело занят работой, а на остальное просто не оставалось времени.
    От ожидания и вопросов  у Ляшенко трещала голова. Кто же является тем сильным покровителем этого странного парня? Почему они не встречаются? Неужели этот умница все придумал и совершил сам, один, без посторонней помощи?
    Этот последний вопрос стал возникать все чаще, заставляя проникаться к этому парню с особым уважением, даже симпатией. Последние события были тому ярким подтверждением.  Комбинат стремительно и верно умирал. Все потуги «сосунков», привести его в чувство, оканчивались неудачами. Отсутствовали сплоченность, средства, а главное, эти недоумки продолжали  игнорировать своего идейного вдохновителя. Вероятно, тот это понимал и уже не лез со своими идеями и помощью, пытаясь возродить хотя бы что-то одно. А, кроме того, он уже был болен, и кажется, очень серьезно. 
   Было видно, что он уже понимал всю тщетность своих усилий, но продолжал бороться до конца, как смертельно раненный зверь. И это говорило о том, что вся его плоть пронизана гордостью и самоуважением, вероятнее всего, впитанные с молоком матери и подкрепленные суровым, мужским воспитанием. Да, это был настоящий мужик, защищающий честь и достоинство до последнего вздоха.
   Наблюдая за всей этой агонией, Иван Егорович предчувствовал, что желанная победа уже близка, и с этим уже можно было идти на ковер к шефу. Причем, еще неизвестно, чему тот мог обрадоваться больше, приобретению  комбината или появлению такого умного и сильного противника, как Ибрагим? Ляшенко хорошо знал своего патрона, который испытывал слабость к таким людям. Он их уважал, ценил и старался перетянуть на свою сторону, часто повторяя, что «с такими умницами завоевать этот мир ничего не стоит».
   Ибрагим был действительно сильным противником. Даже с поверженным, с ним стоило держать ухо востро. Еще неизвестно, что он мог придумать даже в таком положении?  Ляшенко грела мысль, что шеф причислял его к одним из самых талантливых и опытных аналитиков хозяйственной деятельности в России. Он знал это сам, и никогда не боялся влезать в самые запутанные, сложные интриги, и побед было немало, но иметь такого врага, как этот восточный витязь, не хотелось, и было страшно даже ему. От одной только мысли, что он мог оказаться на месте зарвавшегося «Зазнайки», приводила в ужас, а под сердцем возникал неприятный холодок.
    А что? Все это так бы и случилось. Ведь он уже раздавал команды, кто и как будет действовать, чтобы отобрать акции у сосунков, как случилось чудо, уберегшее его от этого рокового шага.  Под раздачу попал этот дурень, опередивший его на какие-то полшажка.   Когда  происходила расправа, он с содроганием думал, чтобы бы было с ним?  Мало того, что пришлось бы отдавать акции, вероятно, под сомнение попала бы репутация банка со всеми вытекающими отсюда последствиями. Может быть, лицензию и не отозвали, шеф постарался бы этого не допустить, но чтобы он сделал со своим талантливым и опытным аналитиком, представить нетрудно. И что самое любопытное,  противостоять этой силе было действительно, невозможно. Ведь тогда бы сосунки во главе со своим вожаком, естественно, объединились со своим тайным покровителем и могли бы совершенно спокойно дать отпор даже самому изощренному агрессору.
    Чем больше Ляшенко думал над всем этим, тем больше проникался уважением и симпатией к своему врагу. Замысел и решение того на самом деле были оригинальными и до гениальности простыми. Становилось понятно, что это было рассчитано только на отражение внешних врагов, как помощь своим же друзьям - компаньонам. Правда, они даже не догадывались об этом, но и это тоже было предусмотрено. К чему расслаблять своих приятелей и друзей мыслью, что у них есть  резервы? Почему бы им самим так же не побеспокоиться о безопасности своего бизнеса? Как говориться, один ум, хорошо, а два – лучше. А, кроме того, эта скрытность давала еще немало своих дополнительных, неоспоримых преимуществ. В случае чего, кого-то можно было подстегнуть, одернуть, заставить одуматься, если произошел шаг в сторону. Ведь тот же «Зазнайка» так и не понял, кто ему дал дружеский пинок под зад? И он спокойно мог обратиться к другу за помощью, повиниться, признав свои ошибки. И, вероятнее всего, его вернули бы на комбинат так же, как и выкинули. И что самое смешное, никто бы этому не удивился, а кто-то даже обрадовался, что все вернулось на прежние места. И покаявшемуся отступнику вернули бы его акции и прежнее кресло. Подумаешь, чего не бывает между друзьями?
    Вероятно, автор этого замысла даже не предполагал, что драться придется со своими друзьями, а эта драка зайдет так далеко и превратится в настоящую войну?  При всей своей осторожности, изворотливости и изощренности ума он продолжал оставаться неисправимым романтиком. Это его и подвело.  Своим запасным, потаенным ударом он мог воспользоваться не больше одного, максимум, двух раз и только против внешнего врага. В дальнейшем эта стратегия уже теряла свою силу и внезапность. Удар по своему другу насторожил врагов и позволил им подготовиться к следующему, даже докопаться до самых закрытых источников, где таились главные ударные силы.
    Все это подтвердилось, когда на стол Ивана Егоровича, наконец, легли два листочка с данными о двух загадочных фирмах. Обе были зарегистрированы на одну фамилию, только одна – на самого Ибрагима, а вторая – его жену. Причем, вторая была даже недооформлена, не был отрыт счет в банке. Они не осуществляли никакой хозяйственной и финансовой деятельности, и предназначались, как и предполагалось, только для  операций с акциями.  Все это говорило о том, что они на самом деле задумывались, как помощь своим компаньонам и защита комбината от внешних врагов. Ибрагим и не думал тщательно скрывать свое присутствие и вечно держать все это втайне. После отражения попытки вторжения, он намеревался открыть и преподнести своим компаньонам приятный сюрприз. Если бы он думал иначе, то наверняка использовал бы фирмы однодневки с подставными лицами. Не подставлять же под удар себя, да еще любимого человека?      
    В какие-то моменты Ляшенко становилось жаль этого талантливого и мудрого стратега. Оказалось, что он на самом деле боролся один, без посторонней помощи. Никто из его компаньонов, так ничего и не понял. Такое понятие, как настоящая, мужская дружба, для них тоже было недосягаемым. Видно, каждый считал себя непревзойденным «пупом земли» и не желал прислушиваться к голосу разума. Трудно сказать, какие чувства они на самом деле  испытывали к своему восточному другу, но то, что он  пугал их своей непонятливостью и загадочностью, не давали им прислушаться даже к голосу сердца. Конечно, понять то, что он задумал и скрывал от них, было непросто, но все остальное, чтобы было открыто, давало полную картину его намерений и чувств. Нужно было только внимательней приглядеться, благо, времени у них было предостаточно, и заставить себя, хорошо подумать, и тогда все вставало на свои места. По крайней мере, их друг ни разу не отказался от своего твердого, мужского слова и никого не подвел, напротив, никто из них не мог пожаловаться на то, что им было отказано в реальной бескорыстной помощи.  Теперь Иван Егорович был в этом твердо уверен и даже позавидовал «сосункам», что не оказался в их числе. Дружить с таким Ибрагимом, можно было смело посчитать за благо. Именно потому, что он ни от кого не зависел, ему было позволено иметь такую роскошь, как дружить по-настоящему, вкладывая в это понятие всю душу и сердце.

    Однако Ибрагим пока еще оставался врагом, и Ивану Егоровичу не оставалось ничего другого, как свалить его с «престола». Причем, сделать это нужно было быстро, без лишних сантиментов. Ответный удар был неплохо продуман, подготовлен и одобрен шефом. Перед тем, как его нанести, шеф собрал всех участников этой операции и произнес следующее краткое напутствие:
    -  Вы можете поступать так, как задумано и одобрено, но хочу вас строго предупредить, если в результате ваших действий с головы этого парня упадет, хоть один волосок, можете смело заказывать место на кладбище! Надеюсь, всем понятно, что это не первоапрельская шутка! Не люблю повторять, но сделаю это с удовольствием для тех, кто этого еще не понял. Его голова дороже всех вас и этого вонючего комбината. А теперь можете приступать!
    Как и предполагал Иван Егорович, шеф успел проникнуться  симпатией к Ибрагиму и оценить его голову.
   
    Шеф встретил Ляшенко с доброжелательной улыбкой.
    - Ну, что, Иван Егорович, тебя можно поздравить с очередной победой?
    - Да, все вышло так, как мы и предполагали! – смущенно и грустно ответил тот.
    - Что-то я не ощущаю радости в голосе? Все прошло без осложнений? Как там наш побежденный король?
    - Никаких осложнений не было. Парень вел себя спокойно и достойно. Изворачиваться, даже просить времени на обдумывание не стал. Видно давно уже был готов к этому. Мне даже показалось, что он был рад такому исходу. Он ведь действительно серьезно болен. Дышит, как паровоз, но держится молодцом. Даже мурашки бегают от такой силы воли и выдержки.
   - И что, он даже не возражал, что у него отбирают комбинат? Что-то не очень вериться. Столько сил потратил, энергии, денег, в конце концов, и так вот просто отдал?
   - Да, полностью признал поражение. Он понимает, что все его предали, даже этот директор, которого он назначил.
  - А откуда он это узнал? Неужели этот трус проболтался?
  - Нет, директор молчит, как рыба. Он же понимает, чем рискует. Просто у этого азиата чутье, как у кошки, а может и Христа. Он так и сказал, что первый, кто его предаст, если уже не предал, будет именно он, а потом уже все остальные. Он даже объяснил, почему это произойдет.
  - Интересно, как?
  - Сказал, что он умнее остальных, вероятнее всего, догадается быстрее и поймет, что нужно спасать себя.
  - Надо же! И это предугадал. Нет, он мне определенно нравится все больше. Вижу, и тебе тоже. Что же ты мне не доложил, что он твое наблюдение в первый же день расколол? Даже пошутил над ними, заставив сторожить столы. Дескать, все равно за мной ходите, хоть какой-то толк от вас будет.
   - Да, я не хотел вас попросту беспокоить, - начал оправдываться Ляшенко.
   - Ладно, проехали! – прервал его с улыбкой шеф. – Я и сам опешил, когда узнал. Люди-то опытные, сами ошалели, когда поняли, что прокололись. Видно, у этого Ибрагима и, правда, чутье какое-то необыкновенное. Прямо-таки уникум какой-то. Ну, и как ты думаешь, будет он работать с нами? Кстати, а не боишься, что он тебя потеснит?
    - Даже не знаю, что сказать? Может и будет, но если только попросить. Заставить его сделать что-то против его воли, по-моему, вообще невозможно. Даже под расстрелом. Пробовал надавить и тут же почувствовал, сломается так, что даже самому себе нужен не будет.  У него есть одна особенность – он способен творить и выдавать свои гениальные мысли только тогда, когда чувствует себя совершенно свободным.  Как только он чувствует, что кто-то пытается его подчинить, упирается всем, чем только может, но самое главное,  затухает, как выключенная лампочка. И за свою свободу он будет бороться до конца, а боец, как вы поняли, он довольно сильный. Лично я бы с ним мериться силами и волей духа не стал, и другим не советовал. Себе же дороже выйдет.  А, что касается того, что он меня потеснит, меня совершенно не пугает, скорее наоборот, радует. Ведь если его приручить, вернее, подружиться, он все равно постарается остаться в тени, держа со всеми дистанцию, а высовываться или кого-то подсиживать даже не подумает. Вот и получается, пользы много, а страха, что тебе всадят нож в спину, никакого. Главное, самому не начинать с ним вражды, а то, мало не покажется.
    - Слушай, да ты никак в него влюбился? Наверное, страшно ему завидуешь, что он такой гордый и независимый?  Ладно, ладно, не обижайся! Мне он тоже симпатичен. Вот и давай вместе подумаем, как его приручить, или, как ты правильно заметил, подружиться? Неужели на него никто не может повлиять, чтобы он поступился своей независимостью?
    - Отчего же, есть такой человек – это его жена. Она одна может заставить его сделать что-то против воли, но договориться с ней еще сложнее, чем с ним.  Его характер в сравнении с ней, можно сказать, ангельский, да и пойти на компромисс ее, пожалуй, вообще невозможно.
    - Ничего себе парочка! И ты в этом уверен?
    - Можно сказать, уверен! Он и от нее многое скрывает так же, как и от остальных, потому что безумно любит и боится потерять. У них из-за этого даже был развод, причем, самый настоящий.
    - А может его этим пошантажировать?
    - Думаю, бесполезно. Он ей все честно расскажет, а она его поймет и простит, как сделала тогда. Ведь он, в сущности, не делал ничего противозаконного, даже во благо, а это для нее самое главное.
    - Выходит, с ним все действительно все непросто?
    - Выходит, что так. Да, я еще не успел доложить, что он от нашего  предложения категорически отказался.
    - А что его не устраивает? Мы же оставляем ему часть акций. Он же должен понимать, что проиграл и, как хозяин, обязан погасить долги комбината. Мы ведь с ним поступаем намного гуманнее, чем он со своим другом. Что это, очередная игра? Мы ведь могли его вообще без штанов оставить. Ты ведь сказал, что он полностью признал поражение.
    - Да, он признал поражение.
    - Так что же тогда? Он хочет выторговать больше акций?
    - Нет, он не торгуется.
    - Так что же он хочет?
    - Он хочет уйти, и предлагает за это все акции.
    - И что ты об этом думаешь?
    - Думаю, что просьба его вполне резонная, он ее даже толково обосновал. Он считает, что его и так считают предателем, а тут еще он просто станет «исчадием ада». Никаких нормальных взаимоотношений с коллективом после этого уже не будет. Больше того, я с ним согласен в том, что комбинат, как производственное предприятие, возродить будет уже невозможно даже, если всех уволить и поменять. Все внешние связи, на которых все держалось, уже безвозвратно потеряны благодаря всем этим недоумкам, которые остановили производство почти на полтора года.
    - И что, он не видит других путей развития комбината?
    - Может и видит, но он действительно устал, к тому же, еще и болен.
    - И ты предлагаешь, так просто его отпустить?
    - Как человек, я бы его отпустил, но, как я понимаю, бизнесмен и ваш работник, должен его задержать.
    - Правильно понимаешь! Отпусти его, а потом никаким калачом не заманишь. На этом, как ты понимаешь, сентиментальная часть нашей беседы заканчивается. Короче так! Этот парень должен работать с нами и нас! Делай, что хочешь, как хочешь, хоть ему задницу вылизывай, но с комбината он уйти не должен. Кстати, как это делается, мог бы поучиться у него. Сам же говорил, что убеждать и уговаривать он умеет гениально. И учти, его голова мне так же дорога, как и твоя, а я, как ты знаешь, таким богатством не разбрасываюсь. А потом, тебе же самому хочется иметь такого друга и единомышленника, так что смотри, не перестарайся! Торопить не буду, но и много времени дать не могу! Думаю, месяца будет достаточно. Как раз этот месяц буду занят по горло. Да и вот еще! Денег и людей не жалей, но в меру! А то я тебя знаю, опять экономить начнешь, чтобы себя показать. Все понятно, мыслитель ты наш? А раз понятно, действуй! Если что, докладывай немедленно!

   Через три недели они встретились снова. Шеф был в бешенстве. Он метался по кабинету и осыпал Иван Егоровича нецензурной бранью, который  сидел притихший, покрасневший, тупо уставившись в пол, ожидая, пока грозный хозяин немного остынет. Такое случалось редко,  в самые сложные, пиковые моменты. Тот умел держать себя в руках, но, если уж распалялся, то по полной программе. Это негодование надо было выдержать, дождаться момента, когда он начинал отходить. Слава Богу, это происходило быстро. 
    - Ты что наворотил? – кричал шеф, сверкая глазами и брызгая слюной. – Я тебе такое дело доверил, а ты все провалил, дурень старый! Что молчишь, совсем мозги свои еврейские потерял? А может ты испугался, что этот парень тебя действительно выживет?  Хорошо еще, что я вовремя вмешался. Ты, что решил его окончательно угробить, пока я занят? Я же приказал, чтобы ни один волосок с его головы не упал, а ты что, еврейская морда, делаешь? Я же тебе, как себе, доверял, что тебе плохо у меня? Сколько для тебя сделал, из дерма вытащил, и вот она, твоя благодарность? Ты будешь говорить? Натворил дел и молчишь?
    Увидев, что  зам поднял на него глаза, полные слез, он смутился и понял, что немного перебрал с руганью. Может, все было и не так, как ему нашептали завистники зама, и этот несчастный совсем не виноват. Он взял себя в руки, подошел к тому и положил ему руку на плечо.
    - Ладно, Егорыч, извини! – сказал он извиняющимся голосом. – Последнее время нервы ни к черту. Достали все, а тут еще про тебя такое наговорили, что я чуть с ума не сошел. Говорят, что ты этого парня решил погубить, по миру пустил, деньги какие-то бешенные платить заставил, ну, я и вскипел. Еще раз прошу прощения, не обижайся! Давай, рассказывай, что у тебя там произошло! Постараюсь, не перебивать! Успокойся, дорогой и рассказывай!
    - Это вы меня извините, Олег Николаевич! – ответил Иван Егорович, вытирая рукой слезы. – Никак не получается выполнить ваше распоряжение.
    - Это как это? – удивился шеф. – Рассказывай подробнее!
    - Вы говорите, что я хочу угробить этого парня? Так вот он сам кого угодно угробит. Я уж и не знаю, что такое сделать, чтобы его задержать. Может, я чего и наворотил, так, сами понимаете, старался. Короче, решил я устроить ему ловушку. Они там с бригадой закупили материал для сборки мебели на все деньги. Обычно они всегда поступали именно так, наращивая свою прибыль. На этот раз сумма была приличной, причем,  Ибрагим, как всегда,  договорился, чтобы больше половины заготовок были левыми.  Естественно, это было выгодно обеим сторонам, особенно торговле.  Он же не подозревал, что директор уже собрался покинуть свое кресло.  Ну, а мы срочно провели инвентаризацию и весь материал оприходовали. Получилось, что они остались и без денег, и без материала, а работать могли теперь только под нашим контролем. Ни о каких прибылях, как вы понимаете, для них теперь и речи быть не могло. В результате,  долг комбинату получился  довольно приличный. Выходило так, пока все трое руководителей, в том числе и сам Ибрагим, как материально ответственные, его не отработают, никто с комбината и шага сделать не сможет.  Казалось бы,  дело сделано, Ибрагим попался и будет вынужден остаться на комбинате. Акции-то он уже отдал нам полностью, торговаться было уже нечем, и вдруг узнаю, что он вернул в кассу больше половины долга. От такой новости я чуть с ума не сошел. Я же был уверен, что денег у него нет. Так оно потом и оказалось.  Да что там я, его подельщики на него окрысились. Ведь получалось, что они тоже должны были уйти вместе с ним в знак солидарности, а они прижились, условия он им создал приличные. С чего бы им уходить на улицу, бросать налаженное дело, отдавать машины, которые он им дал, возможность, подворовывать?  Они же там уже хозяевами себя чувствовали. Сначала я не вмешивался, думая, что они  уговорят его остаться, но он продолжал платить. Стало понятно, что, раз уж он решил, то довершит начатое. Тогда я решил приласкать его ставленника, чтобы уже тот давил на него и требовал, чтобы он остался, раз втянул их всех в это дело. Короче, надавил на его чувство ответственности.  Сволочь оказалась редкостная.  Его и так натравливать на своего благодетеля было не нужно, а тут еще, почувствовав, что его никто с комбината не гонит, наоборот, предлагают неплохие условия, он ему такие истерики стал закатывать, что даже мне стало не по себе. Я плохо представляю, как он все это выдерживал? Под конец за него даже жена стала заступаться, видно, сам он здорово сдал. Это я сначала думал, что у него какие-то накопления есть, а потом узнал, что он  свою квартиру сдавать стал, лишь бы выплатить долг. Это же непостижимо, такое жуткое желание уйти и сохранить свою независимость! А ведь дела со здоровьем у него совсем плохи. Ему бы об операции думать, с чем семью оставить? Так нет же, голым в гроб ляжет, но свободным и независимым. По крохам копейки собирает и несет их в кассу. Даже машину свою продал.  Вы говорите, я его гроблю? Еще неизвестно, кто кого быстрее в гроб загонит?
     - А ты пытался сам с ним поговорить, вразумить, подружиться, как ты хотел? – спросил озадаченный шеф.
     - Пытался и не раз.  Несколько раз к нему подходил, говорил, мол, мы не звери, все понимаем, можем подумать, как исправить ошибку с инвентаризацией? Ну, не знали, что этим наносим ему и его бригаде такой урон, в конце концов, даже предлагал вернуть ему деньги. Ни в какую! Уперся и говорит:  «Я, мол, вас не знаю, брать у вас деньги, тем более работать с вами не буду! Вот погашу долг, тогда и посмотрим».
    - Видно, мне пора вмешаться, заодно и посмотреть на это чудо, - задумчиво произнес шеф. – Приведи-ка ты его ко мне!
    - Извините, Олег Николаевич, я попробую!
    - Как это попробую? Что в этом такого крамольного? Я же его не на эшафот приглашаю, а просто познакомиться и поговорить.
    - А если он откажется?
    - Ну, это ты мне брось! Не идти же мне самому! Что-то ты, пообщавшись с ним,  и сам каким-то странным стал. Короче, я вас обоих жду завтра часам к семи вечера! 

     На следующий день Ляшенко появился в кабинете один. Вид у него был такой, будто он не спал несколько дней.  Осунулся, остались одни воспаленные глаза, под которыми образовались огромные синяки.
    - Что случилось? – спросил удивленный шеф. – Я, так понимаю, ты один?
    - К сожалению, один! – ответил Ляшенко уставшим, измученным голосом.
    - Ну, и что такого могло произойти, что твой Ибрагим отказался со мной побеседовать? Может он снова стал хозяином этого злополучного комбината, и я сам должен идти к нему на поклон?
    - Я удивляюсь, почему он этого не сделал?
    - Что-что!  Как это не сделал? Ты шутишь?
    - Вы, вероятно, меня неплохо знаете, и понимаете, что я не шучу, да еще в такой момент.
    - Так что же он сделал?
    - В том-то и дело, что ничего, а мог, да еще как.
    - Ну-ка рассказывай толком, что произошло?
    - Хорошо, попробую, если смогу!
    - Уж, пожалуйста, объясни!
   -  Дело в том, что у этого Ибрагима такие могучие покровители, что у меня до сих пор мороз по коже.  Сегодня он приехал в кассу, отдавать очередную часть долга, а я попытался пригласить его к вам, как вы велели. Он вспылил, что никуда не пойдет, отдал деньги в кассу и собрался уходить. Я попытался его задержать уже на улице, обещая, что этот разговор с вами ни к чему его не обяжет. Вероятно, поняв, что я так просто от него не отстану и, увидев моих ребят, которые вышли из машины и ждали моих указаний, он снова вошел в здание, а мы остались ждать его на улице. Минут через семь  подъехала черная «Волга», из нее выскочили трое мужиков, один из них предъявил удостоверение полковника ФСБ, попросил меня проехать с ним, а двое других подошли к моим ребятам, после чего их, как ветром сдуло.  Я, естественно, подчинился, а они отвезли меня к себе и продержали около двух часов, ничего не объясняя. Через два часа появился их начальник, скорее всего, какой-то важный генерал и сказал, чтобы я не приближался к Ибрагиму на расстоянии пушечного выстрела, если  я, наш банк и вы лично не хотим в дальнейшем крупных неприятностей. После того, как я согласился, не приближаться к нему лично, а так же передать это предупреждение вам,  меня, наконец, отпустили. Однажды моего несчастного папочку  вот так же остановили эти люди, предложили проехать вместе с ними, и он задержался там на пятнадцать лет. Можете себе представить, какие чувства испытал я, пробыв у них только два часа? Конечно, времена теперь не те, но ужас, который испытываешь от общения с ними, вероятно, тот же.
   - Слушай, Иван Егорович, а ты уверен, что все эти люди из ФСБ, может,  это просто ловкая инсценировка?
   - Олег Николаевич, вы же меня знаете давно, чем же я заслужил такое недоверие? Ничего себе инсценировка с помощью кабинетов на Лубянке! Я ведь только что оттуда. У меня до сих пор руки дрожат, которыми я отдавал постовому пропуск на выход. А потом, я же своими собственными глазами видел, как полковник, который меня привез, и его люди вскочили по стойке «смирно», когда входил этот генерал. Судя по всему, это не простой генерал, а какой-то высший чин этого жуткого заведения. Он еще спросил у своих подчиненных, все ли они сделали, чтобы у Ибрагима не было каких-то неприятностей? А те снова вскочили и доложили, что постарались его от них оградить, предложили, доставить домой, на что тот поблагодарил и ответил вежливым отказом. Теперь-то вы поняли, кто оказывает ему свое покровительство?
   - Ничего себе! – выдохнул шеф, немного задумчиво помолчав. – Выходит, к этому Ибрагиму, на самом деле, на пушечный выстрел не подойдешь? То-то он нам с тобой так понравился. Видать, и эти службы дорожат его мозгами, а мы с тобой просто опоздали, или вообще, сунулись туда, куда не положено. Странно еще, что они не помогли ему отстоять комбинат? Для них бы это не составило никакого труда. Видно, он им не нужен, и в отношении него  у них совсем другие планы. Что-то мне все это совсем не нравится. Мне кажется, что от этого проклятого комбината надо избавляться. Уж больно странно легко достался нам этот кусок. Как бы он потом не застрял костью в горле? Как ты думаешь?
   - У меня такое же предчувствие. Пока не поздно, нужно от него избавиться. Во всяком случае, хотелось бы держаться от этих служб подальше. Никогда не узнаешь, что у них на уме? Теперь становится понятным, где Ибрагим научился так вести дела, и почему он так спокойно расстается с комбинатом? Может, это наживка с крючком, на которую нас поймают и распотрошат, как рыбу? 
   - Да, дорогой ты мой, Иван Егорович, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь? Короче, ты нашел этот комбинат, тебе, как говориться, и карты в руки. Продавай его к чертовой матери, только не очень громко! Хотя чего тебя учить? Думаю, если ты будешь продавать его нашим доморощенным бизнесменам, ничего такого, из ряда вон выходящего не случиться.  С этими баранами ты уж, как-нибудь да сладишь, и твое чутье тебя не подведет. Признаю, что был не прав в отношении тебя. Ты действительно асс в этих делах. Только сейчас я начал понимать, что встреча с этим Ибрагимом и для тебя оказалась полной неожиданностью.  Зря я не прислушивался к твоему чутью, и не отпустил его с миром, может, тогда бы все кончилось иначе, по крайней мере, мы бы с ним подружились. Все – таки занятный парень. Иметь такую силищу и не воспользоваться, это многого стоит! Может, дай Бог, еще свидимся с ним. Впредь буду слушаться тебя. Вы, евреи – народ мудрый, к вам, действительно, нужно прислушиваться. Кстати, а кто по национальности этот Ибрагим?
   - Таджик.
   - Надо же! Я думал, что все  среднеазиаты тупы, как сибирские валенки, а оказалось, что они даже вам, избранному народу могут нос утереть.
   - Таджики, между прочим, из них самые мудрые, трудолюбивые и гордые. Они же в горах живут, а там выжить непросто, особенно, на Памире. Поневоле станешь мудрым, сильным и трудолюбивым.  Их мыслители,  поэты и медики всем миром почитаются. Кстати, их главные отличительные черты –  скромность, уважительность и бережливость. Причем, все это осознанно, без всего этого там вообще не выживешь, особенно, это касается  бережливости. Они даже дерьмо ценят больше, чем золото, не говоря уже о воде, древесине и других вещах, беречь которые для нас покажется не то, что странным, даже сумасшествием.  Вероятно, именно поэтому Ибрагим никогда не хвалится своими истинными заслугами, такими влиятельными связями. Похоже, он, как истинный сын своего народа, старается беречь все это, как говориться, на черный день. Недаром у них такие пышные свадьбы, приемы гостей, другие торжества. Они готовы жить впроголодь, испытывая нужду во всем, чтобы потом - праздновать, так праздновать.  Получается, что они так же дружат, помогают и воюют.
    -  Выходит,  мы их совершенно не знаем?
    -  Увы, Россия практически ничего о них не знает, хотя и кичится тем, что  держит все эти малые народы у себя на побегушках.  Мы ведь видим всю ту накипь, которую желает нам показывать Советская власть, а истинное лицо и душу этих народов  умышленно прячет и душит. Конечно, ей нужно, чтобы у власти на местах находились ряженные, надутые индюки, и, чем дурнее, тем лучше и спокойнее.  Вы же теперь можете себе представить, сколько головной боли наша власть поимела бы только с одним таким Ибрагимом?  А я думаю, там таких умниц немало. Недаром говорят: Восток – дело тонкое.  Вот мы столкнулись с ним, и чуть умом не тронулись. А все потому, что подошли к нему со своими, обычными, российскими мерками.   А знай, мы их тонкости и умение защищаться, я бы лично тысячу раз подумал, стоит ли вообще  воевать? Это еще хорошо, что Ибрагим оказался один. Правду говорят, что один в поле не воин, потому он и проиграл. А если бы их оказалось много, да еще, не дай Бог, его родные, например, весь его клан. А это самая настоящая армия. Причем, с такой железной дисциплиной, какая даже нашим спецслужбам не снилась.  Даже в кошмарном сне не представить того, чтобы они с нами сделали? А еще я заметил, что у Ибрагима свои твердые понятия о порядочности. Видимо, именно поэтому он не стал привлекать свои могучие связи.  Что ему стоило, попугать своих отступников так же, как и меня? Он же этого делать не стал, играл честно, по правилам. Нет, он действительно интересный человек. Откуда только такие берутся? Хотя это понятно. Жизнь в сложных условиях приучает человека к вдумчивости и рациональности.  Именно поэтому эти люди не выпячиваются, стараются держаться в тени.  Солнце-то у них жаркое, испепеляющее все живое, вот они прячутся в оазисах, которые сами же и создают.
    - Слушай, ты и впрямь изрекаешь, как восточный мудрец.
    - Так мои предки тоже с Востока.
    Они рассмеялись, и остаток вечера провели в теплой, дружеской беседе. Говорить о делах больше не хотелось ни тому, ни другому. И в самом деле, нельзя же все время думать и говорить только о том, что опустошает и терзает душу? Надо же когда-то и расслабиться. Ведь они же тоже люди.

     -7-
    Через три месяца комбинат будет удачно продан новому владельцу, но результатами сделки не успеют воспользоваться, ни те, кто продаст его с большой выгодой для себя, ни те, кто приобретет его относительно недорого по столичным меркам. На его новых хозяев будет заведено уголовное дело с описью имущества, а  Олега Николаевича, председателя крупнейшего, коммерческого, столичного банка, недавно избранного  депутатом  Московской городской Думы, через месяц после продажи убьют  в подъезде собственного дома. Как потом выяснит следствие, это убийство организует один из ближайших его  компаньонов, долгое время считавшийся близким другом.
     Потерявший покровительство, Иван Егорович оставит свою  высокую должность, банк, Москву и переедет на дачу в Малаховку. Его услуги, как советника, аналитика, больше никому не потребуются. Благо, кое-какие накопления помогут ему спокойно и безбедно просуществовать еще семь лет.     Незадолго до своей кончины, он разыщет Ибрагима, и они встретятся. После долгой и интересной  беседы, они расстанутся хорошими, добрыми приятелями. По крайней мере, у них найдется множество точек соприкосновения, которые помогут им лучше  понять друг друга и забыть взаимные обиды.  Иван Егорович признается, что уже давно пытается написать книгу о своих наблюдениях, где самыми яркими страницами станут  воспоминания о событиях, которые их познакомили. К сожалению, это будет их последняя встреча, и о судьбе книги Ибрагим уже ничего не узнает.  Во всяком случае, вдова Ивана Егоровича согласится, что он все время что-то писал, но этих записей никто так и не найдет.   
    По-разному сложатся судьбы у бывших акционеров комбината, но вся их дальнейшая трудовая, активная деятельность не будет приносить желанных результатов.  Несмотря на отчаянные попытки, хоть как-то нормализовать материальное благополучие, их будет преследовать какое-то странное тотальное невезение.  Никому из них так и не удастся пристроиться так, чтобы хоть на какое-то время успокоиться и не думать с ужасом о том, что их очередное, ненавистное и сумасбродное начальство снова решит испытать их судьбы. И  те  несколько лет, проведенные на комбинате, они будет вспоминать,  как единственный, яркий период в жизни, когда  им была предоставлена возможность, вспомнить свою беззаботную юность и побыть поистине богатыми, счастливыми и независимыми  людьми, которые могли  позволить себе все то, что только пожелает душа.
    В довершение к этому, каждого будут преследовать какая–то кошмарная цепь неприятностей еще и в личной жизни.  У Сергея будет долго, мучительно болеть жена и умрет у него на руках. Николай начнет сильно пить, опустится окончательно,  и из дома, защищая мать, его выгонит  единственный сын. Дмитрий в автокатастрофе потеряет единственную дочь и повторит судьбу друга. Юрков неожиданно станет  вдовцом, попытается построить новое счастье, но его новая, молодая супруга вместе со своим любовником оберут его до нитки, и выкинут из собственной квартиры.
    Последний протеже Ибрагима наоборот, бросит употреблять спиртное совсем, станет больше уделять времени семье и дому, но его тоже постигнет  несчастье. Из дома сбежит несовершеннолетняя дочь. Он будет долго ее искать, узнавая жуткие подробности, явившиеся причиной этого бегства. Так он и его жена узнают о ее пристрастии к наркотикам, веселой, разгульной жизни, сначала швырнувшие ее на «панель», а потом и в бордели Европы. Найдет он ее случайно, спустя много лет среди девиц, обслуживающих «дальнобойщиков». Такие годы, конечно же, не проходят бесследно, он с трудом узнает ее,  изрядно потасканную и уже невменяемую,  но вернуть домой так и не сможет. И эта попытка только  усилит эту трагедию.  Она брызнет в его лицо  жидкость из баллончика с нервнопаралитическим газом и скроется в неизвестном направлении, теперь уже навсегда.
     Конечно же, такая нелегкая и безрадостная жизнь ни к чему хорошему не приводит, редко, кто может достойно устоять перед подобными невзгодами. Увы, им это окажется не под силу.  Все они впадут в глубокую депрессию и будут с ужасом думать о приближающейся старости, обижаясь на свою судьбу, которая почему-то так жестоко обошлась именно с ними, не оценив их усилий и помыслов. Ведь молодость так много обещала, вдохнула такие силы, что казалось, они перевернут мир, но вся жизнь почему-то прошла впустую, превратив их в обычных неудачников. Как же она несправедлива, будет думать они, не задумываясь, почему же такое могло произойти? К сожалению, человек даже в такие моменты редко задумывается над такой мудрой, народной поговоркой, как: «человек – сам кузнец своего счастья».
         
      -8-
     Валентина судьба не подвергнет таким суровым испытаниям, которые выпадут на долю его бывших компаньонов и друзей.  При нем останется его верная супруга, дочь благополучно выйдет замуж и подарит ему внука. Сам он ненадолго поднимется, снова упадет, потом поднимется еще выше и упадет еще больнее, потом снова поднимется и так до конца жизни.  Короче, будет делать все то, что делал до этого.  Казалось бы, все это должно было быть вознаграждено, и заслуживало уважение, если бы не одно – «но». И это «но» заключено в том, как он все это делал, какой ценой?   Может, все эти попытки и  деньги, полученные в результате, не стоили того, чтобы ради них лишать себя и своих близких настоящих ценностей жизни, а может, и ее самой?   Ведь в результате, ему будет даже хуже, чем остальным. Еще безрадостней и тоскливей.  Правда, он поймет и прочувствует это не сразу, а только тогда, когда вдруг обнаружит вокруг себя  жуткую, доводящую до исступления и животного страха пустоту.
     В первой половине жизни, когда жизнь бурлит и закипает так, что некогда передохнуть от смены событий, редко испытываешь недостаток в общении с друзьями, приятелями и знакомыми. Этот дефицит начинает проявляться  уже в зрелости, когда и общаться уже хочется поспокойнее, и все реже.   Ничего не поделаешь, годы берут свое, уже и запал не тот, усталость наступает быстрее, все больше тянет отдохнуть. Вроде бы, все, как у всех, но когда приходит осознание,  что на свете нет, ни одной души, которая разделила бы с тобой твою радость, боль, отчаяние и страх перед будущим, это действительно страшно. Бог бы со всем этим, если не знаешь, что такое дружеское плечо, откровенная дружеская беседа, даже хороший дружеский пинок под зад.  А Валентин это знал, и никогда в этом не испытывал недостатка, будучи уверенным, что, стоит ему появиться, как радость встречи со старыми друзьями с лихвой окупит все грустные часы и минуты разлуки. 
 
    После тех неприятных и неудачных событий, связанных с комбинатом, он вместе с женой и дочерью уедет в Европу.  Вообще-то, заветной мечтой останется Америка, но не случится. Таких желающих, попытать свое счастье и отломить свой кусочек от жирного американского пирога, окажется слишком много, а доказать посольским чиновникам, что он просто необходим  загнивающему капиталистическому обществу, не хватит аргументов. Не поможет даже состряпанная справка, за которую придется отвалить почти всю оставшуюся наличность, что его родная бабка – еврейка.  Эти бюрократические гниды выяснят, что все это является чистой «липой», и закроют  путь к светлой, заветной мечте навсегда. И слава Господу! Ведь он уже будет готов принять иудаизм и даже сделать обрезание. Чего доброго, оказался бы на исторической родине народа, к которому не имел никакого отношения, к тому же всю жизнь презирал и ненавидел. 
    В результате, он окажется в Испании. А что? Это даже неплохо, можно сказать, ему даже повезет. Страна, как он будет рассказывать потом, окажется чудесной, удивительной демократической республикой, привлекательной, как для быта, так и для бизнеса, а сами испанцы, добродушными, приветливыми ее жителями, где-то даже похожими на его соотечественников своей безалаберностью, наивностью и бесшабашностью. Несколько раз оговорить встречу и не явиться к назначенному времени, считается у них  в порядке вещей. Пожалуй, их главная отличительная черта -  извлечение удовольствия от всего, что только возможно.  Однажды Валентин сумеет доставить удовольствие очень важному Дону, за что ему было дозволено, подать прошение на гражданство.
    Немного помучавшись с оформлением документов, у него и его семьи, появится возможность, получить двойное гражданство.  Испанцы проявят к ним благосклонность, радушие и гостеприимство, помогут неплохо устроиться.  Секрет такой отеческой заботы будет заключаться в том, что этот русский бизнесмен произведет на них неизгладимое впечатление значительного, богатого человека. Что-что, а это Валентину всегда удавалось мастерски.  И в этот раз его умение не подведет, по крайней мере,  у них появится уверенность, что уж у такой важной персоны непременно есть  какие-то солидные накопления на родине, которые в настоящий момент просто трудно вывезти.  Какое-то время  ему удастся  поддерживать эту уверенность, но испанцы окажутся, не такими уж наивными и доверчивыми, какими показались на первый взгляд. Они довольно быстро раскопают, что им просто «вешают лапшу на уши», и откроют еще одну свою, неприятную для него черту. Наследники Дон Кихота, хотя и добрый народ, но уж больно горячий, даже слишком, особенно, когда это касается обманутой чести.
     Баски, а Валентина угораздит столкнуться именно с ними, чем-то очень похожи на кавказцев, и не прощают тех, кто посягает на их честь, пытаясь нагло вводить в заблуждение. Это ведь даже не свои русские Иваны, которые наваляют, что мало не покажется, но все-таки, хоть и полумертвым, отпустят на все четыре стороны. Этому гордому и суровому народу такого наказания, как правило,  недостаточно.  Если уж своих шаромыжников они буквально жарят на кострах, то страшно себе представить, чтобы они могли сотворить  с такими вот заезжими гастролерами?
    Естественно, что об этом Валентину вспоминать и рассказывать не захочется.  Когда  он поймет, в какую историю умудрился вляпаться, ему почему-то сразу же захочется вернуться на родину. И только чудо, что его желание осуществится.  Потом  его семья еще долго будет вспоминать все те ужасы, которые им придется испытать, спасаясь от преследований.  Благо, что в России останется место, где можно будет прийти в себя от пережитого, в квартире его матери, которую, по счастливой случайности, не успеют продать.  Его матушка умрет как раз перед их приездом, так и не дождавшись своего единственного любимого сына с женой и внучкой.   

    Да чего же человек неблагодарное и  невнимательное создание! Для того чтобы заставить его что-то ценить, именно этого его и необходимо лишить. Только после этого он начинает рвать на себе волосы и плакать от горя, что потеряно то, без чего он, оказывается, даже жизни не представлял.
    Если бы Валентину после всех этих событий кто-нибудь сказал бы,  что Россия жуткая страна, без будущего, не любит своих сыновей и прочую подобную чушь, которую он нес всю свою предыдущую жизнь, он, вероятнее всего, оспорил это, да еще и с кулаками. Теперь он превратился в настоящего патриота, и для него уже не было милей и родней земли, которая его приняла, простила все прегрешения, обогрела, напоила и накормила.  На своей собственной шкуре он прочувствовал слова народной молвы: «на родной сторонке, всяк кустик друг, а любая пылинка – сестричка». На самом деле, а есть ли такая, другая страна, которая терпит и прощает своим гражданам подобные выкрутасы? 
    Конечно, неплохо и можно было стать еще и тем же «испанцем», но нормальный путь был слишком долгим и изнурительным, не говоря уже о том, что для начала хотелось бы иметь к этой стране, хоть какое-то отношение.  Десять лет, как минимум, ждать, когда же тебе, наконец, позволят приступить к настоящей, плодотворной деятельности. Причем, не дай Бог, чем-то не угодить властям, тому же полицейскому, от которого прямиком зависело не, только будущее, но настоящее. А уж за это время, ни о каком бизнесе, тем более кредитах и речи быть не могло. А что в итоге? Нет даже заработанной пенсии, а жизнь уже кончилась.  Нет уж, господа капиталисты! Лучше Россия, где можно абсолютно все, даже быстрее и веселее, чем в Америке. И можно будет еще посмотреть, кто кого переплюнет?
     Немного отойдя от испанского триллера, Валька решил снова ринуться в бой. Теперь он был уверен, все получится. Запала, хоть отбавляй,  опыта, накопленного  с помощью болезненных, роковых ударов, было тоже предостаточно. Дело оставалось за малым, для начала нужны были верные помощники, хотя бы один, кто снова поймет и поверит.  Опыт подсказывал, что тронуть с места этот тяжелый локомотив одному не удастся, слишком много сил и времени  может уйти на раскачку, а может и вообще не хватить. Люди на примете вроде бы были, но, как говориться, «хороший человек, это еще не профессия», нужны те, кто на самом деле что-то могут.   
   
     Сергей принял  холодно, даже не обнял, как обычно. Это было и понятно, недавно скончалась Ольга, да и имела место обида. А обижаться на что, конечно же, было. Расставались с громким скандалом.   Все попытки расположить его к дружеской беседе,  успехом не увенчались.  Он продолжал оставаться хмурым и немного рассеянным. Зажигательные рассказы об Испании тоже успеха не возымели. 
     - Что же ты не остался в своей замечательной Испании? – ехидно спросил Сергей. – Как же ты мог оставить свой великолепный бизнес и решил вернуться к нам, грешным, в родную помойку? Что-то на тебя не похоже.
     - Бог с ней, с Испанией! – с грустью в голосе ответил Валентин. – Не поверишь, но я по дому, по вам всем соскучился, представь себе, и  по нашей родной помойке. Все два года всех вас во сне видел.
     - Что-то не особенно верится, ну, да ладно. Пусть будет так, хотя, если скучал, то хоть бы открытку черкнул. Правда, дождешься от тебя весточки, как же?  Помрешь тут, а тебе до лампочки!  Ну, да ладно, выкладывай, зачем завалился? Я ведь тебя хорошо знаю, просто так никогда не придешь.
    - Ну, зачем ты так? А что, я просто так не могу завалиться к старому другу?   
    - Мочь-то ты, конечно, можешь, но зачем? Опять, наверное, приперло, что податься некуда? И я на худой конец понадобился?
    - Значит, обиделся так, что радости прежней никогда не бывать.
    - Да нет, Валь, все обиды уже давно прошли, да и какие могут быть обиды? Просто мы с тобой стали чужими, а может, никогда друзьями и не были?
    - Ах, вон оно как?!
    - А что, ты другого мнения?
    - Да нет, может, ты и прав? Хотя, нет, я-то считал тебя своим самым близким другом.
    - Ну, извини, если не оправдал твоих надежд!  Только, вероятно, у нас с тобой разные понятия о дружбе. Мне кажется, что дружба должна быть обоюдной, и друзья должны чувствовать и понимать, когда другому плохо? Вот я, скажем, понимаю, что тебе сейчас неважно, но испытываю только жалость. Я, например, уверен, что ты снова влип в какую-то историю, и ищешь подмоги, но, увы, больше я тебе помогать не буду, даже сострадать. А почему? Да потому, что это бесполезно. Что толку рвать не себе рубаху, волосы, вытягивать тебя из очередного болота, когда ты завтра снова вляпаешься в новое, да еще и меня туда утянешь. Надеюсь, я понятно объяснил?
     - И что же, теперь ты мне и дверь не откроешь?
     - Ну, почему же! Открыл же. Только мне, почему-то кажется, ты в нее больше не постучишь. Удивляюсь, как ты еще вспомнил обо мне грешном?
     - Ты в этом уверен?
     - Не знаю, время покажет.
     - А если я предложу что-то очень выгодное?
     - Ради Бога, только не это! – взмолился Сергей. – Кому угодно, только не мне. Я уж как-нибудь сам, потихонечку. Мне твои благодеяния слишком дорого выходят.
     -  И ты откажешься от приличной должности и денег? – улыбнулся Валентин.
     -  Валентин, я же сказал.
     -  От штуки баксов?
     -  Даже от штуки.
     -  А полторы?
     - А в морду не хочешь? – вдруг вскочил Сергей и его затрясло. – Я же сказал, что ни за какие бабки, даже под расстрелом. Ты это понял?
     - Понял! – перестал улыбаться Валентин. – Что же, дело твое, а жаль. И все-таки подумай! Как раз сейчас у меня действительно в руках настоящее, хорошее дело. Причем, то, что я предложил, это - только начало.
     - Я рад за тебя! – немного успокоился Сергей и озадачился. – Искренне рад, но работать с тобой не буду.  Правда, есть одно условие.
     - Интересно, какое?
     - Если ты соберешь всех нас вместе снова.
     - Чудак, а что я пытаюсь сделать? Конечно, очень хочу этого и постараюсь вас собрать. По крайней мере, предложение сделаю всем, а там уж, решать не мне.
     - Вот и постарайся! Только учти, всех до единого. Николая, Димку и Ибрагима.
     - Ибрагима? – вытянулось лицо у Валентина. – А может, еще и Юркова? Давай-ка дружненько соберем все жидов и иуд, и торжественно подарим им нашу Россию.  Кто больше всех кричал, что они предатели?  Тебе, что мало того, что они со всеми нами сделали?
     - Между прочим, кто-то кричал, что Ибрагим будет первым, кто продаст все и  смоется за границу. Так нет же, остался, никого не продал, не предал.  Так прямо с комбината на российскую больничную койку угодил, причем, таким же нищим, как и мы. Даже у своих таджиков - козлов ничего не попросил. Они на руках его должны носить за то, что он прославляет их нацию, а они даже знать его не хотят. Мы еще гордиться будем, что знали его и дружили. Это еще надо поглядеть, кто больше любит нашу Россию?
     - Что же это его покровители не отблагодарили? – съязвил Валентин, стараясь уйти от неприятной для него темы. – Хотя, конечно, он же их надежд не оправдал. Говорят же, предателю первый кнут. Лично я бы за такую службу ни копейки бы не заплатил, даже ущерб  вычел по полной программе, как с меня эти сволочи драли.
     - Дурак ты, Валька! Так ничего и не понял.   
     - Это я-то ничего не понял?
     - Но тебя же не было более двух лет. Что ты можешь знать?
     - Я, дорогой мой Сереженька, в отличие от вас, хотя многого не знаю и не видел, как ты говоришь, но много думал.  Было время, чтобы все обдумать и сделать выводы. И еще раз убедился, что ваш любимый Ибрагим самый настоящий предатель. Именно благодаря нему, мы все в дерьме. Ты ж не будешь отрицать, что он все делал, как иезуит, тихонько, тайно, будто бы мы не люди, не говоря уже о дружбе. Вот и доигрался – сам не ам, и другим не дам, сволочь. А вы тут расчувствовались: ах Ибрагим, ах несчастный, на больничную койку, бедненький!
    - Но он же вернулся на комбинат и пытался его поднять, но мы ему не помогли, - пытался возражать Сергей, но у него это получалось неубедительно.
    Почувствовав слабину, Валентин сел на своего любимого конька и принялся громить доводы друга. И это у него получилось.  Спорить и выстраивать логическую цепь доказательств он умел мастерски, а уж разбить того же Сергея для него ничего не стоило. Скоро тот уже сидел, как нашкодивший школьник, перед грозным директором и внимательно выслушивал наставления.  Ибрагим, Юрков снова стали предателями и сволочами, а он вместе с Николаем и Дмитрием – идиотами и слюнтяями.

    Окрыленный победой, Валентин направился к остальным. Николай, как обычно, был пьян, да еще стал осыпать гостя оскорблениями; Дмитрий все, примерно, то же самое, высказал по телефону, наотрез отказываясь от встречи. Стало понятно, что с ними каши уже не сваришь. В дополнение ко всему, поганое настроение подпортила еще и Катька, которая вдруг тоже стала высказывать свое сомнение по поводу его поведения, как с друзьями, так и с ней самой.
     До этого, молчаливо соглашаясь, она и пикнуть не могла без разрешения, а тут вдруг открыла рот и стала его упрекать, что он окончательно сломает жизнь, как себе, так и ей с дочерью, что пора, наконец, успокоиться, вернуть доверие друзей, а главное, опять того же Ибрагима. Это было уже слишком. Все, в том числе и она вздумали его учить, как ему себя вести и жить дальше?  Все в один голос воют об Ибрагиме – его самом злейшем и коварном враге.  Они, видите ли, чувствуют, что он хороший, добрый человек и умеет дружить по-настоящему. Недоумки, кретины! Пусть в задницу засунут все свои чувства. Вздумали учить его, Валентина, который на своей шкуре испытал дружбу этого азиатского выродка. А ему, нехорошему Валюше моментом удалось разбить все слабые доводы полудурка – Сереженьки,  который теперь, как миленький, снова поет под его дудку, и дальше будет петь, пока он, Валентин, человек, который их всех может поставить на колени, не разрешит сменить мелодию. Именно он заказывает музыку, а не они. И он правильно поступает, не уважая их мнения, мешая с грязью. Та же Катька-дура столько терпела все, что он творил, гулял от нее по-черному, значит, и дальше будет терпеть. Она это заслужила,  раз мозгов нет. А он-то бегает, уговаривает, чуть ли на колени готов был стать. Нет уж, пусть они на корточках ползают, а он будет возвышаться над ними, еще как, возвышаться, и приказывать, что делать и как?   
     Немного покипев от бешенства и получив заряд бодрости, он снова засучил рукава и приступил к действию. Идея на этот раз была стоящей. Обновленная Россия этому способствовала.
      Срочно было зарегистрировано акционерное общество о деловом партнерстве. На этот раз 80 процентов акций были у него, чтобы никакие агрессоры  не могли даже помыслить, чтобы посягнуть на его собственность.  Благодаря его удачно составленному бизнес – плану, был взят приличный кредит, арендован шикарный офис, набраны толковые исполнители и начали проводиться успешные операции.  Фирма начала набирать обороты,  успешно расплачиваясь с кредиторами.  Ай да, Валентин! И все один без помощи этих идиотов. Правда, Сергей на первых порах здорово помог, но потом?.. 
     Сергея, действительно, словно подменили.  Начались постоянные вздохи и стоны, мол, широко шагаем – штаны порвем, а с молодежным коллективом, рвущимся в бой, вообще контакты не устанавливались. Он, словно, бельмо на глазу, слонялся по офису, недоверчиво, а то  и с ужасом в глазах поглядывал на всех этих веселых, заражающих своим задором ребят и возвращался  в директорский кабинет, чтобы в очередной раз высказать свои опасения по поводу кого-то из работников. Они абсолютно все ему не нравились и казались исчадием ада. Понять его, конечно, было можно. Он безнадежно от них отстал, уже не мог вникнуть в суть их работы и не мог сделать даже самого малейшего критического замечания. А все потому, что никогда не дружил с компьютером и совершенно не желал, улучшать с ним отношения, освоив только пару пасьянсов и марьяж. Коллектив платил ему тем же, добро,  подшучивая, что он - тень отца Гамлета, явившаяся с тем, чтобы наказать их за неправильное, пагубное воспитание.
      Временами  Валентину начинало казаться, что перед ним сидит не Сергей, который всегда безропотно его поддерживал, а Ибрагим, который, пытается втолковать, что существует какая-то реальная, жуткая угроза, как всему делу, так и им лично. Сначала Валентин все это терпел, даже успокаивал, но потом  надоело. Дела шли отлично, обороты постоянно нарастали, фирма богатела с каждым днем,  времени и так не хватало, а тут еще сопли великовозрастного дитяти в дополнение к нюням дома. Катька тоже одурела вконец и уже ревмя ревела, что добром все это не кончится.  Становилось понятно, что с Сергеем пора расставаться. В конце концов, обещание перед ним было выполнено с лихвой. Вот уже несколько лет он получал даже выше обещанного практически ни за что. Все его стабильные, нечастые сделки далеко отставали от остальных, хоть и рискованных, но весьма солидных. Короче, не нравиться, катись  обратно в свою фирму, дышащую на ладан, и грошовый оклад!
      Как ни странно, этот дуралей даже обрадовался, когда ему все это было высказано. Он быстренько написал заявление, и последний раз присел к директорскому столу.
      -  Знаешь, а я даже рад, что этим кончилось! -  вздохнул он, закурил и грустно улыбнулся. -  Позволь напоследок высказать кое-какие мысли!  Не знаю, увидимся ли мы еще, поэтому послушай старого друга! Знаешь, Валя, каким же я был кретином, что послушался тебя. С того самого момента, когда  пошел за тобой, я спокойно не мог уснуть ни одной ночи. Только теперь я понял, что все эти деньги, что получил здесь, этого не стоили. Мало того, что они не сделали меня счастливым, я еще и окончательно потерял самоуважение. Поэтому я рад, что ты, наконец, дал мне пинком под зад. Когда-то мне удалось излечиться от тебя, но я, увы, оказался слаб, и снова тебе поверил.  Там мне дураку и надо! Ты, конечно, и умнее меня, соображаешь быстрее, но самого главного так не понял, боюсь, не поймешь никогда. Когда-то Ибрагим пел одну песню. Там есть такие слова: «А одиночество – прекрасно». А потом он сказал, что этот «бард, который ее написал, даже представления не имеет, что такое одиночество. Иначе бы там были совсем другие слова потому, что нет на свете  ничего страшнее и ужаснее, чем одиночество». Я только сейчас понял, мудрость его слов. Ибрагим, действительно, по-настоящему мудро изрекал многое, но мы, к сожалению,  не прислушивались. Сейчас я понял, что умудрился сам себя наказать этим самым  одиночеством.  И мне сейчас действительно страшно.    Думаю, что и ты скоро узнаешь, что это такое, и ужаснешься.  Говорят же,  «теряя друзей, теряешь самого себя», с моим уходом ты остаешься один, как и я. Наверное, мы оба виноваты в этом, но я, поверь, очень старался этого не допустить. Жаль, что не получилось. 
    - Ну, что ж! – улыбнулся Валентин. – Жаль, что ты оказался таким трусом. Правда, я всегда подозревал это, но не думал, что это дойдет до такого, можно сказать, животного страха. Могу тебя уверить, что больше тебя не побеспокою, раз я так страшен. Иди к своему Ибрагиму-мудрецу, Кольке и Димке. Отогревайся! Поплачь вместе с ними о тяжелой судьбе! Ибрагим тебе еще и на гитаре подыграет, слова мудрые и правильные найдет, чтобы утешить.  А мне плакать некогда, дело надо делать. Я, как ты теперь понял, иду только вперед и назад не оглядываюсь. А что касается одиночества, я его не боюсь.  Трус, как говориться, не играет в хоккей, а я хочу играть и буду. Одиночество страшно тем, кто ничего не делает и не пытается выбраться из болота. Таких я считаю душевнобольными, как впрочем, и твоего Ибрагима. Так что передай ему мой пламенный привет!
    - Эх, Валька, Валька! И рад бы, да боюсь, не примет он ни меня, ни твоего привета.
    - Господи! Да тебя совсем страх обуял. Примет, обязательно примет! Даже рад будет, что еще одна блудная душа вернулась. Он, как я слышал, в Бога поверил, а Бог велел всем прощать. Так что примет, никуда не денется. Ему же нужно отмаливать грехи, вот он и от меня привет примет, как-никак я ведь тоже на его совести.
    - Ладно, Валя, со мной все ясно! Я-то пойду, а с кем останешься ты? Попробуй, меня выслушать и не перебивать! Ты всегда хорошо умел говорить, я не очень, но мне все же хотелось высказать то, что я думаю на самом деле, а не с твоей помощью.  Потерпишь, может, пригодиться?
    - Хорошо, я потерплю! – улыбнулся Валентин.
    - Ну, так вот. Ты сейчас, как обычно, посмеивался над Ибрагимом, но как бы потом не пришлось плакать? Я не могу сказать, что он во всем идеален и понятен, но есть в нем то, да чего нам всем, как до солнца. Он на самом деле умеет привлекать людей и дружить по-настоящему. Я тут недавно попал на его концерт. Да, представь себе, на концерт. Не улыбайся, а послушай серьезно! Люди его признали и стали ходить на его концерты, причем, народу было много.
    - Так он теперь концертами на жизнь зарабатывает?
    - Валя, я же просил!
    - Хорошо, не буду, внимательно слушаю!
     - Думаю, на эти копейки не проживешь, но не об этом речь. Народу было действительно много, и среди них  много его новых знакомых. Так вот, он пел очень хорошо, душевно, еще лучше, чем раньше, песни его тоже были еще душевнее, все его слушали с замиранием сердца, а он часто представлял сцену другим. За это ему даже делали замечания: мол, «мы тебя пришли послушать, деньги заплатили, а ты даешь, выступить, Бог знает, кому»? Когда я вдруг понял, почему он это делает, до меня, наконец, дошло.  Он, оказывается, не может поступать иначе, потому что понимает всех этих непризнанных гениев, входит в их положение и сострадает вместе с ними. Другой бы на его месте, купался в лучах славы и ни за что не отдал бы своего зрителя:  «Раз уж дорвался до сцены, все – это мое, никому не отдам, а вы, бездари и неудачники, завидуйте, какой я талантливый»! А ты не думаешь, Валя, что это и есть самое настоящее благородство и щедрость души? Вот так просто отдать другому то, что досталось с огромным трудом. Не завидуя, не злобствуя, поделиться со всеми тем, что имеешь. Тебе, да мне тоже, пожалуй, такое и не снилось. Вот мы всю жизнь пытались и продолжаем пытаться грести под себя, а что в результате? Кому мы все это оставим? Я на свою Машку не могу с содроганием смотреть, все ей мало, скоро последние трусы с меня снимет, ждет, когда я сдохну, чтобы квартиру прибрать. Негоже, про покойницу плохо говорить, но Машка вся в мать, с той только разницей, что та мужа не меняла, как эта, уже двух неплохих мужиков выгнала.  Про твою Ленку говорить ничего плохого не буду, но она же ненавидит тебя за мать. Ты же  Катьку свою измордовал так, что она уже на человека не похожа. И взять опять же того же Ибрагима. Я понимаю, что ты уже слышать про него не можешь, но его Саша, перед которой даже ты коленки подгибал, молодеет и молодеет от счастья. Даже сравнивать с нашими бабами смешно.  Мы же все рядом с ней старались казаться павлинами, вытянуться во фронт, как в армии. Я же видел, как к ней и к нему люди продолжают тянуться, да еще как. А от нас?  Зять-то твой любимый от тебя тоже сбежал, не выдержал той обстановки, которую ты на фирме создал. Неужели все эти отморозки, которых ты насобирал, тебя не пугают? Среди них же нет ни одного нормального лица. Я уже не говорю об этой гнусной мерзавке Юле. У меня даже мороз по коже, когда она улыбается своей змеиной улыбкой.  Как ты только с ней спишь? Ты, конечно, можешь мне сказать, что я лезу не в свое дело, но уж на правах старого друга, позволь закончить, что я обо все этом думаю! А думаю я, что ты еще очень пожалеешь о том, что делаешь.  Вся эта мразь еще покажет, на что способна.  Находясь среди них, начинаешь думать, что конец света уже наступил. К счастью, это не так. Вспомни сына Ибрагима и его друзей! И ведь способностей у них ничуть не меньше, чем у этих монстров, уверен, во много раз больше. Так нет же, тебе подавай этих ублюдков, для которых нет ничего святого. И ты думаешь, что-то дельное с ними построить? Если бы только знал, как я счастлив, что больше их никогда не увижу их мерзких рож. И последнее. Вижу, тебе неприятно и хочется, поскорее закончить этот разговор, потерпи немного, я уже заканчиваю. Вот ты последнее время любишь повторять: «Наша Россия, моя фирма – будущее России». Но это я могу сказать одно. Если ты окажешься прав, это действительно будет и концом России, и концом света. Когда-то ты сказал: «Как можно отдавать ее таким предателям, как Ибрагим и Юрков»? Сегодня я отвечу тебе так. Я бы с радостью отдал бы ее кому угодно, но только не тебе и твоим бессовестным выкормышам.  Слава Богу, на вечере у Ибрагима я видел другие, одухотворенные и светлые лица. Вот, если бы они согласились взять нашу Россию, и вдохнуть в нее, хоть немного здравого смысла,  своих чистых душ, я был бы только счастлив  и спокоен.
    - Что ж, спасибо за откровенность! Могу заметить, что сказал ты красиво и  воодушевленно. Я даже не думал, что ты обладаешь такими ораторскими способностями. Возражать и переубеждать тебя не буду, да и вижу, что бесполезно. Концерт Ибрагима подействовал на тебя выше всяких разумных доводов. Думаю, скоро он будет брать большие деньги за свои выступления.
Ну, давай прощаться, а то, сам знаешь, времени в обрез! Если что, заходи, помогу, чем смогу? До свидания!
    - Спасибо на добром слове! Но упаси меня, Бог, чтобы это случилось! Лучше, прощай!
    - Даже так, ну, тогда прощай!   

   Валентин проснулся злой, с ужасной головной болью. Видно, вчера снова здорово перебрал. А как не набраться с такой радости? Такое дело осилено,  договор подписан с целым с округом, фирма выходит  на новый, еще более масштабный уровень, может, скоро и большую часть столицы удастся подмять.  А это и перспектива, от которой, аж, дух захватывает, и еще большие кредиты, и солидные заказчики.  Да, он славно поработал, теперь   можно было и расслабиться. Правда,  печень  в последнее время стала доставать, но ничего, за такие бабки, какие он платит этим прощелыгам,  лекаришкам, они уже давно должны были поставить новую.  Только времени, как обычно, не хватает,  заодно и зубы приличные вставить. Все некогда, почти шесть лет, как загнанная лошадь. Да что там, эти шесть лет, вся сознательная жизнь. Ничего, теперь-то они сами к нему приползать на коленях будут, руки лизать, чтобы он допустил их к своему телу.
   Посмотрев на часы, он даже вздрогнул. На них было уже половина одиннадцатого.  Что самое удивительное, он, оказывается, ночевал дома в постели с Катькой. Последнее время, особенно, после таких буйных попоек приходилось оставаться у Юльки. Не зря же он снял ей роскошную квартиру, недалеко от офиса. Странно, как это он оказался дома и проспал так долго? Надо же, и машины почему-то не было в девять, как положено? Видно, на самом деле так перебрал, что абсолютно ничего не помнит. Может, и машину отменил? А черт с ней, можно чуток и совсем расслабиться!
   Зашевелилась, встала Катька, и в полном молчании ушла на кухню, готовить завтрак. Последние года два, как дочь вышла замуж и уехала к мужу, они почти не разговаривали, только Катерина вздыхала и тихонько ревела в подушку. С одной стороны ее было жалко, столько лет терпела с ним лишения и нужду, а с другой,  -  ненавидел. Как только эти лишения закончились, она вдруг перестала его поддерживать, и стала еще больше ныть, чтобы он все бросил, помирился с мужиками, а особенно, с этим аспидом,  Ибрагимом. Нет, это уже переходит все рамки.  Одного кретина Сергея мало,  теперь еще и она.  Какие же бабы дуры!  Все им не так, нет бы, порадоваться успехам мужа, вбила себе в голову дурь о какой-то опасности и бредит ею дни и ночи напролет. На работу тащится за свои жалкие гроши, хотя он приносит в дом все, что только  пожелаешь. Ну чего ей еще надо? Одним словом, дуреха. Вконец, от дома отвадила, а он еще хотел ей  отстроить такой терем, что даже цари позавидовали бы.  А что, и построит, и ни один такой терем. Пусть в одном таком нем живет и воет на свою разнесчастную жизнь, а в другом - доченька со своим муженьком чистоплюем. Видите ли, ему фирма тестя противна, не устраивает тем, что «гнилью пропахла».
     Каков мерзавец! Даже деньги брать отказывается, кретин. Готов гайки крутить, лишь бы только свой норов глупый, да независимость отстоять. И родители его такие же. Во всем сынка поддерживают. Вот уж Бог подкинул родственничков. Ничего, победителей не судят! Прибегут, как миленькие, когда папа в достойный ряд самых уважаемых людей России попадет. Никуда не денутся. Ради кого, он все это делает? Козлы, одним словом. 
    Между тем, голова трещала еще больше. Наспех отпив кофе, он быстро оделся и выскочил на улицу. Надо скорее добраться до фирмы, а там Юлька напоит и накормит.   
   
   В фирме поджидал ошеломляющий сюрприз.
   Молоденький охранник здоровяк - Лешка неожиданно его остановил, перегородив входную дверь, ничего не объясняя. Это было неслыханной дерзостью, и разгневанный хозяин потребовал, вызвать начальника службы безопасности Данилыча.  Лешка, нагло ухмыляясь, ответил, что сейчас его нет, но именно он распорядился, никого на территорию фирмы не пускать. Валентин сделал еще одну попытку, пройти, но понял, что это не удастся. Лешка продолжал расплываться в улыбке, всем своим видом показывая, что ему не зря платят  деньги.
   Ошарашенный Валентин отступил, и в этот момент увидел выходящую из двери Юлю, которая его не сразу заметила потому, что разговаривала по сотовому телефону.   Увидев его, она что-то буркнула в телефон и попыталась войти обратно, но он поймал ее за руку и грозно спросил:
    - Может, ты мне объяснишь, что здесь происходит? И потом, куда это ты направляешься в рабочее время?
    Поняв, что вырваться не удастся, она смутилась еще больше и робко спросила:
    - А  вы разве  ничего не помните?
    - Что я должен помнить? Я тебя спрашиваю, что это такое?
    В это время остановился лифт, из которого вывалила шумная куча работников его офиса. Валентин повернулся к ним, и ослабил руку.  Юля вырвалась, подбежала к ним, развернулась  и, совершенно успокоившись, обратилась к нему так, когда оставалась с ним наедине.
   - Фу, ты, чуть руку не сломал? А еще говорил, что больше жизни любишь.
   - Юля, ты что?! – смущенно воскликнул он, увидев, как вся его фирма в полном составе стоит и нагло ухмыляется.
   - Я-то ничего, а вот ты, папашка, злой и грубый! - обиженно проворчала она, почувствовав поддержку.
   - Юля! – снова попытался он ее строго одернуть.
   - Что, Юля? Как, что, сразу же Юля! Между прочим, я теперь не Юля, а Юлия Владимировна, советую запомнить! А вообще-то, зачем ты здесь? Папик, ты же вчера подарил мне эту фирму и сказал, что твоей ноги здесь не будет, пока не построишь новую, еще солиднее и перспективнее, где будут работать не такие бездари, как мы.  Правда, бездари?
   Коридор дружно поддакнул, раздались смешки.
   - А потом, ты еще сказал, что для меня одной ничего не жалко, - продолжала улыбаться она, явно, издеваясь. – Да, да, ты еще сам отдал мне ключи от сейфа и сказал: «Бери все, моя богиня!».  Так что же ты явился? Обратно отобрать все хочешь?  Извини, милый папашка, ничего не получится. Если бы я знала, что ты такой жадный, я бы ничего у тебя не взяла, даже отдала бы обратно, честное слово, но, увы, теперь не могу. Я же дурочка, ты ведь всегда меня так называл. Ну, подумай, чтобы я делала с такой фирмой, да еще со всеми этими недоумками? Спасибо, Вадику, что надоумил, тут же подарить фирму другим, умным людям, а они мне за это домик в Черногории подарили, да еще немного денежек в придачу, чтобы его содержать. Понимаешь, папик, домик на меня и Вадика оформлен, я бы тебе половину и отдала, но Вадик возражать будет, ты же его знаешь. Что к нему попало, считай, пропало. И денежки из сейфа я тоже ему отдала. Что теперь с меня, дурочки возьмешь?  У меня, ведь ты знаешь, денежки совсем не держаться.  А еще я твою просьбу выполнила, не все себе взяла и Вадику. Остальное честно раздала этим бездарям, чтобы они, как ты сказал, поучились в приличных университетах Запада и Америки, и забыли все, чему их учили в наших российских помойках. Я ведь все правильно сделала, папик? Ты ведь прав, как же они могут уехать, учиться в Европу, да еще в Америку без денежек? И они могут подтвердить и все, кто был вчера на банкете. Меня даже глава Управы поблагодарил за такой благородный поступок, и тебе признательность выразил, что ты отдаешь фирму в надежные, добрые руки. Правда, бездари?      
    Валентин стоял в предобморочном состоянии, и только стена не давала ему упасть окончательно.  У него отобрали фирму, и так просто, что он еще не мог понять, явь это или какое-то кошмарное видение? Увы, это было самой настоящей реальностью. В мозгу всплывали отрывочные картинки вчерашнего вечера, и к его ужасу ярко показывали все, что происходило. Он действительно, подписывал какие-то бумаги, при всех целовался с этой стервой Юлькой, назвал ее богиней, давал ей ключи от сейфа и что-то обещал. Народищу было много.  В их числе были  представители администрации округа, налоговики и представители дружественных компаний. Торжество было шумным и многолюдным.  Если он действительно вытворял то, о чем говорила эта шалава, а видно, так оно и было,  ни один адвокат не возьмется за это дело. Свидетелей  с лихвой, а кроме того, не только все эти офисные мрази могли подтвердить, что он сожительствовал со своей секретаршей и содержал ее более пяти лет.  А она  уже год что-то подмешивала  в спиртное, вероятно, какой-то наркотик, после чего он становился веселым, ручным и совершенно балдел от ее ласк.  Господи, ну ему же нужно было как-то забыться и расслабиться от этой ужасной  нервотрепки! Если бы он мог предположить, чем это обернется? Теперь ни одна медицинская комиссия не смогла бы доказать, что его специально подпоили. Эти твари действительно  все четко рассчитали, продумали, и ему теперь деваться было некуда.  Он же хозяин и волен был делать со своей собственностью все, что вздумается. 
    Неужели это конец? Причем, такой ужасный и страшный.  Господи, как же такое могло произойти? И где этот проклятый Данилыч? Неужели он с ними? Он же их ненавидел даже больше, чем Сергей.
    Только теперь до него стало доходить, что старый чекист его предал. Ведь его же привел Сергей, а когда тот ушел, Валентин даже не подумал, как он на это отреагирует? Тогда казалось, что Данилыч прижился, и от таких денег уже отказаться не сможет. Действительно,  куда денешься в шестьдесят пять, да еще с больной женой? К тому же, после ухода Сергея, ему одному была повышена зарплата почти вдвое. Значит, и этот старый пердун перекинулся на сторону новых хозяев. А что, ведь он знал многое, особенно то, что не знали даже эти звереныши. То-то он прекратил возмущаться Юлькой, стал заигрывать с Владиком. А ему, Валентину показалось, что он делает это специально, чтобы поймать их с поличным и доказать, что они сволочи. Сколько же они ему заплатили, чтобы он стал такой же сволочью? Может, конечно, он и не получал этих денег, а решил отомстить за Сергея? Ведь они довольно долго дружили, а сам Данилыч  был чем-то обязан отцу Сергея. В общем-то, теперь это и не важно. Главное, что он, Валентин, с таким трудом, создавший все это, остался совсем один. 
   Да, это было кошмаром, и, пожалуй, пострашнее тех мгновений, когда ему приходилось убегать от разъяренных испанцев. Те бы просто убили, а эти еще издевались, в отместку за все годы унижения. Только теперь стало понятно, почему они в последнее время прекратили разговоры об оплате и затихли?   
    Коридор наслаждался падением  ненавистного тирана и самодура. Фирма богатела, расширялась, а зарплаты оставались прежними, несмотря на то, что цены в стране росли, как на дрожжах, не говоря уже о строжайшей дисциплине и штрафов за малейшую провинность. За пять минут опоздания можно было лишиться законных премиальных, за десять и вовсе выскочить за двери.  Любые попытки, добиться хоть какого-то повышения, разбивались о лучезарную улыбку хозяина и его любимую фразу: «Я никого не задерживаю, а профсоюза у меня нет».
    Теперь в его адрес летели ответные, оскорбительные фразы победителей.
     - Ну, что, старый козел, порезвился? Девочек ему молоденьких подавай!
     - Зубы вставил бы, а уж потом на девок кидаться.
     - Братва, зря не дали с ним посчитаться!
     - Да он и сам коньки отбросит, зачем отвечать за эту падаль?
     - Ничего, еще оклемается, дерьмо, оно не тонет.
     - Ползи отсюда, кощей недоношенный, раны зализывать!
     - Да он же наш благодетель!
     - Какой он благодетель, пьянь подворотная!             

     Валентин всего этого уже не слышал. Мозг как-то сам отключился и продолжал анализировать ситуацию. Где-то он даже восхищался этими мерзавцами, которые ловко приготовили ему такую жаровню. Да он их душил и крепко держал в руках. Может, где и сильно пережимал, но как иначе справишься со всей этой ловкой и хитрющей ватагой. Сам же отбирал самых находчивых, смышленых и изворотливых. Вот они и показали, на что способны.  Если бы он сам решил кого-нибудь так свалить, лучший способ найти было трудно. И ведь не подкопаешься. Все продумано, и стерву эту ловко подставили. Сама бы она ни за что не догадалась.  Вадик, вот кто инициатор всего этого.  Самый шустрый, циничный и хитрющий. Не зря он был приближен, обласкан, даже назначен замом.  Да, умыл, так умыл! То-то он в последнее время нахальнее стал, даже голос повышать, шакаленок. Вырастил на свою голову. Надо же фирму сумел отобрать.
     « Э, нет! – вспыхнула в нем злорадная мысль. – Акции! До них-то они не добрались. Значит, ребятки, еще не все кончилось, мы еще поборемся, а тобой, Вадик, поговорим отдельно!».
     - Эй, старый пень! – услышал он усмехающийся, нахальный голос Вадика, словно бы читающего его мысли. – Что же ты, тварь шаловливая,  неправильный код Юльке сказал? Совсем мозги перекосило?  Фирму, видите ли, подарил, а акции – забыл. Представляете ребята, я полночи  разгадывал, у меня, аж, комп  чуть не накрылся.  Зашифровал зараза слово цифрами,  хрен, угадаешь?  Первая и последняя буквы – какой-то бред, а в середине – «алечк». Это он специально их изменил для Юльки. Он же у нас предусмотрительный, даже богине своей  не доверяет. А кого на свете он больше всех любит?  Конечно же, себя любимого и неповторимого. Как только мы с Юлькой это смекнули, ячейка тут же и открылась.  Верно, я говорю, Штирлиц ты наш?  Не дрейф, мы там кое-что оставили!  Могу ключик вернуть,  там сотка баксов лежит на опохмел. Глядите ребята, не верит!  Сейчас поверит, ну-ка Юля, обратись к нему так, чтобы разомлел! Поласкай  слух нашего благодетеля!
    - Валечка! – ласково промурлыкала Юля, тронув Валентина за плечо.
    Он вздрогнул от ее прикосновения, ноги подкосились, глаза наполнились слезами, закрылись, и он рухнул на пол. Чуть помутненным сознанием, которое не отключалось совсем, он почувствовал, как кто-то до него снова дотронулся.
    - Ну, что с ним? – спросил голос.
    - Жив, что ему сделается, - отвечал другой.
    - Может, скорую вызвать?
    - Еще чего? Вынесем  на улицу, пусть с ним менты разбираются.
    - Неси его, мужики!
    - Подождите, я сейчас тележку подкачу!

    Валентин сидел на холодной мостовой, рядом с автобусной остановкой, вытянув ноги, прижавшись спиной к неработающему ларьку. Между ног лежала его опрокинутая шляпа. Разрезвившийся молодняк напоследок решил окончательно добить своего бывшего шефа, изобразив  его нищим попрошайкой, специально усадив напротив подъезда современного, шикарного, десятиэтажного здания, где среди прочих располагалась и его, одна из самых крупных, сильных фирм, занимавшая почти два этажа.
   За все несколько часов, которые он здесь неподвижно просидел,  никто к нему так и подошел, хотя и милиционеру, охранявшему вход в здание, и людям, проходившим мимо, большей частью, сотрудникам соседних фирм, он был знаком. Как-никак, он был здесь довольно заметной фигурой, старожилом, практически безвылазно проторчав в этом здании более шести лет, начиная с одной небольшой комнаты на последнем этаже.  Вероятно, один из самых богатых его обитателей, выброшенный на улицу, сочувствия у них не вызывал.  Понимая, что произошло, они предпочли не вмешиваться. Если бы кто-нибудь и проявил чуткость, сидящий все равно бы не обратил внимания.  Он вообще перестал реагировать на окружающий мир, впав в какое-то странное оцепенение, и тупо уставившись на двери подъезда. Жизнь потеряла всякий смысл и остановилась.
    Неожиданно она напомнила о себе. Он почувствовал, как сильно продрог.  Начинал накрапывать мелкий, осенний дождь, быстро темнело. Судя по растаявшему потоку людей, закончился рабочий день.  Понимая, что нужно двигаться, чтобы хоть как-то согреться, Валентин попытался встать. Это оказалось не так просто, тело затекло и не желало слушаться.  Отчаянно подергавшись, он все же поднялся, случайно задев  шляпу, в которой звякнула  мелочь, что набросали его бывшие сотрудники.  Напоминание об испытанном унижении, окончательно вернуло его к жизни, снова вспыхнула ненависть к своим обидчикам, и он с силой пнул ногой шляпу так, что она отлетела метров на десять, дождем рассыпав мелочь по всей мостовой.
   Немного успокоившись, он осмотрелся. Надо было убираться отсюда, конечно же, домой. Увидев частников, что терлись около остановки, он вдруг понял, что это теперь не для него.  Последние пятьсот рублей он отдал сегодня таксисту, когда спешил сюда,  кредитку вчера вечером подарил  Юльке. Вероятнее всего, она была уже заблокирована, как и все счета фирмы. Порывшись в карманах, он обнаружил, что они совершенно пусты. Собирать мелочь было абсолютно бессмысленно. Уже совсем стемнело, а место, куда он отфутболил шляпу, не освещалось фонарями.
     Понимая, что наказание и нищета теперь его так просто не отпустят, он снова впал в полуобморочное состояние, в котором находился весь этот кошмарный день, и побрел, не замечая ничего вокруг. Его окружила абсолютная пустота. Внутри было так же пусто, и только в голове звучал гнусавый голос, в такт шагам, повторявший фразу из давно забытой, привязавшейся песни какого-то барда.
      - А одиночество прекрасней, - завывал голос, и сердце Валентина сжималось от горькой тоски, жалости к себе и мерзкого, пронзающего до костей холода. Не было сил отвязаться даже от этого. Никаких мыслей и желаний тоже не было, кроме одного, прийти домой, уткнуться в Катькино плечо и зареветь.